БУДЕТ ВЕЧНАЯ МУЗЫКА?!.

1 ОКТЯБРЯ 2012г. – Всемирный день музыки. Вот и вспомнилось...

Вначале, музыку слышал только за заборами больниц, в которых лежал. Хрипели трубы, резко бухали барабаны, возвещая о существовании ещё какой-то забольничной страны. Потом везде повесили радио «точки»… жить стало лучше, веселее, поэтому зрел вопрос, кто же это играет? Потом увидел на праздниках; играют люди впереди колонн, или оркестры, восседавшие на всех углах Соборной площади или Бульвара Фельдмана. Поверить, что сам заиграю, было трудно даже тогда, когда к старшим братьям родители пригласили учителя игры на аккордеоне. Впрочем, зависть – великая штука! Уговорил родителей, и мне учитель дал пару пробных уроков. Но, честно, коньки, лыжи и велосипед привлекали сильнее. Так что к музыке я возвратился, опять за компанию, уже в школе. Всех записали в хор Татьяны Азарьевны, позже организовавшей известный детский хор Дворца пионеров (бывший дворец графа Воронцова). Мне, после попытки напеть нужные звуки, выдали «второй голос». Это, естественно, насторожило, ведь на уроках пения я распевал, ощущая в каких-то своих глубинах невыразимый трепет:  «Мы везде, где трудно, дорог каждый час! Трудовые будни – праздники для нас!» И ненавидел тех, из-за кого прерывали песню. А тут – второй голос.

Школьные «трудовые будни» радовали меня только тогда, когда, вместо уроков, нас выводили на улицу убирать опавшие листья, а потом снег. Тело возгоралось огнём, мускулы полнились силой, - чувствовал, что расту; из-за этого в листьях, собранных в огромную горку, хотелось валяться, как самый счастливый щенок, а снег с лопаты должен был обязательно полететь на головы одноклассников, или, - совершенно случайно, - на голову пионервожатой. Она, конечно, ругалась, выколупывая снег из-за ворота, а я отвечал ей песней: «Мы везде, где трудно!» В классах песня будто бы обрывалась, чтобы лишь на уроке физкультуры допелось, - «Дорог каждый час!» Правда на физкультуре мерный счёт иначе напоминал, что музыка – будет, когда начнём отрабатывать полёт-кувырок, лазать по канату, играть в «волки и овцы», или – высший подарок - играть в баскетбол.

Мне было лет 12 - 13-ть, когда в очередной для меня школе (это, из пяти, которые поменял), в интернате для неблагополучных детей, где детей уголовников было больше, чем музыки, вдруг открыли музыкальные кружки. Баян и аккордеон я отверг сразу, как «пройденный этап»; пошёл в духовой оркестр, где в первую очередь разучивали «Марш коммунистических бригад». В погоне за быстрым результатом я постучал в дверь нужного класса, но… оказалось, что солирующие инструменты уже распределили. А мне предложили «тенор» или же «баритон». Дунул в то и другое, для пробы, а потом с умным видом попросил партитуры. Почти одинаково! Никакой центральной мелодии; только «ис-та, ис- та, ис-та-да-да-та, ис-та-да да» и «ис – парабадада» . Смирился, взял. Подул месяца два, и плюнул, ушёл в самоучки.

Папе сказал, что срочно нужен тромбон. Видел и слышал его по телеку; звучал своеобразно и, не как на трубах других, никаких тебе кнопок. Вольная штука! Но дядька мой - авторитет, трубач оркестра Одесской железной дороги, сказал, что надо начать с баритона. Тогда я наврал, что в оркестре мне уже давно предписали трубу, но на меня не хватило. А если приду со своей, тогда дело другое. Тем более, говорю, трубу легче носить, и уже есть в продаже; а тромбон надо где-то искать специально. Вобщем, потопали с дядькой в Новый Центральный универмаг, что вклинился между Привозом и Железнодорожным вокзалом.

