Незаметно, как всегда, подкрался на мягких снежных лапах Новый год и подмигивает с колючей елки цветными близорукими огоньками. Несравненный запах увядающей хвои, шарлотки с корицей и утки с яблоками выдергивает из памяти золотую нитку воспоминаний о прошлых праздниках, детских подарках, нарядных туфлях и платьях, которые давно сносились и вышли из моды. Но сквозь это благоухание пробивается затхлый, нафталиновый запах, свойственный всем стариковским домам. Пожилая мать и уже не слишком молодая дочка вешают на пахучие щёточки ветвей последние игрушки и серебряную мишуру.

— Очень симпатичные подарки вы привезли. Спасибо, доченька. Подай мне тот красный шарик и медвежонка.

— Тебе они, правда, понравились, мама? Это — индийская шаль. И кофейник. Мы с Алексом выбирали... Осторожно, не зацепи гирлянду.

— Да, хорошенький платочек. Пестренький. И чайник... Просто удивительно, какие оригинальные вещи можно по дешевке приобрести на Диване, у индусов. Конечно, если твой муж выбирал... Но не дорог подарок, а дорого внимание. Главный подарок, что вы приехали, Сашеньку повидать. Придет,  а елка уже готова!

— Так я знала, что ты отпустишь какую-нибудь шпильку в адрес моего мужа. Чем он тебе нехорош?

— Я к нему не имею никаких претензий. Важно, что ты его любишь, доченька. Мое мнение не имеет никакого значения, лишь бы ты была им довольна. Зять, как зять, любит взять. Поправь макушку на елочке. Косо.

— Мама, я тебя сто раз просила не повторять постоянно эту глупую поговорку. Вдруг Алекс услышит?

— А что я сказала? Я ничего не сказала…  Народная российская мудрость. Просто мне любопытно, куда мои ложечки серебряные делись и старинная сахарница? Ах, какая елочка нарядная. Сашенька так обрадуется...

— Как тебе не стыдно? Нужны Алексу твои ложки! Ты сама нам их подарила, когда приезжала на Сашенькин день рождения. А сахарница — подделка. Латунная, вся почернела. Ты мне ее просто навязала. Можешь обратно забрать.

— Я ничего не говорю, просто к слову пришлось. Пользуйтесь на здоровье. Мне уже ничего не нужно. Подарила — так подарила. Совсем беспамятная стала, склеротичка. Пора на слом. Конечно, ЕГО мама на десять лет моложе, и жизнь у нее была другая, легкая, приятная. Она энергичная, вам помощница, а я — гнилая развалина, всем в тягость. Только на Новый год детей и увидишь, на два дня...

— Ну, зачем ты так? Ты же знаешь, когда мы с его мамой поселились, папа был еще жив. Вы сами не хотели...

— Вот теперь ты меня упрекаешь, что я вдовой осталась. Будто это моя вина, что его не спасли. Я так старалась его спасти, всех врачей собирала, самых лучших... даже к знахарю его возила и к экстрасенсу, даже к шаману сибирскому, он в Чикаго приезжал. Столько денег им переплатили — и все зря. Я за твоим папой была, как за каменной стеной, а теперь одна, как перст…

Нонна Лазаревна бурно плачет на плюшевом диване, опустившись прямо на свернутые жгуты серебряного «дождика» и коробки с игрушками. И дочка осторожно присаживается рядом с глазами, полными слез. Обнимает мать, гладит по сгорбленной спине, тихо всхлипывает. Но мать, наплакавшись, вытирает опухшие веки, сморкается и передает дочке платок:

— Нечего, нечего кукситься. Слезами его не вернешь, Верочка. Поздно плакать. Раньше надо было... Утрись, напудрись. Вся красная. Скоро они с Сашенькой вернутся. Не нужно огорчать ребенка. Давай, лампочки выключим пока, а когда Сашенька войдет — мы зажжем. Как у него в садике?

Она пудрит нос себе и дочке, поправляет старательно завитые седые волосы. Дочка промокнула глаза:

— Он уже в школе в младшей группе. Я же говорила тебе. В  Америке раньше начинают.

— Куда ему в школу, такому крохотному? Ребенку только пять исполнилось. Это все Алексея штучки новомодные? У тебя что, нет своего мнения? Нельзя перегружать малыша.

— Ему уже почти шесть. Все другие дети ходят...

— Мне совершенно нет дела до всех других детей. Пусть их родители волнуются, а к Сашеньке нужен особый подход, он такой хрупкий…  Вот лифт загудел. Приехали. Сашенька, зайчик мой, почему без шарфика? Алексей, декабрь на дворе! Неужели на улице так тепло, что ребенка можно водить расхристанным? Ну и что, что только из машины? А если возле подъезда прохватит на сквозняке? В Чикаго всегда чрезвычайно ветрено.

