1.

В это лютое времечко решила собирать Среды. Как у Ивана Тургенева. Сидеть при витых свечах и вспоминать тучные годы, когда нефтяные бабки лились из рога изобилия.

— Матюша, а помнишь, — ласково улыбалась Алла, накалывая на вилку пупырчатый крепкий огурчик с ниточкой укропа, — нам жилось все лучше и лучше?

— Ага! — густым басом отзывался историк Матвей Холопов, неопровержимо доказавший, что Адам и Ева были созданы именно в Крыму. — Ничего! Колесо истории еще обернется.

— А где наш обожаемый президент? — делала бутерброд из сыра «Рокфор» отставная балерина Настя Воротнюк. — Исчез с экрана.

— В Уругвае охотится на шакалов, — ковырялся в золотой пасти киллер Андрей Карасев.

— Все под Богом ходим… — судорожно зевал батюшка Пантелеймон Гиркин, прославившийся в Донецке созданием мобильных религиозных бригад. — Всевышний отделит волков от овец, львов от шакалов.

— А всех собак и кошек в Златоглавой уж слопали! — нервически захохотала Алла. — Кое-кто уж плотоядно облизывается на таджиков.

— И правильно облизываются! — усмехнулся душегуб Карасев. — Чего они вовремя не умотали в свою страну Солнца? К своим саклям и ярангам? Полгода назад еще транспорт бегал.

— На Бога надейся, а сам не плошай! — сыто отдуваясь, крестился батюшка Пантелеймон.

— Как же обожаю наши Среды! — хозяйка салона потирала маленькие ручки. — А я ведь приготовила капустный пирог. Газопровод, как ни странно, еще работает. Уж не знаю, кого и благодарить за это чудо.

— Аллилуйя! В этой земной юдоли только на Бога уповаем… — сурово нахмурился Пантелеймон.

— Пантелеймоша, оставь свой церковный жаргон! — сыто отрыгнул историк Холопов.

— Это мой мир… Мой язык… — пошел рдяными пятнами батюшка. — Не посягай на святое.

Здесь уместна ремарка.

После аннексии Крыма Россия соляным столбом застыла меж остальных народов и государств. Она, будто девочка, обиделась. Да-да, точно девчурка. Только вместо белых бантиков-  серые баллистические ракеты.

Ни приведи Создатель, какой-нибудь козел нажмет на ядерную кнопку, и поминай как звали. До нового явления в благословенном Крыму Адамов и Ев.

Именно по контрасту с этим нарастающим ужасом было, ой, как вольготно сидеть в жарко натопленной квартире на Солянке. На лепном потолке с арфами в нежных руках летят Серафимы. Остро разит капустным пирогом. Окна особняка выходят на голубую церковь эпохи Иоанна Грозного.

Неужели все ушло безвозвратно? Ту-ту! Как же в тучные годы процветал строительный бизнес. Аллочка в этом бизнесе была крутым топ-менеджером.

 2.

Алла обводила взглядом своих корешей. Тяжко вздыхала:

— Как же мы постарели.

— Не думаю… — поправила тяжкие груди балерина Воротнюк. — Сорок пять — баба ягодка опять. Вот мужикам сложнее.

— В бога надо веровать, в Иисуса Христа! — извлекал капустный листок из роскошной бороды батюшка Пантелеймон.

Киллер Андрей Карасев доставал из кобуры маузер, мизинцем ковырнул дуло, усмехнулся:

— Братья и сестры! А не устроить ли нам свальный грех? Сексуальная фиеста освежит нашу кровь.

Отец Пантелеймон с грохотом поднялся из-за стола, прорычал:

— Окстись, греховодник!

— На меня накатываешь? А вспомни-ка, святой отец, кто твой магистральный спонсор? Откуда взялись твои передвижные церкви в Донецке-Луганске? О сексе же я брехнул от скуки.

— Тогда ничего, — сел батя.

— А трах бы не помешал! — развел худые плечи историк Матвей Холопов. — Адреналин в мозгу. В глазах замерцает семицветная радуга.

— Секс способствует похуданию, — вспомнила Аллочка Гулькина.

— Да я пошутил! — хохотал киллер. — Старые мы.

— Ты чего говоришь? — вскочила Настя Воротнюк. — Я, как Айседора Дункан, буду танцевать голой и в полтинник.

— Хороша Настька! — сглотнул Карасев. — Вылитая Маруха из воровской малины.

Анастасия включила ногой магнитофон «Sony», сделала попытку снять кофточку.

— Настя, сядь! — прикрикнула Алла, хотя ей было любопытно, что будет дальше.

— Стриптиз для друзей! — вскрикнула божественная Анастасия, сорвала кофточку, блузку, обнаружив тяжкую грудь в белом бюстгальтере. И как это она только с такой грудью танцевала?

— Девка-огонь! — прищелкивая пальцами, подскочил к Насте историк Холопов.

— Удиви, детка! — дулом маузера почесал затылок Карасев.

«А фигурка у нее ничего, — думала Алла. — Грудки крепкие, на ляжках нет целлюлита. Как она, засранка, яростно отжигает. Ах, была ни была. Пойду к ней!»