Дядька Давид был спец; мог сам отдудеть даже свадьбу! Поэтому, скромно пробуя инструменты, в муз. отделе он закатил целый концерт! А я, не менее скромно топтался рядом, будто не понимая, почему люди поощрительно хлопали меня по плечу: «Дерзай, пацан, народ оценит». Плюс, народу больше была по душе труба: помповая, под серебро, 119 рублей. А не, клавишно-рычажные медные, на 10-ть рублей дороже. И дядька сказал, что в серебре скромность; начинать лучше скромно. Я начал. В библиотеке сам подобрал нужные книги, включая «Теорию музыки» и «Сольфеджио», хотя дядька сразу подсунул ноты «Фрейлехса» и другого, из еврейского свадебного репертуара. Это сразу я отложил, даже и потому, чтобы найти своё, а не дублировать дядьку. Читал, постигал, дул гаммы, но больше искал практические занятия; подбирал мелодии, услышанные по радио.

После 8-го класса, с учётом, что спорт и музыка меня увлекали больше, чем главное школьное, - другой дядька (Абрам, которого называли почему-то Сашей) сказал, что надо идти в Станкостроительный техникум. Дядька, как завхоз стадиона «Черноморец», узнал, что спортсменов и музыкантов туда берут, «закрыв глаза» на неблагозвучность «наших фамилий» и постановление Министерства образования: «Евреев Украинской ССР» принимать 3% из поступающих». Плюс, в Постановлении не было сказано, 3% от общего числа поступавших, или из числа поступавших евреев, что давало нам «воздух». Плюс, техникумовский преподаватель математики нередко брал у дяди Саши «служебный билет» на футбол, - поэтому и на «мою» математику пообещал «закрыть глаза». В сумме, - «Раз, два, три, четыре, пять, - я пошёл искать!»

Когда на пару вопросов математика я не ответил, – Ёж (он мне таким показался, а потом оказалось, что и в техникуме его называли так) - столь усердно нарисовал мне «Четыре», что даже перо поломалось, вместо точки ляпнув огромную кляксу. Так я понял, что математику он любит больше спорта и музыки. Да и что понимать, - доверительно наклонившись, он мне  сказал: «Не подтянешься, сопляк, труба и шпага тебе не помогут!» Это, конечно, меня обидело. А) Насморк - штука обычная, от волнения, да и возраст поступающих в техникум подростковый: 15 лет. Но! Б) Вроде бы математик, но в элементарных отличиях фехтовального арсенала плавает, как топор! Т.е. фехтовал я на рапире и эспадроне (в народе - сабля), а шпага, это и вовсе "другой компот". Хотя, на уроках математики эти подробности не проходили, поэтому математик уже через месяц сдержал своё слово.

«Бедствовал», чтобы не сказать бездельничал, я со своим другом Витькой Сегалом, верным спутником походов в Оперный театр, где мы выступали в массовке. Покойный папа моего дружбана, когда-то был конструктором танков (на шкафу стояла модель Т-34, как живая), и мама - почётный медик, с утра убегала «оббивать пороги горисполкома». Так что попасть на дозачисление, в Техникум связи, шансы у Витьки были. А до того, - я, после вылета, а он, «ожидая посадки», - мы вместе валялись у него дома на огромном диване, изыскивая заглушаемые радиостанции. Если находили приметы «их музыки», Витька, растягивая слова, командовал: «Набериии номер телефооона (у них был)», и называл наугад любой номер. После чего, - кто бы там не ответил, - мы подставляли к радио трубку, и на полную громкость включали «голос врагов». А потом трубку бросали и, катаясь от хохота,  представляли «в лицах» реакцию слушателей. Одно беда, дудеть дома Витька не разрешал; соседи знали, что он готовится в техникум. А то я, с удовольствием, тоже дунул бы в трубку.

К ноябрю Витьку приняли. А тут и меня очередной дядька сдал "в люди", учится на слесаря. Оказалось, Администрация «Завода торгового и теплового оборудования», что на Пишоновской, тоже мечтала собрать Оркестр. Правда, при мне не создали; зато помогла «Штурмовщина». Точнее! Полмесяца на заводе ждали доставки того, что необходимо для сборки газовых плит (мой профиль). Поэтому все бригады, позёвывая, с утра «забивали  козла»; в обед выпивали, потом гоняли в футбол и, опять за «козла». А с середины месяца «гнали план», нередко до 12 ночи. Вот я и подумал, - в домино от меня толку нет; не пью, да и «не футболом единым…» Значит, - до работы  я мог бы вполне прилично ходить в консерваторию им. Неждановой, - дабы «зайчиком», всего за пару рублей брать у студентов консерватории уроки игры на трубе. Тем более, от планов создать Оркестр завод пока не отказался. Это я рассказал бригадиру, - не особо  надеясь, но он согласился: "Что зря слоняться! Закрою глаза!"

