«Шевроле» моей бабушки

 В июне я закончил двухгодичные курсы программистов и получил красивый диплом, напечатанный затейливыми готическими буквами.  Он так и просился в золотую рамочку на стене на самое видное место.  В отличие от шестимесячных курсов, выпускавших «недоношенных» компьютерщиков, мои долгосрочные оставляли ощущение уверенности в себе и многотысячный долг за обучение.  Вдохновленный всеми вышеперечисленными факторами, я развил бешеную деятельность, разослал пачку резюме толщиною в «Войну и мир», и в результате меня взяли на работу в «Сирс»!  Прощайте, мои многочасовые бдения в библиотеке, курсовые проекты, нудные лекции, на которых смертельно хочется задушить преподавателя, чтоб он не зудел над ухом, и уснуть, ночная работа в такси и развозка пиццы! 

            Для полного счастья мне нужно было купить парочку деловых костюмов и машину.  Мой старенький «Олдсмобил» вызывающе рыжего цвета (как конь Д'Артаньяна) приказал долго жить в почтенном возрасте двадцати лет.  Его не смог реанимировать даже кудесник Яша, русский автомеханик с Дивана.  Яша долго вздыхал и почесывал затылок над холодеющими останками моего четырехколесного двудверного друга, а потом глубокомысленно произнес: «Можно попробовать коромысло заднее заменить.  Но я бы на твоем месте не стал возиться.  Сдай его в металлолом и купи себе новую машину.  Ты же устроился на приличную работу! Теперь тебе нельзя ездить в такой развалюхе.  Мой знакомый продает машины.  Позвони ему, и он устроит тебе автомобиль за хорошую цену.  В конце лета, когда с автомобильных заводов присылают новые модели, можно купить недорого машину прошлого года».  Я никогда прежде не думал о покупке новой машины, как мне никогда не приходило в голову жениться на кинозвезде.  Передо мной открылись новые горизонты.

            Я ушел из авторемонтой мастерской пешком, но окрыленный, осторожно переступая через лужи, затянутые радужной пленкой, напоминающей по цвету хвост молодого павлина.  Голову мне кружил острый запах бензина, пьянящий, как французские духи.  Мне пришлось долго лавировать среди машин, ожидающих своей очереди на ремонт.  Среди них были машины с боками, покрытыми нежными палевыми пятнами ржавчины, как бока диких оленей; машины с деликатными вмятинами, будто о них слегка потерся слон или кит; машины с красными отпечатками чужой краски, напоминающими следы помады на мужской рубашке; машины с блестящим покрытием, отслаивающимся чешуйками от кузова, как лак с ногтей дешевой проститутки; машины, тщательно изжеванные гигантскими монстрами; машины с выгоревшими дочерна, бесстыдно вывороченными внутренностями; машины, сквозь пробитые капоты которых был виден асфальт.  И над этим механическим кладбищем в горячих испарениях раскаленного металла перед моим внутренним взором стояло прекрасное сверкающее видение - Новая Машина.

            Я послушался Яшиного совета и уже через час тряс руку молодого человека с клочковатой бородой, ослепительно честными голубыми глазами и лишаем на щеке.  «Водовоз, - представился он, - Ефим Водовоз.  Это моя фамилия.  Помните, как у Маяковского?»  Он выкинул вперед и вверх волосатую тощую руку и задекламировал с выражением:

            «Я - ассенизатор и водовоз,

                        революцией мобилизованный и призванный,

                                     ушел на фронт из барских садоводств

                                                 поэзии, бабы капризной». 

            Это обо мне.  Я по профессии филолог, литературовед, эссеист, критик, и - поэт в душе.  Трудная судьба у интеллигентов в эмиграции!»  Он окинул скорбным взглядом площадку с нестерпимо сверкающими машинами, безжалостно раскаленными  злым солнцем среднего американского Запада.  Некоторое время мы оба молчали.  Когда приступ мировой скорби слегка ослаб, Ефим горестно вздохнул и снова вперил в меня свои преувеличенно честные голубые глаза.  Он смерил меня взглядом с ног до головы, как будто подбирал мне костюм.  Я открыл рот, но он предостерегающе поднял палец, как бы призывая меня к молчанию и опасаясь, что неосторожным словом я могу  нарушить некий деликатный процесс.  Через минуту Ефим изрек с ошеломляющей безапелляционностью: «Не говори мне ничего!  Я лучше знаю, какая машина тебе нужна.  Я - замечательный психолог и экстрасенс.  Мне достаточно посмотреть на человека, чтобы определить, кто он и что ему необходимо в жизни».

