EN
Старый сайт"ЗОМБИ"
(несмешная история)
Тёплой памяти кочегара Палыча и грузчика Коли-Бойца
с его Мадонночкой посвящается.
Близ большого обрюзгшего от пафоса и пива города, как водится, прозябал под вывеской типично бестолкового совхозишки некий безликий, зачуханный посёлишко городского типчика. А на краю его, словно бы не от мира сего, притулилась маленькая метеостанция - уютно утопавшие в цветах и зелени три аккуратненьких домика, чисто райский, благоухающий оазис. Едва ли её миновали порухи наших непутёвых "строев", да и без этого всякому было ясно, что место здесь невидное, а служба незавидная.
Но ведь выстояла же! Да не абы как, а с достоинством - духом ли святым, волею ли случая, но уж точно на имени честном хороших, скромных людей - всего коллектива.
Впрочем, смердилом перестроечного беспредела сюда как-то не задувало, равно как и научно-техническим прогрессом с его высокими технологиями,хотя тут же рядом и по всей Ивановской, опущенной и распятой, свирепствовали тотальные мародёр и кидалово. Но и компьютеризация тоже.
Санёк-радист, когда-то сосланный сюда как якобы антиобщественный элемент, жил одиноко, замкнуто, и всё бы ничего, кабы не попивал до полужидкого состояния. Случалось такое не то чтобы безобразно часто или регулярно, но всегда неожиданно, и потому тем более досадно. Специалист он был очень хороший и вообще мастер на все руки, поэтому его "номера" терпели, да и замены ему не было и быть не могло: всё равно он самый лучший, а "святых" на такую зарплату тоже наищешься - чёрта лысого. Он пробовал лечиться, но безрезультатно и постепенно "дозревал", махнув на себя рукой, ухватившись за соломинку не очень глубокой убеждённости в том, что любой наш пьющий в душе философ, т.е. вполне приличный и тонкий человек, если не дерётся и не хрюкает, а каждый философ по натуре обязательно пьющий. Ведь недаром же их крылатое "ин вино веритас!" ( "без бутылки не разберёшься!" - в вольном переводе) устояло в тысячелетиях.
А ещё он прекрасно сознавал, что общеизвестное " выход из запоя - вход в никуда" равно как и " единственный выход из безвыходного положения - через вход" (бя! тоже гадость порядочная) - постулаты для всего мира просто справедливые - в его Отечестве означают безысходный, поголовный окончательный приговор, т.о. в чём-то (и сильно) оправдательный для его, Саньковой, якобы аморали.
Так что, будь он городским бомжом, жил бы он по-диогеновски в бочке - точно, потому как обязан - а здесь, в малолюдьи и на приволье, ему было куда вольготнее во всех планах, в том числе и философском.
Однако его допотопная аппаратура каким-то образом всегда содержалась в исправности, и даже в подпитии или с похмелья в своём деле он был ас.
Его наследственное интеллигентское нутро не позволяло ему доходить до последнего дела - пить в одиночку. Санёк всегда ставил на стол зеркало, портреты покойных родителей и пил в этой "компании", разговаривая с ними, с собой, чокаясь со своим изображением в зеркале. Такая манера более-менее соответствовала его представлениям о культуре пития.
Порой он вообще не видел в зеркале никого - там было просто пусто. Но это совершенно не удивляло его и не пугало: нет, так нет - значит, ушёл куда-нибудь, скоро буду. А иногда на него смотрела такая рожа! " Неужели это я?! - удивлялась его интеллигентность. - Да не может быть!". Он тщательно протирал зеркало, ощупывал и мял своё лицо, но от этого, конечно же, ничего не менялось, и тогда внутренний голос корил его за такую распущенность. Строгий отец в этом случае сурово грозился с фотографии хорошенько отодрать этого субъекта ремнём ( чего он никогда не делал при жизни), а мама, жалеючи, гладила Санька по голове и говорила своё:" Ай-яй-яй, сыночек, как же ты так?". Она всегда жалела своего дитёнка, очень любила и ласкала, как маленького. И ведь в сущности, если любого вот так, сызмальства гладить по головке, окружить добром, теплом и заботой, то немудрено вырасти гением , но, тем не менее, как-то всё у него пошло наперекосяк. Так уж вышло.
И почему только так несправедливо устроена жизнь, что посредственности, которых пруд пруди, несмотря ни на что, процветают и множатся? А таланты - такие немногочисленные, скорее просто одиночки - часто мучаются и гибнут, так и не реализовав себя, оставшись неоценёнными и невостребованными?.. Наверное, всё дело в чистоте и порядочности последних, в их одновременной незащищённости, ранимости и уязвимости - показателями, несовместимыми с условиями суровой, серой и циничной действительности, которая безжалостно их и губит.
Под самый конец заскока Санёк имел обыкновение в пьяном виде залезать на мачту флюгера и оттуда беспристрастным голосом профессионального обозревателя не московского радио вещать в надпоселковую беспросветность свои аналитические комментарии злободневья. Именно "злобно", ибо при всём его дальнозорком прищуре, "добродневья" не предвиделось даже в отдалённой перспективе.