В консерватории весь «зайчатник» до 8 утра должен был «смыться», поэтому необходимость подъёма в 5.30 я долго не выдержал. Опять ушёл в самоучки… А подарком стала радиостанция «Маяк»! Я выслушивал и записывал слова песен. По словам вспоминал мелодию и подбирал её на трубе. Особенно увлекал Робертино Лоретти и Магомаев! Всего через пару дней я уже выдувал – «Мама», но легче запоминалась «Буря смешала землю с небом, серое небо с белым снегом. Шел я сквозь бурю, шёл, сквозь небо…» А ещё помогало кино. Помните «Адские водители»? Или где это было? - «Ветер за кабиною носится с пылью, залито дождём ветровое стекло. Пусть твой грузовик через бури прорвётся, я хочу шофёр, чтоб тебе повезло». Такой «романтИк» давал силы, и зависть толкала вперёд…

Иностранные муз. достижения прорывались на наше радио редко, и наставников по зарубежному блюзу отыскать было сложно. Плюс, кто-то из зарубежных мастеров подражал на трубе голосам животных и птиц, что показалось мне передовым. Тем более, благодаря уже нажитому опыту, голоса всякого рода парнокопытных сложностей не представляли, - замычал и захрюкал быстро; а вот для подражания птицам, мой амбюжур - кольцо мышц на губах, - был ещё слаб. Пришлось отрабатывать «верхотуру» до фа-диез третьей (или четвёртой?) октавы. Что понравилось, как мне казалось, собачке соседей с первого этажа. Чуть я заходил за вторую октаву, она начинала скулить и визжать! Во, думал я, мы с Сильвой выступим вместе! Впрочем, однажды визг Сильвы неожиданно оборвался; зато закричала Александра Антоновна: «Коля, Коля, Сильва околела!» Шок! Больше дома я не репетировал. Лишь иногда напевал «Ветер за кабиною…», пальцами правой руки нажимая на левую, как на помпы трубы: «Я хочу шофёр, чтоб тебе повезло…» А почему нет?!

Пошёл в ДОСААФ, записался на курсы мотоциклистов. Родителям вру: «Дайте 30 рублей! В военкомате сказали, что мотоциклистов первыми зачислят на курсы шоферов. Пригодится». Ну и видят они, что диапазон мой расширяется, - спорт, музыка, техникум, математика, – дали. «Только мотоциклистов нам не хватало, - сказал папа, - и шоферов вроде не было». А тут ещё один дядька сказал: «Давид, а вот есть Автобаза за Макаронной фабрикой; там духовой оркестр, знакомый. И на права сможет сдать. Пусть дует туда. Точней, там. Всё же дешевле: курсы мотоциклистов – 30-ть, а шоферов - 80 руб. От него всё равно толку нет, а в армии пригодится».

Я взял подмышку трубу, без футляра, как носят профи, и поехал в новое будущее. В трамвае, некоторые пацаны с завистью, как мне казалось, косились на мою трубу; будто догадывались, что едет будущий Поль Робсон (имя Луиса Армстронга, негритянского трубача я тогда просто не знал). Минут через 30 я добрался в гараж на трамвае №11, нашёл нужное помещение, постучал, и смело зашёл. А там мужик, с початым огурцом в руке, пил из графина воду. Увидел меня, поперхнулся, на минуту потерял дар речи и, кашляя, указал на трубу: «Одурел?! Мы дуем на мятых, гаражных! За эту тебе «молдаванские» мозги отшибут вместе с губами! Просто таскай в кармане мундштук». Ну, я подумал, что это кто-то из музыкантов, а дирижёра придётся ждать, Поэтому, для знакомства хотел сказать, что «за трубу сам наваляю кому угодно». Но мужик сделал округлый жест руками, - этак, кокетливо отставил мизинец руки с огурцом, и я догадался: он дирижёр. Тем более, откусив огурец, он сразу начал занятия.

