Сейчас, наверное, никто уже и не вспомнит, что стоял на Арбате, прямо напротив ресторана Прага не приметный, кирпичный особнячок, принадлежащий в свое время большой купеческой семье старообрядцев. Стоял себе и стоял, но пришла революция, и обиженные неравенством большевики, сразу же после принятия декрета о власти и земле, издали указ, согласно которому многих домовладельцев следовало уплотнить, в жилищном смысле. Уплотнили и эту семью. Сначала им оставили один этаж, потом одну квартиру, ну а после, как полагается, услали их всех повышать благосостояние страны через валовое увеличение деревообрабатывающей отрасли хозяйства. Проще сказать на лесоповал, где эта семейка распространителей опиума для народа счастливо и загнулась. А дом заселили работники ближайшего ресторана , обязанные обслуживать огненных революционеров  в редкие минуты передышки от их тяжких трудов по переоборудованию старого мира.
   Отсталое купечество предпочитало ванне баню, и по этому во всем доме не было ни одной ванны, но новоселы, через посредства ЖКХа, быстро устранили  сей недостаток, и буквально уже через год, в особняке белело аж шесть штук этого, столь необходимого сантехоборудования.
   Шли годы, культ личности сменился оттепелью, та в свою очередь плавно перетекла в период всеобщего застоя, на смену которому пришла перестройка. Вот в это тревожное время и случилась история, о которой я и хочу рассказать.
   Яков Абрамович Хейсон, метрдотель ресторана Прага, войдя в ванную комнату, расположенную на третьем этаже и плеснув в воду ароматной отдушки (с запахом хвои), снял с себя большие, сатиновые трусы. Аморфный его живот в голубых прожилках  чем-то напоминал школьную контурную карту, всю в наметках рек, озер и горных массивов. Через экватор этого необъятного живота проходила, словно красная железная, революционная дорога- след резинки от трусов. Ласково погладив себя по своему животу, и как всегда ничего не увидев ниже него, (ну не наклоняться же в самом - то деле), он, повизгивая от предвкушаемого удовольствия, перелез через бортик ванны и погрузился в воду.
   Этажом ниже, в это же самое время, мальчик Вова, первоклассник и отличник, сидел в своей ванне на корячках, и пускал кораблики сделанные из мыльниц. Его отважные корабли, смело плавали среди мыльно пенных айсбергов. Вова, отчаянно надувая щеки, посылал на свой флот то ураган, а то полный штиль. Счастье Вовино, было безгранично
   Пока Вова, уподобляясь Петру первому, развлекался со своим потешным флотом, в ванную комнату, но уже на первом этаже, вошла красивая молодая женщина, в махровом, белом халатике - жена главного бухгалтера Мособщепит Приходько Сан Саныча - Марина. Пока вода набиралась в ванну, а надо сказать, что ванны начала века были минимум в два раза вместительней нынешних, она успела выбрить себе ноги, и повертеться неглиже перед большим, запотевшим зеркалом.
   И только она, успела погрузить в благоухающую пену свои, свежевыбритые ноги, как произошло событие, еще долго обсуждаемое жителями Арбатских переулков.
   Сосновые балки, на которых зиждился пол третьего этажа, подгнившие за семьдесят лет Советской власти, не выдержавшие веса Якова Абрамовича вместе с наполненной ванной, треснули и разошлись с протяжным стоном. А выше упомянутый товарищ Хейсон, вместе с этой чугуниной, словно в байдарке рухнул под углом в сорок пять градусов прямо в пиратское Вовино море. Как оказалось, балки второго этажа, прогнили нисколько не меньше, чем и третьего. И вот уже две ванны, вместе с отличником первоклассником и метрдотелем , проваливаются еще ниже.
   А в это самое время главный бухгалтер, придя со службы, домой, и пожелавший (что вполне естественно) ополоснуть руки перед ужином вошел в ванную комнату. Увиденная картина привела его в состояние полной прострации. Его обожаемая, молодая супруга, задрав к развороченному потолку свои бритые ноги, лежала среди пены и обломков штукатурки, молча глядела на вошедшего мужа. Яков Абрамович Хейсон, всем своим глобусовидным животом лежал у нее между ног, крепко держа ее молодую грудь своими заросшими черной щетиной пальцами, и так же удивленно взирал на вошедшего бухгалтера. А мальчик Вова, не выпуская из рук фрегат-мыльницу, сидел своей голой, намыленной попкой прямо на Марининой голове. Две ванны, вошедшие одна в другую, стояли, покачиваясь (бывает же такое) у противоположной стены.
   Первое, что смог вымолвить пришедший в себя Сан Саныч звучало примерно так - Марина, я готов тебе простить многое, очень многое. Но растлевать ребенка...?
   Через два месяца, этот дом на Арбате успешно разобрали рабочие из Таджикистана.