Мы были знакомы с ним лет десять. Как принято говорить, собратья по перу.
Он был лет на двадцать меня старше, сед, иссушен, с острым, пронизывающим взглядом все понимающего старца. На литературном поприще я был более удачлив, с немалым багажом как публикаций, так и наград, с десятком книг, из которых две стали заметными, но он был намного меня лучше, его тексты отличались большей глубиной, яркостью, вниманием к деталям.

Если бы он ни был мне старшим товарищем, я назвал бы его если не гением, то уникумом точно, однако мое тщеславие не позволяло этого сделать. Да и, повторюсь, я был более заметен и обласкан литературной судьбой.

Мы брели с ним одним тихим прохладным днем (пересеклись как-то на Кутузовском проспекте), и я никак не мог от него отделаться, так как торопился в редакцию одного из толстых журналов забрать авторский экземпляр, где у меня вышла небольшая подборка свежей прозы.

Он рассказывал мне про замысел одного из своих последних рассказов, где героем выступает ничем, казалось бы, непримечательный в жизни человек, но ставший героем в других обстоятельствах. О чем тут говорить! Мне даже сам сюжет его показался  избитым, не цепляющим, а герой бледным и скроенным наспех из разных лоскутков.

Чем ближе мы подходили к редакции журнала, тем все меньше и невнимательнее я его слушал, меня так и подмывало поскорее его отбоярить, чтобы он даже не догадался, куда я иду, но тут из магазина, который располагался неподалеку от редакции, выскочил Ермаков, наш общий знакомый увалень и редактор прозы, с небольшим кульком снеди.

Увидев нас, Ермаков ощерился во весь свой зубатый рот и крикнул: «Ха! На ловца, как говорится, и зверь бежит. Виктóр, - посунулся он на меня, ударяя на «о», - за журналом, небось? Не спеши, однако, классик ты наш (я пропустил его зубоскальство мимо ушей). – Егорыч! – обратился он уже к моему товарищу. – Потрафил ты мне, скажу честно, своей вещицей про козопаса или овчара… Как там у тебя?» - «Пастух», - угрюмо ответил Егорыч. – «Да как ни назови! Блестящая вещь, скажу тебе, брат! Виктóр, - опять ко мне, - переплюнул тебя Егорыч однако. Ты всё носишь и носишь томами, а Егорыч – бац! – кратко, метко, до самых кишок пробирает! В первый же номер нового года рекомендую, ухнешь без обиняков. Как гранатой. Настоящая проза, скажу тебе. Виктóр даже обзавидуется, - снова съерничал Ермаков. – Ну, пошли ко мне, что ли? Дернем по граммуле за ваши успехи?» - снова осклабился Ермаков и… я проснулся. Подушка до краев сыра, спина тоже мокрая. А сердце колотится так, что аж в ушах отдает.

Никогда никому не завидовал, старался, по крайней мере, не задумываться над этим, а тут поймал себя на мысли, что завидую Егорычу, завидую реально, несмотря на то, что все это мне приснилось, завидую его будущему успеху, его еще не рожденному рассказу, которым так восхитился во сне Ермаков. А тот хорошо разбирался в добротных вещах, какой-то жилкой чувствовал их весомость, своеобразие.

Я знал почти все тексты Егорыча, частенько сам по его просьбе правил их и перед публикацией в каком-нибудь коллективном сборнике, и будучи редактором-составителем какого-нибудь альманаха. Не все у него было гладко, но отдельные места сверкали прямо, как бриллиант, выказывая неординарного литератора (уникума, как явилось мне во сне), однако коллеги, собратья по перу считали его чудаком, профаном, чуть ли не графоманом, которому иногда что-то удается. Так же (чего греха таить) относился к нему и я, снисходительно соглашаясь принять в сборник тот или иной его материал.

Мне был больше любопытен сам Егорыч. Но тут, во сне, он предстал мне в ином свете, и я пасовал. Ревность пилила меня тупыми зубьями. Самое ужасное, что я до мелочей помнил рассказ Егорыча, которым он поделился со мной во сне. Образ героя был настолько зрим, что я сам поразился таланту Егорыча в его описании. Даже во сне он был, как говорится, «живее всех живых». Я еще и еще раз мысленно пробегал текст рассказа и находил его бесподобным. Даже мне, лауреату нескольких литературных премий, замеченному, в общем-то, в кругу своих коллег, и то не удавалось достичь той глубины и силы олицетворения образа, какой смог достичь во сне Егорыч.

Почти неделю после этого сна я ходил сам не свой. Садился писать, - все ускользало от меня. Я словно уперся в глухую стену, снова и снова возвращался к злополучному рассказу Егорыча и образу, созданному его воображением. Счастливая улыбка героя слепила меня, орден на его груди (я четко его видел) приводил в уныние. Но как-то потом, выйдя из редакции с журналом в руках (тем самым, который был и во сне), задумчиво переходя улицу, я чуть не попал под колеса машины. Черный мерседес промчался всего в шаге передо мной на пешеходном переходе. «Вот сволочь!» – выругался я и вдруг замер, как стопор. Что я все ношусь с этим «бесподобным» рассказом Егорыча? Мучаюсь из-за него, страдаю… Он же мне только приснился! Всё приснилось! Уникум-Егорыч, его пастух-орденоносец, язвительный Ермаков, пообещавший Егорычу опубликовать его рассказ в ближайшем номере… Насколько же надо быть бестолковым, чтобы грызть себя из-за какого-то марева, наваждения, сна? На самом-то деле я продолжаю оставаться заметным и востребованным литератором, а Егорыч - бледным отголоском талантливого рассказчика, - отнюдь не гения! Что ж я так разволновался, из-за чего расстроился? Из-за сна? Вот балда!