- В углу подуй гаммы. Раздуешься, глянь репертуар (кивнул на ноты в самодельном шкафу). придёт, Остальное, - он на глаз прикинул мой рост и возраст, -  Розенберг скажет. А мне тут… закончить надо.

Я дул гаммы, проклиная момент, когда дядька послал меня в автобазу; будто вернул в первый класс. И в нотах, кроме пары Мазурок и Маршей «коммунистических бригад», были мелодии лишь похоронные. Значит, - решил, - плевать на права; больше сюда не поеду. Для приличия дождусь Розенберга; интересно ведь, что за огурец. А вдруг этот не главный!

Вскоре, дирижёр посмотрел на часы, поморщился и дал отмашку. Розенберг не пришёл! Потом опять будто примерялся ко мне ростом, и кивнул: «Дам адрес до Розенберга. Топай. На газетку, трубу заверни. Больно заметная. Надо же, помпы! Дай-ка». Он вставил в мою трубу свой мундштук и мастерски дунул: «Дорогая моя бабка, ты купи мене Победу! А не купишь мне Победу, отвали к другому деду!» Посмотрел на трубу, хихикнул, пожал плечами: «Понапридумали, гады!» Написал адрес и время, когда Розен дома, - и подтолкнул меня к двери: «Адью! Закрыть мне тут ещё надо». Он понял, что больше я не приду.

АЛИК РОЗЕНБЕРГ…

жил, насколько я помню, на Гамарника, угол Проспекта Шевченко. С этажом и квартирой – не ошибёшься: гаммы - навстречу! Я усмехнулся, но позвонил. Открыл удивительно улыбчивый, краснощёкий парень, года на два старше меня. И, «для знакомства», сказал что-то сыграть. Я понял: учитель он. Ну и дунул ему «Вьюга смешала…» «Ветер за кабиною…», а потом предложил показать «голоса зверей». Одно уточнил, есть ли в доме собаки. Алька, - так сразу сказал его называть, - удивился: «Какой хрен рассказал, что собаки мрут от высокого звука!» И тут же позвал свою. А когда пулей влетел огромный королевский пудель, Розенберг начал такое свистать на своей трубе, что я просто поник. Кстати, и собачке его хоть бы хны! Завизжала, завыла и даже в танце запрыгала на задних лапах! Т.е. от сердца моего отлегло: не я ухайдакал Сильву. Потом Алька сказал: «Гаражные лабухи (музыканты) оркестр кроме собраний или парадов, «репертуарно» халтурят на «жмуриках» - похоронах. Да, с рублём, но нам надо думать о будущем. Это через «Клуб трамвайно-троллейбусного управления», возле вокзала (тогда Чижикова, теперь Пантелеймоновская). А там – рядом. Он распахнул шкаф и, улыбаясь победно, показал армейскую форму с «Лирой» на отвороте. Сейчас я «воспитанник оркестра Одесского военного округа»: отыграл и домой! И на халтуры зовут, конечно, копейка крутится. Потом служба срочная: музыкант; и сверхсрочная – музыкант. Иначе «труба»: забреют в настоящую армию! А права на «би-би», - не лажай, брось! Деньги будут, прикупишь».

Лёгкость Алькиных рассуждений – вихрила. Когда-то и я тоже думал легко: средняя мореходка, высшая, капитан – плавать. Но мне дядька сказал: «В Мореходке оркестр в комплекте. - Загнул палец. - С твоей математикой – все мели - твои. «Постановление» обойти – большая копейка нужна! И визу никак не пробить с таким носом. Куда плавать, в Лузановку? Кабатажничать? Всей воли – только фуражка с «крабом»?»

Так что Мореходка отпала. А тут – армия на носу, и нос не помеха! Поэтому с Учителем мы подружились, как только он сказал о мечте давать концерты – вдвоём. И, как известно, «за компанию даже еврей повесится»; стали вместе дудеть в клубе и у него дома! Учить ему нравилось, объяснял всё толково. Но!