            Ефим крепко ухватил меня за локоть и торжественно подвел к новенькой, блестящей, как леденец, японской «Мазде».  Ее округлые бока соблазнительно поблескивали девственным жемчужным лаком.  Было нечто весьма женственное и эротичное в мягких, зализанных формах тела машины.  Они вызывали образы тонкоруких смуглых японок с манящими загадочными улыбками, нежащихся на пляжах с пальмами и золотым песком, и белых яхт, плывущих по лазурному морю...

            С трепетом я отворил дверцу, и в нос мне ударил неповторимый запах Новой Машины: легкий запах нагретой кожи, пластика и шампуня, аромат удачи и богатства.  Сиденья и даже руль были обтянуты прозрачным полиэтиленом.  На светло-бежевом полу  лежали бумажные коврики, чтоб он не пачкался.  Я благоговейно опустился в кресло, и Новая Машина мягко приняла меня в свои разнеживающие объятия.  Мне захотелось закрыть глаза, уснуть и увидеть прекрасный сон обо всем, что не сбылось в жизни, но о чем я всегда мечтал.

            Мои грезы прервал Ефим, предложив совершить пробную поездку.  Мы объехали два квартала, сворачивая все время направо.  Пока ехали, он превозносил нудным голосом ходовые качества машины, ее двигатель, тормоза, багажник.  В заключение он сказал, что продаст ее совсем недорого.  Мне было неловко слушать, как будто он говорил о женщине в ее присутствии.  Я поспешил выбраться из машины.  От этой поездки у меня осталось впечатление чего-то сладкого, заманчивого и слегка неприличного.

            В конторе, несмотря на безумно жаркий августовский день, было прохладно.  Из кондиционеров дул леденящий ветерок.  Мы уселись за стол и Ефим вплотную перешел к вопросу о цене.  Он заверил меня, что это не машина, а зверь, и он продаст ее себе в убыток, ниже себестоимости.  Он не получит ни копейки комиссионных, если продаст ее мне за названную цену, а владелец «дилершипа» разорится и пойдет по миру.  Но такая у него, Ефима, натура - на все готов пойти ради друга.  Он называл меня «Додя», хлопал по спине, крутил пуговицу на рубашке и доверчиво дышал мне в лицо.  В заключение, он застенчиво попросил у меня сто долларов сверху за такой исключительный «дил» и прочитал отрывок из поэмы собственного сочинения, где говорилось о чуткой душе поэта и о женщине, которая его не понимает. Заканчивалась поэма такими потрясающими по образности строками:

            Ты мне себя откупорила,

            Пряди жуя, как лакрицы,

                        Русско-еврейской истории

                        Римская императрица.

            Я содрогнулся.  С детства плохо переношу графоманскую «поэзию», и тем более в сочетании с таким интимным вопросом, как покупка машины.  Поэтому, вырвавшись с некоторой натугой из цепких волосатых лап «интеллигентного» Ефима, я пообещал позвонить ему на днях. 

            Перед сном, в полудреме в моей памяти всплыло дивное видение новой «Мазды», ее соблазнительные бока и жемчужный блеск.  Видение было таким прекрасным и реалистичным, что мне расхотелось спать.  Я открыл глаза и осмотрелся, не стоит ли ОНА где-нибудь рядом.  Нет, «Мазды» нигде не было.  Зато я увидел колченогий стол, покрытый линялой клеенкой, шкаф, подобранный на помойке, с незакрывающимися ящиками, лампу без абажура...  Я поднялся с матраса, лежавшего прямо на полу и служившего мне постелью последние три года, и подошел к окну.  За окном завывала мусорная машина.  Где-то плакал маленький ребенок.  Пахло подгоревшей рыбой, индийскими пряностями и пылью.  Мне вспомнилось любимое высказывание моей бабушки: «не пытайся прыгнуть выше головы».  Я понял, что Новая Машина никогда не станет моей и останется в далеком краю белых яхт и золотых пляжей.