Во время обеда Нонна Лазаревна с нежностью поглядывала на внука: с аппетитом ест, умница, видно набегались сегодня. Ему нужно хорошо питаться, растущий организм. И с неприязнью косилась на зятя: мордатый, прожорливый, неприятный тип. Грубо, но иначе, чем жлобом, не назовешь. Наворачивает он за двоих, а ножом и вилкой не умеет пользоваться. За версту видно, что он пустышка, самодовольный прыщ, пшик, щеки бледные, как мукой обсыпанные. Что он, на солнце никогда не бывает? Глаза — черные буравчики. Так и сверлят. Лохматый, будто год не причесывался. Ничего не читает, примитивный. Всегда в гараже копается, руки грязные. Ногти с черной бахромой, как у грузчика.

В гости приехал и колотит целый день, так, что голова болит. То вешалку прибивает, то полки какие-то затеял на кухне. Верочка его, наверное, упросила помочь, сам бы он в жизни не догадался что-то сделать для тещи. Кому нужна помощь этого бровастого питекантропа! Мусорит повсюду, разбрасывает свои вещи. Неряха! Только прибирай за ним. И присматривай — все тащит к себе. Он и на старинные стенные часы зарился. Спрашивал, хорошо ли идут, не нужно ли поправить. Вчера смахнул с буфета фарфоровую чашку и даже не извинился. Прорычал что-то. Ворочается в ее маленькой квартире, как слон в посудной лавке. Ложки она точно им подарила, а сахарницу — нет! Сунул в сумку прошлый раз, когда уезжал — и все.

 — Что это твой накупил? — спрашивает мать придирчиво. Вера укладывает объемистые сумки и поясняет:

— Его мама просила «цептеровскую» посуду купить. А магнитофон на гарбидже подобрал. Алекс запросто починит. И лампу. Это настоящий антиквариат, люди просто не понимают. Перегорел шнур — и выкинули. Посмотри, какая подставка!

— Конечно, своей маме он покупает, а от меня только тащит. Все к себе тянет, как старьевщик. Кстати, с чего это он Алекс? Из грязи — в князи. Обыкновенный Алешка был всегда, и туда же... Ну, не обижайся. Шучу, шучу!

— Мне от твоих шуток... — дочка закусила губы и вышла из комнаты.

Ничего, пусть позлится. Сама такого выбрала. Были же у нее хорошие мальчики, интеллигентные, культурные. Завтра они опять уезжают к себе в Кеношу. Опять месяц или два не появятся. Внук — далеко, будто сердце пополам разорвали.

Нонна Лазаревна у них спрашивала много раз: «Отчего так далеко дом купили? Разве ближе к Чикаго нет домов?»  Зять объяснил с фальшивой улыбкой, что там — до работы близко, участок дешевле, а налоги меньше. Знаем мы эти налоги! Только бы подальше от тещи. И почему он вечно скалится? Чему радуется? Скалозуб какой-то.

Дочка Вера под каблуком у своего мужа. Она — рохля, курица, в отца. Твердости ей не хватает, вот что. В город, к матери приехать — для них целое событие. Сама же она к ним ездить не будет. И не потому, что на поезде долго, а — принципиально! Пока муж был жив, он с зятем как-то ладил, а теперь...

Конечно, у мужа Нонны Лазаревны был неважный характер, слабый, Вера в него. Был он нытик и ворчун. С ним тоже не всегда легко было уживаться. Но что теперь ворошить былое? Для семьи, для дома он всегда был идеальной опорой, защитой. Что бы ни говорила покойная мать. Вот еще один Новый год прошел без мужа... И она опять всплакнула, тихо-тихо, чтобы внук не услышал.

Вечером дочка с мужем ушли встречать Новый год к знакомым. А Нонна Лазаревна осталась дома; её тоже звали в гости, но она отговорилась головной болью. И Сашеньку попросила оставить. Хоть один вечер побыть с ребенком без этого мужлана. Дочка на нее по-прежнему дулась. На себя пусть дуется! Сама виновата, что не сумела поставить себя в семье и муж всем верховодит, а она только поддакивает. Мать уже не авторитет для нее — Вера на весь мир теперь смотрит ЕГО глазами, ловит каждое его слово, будто мудреца какого-то.

