- Не знаю, но он же  говорил о мафии, и что пришлось бежать оттуда, и жить в Турции, теперь здесь. Такая длинная дорога.

- Дорога – это то, что обозначено на карте? Нет! -  сама себе возражаю я, – это путь. Все в мыслях наших. Вы не согласны?

Через день я получила письмо от японца, его звали Акира. Все в нем было столь же романтично и привлекательно, как имя - его история, его происхождение, и неуёмное желание жизни.

Твое имя вмещает полмира,

Как загадочный яркий цветок,

И пронзает невидимый ток,

Лишь подумаю: « Здравствуй, Акира»…

А еще через несколько дней он мне позвонил, и я с трепетом услышала как звучит в пространстве телефонных соединений мое имя, на выдохе: «Бэра!». Он уезжал на два месяца в Осаку и обещал писать оттуда.

Воспитанные девушки так вот прямо не спрашивают об увечьях. Необходимо было придумать подходящий повод, чтобы убедиться, и для этого существовало много разных уловок.

Ну, например: « А чем ты занимаешься?» Или: « Не мог бы ты прислать мне фотографии города? И свои, пожалуйста...».

И он присылал мне фотографии, на которых был изображен с друзьями: то в каких то барах ( «Суши» конечно), то около подножья горы... Но везде его руки не привлекали внимания зрителя под длинными рукавами, либо за спинами товарищей. А чем занимаюсь? Много читаю, много гуляю, и по три часа в день играю на рояле. У меня большая квартира...

То, что (возможно) однорукий японец писал мне длинные письма, я воспринимала как норму. Но то, что он одной (?) рукой играл по три часа на рояле - вызывало и восторг, и удивление.

Как радостно было знать, что за отстранением и ожиданием последует что-то важное, что-то сильное и разрушающее ситуацию… И перехватывало в горле от любопытства, и хотелось скорее, скорее...

Так лето нашептало мне

Твоей щеки прикосновение.

Отрада, чудное мгновение,-

Ты наяву,  или во сне?

Ты обернешься ли цветком?

Откроешь ли свои прикрасы?

И только чаянья напрасны:

Твоей любви далекий дом,

Двойное виски безо льда,

Горячее дыханье ночи...

Ты так пылаешь, словно хочешь

Пригоршню голубого льда,

Сиреневую новизну,

Прозрачную вуаль печали...

Мы так пронзительно молчали,

Предавшись в знойный полдень сну...

Этот накал, пелена желания, которую необходимо было прорвать.

Кто же первый придумает ход? Я застывала в ожидании. Пожалуй единственное спасение -  читать то, что хранит его энергию и тепло, то что касается его.

Я хваталась за каждый звук: Каста Дива! Мария Каллас. Все в доме было переполнено тоской и радостью, перемешано с нетерпением, и звучало высоко - высоко, как божественный голос,  и окрыляло душу.

- Осязаю твое лицо: ты - из прошлого,

Ты - в начале...

И, пока нас не разлучали,

И не дали нам встречу пока, -

Окунаюсь в твои глаза...

Ты еще не смотрел внезапно

На меня, как тогда, где как бы

Все случайно,  – но на века.

Я смотрю на тебя, смотрю,

Ничего не могу поделать:

Ты все время меняешь тело,

Я тебя и без тела люблю...

Время вздымалось жаркой волной участливого ожидания, и возносило меня на самый верх ощущения сладостного блаженства. (Кто знает, может и правда - однорукий) японец там у себя в Осаке был тем, что поднимало меня над повседневностью, и помогало справляться с проблемами здесь, в этой жизни. Все казалось иначе, как то мельче, на этом фоне.

- Ну что собкоры? - спрашивала мой друг кинорежиссер ЭА, имея ввиду Акиру, и двух других - француза и канадца (оба Ники), тренировавших мой французский тем, что попеременно звонили и напряженно вслушивались в мой голос.

- Однорукий? Ну и что? Теперь такие чудеса творят с протезами, особенно у них там, в Японии, и цвет, и материал - не отличишь от настоящего.

ЭА не смотрит на меня, она переключает каналы. Начинается ее любимая передача «Дизайнеры».

Сегодня они в ударе: два друга, поругиваясь на английском, разложили на столе краски, кисти, клей, и опоясали животы клеенчатыми фартуками. Пока их любознательная собачка исследует нетронутость хозяйского быта, дизайнеры проворно склеивают томики одураченных книг, и выкрашивают корешки их в разные цвета, образуя некое подобие детского конструктора.