            Утром я просмотрел в местной газете объявления о продаже подержанных автомобилей  и выписал несколько телефонов.  Мне сразу же повезло.  В двух кварталах от моего дома продавался «исключительно чистый «Шевроле» в отличном состоянии, недорого».  Когда я пришел по указанному адресу, то понял, что продается не только «Шевроле», но и маленький подслеповатый домик, оплетенный диким виноградом до самой крыши, и вся находящаяся в нем утварь.  Гараж был распахнут и бесстыдно выставлял свое содержимое на обозрение проходящей публики.  В садике перед домом грустно увядали рыжие лилии и бордовые кустики львиного зева.  От маленького шустрого еврея, хозяйничавшего в домике и в гараже, я узнал, что все это добро принадлежало его бабушке, скончавшейся на прошлой неделе на девяносто седьмом году жизни.  Бойкий внук прилетел из Балтимора всего на пару дней, чтобы уладить вопросы с наследством и распродать все, что можно. 

            «Шевроле», действительно, оказался очень чистеньким, опрятным, удивительно хорошо сохранившимся для своего возраста.  Он назывался кокетливо «Каприз Классик», но выглядел солидно и респектабельно, как, наверное, выглядела его почтенная хозяйка.  Внук гордо сообщил мне, что бабушка ездила на машине только в синагогу, в еврейский клуб и за покупками в ближайший супермаркет.  И он, и его родители выросли в этом доме, но его ничуть не огорчала необходимость расстаться со старым домом.  Мне вспомнилась коммунальная квартира на Большой Житомирской в Киеве, где прошло мое детство.  Там жила моя бабушка с тремя сестрами и еще четыре семьи.  На кухне пыхтели и распространяли керосиновую вонь пять примусов.  Там было пять помойных ведер, пять разнокалиберных столиков, но - всего один водопроводный кран.  По утрам в туалет выстраивалась очередь. У каждой семьи был отдельный выключатель и электросчетчик.  В прихожей висели под потолком жестяные корыта (ванной в квартире не было) и велосипеды.  Мне почему-то стало очень обидно. 

            Мы вошли в домик для совершения сделки.  Комнаты понравились мне старомодным уютом: потемневшей мебелью, обилием старинных фотографий в золоченых рамах, вазочек с шелковыми цветами и занавесок.  Было жалко, что скоро все это исчезнет.  Внук ни за что не хотел сбавить цену, которая, честно говоря, была совсем не высокой.  Но я решил поторговаться из принципа.  Уж больно раздражал меня лысоватый бойкий внучек, безжалостно разоряющий опустевшее родовое гнездо.  Наконец, мы договорились, что за две с половиной тысячи мне достанутся впридачу к «Шевроле» древнее кресло-качалка, кровать с пыльными витыми столбиками и вишневое дамское бюро начала века, слегка погрызенное мышами.  Еще я прихватил фотопортрет юной красавицы периода англо-бурской войны в дубовой, потемневшей от времени раме (просто для колорита).  Я нагрузил все свои приобретения в новый старый «Шевроле», кресло привязал сверху и поехал домой.  Теперь мое жилище позаимствовало часть старого уюта у подслеповатого виноградного домика чужой бабушки.  Портрет я повесил напротив кровати.

            Спасибо чужой бабушке - «Шевроле» ездил отлично.  Я только не мог добиться, чтобы нормально заработало радио.  Оно шуршало, хрипело и категорически отказывалось ловить какие-либо станции, кроме одной, с классической музыкой.  Собирался купить новый приемник, но никак руки не доходили. 

