Продолжение повести

ВСТРЕЧА С ВОЛОДЬКОЙ

Вскоре меня перевели во вторую колону. И, после первой же ночной смены, в очереди на мойку машин я столкнулся с Володькой. Конечно, его речь и привычка поддергивать кепочку не изменились; но поседел, пополнел, заимел золотые зубы. И нос его был расквашен, как у боксёра-профессионала, поэтому похрюкивал и посвистывал, как дырявый баян. А вдруг не он?! Я приглядывался, прислушивался. Одни называли его «дядя Вова», кто-то говорил «бригадир», а некоторые - «Коровка». Да и Володька покрикивал:

      - Чиво лясы даром точить! Подгоняй коровку подмыть!
Удивительно точно! С одной стороны, Вовка-коровка, а с другой, такси - наши кормилицы.

- Какого чёрта? - возмутился Коровка, заметив мои «притирки». - Хочешь мне на мозоль наступить?

А я не придумал ещё, как напомнить, и ляпнул:        

- Да, вот, за долг тяжкий хочу рассчитаться.

После чего, неожиданно для меня, в глазах дяди Вовы вспыхнул бойцовский огонь, хотя нос его не доставал до моего кадыка.

- Кыму я должен, всем прощаю. И тебя в замазке не помню. Может на киче ты за меня ёлки рубил? – съязвил он, пристально присматриваясь. Да и таксисты (меня ведь не знали), тоже как-то все напряглись.

Поясню: жизнь моя прошла, скажем, в хулиганской среде, где первым делом бравируют уголовным прошлым. Почему? Сейчас не важно; но тогда вспомнил, как заметочка на полях: «Значит, Володька сидел». Сам я шантрапу презирал (как и мой папа, хотя к этому времени и он уже отсидел), поэтому, на секунду растерявшись, ответил: «Ёлочки пока не валил, – больше сажаю. А вот за то, что по асфальту меня не размазали, готов «поляну накрыть. На всех!» - я сделал царственный жест.

Ну, надеюсь, «поляну накрыть» (угостить корешей) вам объяснять не надо? Что, естественно, и компанию мигом развеселило. А Володька захлопал глазами. Словом, я почувствовал себя хозяином положения и начал игру в вопросы. Дескать, наливаю сначала тому, кто имел коричнево-бежевую Победу и участвовал в самом важном событии на углу Гулевой и Новосельской. Я специально сказал названия старые, что у одесситов считалось особенным шиком.

Прервав ненадолго спектакль (мойщица свистнула: давай машину) таксисты вновь собрались и загалдели: «Колись за Победу, Коровка, не пропадать же поляне!» А он стучал себя по лбу, размахивал кепочкой, смешно хрюкал носом и кричал, что «нашару» не привык; знает только одно: рулил Победу.

- Всё! – тогда я говорю, - Поляна закрывается на переучёт. Водка склерозным - вроде красного светофора! - И пошёл к своей Волге, точно зная уже: мой Володька.

Пошел я не просто; наклонился, вытянул руку, будто толкаю перед собой бабочку на колёсах, и пару шагов пробежал. А потом развернулся и ринулся на «дядю Вову», будто в руках у меня палка. Эх, думаю, сейчас бы крикнуть «Володька сопливый». Но язык не повернулся. Во-вторых, «Володька» вдруг вскинул указательный палец и заорал: «Это когда Сталин скопытился? Или!»

Всё! Такой радости я не ждал. Он то вспрыгивал на меня всеми конечностями, то кидался к загалдевшим таксистам, объяснить, как дважды чуть не размазал меня по асфальту и, как я «крестил» его за убитую бабочку, а потом драпанул «почище, чем братья Знаменские». Больше того, «крестник» мой, так себя он назвал, вдруг заорал, как Архимед свою «Эврику»: «Твою мать, пацаны, а ведь не хромает!». И опять облапил меня. Я удивился, - он прослезился. И тут меня обожгла догадка. Конечно! Так же показал на мои ноги папа, когда сказал маме «Генуг»! Ну да, после того «аллюра» я перестал хромать! Поэтому мама расплакалась! Но Володька? Загадка!

Он мигом оставил одних подгонять наши «Волги», а других выслал «на точку»; в Шалашный переулок, что возле Привоза, к Любке Декойтыке, за закуской и водкой. Потом объявил мойщицам, что нашёл свояка и потащил меня в их каморку, где хранили вёдра и сушили одежду. Приказал забыть «трояки» и начал готовить «стол». На какой-то ящик бросил газету, откуда-то вытащил стаканы, ножи, пару вилок. А там и «гонцы» прибыли без задержки: с водкой, закуской. Входили и выходили таксисты: выпивали, закусывали и пополняли «репертуар», особо не вдаваясь в расчёты; всё в центр «поляны». Узнав причину застолья, многие вспоминали свои истории. За это «дядя Вова» крыл их беззлобным матом, ревностно утверждая: «Алё, гараж, это именины памяти нашей, а не всего коллектива биндюжников!» Тем не менее, байки множились и, вскоре, Володька сказал: «Закрываем собрание, по пути поболтаем». Тем более, он знал массу «точек, где можно добавить и закусить, как в 2 часа дня».

За таксопарком он преобразился, будто там играл надоевшую роль. Тогда я спросил: «Откуда вы знаете, что я хромал?»

ВОЛОДЬКИН РАССКАЗ

В «бабочкин день» мчал он в роддом; жена родила незадолго до смерти Сталина. Он видел меня, но не понял, что кроме бабочки я ничего не вижу. Поздно затормозил и обомлел, когда услышал хруст под колёсами. А потом, конечно, за «сопливого» взорвался. Но пробежал лишь пару шагов, «для приличия». Спешил, да и рад был, что не убил. Даже задумал подарить мне новую «чертову стрекозу», но не нашёл.

- Конечно, - не удивился я, - дядька Борька знал особые «точки», подземные.

Когда я ехал на велосипеде, Володька вообще смотрел влево. Увидел Полковника, - кричал, что сейчас остановится. Он знал его сыновей и всегда старался как-нибудь «покалякать», чтобы тайком всунуть во френч «пару рублей». Не крикни Полковник… что говорить. Когда увидел меня, подумал: убил; уехать хотел. А куда? – светлым днём. Потом – папа. У них с папой «ноги не шли», поэтому на обочине сели. У папы «полезли слёзы», - попросил «дай оклематься», чтобы я не видел. Конечно, Володька хотел рассказать и про «бабочкин день», чтобы вину с себя снять, но промолчал. А когда увидел, что я подслушиваю, решил меня подразнить; поэтому восклицал: «А что хочу накалякать».

ПОДРОБНОСТИ ГИБЕЛИ СТАРШЕГО БРАТА

Именно от Володьки я узнал подробности гибели старшего брата. Папа ему рассказал.

Вкратце. В 1945 году, в середине мая, папа получил для Вадика, к 10-ти годам прошедшего эвакуацию и бомбёжки, путёвку в пионерский лагерь – Артек, под Джанкоем; для, скажем, генеральских сынков. Так, после знакомства, пацаны насели с насмешками. Дескать, папа всего лишь мичман. А потом добрались и до «взрослых вопросов»; якобы евреи прятались по тылам, и не могут быть моряками, потому что боятся холодной воды.

Вадик (он в это время болел, температура под 40), решил доказать обратное. Сбежали на Чёрную речку. Вода с гор - всегда ледяная. Утонул. И никто из пяти храбрецов - не евреев - не пытался его спасти. А речки той - метров семь! Вожатые вспомнили о Вадике после обеда, - должен был рисовать стенгазету.

В Поти, где в это время служил отец, телеграмма пришла дней через пять, через Одессу. Вот и представьте: война за спиной, сын в пионерском лагере.

Нам родители не говорили, почему Вадик оказался на речке. То ли боялись, что пример старшего брата будет для нас не лучшим; то ли надеялись, что еврейский вопрос сам себя изживёт? Не знаю. В любом случае, я рассказал Володьке, что обиды и недоумения по «еврейскому вопросу» - для меня открытая рана. Папа - военный моряк. Служил на крейсере «Красный Кавказ», который принимал участие в обороне Черноморского побережья и эвакуации армии из Одессы. Мама и сёстры её всю войну работали в госпиталях. Муж маминой сестры служил на железной дороге, а родной брат, Фроим - военный лётчик. «Шура», так его называли, чтобы не Фроим, прежде летал на Севере, участвовал в спасении ледокола «Челюскин», во время войны погиб под Вологдой. Братья мои, послевоенные, старшие сержанты. Да и я от армии не откупался. С 67-го по 69-й год, что положено было прошёл и «дедам» поклоны не бил. А с чинами застрял. На третьем месяце службы, при всей батарее, как-то раз старшина разговорился на тему моей жидовской морды. Я и не заметил, как врезал ему. Минут через 20-ть вызвали меня к командиру бригады. И он начал меня «лечить».