Бабушка села рядом с внуком на диван. Потрогала лоб. Не простудился ли, не дай Бог, малыш, пока с отцом ездил по городу, без присмотра? Лоб не горячий. Бабушка задержала руку. Какая у него кожа беленькая, нежная — аристократическая. Щечки пухленькие, розовые, так бы и расцеловала. И пахнет он него теплом и сладостями. Но мальчик не любит, когда к нему «пристают» с нежностями. Он сосредоточенно возится с какими-то проволочками, гвоздиками и планками. Строителем будет или инженером. Видно, что талантливый, в дедушку. А читать он еще научится. Вера зря нервничает — еще успеется. Маленький. Конечно, нужно ему пока читать вслух, развивать.

— Давай я тебе книжку почитаю. Сказку Пушкина, о царе Салтане!

— Скучно, надоело. Не хочу книжки. Я мультик хочу, про Алладина.

— Нет у меня этого мультика. Дома посмотришь. А хочешь, Сашенька, молочка с печеньем?

— Я не Сашенька. Я — Алекс, как папа. Шоколадное печенье? Тогда давай! Ба, я хочу белого слоника!

— Какого? Того, что на буфете стоит. Бери на здоровье, лапушка, не стесняйся. Может тебе и курочку подарить, фарфоровую? Ты только скажи. Сейчас молочко будем пить. Но сначала ручки нужно помыть, лапочки наши грязненькие. С мылом. Давай я тебе коготки подстригу, котеночек мой. Смотри, какие у тебя черненькие ноготки, как у Золушки. Помнишь, сказку про Золушку? Мы читали.

Нонна Лазаревна поцеловала его в ладошку, но малыш вырвался и побежал в ванную с криком: «Сам, сам! Я умею!»

Ножницы бабушка, конечно, ему не дала. Подстригла ногти, пригладила непокорные волосы. Потом с умилением смотрела, как внук ест печенье, обсыпая диван крошками. Какой славный мальчик! Всегда веселый, с улыбочкой. Золотой ребенок! Крупный для своего возраста, тоже в дедушку. Волосы вьются. Глаза темненьки, но яркие, как звездочки. Благородные черты лица, волевые надбровные дуги. Красавчиком будет ее внучек, Аполлоном.

Когда Сашенька поел, он опять схватился за свои деревяшки. Бабушка подобрала разбросанные по полу игрушки и детскую одежку. Как он поглощен игрой! Все раскидает вокруг и не заметит даже, такая увлеченная натура. Сколько в нем энергии! Бегал по комнате и опрокинул вазочку. Та — вдребезги, грохот. А он не испугался. Смелый. Хорошо, что не порезался осколками. Тесно ему у бабушки в маленькой квартирке. Живой, подвижный, словно ртуть. Ни минуты на месте не усидит.

С трудом бабушка уложила внука спать в десять часов на диване в столовой. Он попросил не гасить огни на елке. Таращился, таращился на мигающие лампочки и заснул. Нонна Лазаревна присела рядом, к столу. Разложила пасьянс «Могила Наполеона», потом «Мельницу», но мысли ее витали далеко от карт — все вокруг Сашеньки.

Замечательный ребенок, самостоятельный. Хозяйственный, все возится с какими-то веревочками, гвоздиками. Бабушку любит. Всегда просит: «Давай, Баба, я тебе что-нибудь починю!»  Любимая игрушка — молоточек детский с пищалкой. Целый день по дому веселый звон, и на душе становиться радостнее. А маму малыш просто обожает. Слоника, наверное, для нее выпросил. Любит делать маме подарки.

Вырастет мой мальчик и будет хороший работник, муж, отец. Трудно ему будет, такому доброму, открытому с людьми. Столько нехороших, неискренних людей на свете. И откуда они берутся? Карточные валеты подмигивали ей, подкручивая веревочные усики, дамы лукаво прикрывались веерами. Какие люди разные, как карты! Пиковые, трефовые — недобрые, разбивающие сердца злыми словами, недобрыми взглядами. Червовые, бубновые — ядовитые, двуликие, скрывающие иронию под веселыми улыбками. Как защитить Сашеньку от всех невзгод, как сделать, чтобы все были к нему добры и внимательны, как бабушка?

Она сгребла колоду, сбросила в ящик и задумалась. Елка подмигивала близорукими огнями. Чего пожелать её мальчику хорошему в Новом году и на долгие годы? Чтобы рос здоровым и сильным. Чтобы удача его сопровождала во всем. Чтобы жена ему попалась любящая, заботливая, ласковая. Такая, которая понимала бы его с полуслова, смотрела на мир его глазами, не спорила по каждому пустяку. Это очень важно.
Такие женщины редкость. И еще-  пусть ему достанется добрая теща...

     *  *  *