Это была длинная, занимательная его импровизация основанная на знании истории, других гуманитарных премудростей, и , само собой, на реальных событиях, называемая им " лекциями "Шмидт энд Вессона" на льдине". Помимо интеллекта, здесь в полной мере проявлялась его гражданская позиция : ему мало было собственной определённости - надо было, чтобы и люди не заблуждались на свой счёт, а действовали сообразно.
Жители уже привыкли к " Санькиному радио" и даже предпочитали бы казённым радио-теленовостям, звучи оно громче.А ребятишки так вообще уважали дядю Сашу : он научил их как надо делать и запускать воздушные змеи с парашютистами. Его потаённая, неприкаянная душа определённо рвалась в небо, к солнцу, где не мы. Но уж больно скандальна, безучастна к своим Икарам земля, да и с крыльями тоже неувязка выходила - выше флюгера не возносило.
Пожилой, лысенький и толстенький начальник станции, зная его особенность, пытался охранять этот чёртов флюгер. Но ведь не будешь же торчать возле него сутки : чуть только отвернётся - а Санёк уже на верхотуре. Твою маму! Начальник бегает внизу пигмеем, ругается, умоляет слезть по-хорошему: ведь в самом деле - сверзится дурак по-пьяни, а ему - отвечай. Все нервы вымотал, каналья, но уж больно умелец был. К тому же безотказный, услужливый, работяга ; никто никогда слова грубого или ругательства от него не слышал. Да что там говорить - все работники любили радиста и жалели, как родного, тем более, что жили рядом, как бы одной семьёй.
А тем временем наш тихий алкаш выдавал в "эфир" свою очередную сводку подробных новостей, слезал с флюгера, и, довольный, уходил спать с тем, чтобы наутро извиняться перед всеми - только, мол, не прогоняйте! - и виновато работать, как зверь.
Ну вот что прикажете делать начальнику с этим артистом, раздолбаем и паразитом?!... Нет, надо уходить, к чёрту, на пенсию пока "кондратий" не хватил!..
Временами, будучи в пьяной прострации, Санёк впадал в странное, и всегда одинаковое состояние: неожиданно наступала полная темнота и тишина. Из ниоткуда вдруг возникал мерцающий бронепоезд с надписью: "Смерть гадам!". Из него выходили люди, тоже мерцающие, потрескивающие пробегающими по ним искорками, окружённые голубоватыми ореолами, с пустыми глазницами вместо глаз, в чекистских кожанках и с маузерами в деревянных кобурах. Звёзды на их фуражках зло горели красным.
Это были выбросившие его жена, тёща и тётка, которые всю жизнь только и знали, что пилить безответного бедолагу за безденежье, а потом даже и лупцевать - уже за пьянку - постоянно приглядываться,принюхиваться, шмонать по его карманам и заначкам. А сейчас врубался прожектор, и над ним начинался суд революционного трибунала.
И всегда было одно и тоже: громовой, с многократным эхом голос тёщи извещал, что именем пролетарской революции, как социальный паразит и враг народа, он приговаривается к расстрелу.
В ужасе "осуждённый" прятался от них где попало - под кроватью, в шкафу, в туалете; там сворачивался в комочек, зажмуривался и замирал, стараясь не дышать. Но тщетно : его находили, трибунальная тройка вынимала свои маузеры, раздавался дикий хохот и ... он терял сознание...
Наутро " подрасстрельный" обнаруживал себя там, куда его загнали " чекисты".
Санёк очень боялся этого состояния, даже остерегался выпивать. Но ненадолго : постепенно его бдительность притуплялась, и всё начиналось сначала. Бедняга ничего не мог с собой поделать. Ничего...
И вот однажды, когда в очередной раз три зрачка маузеров уставились ему в лоб, Санёк с истошным криком высадил раму и сиганул в окно. Не помня себя, в абсолютной темноте, он бежал, не зная куда, напролом преодолевая кусты, речушки, поля, овраги и горки. Ползком и на карачках, вплавь и вброд, носорогом и танком, но в полной отключке, по какому-то внутреннему пеленгу, о котором он не догадывался, на каком-то " автопилоте"..
Но бронепоезд следовал за ним по пятам, и дикий хохот гнал пинками под зад и в рёбра..
Сколько он отмахал - неизвестно, но его, выбившегося из сил, нагнали-таки на огромном, свежевспаханном поле. Ему было велено отвечать на вопросы азбукой Морзе : точка - прыжок вперёд, тире - влево-вправо. И под лучами прожектора Санёк молча отвечал, прыгая зайчиком по пашне - измученный, грязный и ободранный. И только один господь Бог, наверное, с интересом наблюдал сейчас со своего звёздного неба за этим представлением - танцами одинокого странного человечка посреди чёрной пустыни ночного поля.
Несчастный оправдывался, клялся " завязать", молил о пощаде. Но народный суд был неумолим и беспощаден: и опять три маузера стали медленно подниматься... И опять он ломанулся очертя голову, не зная куда. А с бронепоезда под дьявольский хохот по нему стали бить пулемёты, взрывая фонтанчики земли справа и слева, заставляя метаться зигзагами.