- Вот на других говорят: кацап, хохол, почему же ты за…

На этом «за» я и вклинился:

- Стоп! Хохлы и кацапы, их дело. А если и вы мне скажете «жид», - пришибу прямо за этим столом.

Эх, как он разорался! Дисбатом пугал. Впрочем, «армейские байки» - отдельно.

P.S. Одесса знает три поколения: Сонька, Манька и Любка Декойтыке. Жили они в Шалашном переулке; в подвале, бесперебойно торговали спиртным и закуской. Их охраняла милиция, что дежурила там для прекращения этой торговли.

Декойтыке – перевёртыш с идиша; типа «замурзанная» или «рыльце в пушку». Но в доме Декойтыке я бывал, - всегда удивлялся безукоризненной чистоте.

ВОЛОДЬКИНА ИСПОВЕДЬ

Володька расстроился, услышав, что я драпанул от него на крышу. Как он себя материл! А когда я рассказал ему, что, сидя на крыше, вспомнил спасение котёнка, тогда Володька расцвёл. «Надо же, как обернулось!»

О себе рассказал, что буквально через неделю после «велосипедной встречи» подвозил одну парочку: солидняк! Мужик - в стельку пьян, блеванул, как Ниагара. Жена, в этом компоте по брови, естественно, в визг. А он покрыл её матом и начал дубасить. Когда Володька опустил стекло, чтобы не задохнуться от вони, парочка перекинулась на него. Дескать, продует. И тогда, благо гараж был под боком, врулил Володька прямо на мойку.

- Будьте любезны, - говорит, - здесь не дует. Коровку отмойте, и сами можете постираться. Я же не гавновоз?!

Мужик раскричался, что он невозможно большой начальник, а Володька… сопляк. Плюс, двинул Володьку ногой… туда. И всё! Володька окатил его горячей водой, для дезинфекции, а потом… шофера еле их растащили. Поняли, что дело надо гасить, дали супругам сто рублей и отвезли их бесплатно домой. Вроде «замяли». Но через неделю Володьку забрали. Сказали: сбил человека и уехал с места аварии. Свидетелями «преступления» оказалась те самые – солидняк. Ну и, вместо того, чтобы спокойно попросить подключить к следствию очевидцев драки в гараже, Володька на очной ставке набросился на «большого начальника», а потом и в зале суда перепрыгнул барьер, чтобы порвать его «на фашистский знак». Значит, 8-мь лет тюрьмы и новый «боксёрский» нос (охранники усмиряли его сапогами) получил одновременно. И «на зоне» прибавили: избил бригадира. Отсидел семь лет. Амнистия. Но ближе 101 километра к Одессе приближаться не мог. «На выселках», устроился на грузовик. Жена на свидания не приезжала, - слёзные письма писала: у сына туберкулёз, денег нет. Вот и дунул однажды Володька в Одессу без разрешения. Бросил в кузов грузовика пару мешков картошки, капусту, морковь и… Вы догадались сами: в доме муж новый. Драка, милиция, суд, опять срок. Правда, этот мужик был тоже влиятельный, но с душой. Володьку «всего лишь» лишили отцовских прав. Впрочем, это я позже узнал; а тогда Володька просто сказал:

- Расстались. Сын как сын. Ничего моего. Смешно сказать, - только кличка…

ВИТЬКА СОПЛИВЫЙ

Я знал его как облупленного. Друзьями не были, но на мотоциклах гоняли по городу. Вот я и обрадовался:

- Дядя Вова, давай встречу на Эльбе организуем!

Он одёрнул меня:

- Отменяется Эльба! Не ищет он встречи. Улица вылечит.

Меня будто током ударило. Папина фраза!

Так, слово за слово, с Пересыпи дошли до двора на Пишоновской.

- Светает! - вздохнул Володька. - Взглянул на небо и даже подпрыгнул, раскинув руки, будто хотел схватить звёзды. И опять превратился в гаражного баламута, которому всё трын-трава. - Ты хорошее помни! - Сказал на прощание. - Пустым голову не морочь. Многое после армии не поймёшь. Закипятит, но не лезь. Будет серьёзное, сам нарисуюсь. А так, - шуруй вперёд мой караван, из ресторана в ресторан. Только тщательно пережёвывай пищу! Коровку сам тормознёшь, или?

- Сам, - сказал я. Поперхнулся, раскашлялся, отвернулся. Расстались.

А дальше, - Привет, баламут. Пока, камикадзе! - И всё. После работы я прыгал на мотоцикл, гаражные отношения скрывались «за кадром». Но что-то сломалось тогда во мне. После слов «Не ищет он встречи», захотелось Витьку набить морду. Но вдруг он привиделся мне в луже крови. Я стал его избегать, но Одесса слухов полна. Он снаркоманился, приторговывал «мастыркой». Избили. Выжил. Опять торговал. Забили до смерти. 29 лет. Дочка осталась.

ЭКИПАЖ. КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

ЖОРИК МИРЦЕВ

Жорик, сосед по дому №10 на Льва Толстого, сразу взял меня «под крыло». Он, Павлик Рылов и я «трио», экипаж белой ГАЗ 21-Волга, 53-10 ОДЖ. Вкратце не рассказать, чем Жора был знаменит, поэтому начну с «Закона наоборот».

«Закон смены» гласил: вытяни смену, даже если машинка «чихает». Но тогда «рваные калоши» выпадали на сменщика, - ему три-четыре часа на ремонт, а потом катать порожняк «в собачий голос». Ремонтное время никто не учитывал, а если план не довёз, тащи из своего кармана! Напарники ссорились чуть не до драки: ты поломал, ты… А Жорик скомандовал:

-Делаем так! Как только что-то не то, сразу в гараж! Смотри! Все болячки свозят на пересменку. Слесарей мало: тебе иногда 20 минут работы, а ждёшь три часа! Значит, наоборот! Ты сделай так, чтобы сменщик отработал с улыбкой, а не всю ночь исках нож или пулю бандитскую. Так же и он для тебя!

Сколько Жорка бегал к начальству с расчётами, не скажу. Тем не менее, наш экипаж заработал «Наоборот».

- Выезд в 4 утра; в двенадцать смена. Тогда к 12-ти ночи уже при кассе» Люлики-берюлики-комарики. В смысле, сыт, пьян, в общих чертах. Всего-навсего, потому что с ремонтом не в пересменку, а между делом! Два дня - первая смена, два дня - вторая, два дня выходной. Красота! Гуляй, Вася, ешь опилки, я хозяин лесопилки! - так объяснял Жорка Паше свою экономику. - Кроме того, расчёт за ремонты без всяких «кавказских» - мелочь я не считаю. Всё считаем, по-честному.

Так чтобы напарник соврал, как позже было у меня с Борькой-ментом, даже мысли не появлялось. Работали, как в санатории!

ПАВЛИК РЫЛОВ

В Одессу приехал он из Орла. Как, зачем? Не вникали. Кругленький, невысокий, седой, тихий. Казалось, улыбался даже во сне. Жорик сказал:

- На орловского рысака ты не тянешь, будет «Седой».

Паша, лет на десять старше Георгия, ответил:

- Так точно, мой генерал!

Так и пошло: Паша – «Седой», а Жорка – «Мой генерал». Тем более, «Генерал» учил нас таксистскому делу: шарпать. Когда и где искать пассажиров, каких, как разговаривать. Есть ведь разница, на работу везёшь, с работы; в ресторан или оттуда?! И - не поверите - он притащил Паше книжку!

- Читай, Седой, здесь про Одессу! Чтобы мне все имена, улицы и события!

И честное слово, когда Павлик нас куда-нибудь вёз, Жорик «гонял его по событиям». А если Паша что-нибудь путал, Жора закатывал визг и назначал переэкзаменовку.

Мне было легче. Я одессит. В школе ходил в кружок экскурсоводов. Поэтому легко катал «иноземцев» по городу и с удовольствием рассказывал «за Одессу».

- А как же ж иначе?! - таращился Жорик на Пашу. - Ты же теперь Одесский таксист, а не орловская шантрапа! И вот это, чтобы я больше не видел! - Он на ходу сорвал с Павлика белую парусиновую кепочку, в которых, как назло, ходили только приезжие. Вытер ею панель, свою дверь, стекло, туфли и… приказал Паше остановиться. Тот, не понимая «делов», остановился. А Жора вразвалочку вышел и аккуратненько опустил кепочку в урну. И, как говорят, нотебенэ: - И шоб мине ни бумажечки на тротуар!

В этот же день «Генерал» заказал экипажу шикарные «Кепи-спорт» (в Пассаже), - на зависть американцам.