После упорных занятий у меня (я же услышал, как он свистит и чирикает на трубе!) – начали кровоточить дёсны. Дирижёр «Клуба трамвайщиков» - покровитель (жаль, имя не помню), осмотрел рот и сказал: «Мясо, ковбасу, лук, чиснок, сало тоби надо исты. А то - тромбон, баритон, там мундштуки ширше. Не пройдёт кров, забудь! Кларнэт опануй, струны смыкай, тарабань в клавиши. Как тато тоби говору. Бач, Алька зэлэный, а зубы вже…»

Я вспомнил: у Альки передние зубы в золотых коронках; да и у дядьки тоже…

За здоровье я волновался, с раннего детства натерпевшись от докторов. Поэтому, при первом случае спросил друга, а какая наша высшая перспектива, потерять зубы? На что Алька (прибежал в Клуб с «мероприятия») таинственно подмигнул: «Сегодня же покажу!»

Вечером, втолкнул меня в ресторан «Красный» и предупредил: - не дрейфь, я плачу. Но я гордо сказал про спортивный режим (был в ресторане впервые), и согласился лишь на мороженое. А стакан пива он мне налил (для приличия) из бутылки, заказанной для себя; плюс, водки 200. Трескал он уже, как старшина. Ну а я, толком не понимая, в каком углу ресторана нарисуется моё будущее, не без удовольствия отсмотрел варьете: каккан, гимнасты, фокусники и далее, понимая, что на тренировку с 8 до 10-ти вечера я не попал. Зато душил сигаретный дым. А где будущее?! Алька, блестя глазами, как маг-волшебник, раздающий бесценные богатства, схватил меня за руку: «Смотри! Слушай всё и не лажай, пока руку не отпущу!»

На сцену, начав виртуозную мелодию ещё за кулисами, вышел трубач (забыл имя). Белый костюм, серебряная помповая труба (как моя), лысина, лицо быстро покрывшееся потом, - всё в полутьме и «цветомузыке» того времени. Играл он и вправду! А когда закончил, высоко вскинув трубу, - зал взорвался аплодисментами.

Концерт был закончен. Все звали музыканта за свой столик. Но у меня зависти не возникало. Каждая его рюмка, в моём горле вставала комом, дым сигарет всё больше душил, а Алька чуть не прыгал от радости и, заранее, заказал ещё 150! Когда трубач подошёл, Алик тут же ему налил; но тот показал: не лезет. А мне подмигнул: «Новенький? Всё-таки подобрал! Знаю, Алька мечтает лабать дуэтом. Значит, стопчите сапоги – уступлю! - Хозяйским жестом он указал на сцену. – А я на пенсию…»

Алька – светился; хоть сигары от щёк прикуривай! Потом любезно отвёз меня домой на такси, и на прощанье сказал: «Теперь слово твоё, дело твоё…»

На другой день я признался отцу, что ресторан – перспектива, меня не прельщает. На что, как всегда, папа ответил: «А!» Дёрнул плечами и сделал вид, будто не видит, что трубу я аккуратно обтёр, вложил в футляр, закрыл ключиком и спрятал в шкаф. Там и лежала моя «музыкальная эпопея» (рядом с аккордеоном) до призыва в армию. А в армии, после карантина, - хотя можно сказать, после трёхлитровой бутыли спирта, подкрашенного под виноградный сок, - что закатил папа армейскому старшине, - меня «конкурсно» отобрали в оркестр. Но и там я продержался только четыре месяца; чудо спасло от дисбата. Но это, как понимаете, другая история.

Да, начал поигрывать на гитаре, по моде солдатской, но и тут судьба посмеялась. По «тревоге» бежали, упал, чем-то проткнул нужный палец. Нарыв, операция, лет пять струн не чувствовал. И отошла как-то музыка, лишь иногда пробуждаясь внутри, если вдруг слышал что-то родное, понятное. «Экспромт для трубы» - Бабаджаняна. И, кажется, «Ноктюрн»: «Ночью, в тихих улочках Риги, слышу голос прежних столетий…» И ещё одно: «Музыка»; помню слова -  «Будет вечная музыка, музыка, музыка»; только автора позабыл…

После армии появились новые увлечения и, конечно, многое непредвиденное. Искал Альку. Музыканты сказали: «Пил». Но я оставил надежду, что просто уехал, как многие, когда будущее пропало с горизонтов наших надежд. И я не стал музыкантом, хотя нередко себе напеваю, даже когда пишу: «Будет вечная музыка, музыка, музыка…»

МОЙ ДРУГ КАРУЗО

Ретроспект… В дни моей доармейской юности, когда не было тренировок, я, независимо от погоды, бегал из дому на Бульвар, там два раза вниз-вверх по Потёмкинской лестнице, а потом обратно. И вдруг, за спиной «Дюка де Ришелье», из-под колонн «полукруглого дома», где когда-то находилась «Касса пассажирских судов», - слышу, кто-то играет на мандолине и поёт на итальянском. Как настоящий в кино, где Карузо на улице пел для людей.

