-Там много русских.
-Это пораженцы. Скопище несчастных пораженцев. Даже Набоков - ущербный талант. Что же говорить о каком-нибудь Зурове!
-Кто это - Зуров?
-Был такой...

С. Довлатов "Заповедник"

Глава 1. Первая встреча

Собственно со Славиком я познакомился совершенно случайно, в метро. Он ухватил меня за рукав когда я выходил из вагона: "Простите пожалуйста, Вы не подскажите как мне доехать до Капли Сквера?"
"Это следующая остановка," -- начал объяснять я и тут вдруг понял -- вопрос был мне задан по русски.
"Постойте," -- я удивлённо посмотрел на незнакомца, -- "а откуда Вам известно, что я -- русский?!"
"А я," -- бодро ответил тот, -- "и не знал вовсе. По английски не говорю, надеялся что хоть кто-нибудь по названию станции догадается что мне туда нужно. Полчаса уже торчу тут, кучу людей попереспрашивал! Но америкосы тупые -- сил нет! Ничего не понимают! Тьфу!"
Он сплюнул себе под ноги, попал на ботинок и вытер его о стену.
"Славой меня зовут," -- представился он.
"Юра." -- Я пожал его пухленькую ручку.
"Ладно, побежал -- на свиданку опаздываю. Обалденная девка!" Слава очертил в воздухе два полушара на уровне своей груди, победно посмотрел на меня, подмигнул и исчез в толпе.

С тех пор я стал часто встречать его -- оказалось он живёт недалеко от меня. Личность это была довольно странная. Английского он не только не знал, но и принципиально не хотел его учить. Посещал языковые классы потому только, что, по его словам, "иначе эти кровожадные туземцы отберут у него социальные дотации". На уроках он демонстративно шуршал "Новым Русским Словом".

Всё это сильно напоминало мне загадочную привычку советских автомобилистов "накидывать" ремень безопасности. Понять её я никогда не мог: если ремень всё равно уже перекинут через плечо, почему бы не пристегнуться?! Видимо тогда это было неким "кукишем в кармане", социальным вызовом.

"Славик," -- бывало спрашивал я, -- "ты всё равно уже пришёл, сидишь вот. Почему б тебе не попытаться выучить хотя бы несколько слов и предложений?"
"Юрчик," -- тон его становился поучительным, -- "если я буду голову себе забивать этим антисемитским языком, моих мозговых клеток не хватит на что-нибудь гораздо более полезное!"

Словом "антисемитский" на Славином жаргоне обозначалось всё то, что с его точки зрения было глупым, плохим, или несправедливым. Помню впервые я услышал его от Славы в русском ресторане, у кого-то на дне рождения. По видику крутили какие-то русские эстрадные клипы. Славик сидел, слушал. "Нравится?" -- спрашиваю. "Ну что может нравиться в этой антисемитской музыке?" -- задумчиво произнёс он.

"Послушай, а разве знание языка страны, в которой ты собираешься жить, не полезно?!" -- продолжал я наш, в общем-то бессмысленный, спор.
"Все слова, которые мне могут понадобиться, я уже знаю." -- Уверенно заявлял Слава. -- "Вот смотри: гарбидж, вэлфер, фудстемпс, хау ар ю, фридом, водка."
"Водка," -- говорю, -- "русское слово."
"Вот и говорили бы по русски! А то навыдумывали хренотень какую-то!"

Гарбидж, или по русски помойку, Славик, как и многие наши соотечественники на чужбине, любил чутко и беззаветно. Бродил, подбирал стулья, столы, диваны, телевизоры, выкинутые американцами. При этом он грозно декламировал Маяковского: "Жуй ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!" И тут же, довольно полумурлыча: "Замечательная табуреточка! Беру!"
Как-то Слава, увидев меня на улице, стал зазывать к себе на кофе.
"Почему именно кофе?" -- спрашиваю.
"Да вот отличную кофеварку взял сегодня у гарбиджа!" -- поспешил он поделиться радостной новостью.
Я постaрался отказаться повежливее, но, видимо, всё-таки обидел его -- с тех пор он восклицал при каждой нашей встрече: "А, тот самый буржуй у которого есть мани на новую кофеварку! Ну здравствуй, здравствуй!"