Наша бригада была «под радиотелефоном». И вот одна пассажирка, когда Жорик что-то ей заливал как соловей, услышала позывной: Рубин-12.

- Ой! – говорит, - таки я вже ехала тут! А седой, пухленький, ваш подменяло? А шо же ж он, к сожалению, всю дорогу, извиняюсь за выражение, молчал, как камбала на дне моря?

К сожалению! – гневно крутил Жорка пальцами перед носом у Паши. – Позорище ты гаражное!

Паша, не понимал, моргал, улыбался и, на свою голову, спросил о причине «взыскания». После чего Генерал, - дело было в диспетчерской, в пересменку, - возмутился:

- Это кто же тебя, орловскую шантрапень, научил игнорировать даму? Не сказать ей, как вкусно пахнут духи, даже если воняет рыбой! Да ты - конченный! Нет! Ты не начатый! Зачем ты припёрся в Одессу? Воровать наше солнце? Да ты, ты… мерзкий хапуга!

- Жора, - мямлил Паша в ответ, - но у меня дети, четыре! Какое солнце?

- А кто тебя просит, ты мне его покажи! - Жора промчался по кругу водителей, кто был в диспетчерской. - Кто тебя просит ходить с детьми на свидание? Кто просит тебя вообще о них говорить? Пассажирка? Не верю! Одесситка мечтает любезно пощебетать и получить… вот такое, несложное: «А нельзя ли за вами заехать?» А там к чёрту катись! Ты не приехал, она не пришла, - это уже никакого пролетарско-партийного значения не имеет, даже если под это «приехать» она не рассчиталась! Ай-ай-ай! Не сдохнешь! Сколько было, 60 копеек? Вот, я возмещаю! – Достаёт мелочь. - Но не назначить свидание женщине, - это уже уголовщина! Орловщина! Это – дыра в воспитании!

Шофера на «генеральский голос» слетались, как куры к хозяйке! Он был театром и цирком, как глоток чистого воздуха в таксистской рутине. «Беги, - торопил меня Володька, - там уже твой надрывается. Бока намнёт за опоздание! Ум, честь и совесть нашей эпохи!»

Вот и вы поймите меня. В нашем экипаже был мушкетёрский коммунизм на деле: один, как все за одного! Без мрачных мыслей! Я сменил десяток напарников, но полтора года в «Трио» - праздник, каким может быть даже работа, если люди вокруг, а не пещерные ящеры.

АВАРИЯ НА СЕГЕДСКОЙ

«Пустяками в гараже голову не морочь. Будет серьёзное – сам нарисуюсь».

Это я вспомнил после того, как грохнулся с пассажирами в столб, бананом согнув нашу «Волгу». Ну и, вслед за Мирцевым, потом бригадиром Петром Шамиченко, в больницу примчал Володька; радостный, не по обстановке.

- Привет, - смеётся, - засранец! Я тут врача подвозил, решил и тебя с днём рожденья поздравить. Хочешь таранечку (в Одессе так называют воблу) пожевать под пивко, или раков свежих подкинуть?

Вобщем, выбрался я осторожно из койки, чтобы клапана организма не растрясти, и по пути в коридор Володькины ребусы разбираю. Да, треснуло меня капитально, но день рождения не забыл, в декабре. А тогда…

22 октября 1972 года, 7 утра. Скорость была за 80, когда в плавном повороте направо, на Сегедскую, что-то крякнуло под передком, слева; и коровка моя, клюнув носом, «пошла конём», резко изменив направление. Мадам, сидевшая справа, кулём накатилась на меня и руль, будто шарик мороженого выпорхнул из вафельного стаканчика. Ну и, чтобы как-то там управлять, я правой рукой пытался её от себя отлепить, напоминая при этом, что предупреждал, как надо было сидеть. А левой рукой искал под её телесами руль, чтобы выкрутить, как учили, против заноса. Но она так прижала меня, что я сам локтем ручку двери нажал и… всё. Вижу, нет меня больше в машине. Скольжу на спине как по льду, стирая об асфальт новую лётную куртку; особенный шик для таксиста. А между ног своих, торчащих уже как перископ из окопа, ясно обозреваю причину аварии. Левое переднее колесо как ножом срезало с резьбовых пальцев, на тормозном шланге болтается. Нижние же рычаги и чашка подвески резво пашут дорогу, из-за чего гарцевала моя «коровка» вальсом на вольную тему. И перспективка – будьте любезны: вот-вот размажет меня она по асфальту. А мысли, кстати, дурней не бывает! Вот погибну сейчас и не смогу в гараже объяснить, что колесо оборвало. И все подумают: гонщик задрипанный, в вираж не вписался. Позор!

Вдруг что-то подо мной взорвалось, и полетел я в звенящее тишиной небытие, сам себя по отчеству называя. «Отъездился, мол,   откувыркался».
И не поверите, вдруг, как бы чуть пошипев, как иголка на патефонной пластинке, грохнул знакомый марш. «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». И это: «Говорит Москва! С добрым утром, товарищи!» И – салют! А из салюта доносится женский крик:
«Я же говорыла, я же говорыла!»
Ага, думаю, мама мне говорила, чтоб не лихачил. Одно только не понимаю, почему сейчас на украинском?!

А вышло вот что. Пролетев по асфальту хороший десяток метров, я грохнулся спиной о бордюр, вылетел на тротуар и укатился за столб. В него же врезалась наша "Волга" и, засыпав меня разбитыми стёклами, юлой пошкрябала дальше. В это же время на столбе (на нём по сей день след остался) прокашлялся уже давно немой репродуктор. Может, контакт в нём какой-то наладился, - не знаю. А потом, как для полного счастья, со столба оборвался светильник и грохнулся прямо под моим ухом. Ну и это, под занавес: «Я же говорыла!»

К моему удивлению, когда я открыл глаза, машину отыскал метров в десяти дальше. Причём, нашёл я её не столько по масляной полосе на асфальте (рычаг подвески пробил двигатель), сколько потому, что крик шёл из неё. Вслед за чем, точно зная, что в кино все машины взрываются после аварии, не чувствуя боли я побежал спасать пассажирок. А что и кто «говорыла» - я уже вспоминал набегу.

РАННИМ  УТРОМ

В то утро я выехал позже. Параллельно плановому Техническому Обслуживанию (ТО-2) я готовил машину к гаражным соревнованиям по фигурному вождению. Потом наш экипаж заглянул в ресторан, а меня, как младшего, зарядили на первую смену. Так я и решил покемарить в машине, чтобы не проспать. Но проспал. Первые пташки - водители автобусов, молочных и хлебных автомобилей - уже разлетелись по гаражам без меня. И начиналось «время ангин»: «работников аппарата», служащих и хозяек, которые с утра на рынок, потом дома должны всех накормить, детей в школу отправить, и ещё на работу успеть. Публика эта вечно на нервах, так что радости от общения никакой. И, как назло, первой тормознула типично такая. Впрыгнула, сквозь зубы адрес сказала, ножки поджала, ручки на сумочку и спина как струна, к сидению не прикасается.
Ну, еду-думаю: пианистка. Нет, рано. Секретарша, учительница? А может просто всё: как утром мужа долбала (пальчиком по столу), так её и замкнуло. И ладно бы, мне то, что? Но такая посадка «белочкой» всегда меня раздражала. Едешь направо, она валится на тебя. Налево, ручка двери у неё под боком, может открыть ненароком. Вот и решил я даму этак вежливо и под шутку «пересадить».

- Не могли бы вы ножки поставить прямо, в упор, да и спиной на сидение - удобнее будет. – Ей говорю. - Вас ведь болтает, как воду в полупустой цистерне, а у меня из-за этого нервное напряжение. Вдруг кто-то выпорхнет на дорогу, я тормозну, а вы, без упора, пулей в лобовое стекло. И шо? Мне – стекло доставай, переплачивай, и вам головная боль, а то и шрам на лбу некрасивый. Кому это надо?

Тут дама, очень неожиданно для одесситки, щёчкой поддёрнула в мою сторону, фыркнула и отвечает:
«Когда дама сидит, она обязана думать, как сохранять осанку. А вот вы… кто вам сказал, вообще, что вы имеете право со мной разговаривать? Вы – извозчик, и я вам не девочка! Рулите молча и побыстрее!»

«Молча так молча, - подумал я. - Я не муж тебе, чтобы контролировать. Болтайся, думаю, как… щепа в проруби, зачем мне на жалобу в гараж нарываться». Ну и прибавил на нервной почве газку.