3.

Был чудный январский денек. Легкий снежок музыкально сыпался с неба. Алла решила прогуляться к Яузе. Здесь совсем рядом. Набросила на плечи соболью шубку. На маленькие ручки заячьи варежки. Хорошо в одиночестве, на морозце, выкурить сигаретку, подумать о прошлом. Утро чудесное!

На улице пусто. Ни собак, ни кошек, ни хомо сапиенсов. Москвичи сидят по домам, стиснув зубы, стерегут пищевые стратегические запасы. А у Аллочки этих запасов — выше крыши. Пять комнат из семи сплошь в консервах, в головах сыра. Одних вяленых бананов центнер.

Косясь на ноги, чтобы не поскользнуться, барышня спустилась к Яузе, река еще не замерзла. Зима стояла изумительно теплая. Алла достала голубенький портсигар, шуточную голландскую зажигалку в виде золотого фаллоса, с наслаждением закурила. Сладковатый дымок блаженно втек в легкие.

Жизнь не так уж плоха, господа!

В ногу ее кто-то ткнулся. Что такое?

Глянула и обомлела.

Огромный и худой, что скелет, белый пес. Морда в клочковатой бороде, желтой, с примесью грязи.

Пес завыл. Голодно, тревожно.

— Мама дорогая! Тебя москвичи еще не слопали? — Алла погладила песий загривок.

Пес опустил башку. Покорно так. Будто на плахе. Мол, вам решать — казнить или миловать.

Сердце Аллы дрогнуло. Она призывно поцокала языком.

— Пойдем, дистрофик! Откормлю тушенкой. А по весне отпущу в лес. Там много живности. Зайцы, барсуки, как пить дать, ёжики.

Алла щелчком отправила сигарету по красивой дуге прямо в Яузу.

Дома пес отъелся китайской тушенкой «Дружба», отрыгнул и говорит внятным человечьим голосом:

— Спасибо, Алла! Ты меня спасла. Теперь проси что угодно…

— Я сошла с ума? — хозяйка терла виски.

Кобель зевнул. С хрустом почесал задней ногой ухо.

— Я ведь, мать, не простой пес, а бес потребления.

— Бес чего? — холодеющими губами прошептала Аллушка.

— На Руси сейчас царствует черный пес, бес отчаяния. А я — белый пес, бес потребления. Загадай что угодно и сделай топ-хлоп.

4.

Беса потребления звали Васькой. Он отъелся от пуза, хозяйка его до снежной белизны отмыла шампунем «Тайга». Белая его борода даже похрустывала.

Алла же все топала ногой и хлопала в ладоши, приговаривая топ-хлоп.

И перед ней, по какому-то волшебству, появлялся французский блендер, шведская пароварка, японский телевизор. Хотя с зомбоящиком она явно погорячилась. Зачем ей 15-й? Да и сигнала нет. Останкинская башня уж давно сдохла.

После товаров народного потребления она вспомнила о сокровенном, о золоте, серебре, брюликах. Словом, мир спасет красота. Психопат Достоевский не врал.

Топнула-хлопнула, загадала дизайн, ящик из-под японского ТВ набила доверху.

Оглянула все это добро. Сунула ладошку в жемчуга и алмазы, горько вздохнула.

— Когда всего много, оно вроде не нужно.

— Может, мужа тебе? — брехнул пес. — Хахаля со стальным фаллосом? Губастую лесбиянку?

— Фи! Я думаю не о себе, а обо всех. Эх, вернулась бы на Русь сладкая жизнь!

Васька угрюмо зацокал коготками к своей кухонной миске. Гавкнул в сторону:

— Не в моей власти.

— Василий! Извини, не знаю по отчеству. Точно, не в твоей?

— Увы… Я лишь катализатор. Даю импульс. А там уж сами люди должны выруливать.

— А что мне делать?

— Кто у тебя в друганах? Бандит, балерина, историк и поп?

— Откуда ты знаешь?

— Я много знаю чего…

— Ну?

— Клич их сюда. Пусть топают-хлопают. И на грузовиках увозят в свои апартаменты имущество.

— Боюсь, крейзанутся.

Вася старательно вылизал алюминиевую миску, ногой поскреб ухо.

— А они, твои кореша, не чокнулись, видя твое изобилие?

— Уверены, что я выменяла это на провизию. Драгоценности я им не показывала. Зачем искушать? Не хочу себя утром найти с перерезанным горлом.

Васька вышел в зал, свернулся клубком у полыхающего камина, сказал напоследок через зевоту:

— Зови, мать, зови! Только обо мне не говори. Не надо.

— Пледом накрыть? Шотландский!

— Мне и так тепло.

Алла задумалась.

Хочется ли ей осчастливливать своих друзей? Не накормив, врага не наживешь. Не буди лихо, пока оно тихо. Но кое-что корешкам, конечно, можно подкинуть.

5.

Друзья удивили.