Зачем Слава уехал из России я так и не понял. Что-то вроде того, что будто бы его постоянно били за принадлежность к еврейской нации. Т.е. прям постоянно и все. Идёт он себе по улице, вдруг со спины кто-то прыг, мешок на голову и ногами, ногами. Или стоит он в очереди, вдруг -- подножка, мешок, ноги, хруст рёбер в ушах. Короче, не было ему покоя в России.
Я тогда не сказал ему, но сам лично был уверен, что если и били его, то к национальному вопросу это отношения не имело. Дело в том, что Славик был сказочником покруче Ганса Христиана Андерсена. Он врал постоянно, по любому поводу, а иногда и без такогого. Хотя враньём это даже сложно назвать. Тут создавался целый новый мир, населённый людьми глубоко уважающими и даже поклоняющимися Славе. Женщины охотно любили его и все как одна были прекрасны. Мужчины обречённо склоняли пред ним головы, некоторые даже плакали.
Все его истории были искромётны, а ответы быстры как очереди из "Максима". Он не обижался когда его уличали во лжи -- он просто придумывал новую, взамен старой. На это у него уходило не более двух секунд.

Помню, иду я как-то в колледж, на урок английского. Смотрю -- навстречу мне пружинит радостной послеобеденной походкой алкоголика Славик. В его авоське нетерпеливо позвякивали бутылки водки и пива.

(Вообще -- это единственный известный мне русский эмигрант, который как в старые добрые времена, ходил за покупками с привезённой из Союза авоськой.)

Увидев меня он остановился, широко улыбаясь.

"Чего ты сегодня такой радостный?" -- спрашиваю.
"Да вот -- нашёл 200 баксов!"
"Ничего себе! Где?"
"Там же, где вчера 150!" -- он похлопал себя по кaрману, одарил меня банкой пива и попружинил дальше.

   Глава 2. Авария

"...Это ж с-психа, говорит, ваша дружба
Не встречал в ней ответа, как нужно !
Так, как нужно, говорит, так, как нужно ...
Ох, до чего ж все, братцы, тошно и скушно !"

А.Галич "История одной любви, или как это все было на самом деле"

Как-то осенью Славик решил жeниться. Познакомил нас с невестой. Наташа была некрасива, но тиха и молчалива, как поётся в песне. А также, видимо, непритязательна -- занятия любовью под огромной фотографией какой-то обнажённой плейбоевской девушки, которую Славик вырезал из журнала, увеличил, вставил в огромную дубовую рамку (найденную им, естественно, на помойке) и вывесил над их общей постелью, её не смущало. Eщё она была не слишком умна и потому Славины сказки слушала с широко открытыми глазами, в нужных местах аплодировала или падала в обморок.

Сам жених был на седьмом небе от счастья.
"Мы с ней -- сродние души!" -- кричал он. -- "Вообще встретиться мы должны были давно. Ещё в детском саду! Меня пытались отдать в тот же, в который пошла Наташка. Но её приняли, а меня -- нет."

Знали они друг друга месяца два. Оба утверждали что любовь между ними вспыхнула с первого взгляда. "На что?" -- удивлялись мы.
Всё шло хорошо. Поэтому когда они вдруг разбежались за неделю до свадьбы, нас всех это застало врасплох.

Как потом выяснилось, у Славы в шкафу, где-то под грудами его носок и трусов, хранился альбом в который он аккуратно записывал все свои немногочисленные любовные похождения и победы, щедро иллюстрируя их фотографиями.
Наташа, убираясь в квартире, случайно обнаружила его. Ей не столько было обидно само существование альбома, сколько то, что она тоже была в нём. Под её фотографией Славик аккуратно нарисовал две колонки: "за" и "против", в которых он детально изложил свои взгляды на неё и на их совместную интимную, скажем так, жизнь.
Но обо всём этом я узнал гораздо позже...

А тогда Славик позвонил мне:
"Наташка меня бросила. Надо выпить. Поедем, возьмём пару бутылочек."
"Хорошо, едем."
Водителем он был очень своеобразным, даже в нормальном состоянии. Хотя сам страшно гордился своими "врождёнными способностями". "Я," -- поведал нам как-то Славик, -- "на игровых автоматах, в детстве, часами просиживал. Любил те, на которых машиной можно было управлять. Когда пришло время -- пересел на настоящую. И поехал. Учиться ничему даже не надо было! Преподaватель прямо обалдел!"
Поэтому каждый раз я сам старался сесть за руль. Но в этот раз Слава был совершенно невменяем и место мне уступить отказался: "Некогда, садись! Трубы горят, жизнь моя окончена. Поехали!"
Мы неслись по ночным улицам Линна. Машин, по счастью, было немного. Но Славик ухитрялся даже их подрезAть и сгонять с дороги.
Не снижая скорости он ворвался на парковку, еле успев затормозить перед стеклянной витриной. Я ещё не открыл дверь, а он уже заглушил мотор и входил в магазин.
Первую бутылку он выпил сам, по дороге назад. Руль при этом Славик придерживал коленями. С каждым глотком он становился самоувереннее. Это-то его и сгубило.
Мы уже подъезжали к дому, как вдруг, из темноты встречного двора, прямо перед нами вынырнул огромный лимузин. Он испуганно замер, не закончив поворота, ослеплённый огнями Славиковой машины.
Слава то ли не успел затормозить, то ли просто поленился, только мы на полной скорости протaранили подставленный под удар беззащитный бок. Из сложившейся в гармошку машины с трудом выбрался водитель. Он грустно огибал искорёженные останки и причитал: "My car! What did you do to my car?!"
Славик тем временем с любопытством осматривал место аварии. "Интересно как стекло высыпалось," -- заметил он, ковыряясь в осколках.
Внезапно добродушие покинуло его. Он накинулся на пострадавшего водителя: "Кар, кар... Раскаркался тут, как ворона! Ну и чё с твоей кар? Переводи, Юрчик, НИ-ЧЕ-ГО! Понял? Починят!"
...Дальше была полиция, разбирательство, найденная на заднем сиденье пустая бутылка водки.
Слава провёл ночь в кутузке. Там он вновь стал диссидентом.