Пел и играл среднего роста крепыш: лет 25-ть. Пел, что мы знали по радио и телевизору: «Неаполитанские песни». Не брит, невзрачная кепка, пиджак. Моросил дождь. Под колоннами и вокруг - масса народу! Аплодировали, «браво» кричали. Он просил: «Не надо. Пожалуйста. Услышит милиция». Ему даже деньги давали, но он отказался, кепку не снял. Я слышал, что его спрашивали, кто был поближе, но лучше перескажу ответы. Нет, он не из Оперного театра. Нет, не учится в консерватории. Приехал из села. Итальянский и молдавский - языки близкие. Песни слушал по радио. Здесь, возле «Кассы», - крыша над головой и будто сцена. Поёт вечерами, днём ищет работу...

На эти «концерты» я прибегал специально. Потом он пропал. Встретились за кулисами Оперного театра. Он стоял «на верёвке», которая задвигает занавес. Та же кепка, пиджак. Покашливал. «Рабочий сцены», «старший, куда пошлют»? Я был ещё в гриме, длинном чёрном плаще и широкополой шляпе, - контрабандист из оперы «Кармен»; напомнил, что виделись на Бульваре. Он был рад. Познакомились. Имя странное, незнакомое, но переспросить я стеснялся.

- Лучше так: вы – «друг мой Карузо».

Он смутился: «Зачем «вы»? Разговорились тихонько.

- Обещали послушать в консерватории. Боюсь! Ноты не знаю…

- Какая консерватория, - ты и так поёшь лучше наших! А здесь тебя слушали?

- Я запел в коридоре. Сказали, что хулиганю. Тут же программа: оперы и балеты. А я сольный. Надо в консерваторию или в «Дом народного творчества». – Он хихикнул, совсем, как ребёнок, сообщающий тайну. – Здесь живу. – Глазами он показал на валки декораций по углам сцены. – А в массовке у вас зарабОток?

- Ну да! 50 копеек репетиция, спектакль – рубль. Только это не часто. Закончишь, я тебя познакомлю с ведущей.

- Нее. Раньше надо здесь всё по углам. Я видел её. Подойду. Знаешь, на улице деньги брать стыдно, да и пою, пока милиционер не придёт. Запрещается. А так, без прописки работы нет, а без работы не будет прописки. Сам учишься?

Я не ответил. Задумался: не спасёт его наша зарплата! В месяц, 5-ть – 10-ть рублей. Так, для интереса. Куда же его пристроить? Дядек опросить? Но, только хотел узнать, что он ещё может делать, - его позвали. Передал кому-то верёвку, прощально махнул. Я кивнул…

Почти через месяц, кажется, после балета «Спартак» (я топтался в толпе рабов), его не нашёл. Зато вспомнил: Виорэл, молдавское имя. Не спрашивать же «Карузо»! Второй режиссёр, красавица, балерина на пенсии, сказала: «Не знаю. У нас не работал». Побежал к ведущей массовки. И она пожала плечами. А потом один из наших, кто был в постоянной массовке, тихо сказала:

- Простудился он сильно...

Я перебил.

- А что я говорил! Пока мы как бы спим, «в горах», а Кармен гадает Хозе, почти полчаса, - так из-под сцены так тянет - ужас! А в какой он больнице?

- Не шуми, - он осмотрелся, - был страшный скандал! За пару бутербродов работал. Ждал из колхоза паспорт… Кашлял он, - как на сцене держать?! А потом нашли в декорациях. Кто знал, что он остаётся? Потому и тётки сказали тебе, что не знают. Значит и ты: не знал, не знаком, никогда не видел. Забрала его милиция. «Скорая» сказала, - поздно. Ты понял?.. Жаль! Лучше Магомаева пел. Но, забудь...