Ехал я, точно помню, вниз по Ярославского; теперь, кажется, Ланжероновская. А перед улицей Ленина – Решильевской – как раз остановка троллейбуса. И вижу я опытным глазом, что перед троллейбусом другая мадам жаждет дорогу перебежать. Эх, сердце моё взыграло: лучше момента не будет! Ну и, само по себе, бахнул я по тормозам. Только чуть резче, чем надо. И катапультировал «белочку» в лобовое стекло.
Нет, вы не думайте, что я какой-то идиот или садист, чтобы умышленно гробить такси и пассажиров! Просто хотел её проучить. И конечно не так, чтобы вдребезги. То есть,  как только мадам на улице взвизгнула в унисон с тормозами, я её обошел и сразу прибавил газ. В сумме, уличную мадам, выпорхнувшую из-за троллейбуса, я не травмировал, и моя пассажирка плюхнулась на своё место, не долетев до стекла. Классика!

- Видите, как бывает? – ей говорю назидательно. – Улица полна неожиданностей! Поэтому я вас просил: сядьте нормально, в полной готовности к труду и обороне!

Только смотрю я, стресс и моё мастерство пассажирку никак не расслабило. Что-то она ладошкой за голову, в сумочке начала что-то искать, в зеркальце глянула, ахнула и ко мне: «Полюбуйся, скотина!» Ничего себе дипломатия, думаю, но смотрю, на лбу её шишка растёт, будто кожу из головы кто-то пальцем выпячивает. Как, откуда? Я спросить не успел. Она разревелась, приказала остановиться и… О расплате за рейс я уже и не думал. Крикнуть лишь вслед: «Ну, а шо, я ту тётку должен был задавить?!»

Ситуация, вам скажу, скользкая. И дело не в жалобе в таксопарк; я сразу выключил свет, чтобы номер не освещался, да и она пошла без оглядки. Но шишка?! Я же точно прикинул, чтобы мадам не повредила стекло! А тут шишка, как огурец и укоризна личному самолюбию Мастера. Вобщем, вышел я из машины, сел на пассажирское место и начал репетировать этот «полёт шмеля». Ну и, после третьего «дубля» шлёпнул себя по лбу. С одной стороны, я всё рассчитал с ювелирной точностью; а с другой, именно этот жёлто-зелёный фонарик, мать…, Главное Око таксомотора я не учёл. Как и то, что дама сидела, бочком. И, когда я от той вильнул влево, эта сместилась правее; потому и полёт пошёл по траектории «полюбуйся, скотина!» Чёрт! Крепление фонаря изогнула, стекло желто-зелёное вдрызг, вроде я уже не такси. И её жалко! И настроение – в минусе, и… пассажиров как ветром сдуло!

Порулил я на 7-ую Фонтана, в зону полей-огородов. Народ там хозяйственный обитает, обязательно кто-то найдётся с корзинами. И точно: голосует одна. «На Новый рынок, сынок». Смотрю, три корзины с цветами. И тариф всем известен: рубль - корзинка, рубль – человек. И на подсадку кого-то найду. Но! Как только закрыл я багажник, а душа подсказала «Вперёд, заре навстречу!», смотрю, соседка шаром катит вдогонку: «Марусяяяя?! Ты на базар? - А куды же ишо?» Что в переводе на таксистское понимание означает: оплату дели пополам. И соседка будто бы подтверждает: «Маруся, я потим тоби отдам… половыну». Так и расселись они со своими баулами, мигом ополовинив мои планы на безбедное существование. Вот что значит непруха!

Чуть-чуть дальше, где-то на 5-ой Фонтана, машут мне две молодухи. «Морвокзал хотим посмотреть и Бульвар. Прокати по Одессе, - рублём не обидим!».

А что, говорю, будьте любезны, красавицы! Только вот курочек на базар завезу, - это в шаге от Центра, - и вперёд, на экскурсию, с нашим вам «Здоровеньки булы!» После чего я вежливо попросил сельскохозяек поуплотниться; баулы, что в багажник не влезли, взять на колени, - тоже ведь не в театре, тем более на один счётчик. Так и поехали. Но и тут началось. Дамы на заднем сидении, это понятно, как кильки в банке. А молодуха, которая впереди, уселась точно как та! На что я вежливо не сдержался и без прикрас рассказал ситуёвину с огурцом на лбу. Правда, эта «белочка» не шипела. Даже, скажу, раскокетничалась:

- Как, говорите, ножки поставить? Так? Пошире? А может быть, на высоту плеч? А поясничку, а грудь? - И ручкой меня за локоток, за коленку. У меня аж «в зобу дыханье спёрло». А вот толстуха, что сзади, вдруг растревожилась!

- Ты, бестыжа, маникюры-то прыдержы! А ты, шофэр, на дорогу дывыся! Стильки аварий, стильки аварий! Ти в автобуси поразбывалыся, тамо трамвай опрокынувся. А таксысты, я вчора по радио чула, сплять за баранкою. А ишо говорять, пьяныи ездють.

Ну и дальше в таком разрезе. И тогда я не выдержал.

- Мало того, мамаша, что вы мне план дневной выручки корректируете, так ещё и слухи не бодрящие распространяете. Можно сказать, под руки каркаете. А может мадамочка эта - моя судьба? А вы жизнь нам, неженатым, как рубль на полтинники колете; чем настроение портите на всю трудовую неделю. И как же рулить тогда с песней по жизни? Проще сказать, мадам, перекройте пар на гудок, а то впереди поворот сложной конфигурации, и, говорят, столбы дорогу перебегают. Мало ли, - а вдруг и я не доспавши и без опохмела?..

Всё. Конец присказки. Дальше вы знаете. Крякнуло по судьбе: колесо само покатило, столб тут как тут, и вопль: «Я говорыла!» Тоже мне, Нострадамус!

К счастью, двери открылись. Таксисты подъехали: помогли, рассадили товарок в другие машины, и молодых прихватили. Но та, что сидела возле меня, сначала в кусты побежала - икать и всё прочее. Я ей говорю: у вас типичное сотрясение мозга; надо в больницу. А она, отмахнулась: «Какого мозга, какая больница? Это «морская болезнь №2». Шесть месяцев в рейсе; впервые в Одессе, вот и гудели всю ночь. А теперь это: столбы, бегущие по волнам, и повороты с редкой конфигурацией. Сейчас бы нам лоцмана, да с пивком по бутылке! Ты-то, смотри, куртка до дыр, кровь на брючине? А красиво летел, буревестник! Машинке, видать, полный каюк. Ладно, держись, ветром не сдует; волной столкнёт, встретимся!

Обняла она меня на прощание, пожелала «семь футов под килем» и незаметно засунула в куртку 20 рублей. Страшные деньги по тем временам!

КАПИТАН КАВУН

Первым делом я побежал звонить Мирцеву; потом в милицию. Телефон-автомат рядом был. Жорик, конечно, примчался первым. Я к нему. Дескать, на вираже… А он орёт: «Закрой рот, придурок, жив и ладно! Надо «тушить»! В чём, скажу, равных он не имел.

Когда прибыл автоинспектор, капитан Кавун, и начал рисовать схему аварии, Жорик засунул ему под карандаш 50 рублей. Кавун крякнул и захлопнул планшет.

- А шо там калякать, як Айвазовский. Тэхнычна неисправность. Трупов нема; дила не будэ. Давай, сынок, в гараж докладай и думай, як ваших там обласкаты.

Жорик - пулей на телефон! Кого послал далеко, а кому следует, намекнул на премию. Осталась вроде бы мелочь: машину - в гараж и ремонт запустить. То есть,  самое время вздохнуть с облегчением, но тут «тучи над городом встали». Только-то наш капитан заговорил о втором завтраке, как на всех парусах к нам подлетело такси. И наши бабуси в нём, здрасти пожалуйста! Первая, цветовод, фальцетом вопит, что подруга её умирает. И толстуха, кстати, телесами своими изнутри дугой выгнувшая дверь нашей Волги, тут же лежит на сидении и демонстрирует всем своим видом, что всё так и есть. Я, конечно, махнул уже на свою свободу рукой, а Жорик, мигом оценив обстановку, сразу же к капитану. «Ясно, - шепчет ему, - на базаре их накрутили, что с нас можно скачать деньгу. И на тебе: третий акт, финал: «умирающий лебедь», будьте любезны. Как быть? Мы добавим!»

И тут, скажу я вам по прошествию лет, капитан Кавун проявил чудеса следовательской смекалки. Жорке приказал задержать такси, а тёткам сидеть внутри, пока он допросит меня. «Как в церкви на паперти», - так он сказал. А потом, взяв на вооружение версию, что бабки каркали мне под руку, Кавун приказал развернуть такси и срочно вести «лебедей» в поликлинику. Тоже рядом, кажется №6. Вежливо постучав в кабинет дежурного врача, пожилой дамы с не украинской фамилией, он быстро ей объяснил ситуацию: «Хлопчик - наш человек, сам влып – курва в щи, а тут эти ишо, торговки, хотять иво пошипать. Так что, мамочка вы моя, осмотр тел обрысуйте, а если нэма угрозы на жисть, я им… - он показал кулак. - Чиво хлопця на нары тащить?!