            Однажды после работы я подвез домой сотрудницу-ирландку.  Что-то сломалось в ее красном «Корвете», и я с готовностью предложил свои услуги.  Всю дорогу рыжеволосая Дженни откровенно кокетничала со мной, передразнивала мой русский акцент и потешалась над старым «Шевроле».  На прощание она предложила в ближайшую субботу пойти вместе в бар и чмокнула меня в щеку, вымазав яркой помадой.  По пути домой я чувствовал себя на небесах.  Даже автомобильная пробка, в которую я попал на скоростной дороге, не испортила замечательного настроения.  Я включил радио.  Сначала, как обычно, из динамика донесся тяжелый хрип, потом кашель и чей-то старушечий голос сварливо произнес: «Шлемазл, чему ты обрадовался?  В субботу нужно ходить в синагогу, а не бегать по барам.  На что тебе эта крашеная шикса?  Разве мало хороших еврейских девочек из приличных семей?»  Голос был удивительно похож на голос моей бабушки.  Я начал по привычке оправдываться, но старушка не желала слушать никаких возражений.  «Что бы сказал твой дедушка, если бы видел, с кем ты водишься?  Он бы перевернулся в гробу.  Тебе тридцать лет, пора жениться и воспитывать детей, а ты вместо этого шляешься с гоями по ресторанам.  А как ты питаешься?  Кто о тебе позаботится, если ты сам не думаешь о своем здоровье?  Когда ты кушал суп в последний раз?  У тебя будет язва желудка, потому что ты все ешь всухомятку».  Она бы еще долго причитала, но я подъехал к своему дому и выключил мотор.

            На следующий день я поехал за продуктами в супер-маркет и на обратном пути опять по привычке включил радио.  И все тот же голос (как будто и не замолкал) продолжал поучать меня, как нужно жить.  «Ой, не могу!  Посмотрите, что он накупил!  Пицца и опять пицца.  Нужно есть фрукты и овощи.  Ты же бледный, как смерть, и не имеешь никаких витаминов.  Что такое крабы?  Это - баловство.  Купи хороший кусочек курицы, свари себе бульон.  Пусть твоя шикса приготовит что-нибудь горячее, чтоб она была-горела раньше, чем ты ее узнал.  Или она только умеет ходить по ресторанам и красить волосы?  При чем тут холестирол?  Я всех своих детей и внуков кормила бульоном и все, слава Богу, выросли без холестирола.  Придумали себе - холестирол-шмолестирол...  Во вред тебе пойдет то, что НЕ съешь, а то, что ДА съешь, пойдет только на пользу.  Посмотри на себя - вылитый скелет! С тебя уже штаны спадают».

            С тех пор я оказался под неусыпным контролем.  Все мои покупки комментировались, все мои знакомые подолгу обсуждались.  (Хорошо еще что разговоры не заводились при посторонних.)  Когда старушка не поучала меня и не критиковала, она рассказывала бесконечные истории из жизни родственников, знакомых и соседей.  Сначала они казались скучными, но постепенно я втянулся.  Истории эти напоминали бесконечные мыльные оперы с огромным количеством действующих лиц, и когда я научился разбираться в их сложных взаимоотношениях, стало даже интересно.  Иногда повествование заходило в тупик и становилось совсем уже нудным, тогда я прерывал его наводящим вопросом: «А что тогда делала тетя Хая?  Она-таки вышла за Арончика, с двумя взрослыми детьми?»  И рассказ направлялся по новому руслу.  Особенно я любил слушать, когда вел машину на большие расстояния.  Неожиданные повороты сюжета и колоритные выражения не давали мне уснуть за рулем.

            Особый интерес старушки вызывали девушки, с которыми я встречался.  Прощаясь с новой барышней, я садился в свой «Шевроле» и уже знал, что будет дальше.  После долгих вздохов и не относящихся к делу причитаний ворчливый голос вопрошал: «Что ты улыбаешься, как майский жук?»  А потом начиналось перемывание косточек очередной моей знакомой, вопросы, из какой она семьи, чем занимаются ее родители, умеет ли она готовить и какое у нее образование.  Но независимо от моих ответов бабушка оставалась недовольной.  Ей не нравились прически девушек и манера одеваться.  (У нее на голове не волосы, а воронье гнездо.  Ты заметил дырку на чулке?  Очень тебе нужна жена-неряха.)  Ее не устраивало происхождение.  (Что значит дочка дилера?  Дилер - это тот же продавец, как в гастрономе.  Ты бы еще с дворником породнился!)  Ни одна из них, по словам бабушки, мне «в подметки не годилась», и все они были «ниже меня». 