Перепуганные книжки жмутся друг к другу в пыльном углу за кроватью, металлические ножки которой упираются из последних сил, недоумевая - почему нужно быть выкинутой из дома.

Всю эту мерзоцветную композицию водружают на полку, к днищу подъемной кровати. При этом книги приклеены намертво. Они теперь - бутафория, декорация.

Дизайнеры, потирая руки, восторженно вопрошают хозяев, замерших на пороге - «Ну-с, каково»!?

Собачка радостно виляет хвостом. Не дождавшись ответа, дизайнеры сгребают в объятия пожухлых хозяев, и поздравляют их с обновлением дома: «Ах, это прелестно, прелестно!»

- У них еще подруга есть, - сообщает мне ЭА, - такая же идиотка. Она им звонит на мобильный телефон в любое время и приходит, когда вздумается. Они ее любят, шутят с ней: проходя мимо, берут двумя пальцами за нос. Она хохочет...

- Ну, я пойду, мне на курсы.

Преподавательница польского языка Божена - дама лет 60 с лишним, ухоженная, с неизменными кудряшками, всегда в красивых туфельках (у женщины должна быть голова и ноги - остальное не важно!) рассказывает нам свою историю.

... Но я не могла говорить об этом, меня бы отправили в психбольницу, понимаете?

Я хорошо понимаю Божену, потому что у меня есть Акира.

История Божены не совсем то же самое, но она рядом: по ощущениям, по призыву чуда в свою промозглую обыденную жизнь. Это - настоящее приключение ценою собственного благополучия, почти намеченной судьбы.

Будучи девочкой лет 8 или 9 Божена впервые услышала слово «Сибирь», и с тех пор ощутила тайную связь с этим словом, и с этой далекой землей.

Польша тех лет обязывала детей учить в школах русский, и дети с ненавистью воспринимали язык оккупантов.

Но Божена учила его с необыкновенным рвением и участием. Она постигала культуру той страны, где, и это она понимала очень четко, и сразу, прошла ее предыдущая жизнь, и осталось что-то незавершенное, зачем она обязательно поедет туда, и узнает, но позже, когда станет взрослой, и соберет кружок любителей путешествий, чтобы повезти их всех на родину своей реинкарнации.

И теперь вот эта жизнь...

Божена смотрит поверх наших голов, и говорит словно сама с собой: «Ну вы же понимаете, что я не могла сказать им об этом. Мне бы не поверили… Вы знаете, что такое реинкарнация?».

- Да, соглашается Оля, у меня муж тоже перевоплощается. В детского хирурга.

- Как это?

- Да так. Здоровый такой, амбал, ладони к лицу подносит, тоже огромные, и смотрит, смотрит на них, слезы по щекам катятся, когда начинает рассказывать, что он - детский хирург, что он  помогает маленьким детям в реанимации, что дети его ждут, и сам плачет...

- А что, правда - детский хирург?

- Да никогда им не был! Физиолог он. А вот, поди ж ты!

Акира вернулся в сентябре, когда первые пожелтевшие листья спешили навстречу прогуливающимся в парке, образуя и без того волшебную атмосферу шёпотов и флёра.

Он шел навстречу, и я понимала, что сейчас произойдет что-то очень важное, и надо суметь не показать виду, ведь внутренне уже давно была готова к этому. Я видела только его глаза, прекрасные, раскосые, непонятные, влекущие. -  окоем вековых тайн и традиций.

Надо превозмочь это желание. А надо ли?

Я старалась не смотреть на его руки, но протянула свои для приветствия. Он тоже потянул мне руки.

Разряд электрического тока пробежал между нами.

От волнения я ничего не чувствовала, не понимала смысла происходящего. Вся планета словно перевернулась, став конусом песочных часов, и в тот же миг хлынула волна горячего золотого песка, заполняющего время и океан моих переживаний.

Нежная волна теплого и живого песка равномерно сыпалась мне прямо в ладони...

Не было ничего непознанного. Жизнь прикоснулась к жизни. Живое к живому.

Что-то внезапно пронзило сознание, и вывело меня из равновесия,  образуя влажную дорожку на щеке. Две совершенно нормальных руки, никакой он не однорукий...Но ведь...Как же это?!

Акира смотрел на меня, и уголки его глаз, как и уголки губ, прочертили на лице иероглиф вековой загадочности...

Ты улыбаешься, - и проседь

Веков в глазах твоих, раскосых,

И тайны в складках кимоно…

И веет пряными цветами,

И чудо птицы оригами

Садятся на мое окно…

И все, что обещала осень, -

Уже случилось,- и уносит,

Уносит… С нами заодно…