«Умирающий лебедь», впорхнув в кабинет, сразу заголосила.

- Ёй, матинько моя ридна, рёбры сломал мени ций носатый, дыхнуты не можу, сыдиты не можу, стояты не можу, слюна котыться, пот прошибае…

А «мамочка» ей - душ-шарко: «Ну-ка тихо мне тут, без концертов! Я смену закончила, так что быстро мне, разоблачайся! И тётка, в полном нашем присутствии начала сбрасывать с себя кофты и свитера, - на глаз, количеством до десяти.

Стоп! – где-то на третьем слое командует врач. - Если бы у тебя, красотуля моя, был бы хотя бы ушиб ребра, ты бы рукой не могла шевельнуть, не то, что сбрасывать свои лахи, как солдаты за 45 секунд. Не говоря уже о трещине или переломе, Целы твои «рёбры»! Пошла вон, аферистка!

Толстая, на секунду остолбенев, мигом сгребла своё базарное обмундирование и, только лишь приступила к перечню организаций, куда будет жаловаться, - тут слово взял капитан Кавун. Поблагодарил врача за неурочный осмотр; пообещал сам заехать за заключением, пожелал хорошего отдыха после ночной смены, а бабулькам сказал, что «воны вже никуды не идуть без протоколу». Как показало следствие, водителя отвлекали от управления. Значит, как следствие подтвердило, должно им разделить с водителем расходы по восстановлению государственного автомобиля. Тысячи две, - на его официальный взгляд. (Кстати, Кавун почти точно определил расходы.) Плюс, компенсация, если водитель (такое воно после шока бувае) ляжет в больницу и утратит трудоспособность. «Вобшем, гражданочки, квадратными буквамы пышем адреса, фамилии, нумера телефонов!»

Что тут началось! Тётки заголосили до слёз и сразу признались, что на базаре их надоумили симулировать. Потом написали расписки, что нет у них травм и претензий. В доказательство чего удалились они «бегом трусцой», тем более Жора пообещал, что такси на базар он оплатит.

На улице, заметив, что меня начинает трясти, Кавун по-отцовски обнял меня за плечи: «Нэ колотыся! Наменяй по две копейки и две недели звони в ихнюю поликлинику, а вдруг пойдут?» Жора ответил: «Коню понятно!» И дал капитану ещё 25 рублей.

Ещё через час машина была в гараже. Медсестра забинтовала мне ногу, - обо что-то я разодрал её, вылетев из машины, - накапала спирту и пообещала: синяки на спине ещё аукнутся. Потом Жорик вызвонил Пашу: сообщил, что я жив, но смены не будет; на воздух пойдём, успокоиться. Пока я дома переоделся, у ворот уже улыбался Седой. Чиво там, сорвало парус на вираже?. На что Жора ему молча показал кулак.

Позавтракали в ресторане, пообедали в пивном баре, на лотке прикупили арахис; потом ели тарань, раков, пива опять, и ещё что-то морское. Погуляли и разошлись. А ночью мой брат вызвал «Скорую». Доктор, выслушав перечень приключений и расслабляющее меню, сказал: «Стресс, сотрясение этих (постучал себя по лбу), но лучше писать «Отравление». Проверят тебя на холеру, отлежишься недельки две, и всё: парапобабам, побабам, побабам». И вот, представьте, лежу я в карантине, промытый со всех сторон. Глоток воды боюсь выпить! А тут дядя Вова влетает, девятый вал, и напоминает всё, что из меня извергалось. Смешно? А я даже вздрогнуть боюсь измученным организмом.

Как сказал дядя Вова, «Жорик с начальством уже всё замял и теперь загорает под кассой с кепкой». Значит, скинутся шофера по рублю, чтобы помочь «отстреляться», восстановить машину. И осталось только решить, когда и где праздновать день рождения – неурочный. «Или, - ткнул он мне пальцем в лоб, - совсем отупел, жизнь в копейку не ставишь? Это надо отметить отдельно!» Сам Володька дал мне 200 рублей и запретил родителям говорить об аварии. 1. Стыдно! 2. Рассказы о рычагах и колесах их не успокоят. И описать, что стоит Мирцеву и ему «загасить» милицию и начальство, пока я валяюсь в больнице,– романа не хватит…

К РЕСТОРАНУ, БОЛЬНИЦЕ И КЛАДБИЩУ

МОЙ ДРУГ ВОВЧИК ШУБИН

1 ноября 72 года. Нашу «Волгу» уже клепали. Я начал думать, кого пригласить на день моего второго рождения. Кроме Володьки, Петра Шамиченко и «трио» нашей 53-10, по плану был Вовчик Шубин. Жили в одном дворе, в армии служили одновременно. Когда началась кутерьма в Чехословакии, часть, в которой служил Шубин, была в самом центре событий. И как только в поле моего зрения появлялся кто-то «оттуда» или «туда», я всегда пытался узнать, как он там. А теперь мы работали в одной «боГАдельне».

В пересменку мы встретились. В гараже уже бытовала дежурная шутка на злобу дня: «Так треснулся в столб, что потом две недели сидел на горшке», - поэтому я сразу же сменил тему. «Что ты усы не подбреешь? Отпустил висюльки до подбородка, будто казак или «Песняр»! Что тебе мало собственной красоты?» Я даже потащил его к зеркалу ближайшей машины, - показать, как надо отрезать усы. А Вовчик упрекнул меня, что езжу на всякие мотогонки, а разбиться на мотоцикле – «Глупая смерть». Сам он ездил на отцовском голубеньком «Москвиче» и был уверен, что автомобиль безопаснее. И вот, радуясь, что больничную тему удалось обойти стороной, я начал доказывать, что мотоцикл для меня не просто поиск высоких вибраций (сейчас говорят: адреналин), но мой жизненный опыт, необходимый, как воздух. Я ведь мечтал быть испытателем! А Вовчик шумел, что в Москве и Ижевске своих придурков хватает, а мне даже в Одессе столбы дорогу перебегают. То есть, он схватил меня за руку, как гадалка, - дальше травматологии, мой золотой, у тебя пути нет.

- Да ладно, - упрямился я, - не на мотоцикле же грохнулся. От судьбы, тюрьмы и сумы - не зарекайся!

Вдруг к нам подлетел дядя Вова и рассыпался неожиданно оглушительным матом. Вовку на хрен послал; отдыхать после смены. А мне приказал возвратиться к ремонту. И чего разорался? А через час опять подошёл. Вытащил меня из-под машины, пальцем тычет в плечо, ищет слова, папиросу жуёт.

- Ты это, с обидами не дури. Есть, о чём не болтают. Нельзя судьбу обхохатывать. Вы же не бригадир, чтобы знать наперёд, кто, где башку расколотит!? Ты это, перед Шубиным за меня извинись, если сегодня увидишь. - Он тяжело вздохнул, шевельнул пальцами, встряхнул головой, будто хмель отгонял, и куда-то пошёл. Но и я не сдержался.

- Дядя Вова! Сам наорал, сам извиняйся, без секретарей!

Он не ответил. Смотрю, сердце мнёт на ходу. Жаль его стало. Курит без остановки.

- Плюнь, дядя Вова, замылим! – крикнул вдогонку. – Пойдём завтра в парилку! Я в мединституте точку надыбал: два рубля и парься себе, как профессор!

А он только кепочку дёрнул и бросил мне вполоборота:

- Отменяется завтра. Забот полон рот.

Ясно, думаю, снова запьёт.

- Заехать за вами? - кричу.

- Нет. Я своим ходом.

«Своим ходом» - знакомая песня. Когда мама отчитывала отца за подпитие, - основным его аргументом было, что пришёл «своим ходом». Пил, значит, с умом. Друзья под руки не волокли, не спал под забором, в милицию не попал. Вот и Володькино «своим ходом» меня успокоило. Так и влез под машину, но всё-таки размышлял, почему раскричался Володька?

Вовчик, умирая от смеха, рассказывал анекдот. Звонит директор морга директору «Спорттоваров»: «Сколько мотоциклов сегодня продали?» Тот отвечает, - Двенадцать. А в чём, собственно, дело? - Да так, думал домой пораньше уйду. А тут - одиннадцать уже привезли, а теперь этого дожидайся». Анекдот был тогда актуален. Чешские «Явы» многим стоили жизней. Лично я к этому времени уже ходил с палочкой, и довольно неуклюже усаживался за руль такси. Да и потом колено без боли не гнулось. Плюс, Витка-сопливый, носился на "Яве". Тоже Володьку могло зацепить, сын всё-таки. Не библейский же грех пустословия он нам напомнил? А что было ещё? Ага, бригадир.