            Одну за другой суровая старушка разобрала по косточкам и отвергла женщину - зубного техника Светлану (ты хочешь, чтобы у тебя были косые дети с кривыми ногами?), студентку университета Кэрол, увлекающуюся психоанализом (хватит, что твоя двоюродная тетя со стороны дедушки была сумасшедшей), парикмахершу Сабину (Ой, держите меня! Ей двадцать пять?!  Хорошие сорок, с хвостиком.  У нее вся шея в морщинах и, наверное, пятеро детей) и многих других.  Но если я почему-то возвращался после свидания в плохом настроении, бабушка не находила себе места и тут же принималась меня утешать.  «Она тебя не хочет, а ты ее два раза не хочешь...  Что из себя строит эта фифа?  Она еще все локти себе искусает, но будет поздно, ты даже не плюнешь в ее сторону...»

            Так продолжалось до тех пор, пока я не встретился с Глорией.  В конце рабочего дня на стоянке перед нашей конторой я заметил симпатичную девушку. Она чем-то неуловимым напоминала мне портрет викторианской красавицы, висевший в моей спальне.  Девушка задумчиво рассматривала колеса своего автомобиля.  У ее «Мерседеса» спустилась шина, и я предложил свою помощь.  Я провозился около часа, пытаясь поставить запасное колесо, измазался, как черт, порвал брюки на колене, но все было безуспешно.  Глория рассмеялась, глядя на мою испачканную физиономию, вежливо поблагодарила за помощь и сказала, что опаздывает в театр и ей придется вызвать такси.  Я сделал отчаянный жест и предложил подвезти ее.  Глория согласилась.

            Когда я высадил Глорию возле театра, со стороны бабушки впервые не последовало никаких комментариев.  Мне же, наоборот, хотелось поговорить о новой знакомой. Я задал несколько наводящих вопросов и старушка, помолчав, изрекла, что «эта - выше всех», но отказалась пояснить, что она имеет в виду.  После этого мы стали встречаться с Глорией все чаще и чаще.  Через полгода я робко признался бабушке, что сделал Глории предложение.  Я ждал взрыва, но ничего страшного не произошло.  Старушка повздыхала и поинтересовалась, чем занимаются родители моей невесты.  Узнав, что отец Глории - владелец небольшой сталелитейной компании (вдовец), хочет чтобы дочка и после замужества жила в его доме, бабушка закашлялась.  Потом она заметила, что порядочная девушка сразу заметна.  Я пожаловался, что не хочу жить с тестем, но Глория ни за что не хочет оставить любимого папочку, так что с этим придется смириться.  «Кто плачет, что суп редкий, а кто плачет, что жемчуг редкий, - философски заметила бабушка, - ничего, внучек, ты еще всем им покажешь...»  Я так и не узнал, что именно мне предстоит показать, потому что в моей машине села батарея, и радио, пошипев, замолкло.

            На свадьбу отец Глории подарил нам новую ослепительно белую «Хонду».  Мой старенький «Шевроле» скромно стоит в дальнем углу гигантского гаража, и Глория никак не может понять, почему я не выбрасываю его на свалку.  Я отшучиваюсь, что через десять лет он будет представлять историческую ценность, и Глория снисходительно улыбается этой маленькой слабости.  Но когда мне бывает грустно, я забираюсь в бабушкин «Шевроле» и мысленно разговариваю с ней.  Я бы, конечно, мог поменять батарею и услышать опять ее милый ворчливый голос с характерным местечковым акцентом, но мне не хочется по ночам заводить в гараже старую машину.  Глория может подумать, что я - ненормальный.  Кому нужны психи в семье?  Хватит, что моя двоюродная тетя со стороны дедушки была сумасшедшей.