Несколько дней спустя он зашёл ко мне.
"Пишу пeтицию к президенту Клинтону." -- зашептал Славик. -- "Как ты думаешь он поймёт по русски? Или перевести на английский?"
"Пиши," -- говорю, -- "по русски. Ему переведут. И чего ж тебе от него надо?"
"Прошу о восстановлении моих водительских прав. Они отказываются мне их возвращать! Это произвол!"

...Как и следовало было ожидать, Клинтон отмалчивался. Права тоже не возвращали.
Тогда Славик решил пойти на крайние меры. Купил словарь и с его помощью написал новое обращение к Президенту. В нём, на ломанном английском, он пообещал сжечь себя перед Белым Домом, если к его просьбам не прислушаются. Внизу, под своей подписью, он для наглядности изобразил человечка охваченного пламенем. Смотря на картинку можно было подумать, что, сгорая, тот отплясывает гопака.

Пляшущий человечек подействовал, к Славе пришли двое в штатском. Как оказалось из Секретной Службы. "Я боялся повернуться к ним спиной -- вдруг пристрелят!" -- рассказывал потом Славик.
Он напоил их кофе из той самой помойной кофеварки, они провели с ним беседу. В конце он дал торжественную клятву себя не сжигать ни при каких обстоятельствах.

Однако, как вы понимаете, история на этом не кончается...

Глава 3. Сексот

"Информация к размышлению:
Истинный ариец. Xарактер нордический, выдержанный. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам рейха."

К-ф "Семнадцать мгновений весны"

"Сколько слухов наши уши поражает!
Сколько сплетен разъедает, словно моль!.."

В. Высоцкий "Песенка о слухах"

Бравые секретные агенты произвели неизгладимое впечатление на Славика который, после встречи с ними, решил оказывать бескорыстную посильную помощь органам. Он купил велосипед и о водительских правах больше не вспоминал. Был также приобретён блoкнотик. Не полагаясь на свою память, Слава записывал в него все замеченные им прегрешения соседей и знакомых эмигрантов. Каждую неделю он отправлял свои записки в местный отдел ФБР, а также проживавшему тогда в Бостоне журналисту Коротичу.
Писал Славик просто и лаконично. Как говорили раньше, по-рабочему. Например так: "Мой сосед, господин Либерзон, получает велфер. А неделю назад он ездил в Москву. Спрашивается на какие деньги? Стоит проверить", или "Встретил знакомого, господина Швейцера, в русском магазине, где он покупал чёрную икру на фудстемпы. Непонятно откуда у него берутся деньги на столь дорогие вещи. К нему стоит присмотреться".
Со Славиком стало невозможно общаться -- бывало поддакивает, поддакивает, а потом вдруг достанет свой блокнот и что-то быстро-быстро в него запишет. Уверен, я у него проходил по статье "идеологически несознательного элемента".

Уйдя с головой в эту трудную и опасную работу, он практически перестал интересоваться чем-либо другим. Даже забыл о Наташе. Это было немудренно: после вербовки двух старушек из соседнего подъезда, сведения стали поступать к нему с такой скоростью, что впору было нанимать секретаря. Однако, боясь утечки информации, Славик принял решение нести эту тяжёлую ношу в одиночку.

Узнав о его славном почине, некоторые линнские эмигранты, особенно из престарелых, стали, в свою очередь, посылать доносы Славику, прося его помощи в различных щекотливых ситуациях. Тот добросовестно переписывал все жалобы и переправлял их в соответственные инстанции. Правда уже под своим именем.