Только к пятидесяти годам я вдруг понял, что Володька бригадиром называл Бога. Конечно! Гаражных все называли «бугор». А он говорил, - Я не бригадир. Или: «Жизнь забодала? – так ты не меня напрягай; бригадира спроси, за что?»

Однажды Володька на общем собрании схлестнулся с парторгом. «КПСС, КПСС! Вам только взносы давай. А бригадир – мама и папа; жизнь нам даёт». Тут, естественно, все шофера загоготали, глядя на Петра Шамиченко - бугра. И парторг обозлился: «Так вы, Пётр Яковлевич, воспитуете кадры?» А Шамиченко, рад шофёрским вниманием, развёл руками: «Да не обижайтесь, Владимир Григорьевич, - застрял в комсомольцах Коровка!» На что Володька поддакнул: «Собака лает, луне не мешает, караван идёт. Давай, Григорич, докладуй, как космические корабли бороздят большой театр». И потому, что «Большой театр» был известной репликой из кинокомедии «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», - смех опять волной прокатился по Ленинской комнате. Только парторг не смеялся, «собаку» обдумывал.

2-го ноября. Пока наша машина была в ремонте, мои напарники выезжали в подмене. Жора к восьми утра ездил со мной, на мотоцикле. Контролировал ход ремонта, потом выезжал. Было холодное утро. Мотоцикл не заводился. Мирцев ругался: «После плотного завтрака я должен ещё толкать эту заразу!?» Когда мотоцикл нехотя заворчал, на улицу вышла жена Вовчика Шубина. Волнуется: он всегда водит дочку в школу, а тут… Ну и, чтобы как-нибудь оттянуть момент посадки на мотоцикл (в шлеме Жора выглядел менее импозантно, чем в Кепи-спорт), напарник начал рассказывать Шубиной «законы подлости». Когда надо заехать домой, - пассажиры всегда попадаются только в другую сторону. Или что-то сломается, или гаишник зацепит. Такова таксистская селяви! И нечего волноваться! Тем более что школа через дорогу.

Они пошли в школу, а мы поехали. Жоркин живот трясся от страха. Я расхохотался, а он закричал, что я специально еду по дырам; без должного уважения к его пузу. Перекрикивая шум мотора и ветра, он начал перечислять, что ел вчера, что на завтрак. Буженина, кровяная колбаска, сало копченное, чесночок, лучок, молочко и даже кислый огурчик. Завтрак, достойный жрецов и гурманов! Ну и, в доказательство, что не врёт, предложил мне понюхать его отрыжку. То есть,  всё это меню и крики мчали с нами по улице, прохожие оборачивались! А я отвечал вполоборота, что от такого завтрака можно взорваться. И отверг экспертизу, утверждая, что от страха у напарника всё прокисло. Тогда он начал закрывать мне глаза, демонстрируя свою храбрость. А потом орал встречным таксистам, чтобы посторонились, потому что везут Его. За мостом, на Пересыпи, он начал вставать на подножках, приветствуя таксистов, как маршал на параде. Потом тарабанил меня по шлему, требовал притормозить или догнать знакомого. Память на имена и номера у него была феноменальной! Помнил имена знаменитых и нужных людей, историю, даты любых события. И даже затевал споры на футбольные матчи Одесского «Черноморца», - демонстрировал дар предсказывать и угадывать. И угадывал! Это потом он мне рассказал, что в «Черноморце» служит администратор брат его, Сева. А тот точно знал, на какой счёт тренера договорились заранее.

- Во! Догнать! - приказал Жорик в очередной раз. - 49-07 – Шубин!

Когда я прибавил газку, вдруг заметили по всему левому борту царапину шириной в ладонь. Жорка торжествовал!

- Я же сказал, что могла быть авария! Вот козёл! Нашёл время! Жена с дочкой возле ворот уже околели, а он... Не мог через час кому-то бочину подставить?!

Пока Жора прикидывал, сколько возьмёт Вайшенблат за рихтовку, сколько обойдётся покраска и сколько потеряет экипаж на ремонте, мы поравнялись с машиной.

Я, естественно, смотрел на дорогу, когда Жорка рявкнул: «Какого чёрта?!» За рулём сидел бугор Шубина, Павлик. Грустно кивнул и махнул нам рукой, чтобы ехали дальше. Жора начал строить догадки: Шубин застрял в ГАИ на разборке, поэтому бригадир за рулём. Надо всё быстро узнать и мчаться на помощь. «Эти дела» он обожал: имел массу знакомств и, чтобы помочь «развести мосты», мог не поехать на смену. Вот мы и помчались. Влетели в гараж, поставили мотоцикл возле механиков. А тут Лёнька Сигал – навстречу: Заикается: «Шубин погиб! Из больницы звонили».

- Да что ты несёшь! – разорался Мирцев. - На машине всего лишь царапина! Надо звонить! Ты что идиотов этих не знаешь? Им фамилию спутать, что два пальца...

Мы вбежали в диспетчерскую. Механики, шофера, ремонтники – все были там; слёз не стеснялись. И Павлик-бугор приехал. «Глупая смерть, - говорит. Надо жене сообщить…»

Я вспомнил, что глупой Шубин назвал гибель на мотоцикле, поэтому дядя Вова вдруг раскричался. Автоматически я заглянул к диспетчеру. «Коровка на линии?» - Не выезжал, - сказала она. Вот тебе и «Не встретимся». Но тут Жорик подумал, что я хочу ехать на линию. «Только кастрюля у тебя в голове, а тут забот полон рот! – кричит. - Поехали!»

Глупая смерть. Не встретимся. Забот полон рот. Сколько было ему – 22, 23?

На широченной дороге к Автовокзалу Шубин высаживал пассажирку. Сказал: «Удачно подъехали. Успею дочь в школу отправить. Отсюда мне пять минут…»

Потом пассажирка рассказывала: «Вдруг навстречу автобус; чиркнул по борту и укатил. Машину почти не качнуло. Он упал головой мне на колени. Я подумала, что испугался, и рассмеялась. А он не встаёт. Ни капли крови! Он автобус даже не видел, на меня смотрел, просил дать мелкие деньги».

ЗАБОТ ПОЛОН РОТ

Хоронить всегда хлопотно. Не только в Одессе масса стервятников живёт этим «праздником». За справку, гроб, место на кладбище, за всё плати пятикратно; иначе волокиты не избежать. То у них врач затерялся, то доски на гроб сырые, не идут под распил и шлифовку. Поэтому все, кто был в гараже, дали Мирцеву «в кепку», и мы помчались «делать» Шубину похороны. А кто? - жена, дочь-первоклассница, старый отец.

Ветер выдувал из глаз слёзы; Жорка в голос рыдал и колотил меня по спине: «Жми давай; ментов беру на себя!» Я жал и давал, автоматически делая всё, чтобы не потерять на поворотах напарника. А мысли и воспоминания шли своим чередом.

В детстве, старшие пацаны всегда меня донимали. И на Вовчика были обиды. Вскоре он пошёл заниматься борьбой, но ему «поломали шею». В гипсе до подбородка он сидел у окна – месяцев девять. Дворовые уже перешёптывались: на всю жизнь калека. Я не верил. Не хотел верить! Приходил под окно бельэтажа и делал Вовчику «рожи», чтобы как-то развеселить. А когда летом открыли окно, я прибежал сообщить, что тётка моя - известный в городе детский врач (чудом, не попала под «дело врачей») - сказала: детские кости творят чудеса. Разговаривать и кивать Вовчик не мог; моргал в ответ или нос морщил. А если в глазах его появлялись слёзы, я убегал…

В глубине сознания жила мысль, что в беде Вовчика виновен и я. Он однажды сказал: «Зажмурь глаза, раскинь руки и открой рот. Я тебя заколдую, и ты полетишь». Ну и, как было сказано выше, всякого рода «полёты» меня прельщали всегда. Сначала я думал, что он будет меня щекотать. Но потом, когда я решился, он просто плюнул мне в рот, и убежал. Я ринулся к дворовому крану. Пока рвало, я проклинал Вовчика всеми проклятиями, которые тётушка Кучеренко щедро сеяла в наши души; и поклялся себе: убью его кирпичом. И вот, когда по двору поползли слухи, что Шубина Бог наказал; мне показалось, что сработали мои проклятия. Это и угнетало. Оправданием было лишь то, что я пожелал «чтобы сдох», а он отделался гипсом. Значит не то. Поэтому хотелось сказать, что не из-за меня он страдает. Отомстить за унижение - дело святое, но не через Бога. И пусть я на два года младше, когда он выздоровеет я вызову его на дуэль. Сам изучаю приёмчики…

Вобщем, мы привязались друг к другу… надолго. Я хотел написать – навсегда…

«Таксиста хороним», - сообщал Мирцев везде, куда мы приезжали. Значило это одно: оплатим сверх прейскурантов. И сразу же появлялись нужные справки, доски для гроба, цветы и венки. И в морге сказали: «Упакуем без очереди. Работы немного».