— Зачем нам это злато-серебро? — поднял бровь историк Матвей Холопов. — Не это неугасимым огнем жжет сердце… Зря мы отхапали Крым! Не там родились Адам с Евой. Да и Христос не был русским. Скорее таджиком.

Мотя натянул на голову лыжную шапочку, траченную молью:

— Чао-какао! Пока!

Балерина Настя Воротнюк чутко выслушала деловое предложение, почесала за ухом Ваську, да и залилась горькими слезами:

— Алла, дорогая, зачем мне все это? Где моя молодость? Где?

— Сгинула в Лете.

— Вот! Раньше я шла по улице как блоковская Незнакомка. Мужики, при виде меня, хватались за одно место.

— За ширинку?

— За портмоне! Ты чего? Ресторан, цыгане, медведи… Звали с собой на острова Бора-Бора.

— Это я могу тебе устроить.

— Уж кровь не та. Поезд ушел. Ту-ту! Скоро климакс, блядская старость… Пока! Скоро не приду. Давай выдержим паузу.

Киллер Андрей Карасев в ответ на предложение «топ-хлоп» мучительно заиграл желваками.

— Алка, к чему мне все это? Вся страна в жопе, а я буду один ходить фертом? Ты к мозгоправу не обращалась?

— Зачем?

— Это топ-хлоп —первая стадия шизы, а, может, последняя.

— Обидеть хочешь?

— Погоди… — Андрюха достал черный пистолет, нежно погладил его ствол, заглянул, а потом дунул в дуло. — Если на тебя кто наехал, только скажи. Пристрелю, как собаку!

Васька, обнажив желтые клыки, глухо заворчал.

Андрей сунул пистолет в кобуру, да и с тем отбыл.

Батюшка Пантелеймон Гиркин на опыт «топ-хлоп» согласился. Алла ему из воздуха нарисовала палку краковской колбасы, ведерную банку осетровой икры, Библию в золотом окладе.

— Бог все-таки есть! — Пантелеймон радостно потирал руки.

— Хочешь что-то еще?

— К чему? Ты мне вернула веру. После Донецка-Луганска, скажу прямо, она покачнулась. Человек оказался жутким чудовищем.

— Пакет тебе дать?

— Презенты оставь себе. Я бессребреник. Вот Библию возьму. Золотой оклад мне не нужен.

6.

Ситуация круто развернулась после возвращения президента РФ из Уругвая, с тушей шакала за спиной.

Нашли ресурсы, на аккумуляторах подключили Останкино.

— Братья и сестры! — обратился к соотечественникам Юрий Абрамкин. — Я тут в Уругвае охотился на шакалов. Пустое все это… Был, как родной, принят в обезьяньем стаде. Типа, альфа-самца. Суета и тлен. Перехожу к главному.

— Эта речь войдет в анналы! — брехнул Васька.

Президент сморгнул слезы:

— В джунглях среди обезьян-бабуинов, анаконд и мух цеце, я все понял. Просветление! Друзья-олигархи мне что-то подсыпали. И я стал видеть подлые сны. А сны, к шаману не ходи, по фрагментам собирают к утру нашу душу. Ой, какая душа у меня собралась! Убей, распни, прижучь… Старухой-процентщицей у меня выступила Украина. Дальнейшее известно. Итак! Издаю Указ. Стоп войне! Баста! Никакого насилия. Труд, любовь-морковь, взаимовыручка. Я виноват в кровопролитии. Простите меня, дети мои, знакового засранца.

Теперь историки гадают, повлияла ли эта речь на Реку Времени. А чего тут гадать? Еще как повлияла.

Русь в братских объятиях слилась с Украиной. Заколосились нивы. Затрубили заводы. Мамаши покатили радужные коляски.

Киллер Андрей Карасев завязал с душегубством и пошел простым фрезеровщиком на завод «Фрезер».

Балерина Настя Воротнюк стала попечительницей института благородных девиц в Смольном.

Батюшка Пантелеймон был переведен с повышением в храм Святого Стефана, что в Сербии.

Историк Мотя Холопов пишет эпохальный труд о возрождении нации.

Кстати, органами ФСБ был таки обнаружен тот диверсант-олигарх, подсыпавший, змей поганый, нашему дорогому президенту отравленное снотворное. Олигарха простили, лишь для острастки законопатив на год в Матросскую Тишину. Жаль, что через пару дней он там от простуды помер.

— Всё хоккей! — гавкнул Васька. — Пора мне убираться восвояси. Век изобилия на Русь, зуб даю, накатывает.

— Неужели уйдешь? — еле сдержала рыдания Алла, недавно она вернулась на роль топ-менеджера в крупной строительной фирме«Русская радуга». У нее вроде бы опять было все в шоколаде.

Пес приосанился:

— В России наступило время Белого Пса. Дольче Вита. Эпоха топ-хлоп. Пока!

— Не уходи, родной, милый! Мало ли еще как все повернется! Без твоего топ-хлопа, чую, пропаду.

Васька задумался:

— Экий народ слабонервный... Тогда, знаешь ли, дай мне китайской тушенки.

                                                         *  *  *

                                                   *  *  *