...Было уже утро, когда бедняга оказался на окраине города. По-прежнему находясь в отключке, Санёк всё же сумел каким-то подсознательным чувством приличия критически оценить свой плачевный внешний вид и счёл нужным привести себя в порядок - обмылся в какой-то луже, почистил травой ботинки. Но пиджак был безнадёжно испорчен, и он повесил его на куст. С документами во внутреннем кармане...
Профессор психиатрии, завкафедрой наркологии, читал лекцию, когда вдруг в аудиторию вломилось некое человекообразное существо. В жутком виде, окровавленное и грязное, с безумными и какими-то мёртвыми немигающими глазами, оно издавало глухие нечленораздельные звуки и было до боли знакомо. И профессор вспомнил : ведь этот парень лечился у него! Он мгновенно всё понял и среагировал: на ходу бросив студентам в чём дело, схватил Санька за рукав и поволок за собой. Тот покорно, как бычок на верёвочке, последовал за ним, уже безвольный и безучастный ко всему. Так вот, оказывается, куда безошибочно привёл беднягу " автопилот" его, ещё живого, трепыхающегося в глубинах подсознания инстинкта самосохранения - к своему единственному источнику спасения!
В санчасти профессор вырубил Санька какими-то двумя уколами, загрузил бревном на каталку и почти бегом покатил к себе в реанимацию - в свою клинику, что, по счастью, находилась рядом, через галерею. Последовали долгие недели лечения..
И вот наконец наш герой, в больничном халате и тапочках, побледневший и осунувшийся, но уже с осмысленным блеском в глазах, был представлен студентам кафедры. Профессор рассказал всем его историю и предложил ему вспомнить, что же с ним произошло. Про себя профессор не верил, что тот что-либо вспомнит. Но, к его изумлению, Санёк медленно, с паузами рассказал во всех подробностях всё то, о чём вы уже прочитали.
Нет, это было невероятно - он не мог это помнить! Ошарашенный, заинтригованный профессор со своими студентами запихнулись в автобус и рванули туда, куда указал радист... На кусте висел грязный, изодранный в клочья пиджак с документами...
Позднее, ведомые Саньком, они всей компанией проделали весь его путь. Невероятно, но получилось, что, будучи в невменяемом состоянии, в полной темноте, по бездорожью за ночь он отмахал около 50-ти километров! И что самое удивительное - по абсолютной прямой!
Студенты были совершенно очарованы этой великолепной лекцией по " белой горячке" и этим " наглядным пособием". Пребывая вместе с профессором в чрезвычайном возбуждении, они горячо жали руку этому удивительному и непостижимому алкашу, дружески колотили его по спине, весело тормошили, наперебой говорили что-то хорошее, и все девчонки перецеловали его в щёки. А он стоял столбом, тоже обалдевший от всего этого, растерянно улыбался и хлопал помокревшими глазами - этакое чудило, каким-то чудом вернувшееся " оттуда" в "нерастрелённом " виде и с целёхонькими мозгами!
Да-а, воистину: голова - предмет тёмный. Был, есть и будет. Видимо, никогда не будут до конца разгаданы загадки и тайны человеческого мозга, как никогда не перестанут потрясать воображение резервные возможности человеческого организма.
Сейчас Санёк уже давно не пьёт и по-прежнему ценится на работе. Но он стал каким-то заторможенным. Что-то в нём появилось от " зомби".
Ну и что с того!
Зато его уже больше не расстреливают, а их начальник решил ещё поработать.
Да и с женой стало что-то наклёвываться. Дай-то Бог.
* * *
Ну вот и весь рассказ "Зомби".
И позвольте добвить отдельное стихотворение, поскольку на сайте пошло обсуждение про патриотизм, "Родину" и страну.
НА ГОЛГОФЕ - БЕЗ ПЕРЕМЕН?
Мы распяты на термине " Родина" -
в пять лучей, благо, есть что прибить.
И глаза занавешены розовым,
беспросветность чтоб им подцветить.
И мозги калиброваны мусором,
в рот узда и крутая возжа.
Запрягли нас "двурушники" в " Родину"
" высшей мерой" , чтоб не возражать.
На всю жизнь мы прикованы к "молоту".
Трудовая " звезда" - Крест сей нам.
Но дерзни кто за Русь поднять голову, -
тем серпастое " вжик! " по крылам.
А Отчизна, Отечество - сгинули.
Благородство и Честь, без понтов!
Подменили. Задвинули. Кинули
и послали влачить без штанов...
За труды охмурённых юродивых
и за подвиг на благо и в честь -
власть имущей личиною "Родина"
мы распяты. В награду то есть.
* * *
Мангупли Лариса 
Толокнов Юрий 
Вайнер Ирина 
Крылов Юрий 
Стефанюк Cтанислав. 
Киров Николай 
Дорман Валентин 
Борисов Владимир 
Тубольцев Юрий 
Некрасовская Людмила 
Талейсник Семен 
Андерс Валерия 