Пошёл мелкий дождь. Когда мы чуть не грохнулись на повороте, я разорался. «Вовку спешим догнать? Не всё ли равно, когда хоронить? Дядя Шура (Шубина папа) сказал: будет ждать родню из Москвы. А мы прём, будто на гонках!». Жора чуть присмирел, но твёрдо ответил: «Похороним сегодня. Чтобы душа не мучалась, - так принято у евреев». Я обалдел! Жора – и о душе! Плюс, Шубины – русские!? Но Жорка настаивал: среди нас национальных различий не было; значит, Вовку исключать мы не должны и дяде Шуре докладывать нечего. Он коммунист, атеист, что говорить о душе?

Вдруг Жорик зачем-то мне приказал мчать на еврейское кладбище, а по пути рассказал, что среди наших русских полно подпольных евреев. Скажем, мама Женьки Борисова - учительница украинского языка. А ведь в эвакуации они поменяли себе документы, чтобы уйти от проблем. Да и сам Женька, перед тем, как уехать в Израиль, признался, что он Беренбойм. А Копыловы, мама директор школы, - они Капелевич…

Перед кладбищем вдруг забарахлил мотор. Пока я чистил свечи и подкручивал карбюратор, краем глаз видел, что Жора нашёл какого-то деда; что-то с жаром ему объяснял и дал деньги. Почему-то из другого кармана. Зачем, я не понял. Я полностью ему доверял.

В МОРГЕ

Там уже был дядя Шура. Жорик быстро нашёл аргументы, что хоронить надо сегодня, и отправил его домой, готовить поминки.

«Упаковщики», так называли в Одессе работников морга, раскрыли двери: «Шубина кто забирает?» Оказалось, - знакомые парни. Вошли, двери закрыли и вчетвером разревелись.

- Дожились, Вовку пакуем, - сказал Валера. Нам показал маленький синяк на виске покойного. - Видать от удара его бросило на стойку, или об руль. Вобщем, ему хватило. Достал из-под стола две бутылки. Выпили. Я не мог. Сказал, что за рулём.

Вдруг второй, Эдик, попросил сказать родственникам, что извиняется, - подбрил Вовке усы. «Что это он как «песняр» какой-то. И вот, - он сунул мне в руку бумажный пакетик, - мы же не падлы! А в сумке его куртка болгарская, кожаная, рубашка, свитер, джинсы. Всё чистое. Бескровная смерть…

Всего пару месяцев раньше мы хоронили Олега Турчина - мотоциклиста. Тоже дурная, бескровная смерть. Перелом основания черепа. Мы вечерами встречались на Морвокзале. Но в этот вечер какой-то пенсионер решил развернуться под Морвокзалом. Турчин врезался в борт Жигуля, полетел через крышу и... упал позвоночником на бордюр. Потом все друзья удивлялись: копия этой аварии была у меня на Островидова, но я лишь расквасил коленную чашечку, свихнул ключицу и нос сломал об асфальт. Видать полетел чуть иначе. И странное дело!- пока я летел, думал только о том, сколько будет стоить ремонт мотоцикла. А так - повезло. Но самым известным везунчиком был среди нас Борька Верховский - «Мультфильм». В Риге он сел ко мне, но слез с мотоцикла, буквально за 5 секунд до того, как я загремел в обрыв. Так и с Олегом: Борька с ним ехал, вдруг слез; Олег погиб у него на глазах. С тех пор Борьку гнали от мотоциклов, как прокажённого.

Вскоре приехал гаражный грузовичок. Вовчик «поехал домой», а мы - увеличивать его фотографию с пропуска. А кто запасается похоронным портретом заранее, когда тебе нет 30-ти? И у Олега не было фотографии. Это вертелось в моей голове, пока ехали в фотоателье, заказать портрет «на вчера». Опять всё решал Жорик. А я уставился на стоящий в центре ателье стул; будто тянул он меня, как магнитом. Но фото я сделал потом. Не хотел Жорке болтать о предчувствиях, или же убеждать, что фото заранее - избавит родню и друзей от лишних хлопот. Ведь не у каждого есть Мирцев, с теорией, «чтобы душа не мучалась».

ПУТЬ НА КЛАДБИЩЕ, К ЦЕРКВИ, МОГИЛЕ

Мы отъезжали от дома жены Вовчика, на Петра Великого. Тоскливо завыли сигналы такси; сначала отрывистые, будто портовый маяк пробует силы перед туманной ночью. Потом к этим стонам примкнули другие машины, пропускавшие колону на перекрёстках. Каждый водитель знает, что значит грузовичок, обвешанный венками, с портретом на радиаторе, медленно ползущий даже на красный светофор.

- Таксиста хоронят, товарища, - объясняли водители; высаживали пассажиров и вливались в колонну. Дискуссий не возникало.

Возле кладбища умолкали осипшие сигналы передних машин. Но было их столько, что когда Вовчика поднесли в кладбищенской церкви, нестройная и тоскливая песня без слов ещё долго будоражила город.

Под церковью единство распалось. Родственники пошли в церковь, а не крещённые с атеистами стали поодаль и тихо заспорили, верил ли Вовчик в Бога. Вдруг прибежал дядя Шура. Дело в том, что приглашённый оркестр и кладбищенские рабочие ограничены своим графиком, а в церкви заминка. Хотя Мирцев сказал: - улажено! Жора распсиховался: «Да что я падла какая! Всё уплачено, вот, по списку!» Он ринулся в церковь, на бегу сорвав с головы своё кепи. А через минуту вернулся, издалека матюкаясь. В церкви покойник - без очереди. Родитель «большого туза», которому в церкви, в связи с его партийно-атеистической величиной, вроде и появляться нельзя. А тут - воля покойного, тайного православного, отпевать в церкви. И всем ясно, что время расписано! Но пока очередь ждать, может кто-то потомка в церкви заметить и кляузу накатать – на живого. Дескать, большой начальник церковь позором клеймит, бога не признаёт и другим не даёт, а должной работы в своей семье не провёл; не надоумил ныне покойного, что не бог, а партия наш рулевой, во главе с вечно-живым вождём. Да и вообще, не пристало начальнику в очередях толкаться даже на кладбище! Отсюда и тормоза. Вовчика оттеснили минут на сорок.. То есть, не только оркестр, но и таксисты попали впросак. Ведь живым работать-то надо!

Когда Жорик это всё изложил, забасили таксисты, заматерились; казалось, с церковного креста позолота осыплется. Ведь было дело осенью 1972 года, в Одессе известного как «холерный». Карантин: ни въехать, ни выехать. А приезжих, попавших во всё непонятное, закрыли по санаториям, в народе названых «обсерваториями», за повальный понос. Город, со всех сторон закупоренный, практически вымер, теряя прибыль из кармана курортников и «дикарей». Но это отдельный рассказ, который пока ограничу одним замечанием: план дневной выручки почему-то подняли. А где его взять? Тем более, в Одессе таксист не просто извозчик, он член огромной семьи, которую должен подкармливать. Был, пока в Одессе не разгулялась холера, вплеснувшая в кровь «озверин» или все семь египетских язв. Откуда это пришло, зачем? – вопрос не существенный. Важно лишь то, что девиз Одесситов – «Имеешь сам, дай заработать другому», - сдуло в пользу новых поветрий. «Бей своих, чтобы чужие боялись» и «После меня хоть трава не расти! Похер всё!» Эти лозунги воплощались в жизнь одесситов последнего поколения. А это, конечно же, рак. Как точно подметил один мой пассажир - образованный негр. Вот об этом загалдели на кладбище. Кладбище вроде, но и здесь коммунисты вперёд, дорогу начальству, - хоть и рыла их в пухе и перьях. И дело не только в деньгах, речь шла о совести – не валютном эквиваленте. А по итогам нового воспитания, революционного и партийного, ты стой, как дурак, чтобы друга похоронить. И молчи в тряпочку, вспоминая о плане и процентах соцсоревнования, без которых тащить тебе на горбу старую развалюху, потому что коммунисты и профсоюзные боги - новые машинки гребут под себя. И частный автомобиль им можно в гараже ставить, помыть, смазать и починить гаражными запчастями, пока «лидер» щиплет клиента, как обыкновенный таксист. А ты покупай запчасти! И твой личный транспорт ночует под гаражом, на радость воров. Ведь за 10 часов угнать и разобрать машину до винтика - плёвое дело! Вот такое возникло на кладбище настроение, прямо под церковью, где дружок наш застрял в очереди на небеса. И, естественно, ветераны-таксисты начали молодых укорять, ища в глазах партийных шестёрок оценки их рвения. «Да как вам не стыдно, бузить на кладбище!» А молодые, послевоенные, но вкусившие прелесть конфликтов в Чехословакии и Китае, им в ответ: «Пока вы после войны водку трескали, тут жлобьё расплодилось! Значит, если прикинуть, вы Родину просто просрали, а на собраниях песни поёте о партийном единстве и братстве народов».