Мне показалось, что Славик стал даже подумывать о том, чтобы стать настоящим политическим деятелем, трибуном, так сказать, эмиграции. Он направил письмо в мэрию, с просьбой разрешить ему провести митинг на улицах Линна. По его задумке, проходить он должен был бы под лозунгами: "Эмигрант -- это звучит гордо!" и "Хапуги и бандиты -- вон из рядов эмигрантов!". Отцы города засомневались и разрешения не дали.

Тогда же мы узнали о его непростом диссидентском прошлом.
"Пишу книгу," -- поведал он мне как-то. -- "Названия пока не придумал. Будет что-то вроде "Путь борца с коммунизмом". В ней я раз и навсегда разоблачу отравленную тоталитаризмом социалистическую систему".
"Слав, на эту тему столько уже всего написано..." -- заметил я.
"А ты знаешь," -- он повысил голос, -- "что вопрос о моём выезде за границу решался на самом верху, в Политбюро?! Все были против. Но Горбачёв сказал: "Пустить!" Подумал и добавил: "От греха подальше!". Они меня боятся!"
"Кто," -- спрашиваю, -- "боится? Ни Политбюро, ни СССР давно уже нет."
Славик раздражённо пожал плечами: "Ты очень наивно мыслишь", загадочно сказал он.
Перечить ему я больше не стал.

Наташа тем временем обид не забывала и жаловалась на Славу всем, кто хотел её слушать. При этом она демонстрировала желающим, каковых было большинство, тот самый альбом, прихваченный ею при расставании с женихом. Каждый раз она расскрывала его на своих фотографиях. Мне кажется, Наташа тайно гордилась ими. Желающие её утешить местные холостяки, стекались к ней, как пионеры к Мавзолею.
Славик отозвался об этом категорично: "Политическая провокация".

Политиком он так и не стал. Не из-за Наташинах рассказов, а из-за одной очень неприятной истории. А случилось вот что...
Помню, на одной вечеринке он захмелел и, расположившись поудобнее на диване, принялся вещать, мужественно поводя оплывшими жиром плечами: "Я был единственным евреем-десантником в Афгане. За это меня начальство не любило и посылало в самые горячие точки. Я чудом выжил!"
"Это ты-то в десантуре в Афгане служил?! Ха!" -- внезапно проснулся и вмешался в разговор, до того мирно похрапывающий на диване, бывший старший лейтенант Советской Армии. -- "Ну и скажи мне тогда, родной, а что у вас за военные билеты были? Чем они отличались? Если не врёшь (тут старший лейтенант употребил несколько более сильное выражение) -- должен знать."
К сожалению Славик был уже слишком пьян и не сразу заметил опасность. Его, как когда-то Остапа Бендера, понесло: "Даа, нам выдавали специальные билеты. В них, в обложке, у нас были <ик> микро <ик> чипы. Даа. Это штоб местонахождение наше <ик> было известно Центру." -- Он указал пальцем куда-то наверх, где жила семья Либерзонов. -- "При забросах в тыл врага, <ик> нас могли разыскать по его сигналу."
Бывший офицер и в трезвом состоянии недолюбливал Славика. Выпитая водка симпатий не прибавила. Он встал с дивана, молча взял бывшего диссидента за грудки и приподняв, тяжело поглядел ему в глаза. Слава наконец понял к чему идёт дело и даже немного протрезвел. Во всяком случае икать перестал. Он захихикал и с каким-то кокетством попытался высвободиться. Лейтенант тряхнул его. Слава молча забился в сильных руках.
"Ещё раз соврёшь так, сука" -- громко и раздельно заговорил офицер -- "и я тебя изувечу как мартышку. Ты меня понял?" Он с какой-то брезгливостью отбросил Славика в сторону.
Наташа, которая тоже была на той вечеринке, бросилась к своему бывшему жениху, помогла ему подняться. Они ушли вместе.

Любовь -- странная вещь. А может Наташу разочаровали наши местные мужики. Только зажили они опять вместе со Славиком. Через несколько месяцев сыграли свадьбу.

Женитьба не исправила его.
Я не видел его несколько лет, а недавно мы повстречались в магазине. Oн сразу узнал меня, подошёл. Мы разговорились.
"Как Наташка?"
"Наташка-то? Наташка хорошо! Девчонка отличная! Хозяйка хорошая, меня понимает".
"В каком смысле?" -- не понял я.
"Ну даёт мне погулять иногда. Вот пару дней назад я двух таких очаровательных американок подцепил..." -- он сочно почмокал губами.
"Как же ты их "подцепил"? Ты же не говоришь по английски!"
"А я," -- улыбнулся моей житейской неприспособленности Славик, -- "прикинулся глухо-немым!.."