Дело дошло чуть не до драки! И тут наш бугор Шамиченко взял огонь на себя: «Пойду, - говорит, - улажу. Только заткнитесь пока». И пошёл в церковь. А Мирцева это задело; он ведь главный уладчик! Аж затрясло его бедного. «Лису-Шамиченку не знаете? Да отсидится он в церкви, пока блатного там отпоют. А мы – жди!?» Так и вышло. Потом двери церкви открылись, выскочил Шамиченко: «Давайте, ребятки, быстренько». И батюшка выплыл, провожая внеочередного клиента. Весь при бороде, хотя глазки больше, чем на 25 лет не тянут. «Стыдно, отроки, здесь скандалить, - нам говорит. - Бога побойтесь!» Но тут Ленчик Сигал к нему подлетел, чуть за бороду не схватил. «О каком боге, калякаешь, бородатенький, - которому очередь ждать западло?» То есть, в коммунистическом обществе матом крыть разрешалось известную троицу: бога, попов и евреев. Поэтому Ленчик долю отсыпал попу, и другие его поддержали. Только партийные и ветераны смолчали. Кепочки сняли послушно и чинно в церковь потопали, гроб заносить.

Когда Шубина выносили, вдруг Ленчик, вдохновлённый собственной храбростью, заорал: «Ну-ка, мальчишки, кто не шестёрка? Послевоенные, беспартийные, воздадим Богу жертву! Кто из нас следующий, будем ещё посмотреть, но Вовчик наш – места нам закажет!» Так оттеснили мы ветеранов, гроб облепили, взметнули и понесли на прямых руках, к небесам ближе. И оркестр запел свою песню.

Я оглянулся несколько раз. Конца провожавшим не было видно.

У могилы, пока «лидеры» воспевали ратные подвиги Шубина-комсомольца и победителе соцсоревнования, Жора дёрнул меня за куртку и тихонько повёл из толпы. Метрах в пятнадцати, за могилами, ждал тот старик с еврейского кладбища. Поворчал, что ждёт уже долго; но Жорка ему доплатил и скомандовал: «Делай, что надо!» И только когда старик, озираясь по сторонам, спросил имя покойного и наши, и тихо запел, я понял, что Жора организовал отпевание Вовчика по еврейскому ритуалу. Поэтому и заплатил из другого кармана, из наших запасов.

Пел старик на непонятном мне языке; в этот раз душу встревожил, не как язык чужой. Да, мы были ассимилированы: владели русским, украинским и кулаками, выпивали и матерились в объёмах таких, что аборигены могли позавидовать. Тем не менее, всегда и везде евреев считали как бы неполноценными. А когда «первые эшелоны» зашевелились на эмиграционных путях, тогда мы узнали о какой-то там Родине... запасной, с чуждым нам языком. Но меня больше тревожило нечто другое: Лёнчик сказал на почин. Есть в слове что-то от «почивания» - отдыха, сна, избавления от страданий. С другой стороны, «на почин» применяли таксисты в начале смены, как суеверие: сядет первой в такси какая-то женщина или сквалыга, вся смена пройдёт кувырком. Я даже спорил с напарником: «золотой клиент» даст на почин червонец, где рубля с головой, а ты поедешь домой и завалишься спать. И что, разве прибавится хоть копейка, если дальше работать не будешь? Нет! Почему же выбраться из гаража, нашим гаражным дамам - мойщицам, буфетчице, диспетчеру или врачу, включая кассиров, - была катастрофа? Женщина на почин, хуже военного! А военных называли «ангиной», будто подчёркивая, как их душит, когда расстаются с деньгами. Меня эти почины не беспокоили. Но, похоже, что Ленчика «на почин» значило совершенно другое: одновременно протест и примирение с судьбой, как вероятностью дурной смерти; в жребии, где день и час власти твоего фанта никому неизвестен. Можно ли избежать глупой смерти? Что для этого делать? Нужно ли? И правда ли, что ранняя смерть - за грехи? Кучеренко кричала всегда: «Злыдни долго живут». Но ведь и злыднем против воли не станешь! Вот Вовчик остановился, где остановка запрещена. А ведь мог протянуть, пусть топает хоть километр! Или именно это и есть – судьба, как намекал дядя Вова, когда раскричался? Будто заранее знал! А ведь, например, скажи он, что авария будет, ещё и на смех бы подняли!

Всё это вертелось в моей голове. А потом перед глазами закружились таксисты. Одни податливо изгибались, как фигурки в пластилиновом мультфильме, и тащили меня под землю. Так натурально, что я отступил от края могилы. Другие подхватывали меня и наделяли силой бороться. Заболотный Володя, Дима Левин, Женя Бурименко, Мишка Клинцов, Валерка «крашеный», Костя Аист, Кивилис Нюма, Мишка Корова; их шестёрками или злыднями не назовёшь. Так что, они все умрут по дурному? А я?

«Сигал скоро уедет, – подумал вдруг я. - Он уже «в разрешении», отсюда неприсущая ему храбрость или же истерия. Я увидел его квартиру. Чемоданы, фанерные ящики. На стенах прямоугольники пустоты: следы от ковра, часов, картины или портрета. По комнате, перетаскивая баулы, носится Ленчик. Из-за чего-то ссорятся дети. Жена Ленчика, светловолосая красавица, вносит в комнату кофе. «Отдохните. Машина скоро придёт». Я вдруг понимаю, что пришёл в дом помочь Лёньке отправить багаж. Жена - русская. Дети - по папе евреи. А в Израиле будут, по матери - русские. Об этом мы говорим, или же думаем. «Мы, друзья, пеелётные птицы», - картаво запел Лёнчик, но в глазах его появились слёзы… В Израиле, вероятно, пойдёт в армию, а у них там всегда война. В том ли «почин»?»

Евреев вдруг выпускают! Это подарок или же наказание? Что за валюта такая, еврей? Одни их уничтожают, а другие, прежде изгнавшие, вдруг приглашают к себе. Политика? Фелька Берман тоже «на чемоданах». А мы с Вовкой Крымским не понимали: здоровяк, борец-разрядник, мотоцикл недавно купил, на такси начал работать, за «жидовскую морду» любого порвёт! Чего ехать? Куда? Мы не боялись ни бога, ни чёрта, ни смерти. Какой Израиль? Какая религия? Ха! Фелька предатель Родины!

Голова разболелась. «Ясно, - подумал я, - это после того, что на гонке в Латвии полетел в обрыв». И сразу же, непонятной связью, я увидел себя на ночном шоссе. Фара мотоцикла разбита, светит «по самолётам», дорогу не освещает. Ребята умчались вперёд. А планировали иначе! Кое-как приладили фару, думали, - по дороге купим другую. Меня поставили ехать вторым, чтобы задние подсветили; подстраховали, если свалюсь. «Собираем трупы и оборудование», - так я шутил и всегда ехал в конце колоны. Армейское правило: сильные замыкают колону. Друзья какое-то время плелись за мной, потом вроде нечаянно обогнали и пропали во тьме. Так было. Но на кладбище вспомнилось в символическом смысле: наше братство распалось. Кто уезжал за границу - назвали предателями; с другой стороны, когда холерные сумерки затуманили мозг «одесситов», - нам, оставшимся, будто давали пример. И, опять же, судьба! Значит, уже не предатели. А тут ещё эта «кладбищенская тусовка». Кто прав?! Где Бог и Судья, планы которого не изучить, как устройство мотора?! Тем более на фоне гибели Шубина. Или других, смерти которых я увидел заранее, поэтому вообще потерял связь причины и следствий. Нет, нет, - подумалось мне, - этой ночью я сам не доеду. Надо выспаться.. Стащить мотоцикл в кювет и завалиться спать, только спать.

- Вставай, козёл! – возвратил меня в жизнь голос напарника. - Одуреть! Нашёл где всхрапнуть! Вставай, ехать надо! Дома у Шубина ещё надо помочь!

Оказалось, я прилёг на могиле, привалившись к кресту. Дед допел непонятные песни и попрощался:
«Не идите со мной. Расходитесь в разные стороны».
Будто мы преступление совершили, или подвиг - в подполье.
Я встал, ноги не слушались. Жора пристально на меня посмотрел. И да, пусть это кажется глупым, но в этот момент я подумал: если кто-то узнает о моих видениях и провалах, я не пройду медкомиссию перед гонками. Значит, Жорке лучше не знать, о картинках в моей голове. Надо идти. Ехать, что-то помочь…
  Продолжение следует