Я повеселел, в сердцах даже поблагодарил лихача на «мерсе», что вернул меня назад на землю.

«До чего хрупка человеческая натура, - думал. – В гроб себя готова вогнать надуманной мнительностью!»

В субботу ради прикола набрал по телефону Егорыча, мол, привет, собрат по перу, добрый мой литературный товарищ, как там ваше здоровье, дела? Пишется ли что?

Егорыч помялся в трубку, видно, боролся с чем-то в душе: говорить – не говорить? Потом сказал:

- Да как вам сказать? Есть тут одна задумка про афганца. Старый мой друг, его уж нет в живых. Давно хотел о нем написать. Герой войны… Как вы находите: актуально ли будет такое в наше время? Сколько лет прошло… Про них уже столько написано…

Меня бросило в холодный пот. Афганец, герой… «Пастух!» - чуть не вырвалось у меня.

- Что? – спросил Егорыч. – Вы сказали «пастух»? Поразительно: именно так я изначально хотел назвать эту историю, потом передумал. А… Как вы догадались?

- Ну, что тут гадать? Афганистан, горы, козы или овцы, пастухи… Простая логика. Наверняка ваш герой встретил там пастуха. Или что-то в этом роде…

Я вышел из ступора.

- Ладно, Егорыч, извини, я звонил просто узнать, как вы там, вспомнилось что-то… А рассказ попробуйте написать, только не спешите, продумайте все хорошенько, чтобы не было каких подражаний или явных отсылок. Читатель ведь не дурак, он тоже, извините за каламбур, читает. Внимательнее будьте, вдумчивее. Успехов вам.

Я положил трубку. Вот так зараза! Сон в руку? Провидческий, что ли, продолжающий действовать и дальше, как характеризовал подобные сны толкователь Артемидор? Только «чужевещий», по его определению. К тому же могущий сразу и не исполнится.

Одному моему знакомому приснился в юности самолет, о конструкции которого тогда еще и помыслить не могли, а вот прошло сорок лет, и он на одном из сайтов увидел приснившуюся ему модель, выполненную в реальности. Вряд ли мой знакомый долго горевал по этому поводу, - что он мог сделать? Со мной же другая история: я увидел текст, как выяснилось, принадлежащий другому. Но выяснилось ли еще?

Окончательно Егорычем, как я понял, рассказ еще не доведен до ума, никто его не видел, он не опубликован. Что мешает мне за него взяться? Извините, его фабула явилась и мне, пусть и во сне. Да мало ли подобных случаев и в истории литературы, когда, ничего не зная друг о друге, авторы, находясь на разных континентах, разрабатывали чуть ли не зеркально отраженные сюжеты. Как мне кажется, я имею такое же право на этот сюжет, как и Егорыч. И еще не факт, что он напишет нечто как две капли похожее на моё. Я же не его брат-близнец. Те же реальные близнецы…

Не тратя больше ни секунды на размышления, я плюхнулся за свой рабочий стол и стал выуживать из остатков прошлого сна детали.

«Козопас», «Овчар», «Пастух»… Я брел рядом с ним по афганскому ущелью, мой нос так же улавливал сырость, близость горной реки, плечо ощущало тяжесть его «калаша», его правый сапог немного натирал мою ногу.

Что за позывной такой: «Пастух»? Как он возник? Кто дал его этому настырному сержантику?

Я усмехнулся: спросить бы Егорыча, тот наверняка ответил бы на все мои вопросы. Но, как ни крути, его Пастух в конечном итоге будет сильно отличаться от моего – я все-таки как-то невнимательно отнесся к нему в своем сне, а пробудившись, и вовсе потерял многие детали. И все же это был именно тот Пастух, герой, реальнее реального человека во сне…

Часа четыре я выуживал из своего полузабытого сна детали и изюминки, потом еще столько же выстраивал логическую цепь событий, потому что, как ни крути, это во сне только всё логично и ясно, а по пробуждении - бред сумасшедшего.

У меня так было уже: как-то приснилось мне, что я нахожусь в каком-то полумрачном доме, крашу, как Натан Альтман, в разные цвета тараканов и через дыру в стене вереницей выпускаю их наружу. Они всё идут и идут, а я любуюсь их стройной пестрой цепочкой, исчезающей на закатном горизонте, чуть ли не с животным наслаждением… Так это было реально и понятно во сне, что утром, проснувшись, я захотел записать тот случай по горячим следам, но когда стал упорядочивать, поразился, насколько всё оказалось нескладным, нелепым и логически не стыкуемым. Для чего? зачем? что вообще я делал? Не понимал, хотя отголоском сна еще чувствовал, что там, во сне, мне всё было понятно, я был так счастлив, наблюдая за их перемещением, а тут, по эту сторону сна, — какая-то нелепость…

Забавно, что Альтман, по воспоминанию Евгения Шварца, одного из тараканов выкрасил золотом. «Это, - сказал, - таракан-лауреат». Потом подумал и прибавил: «Пусть его тараканиха удивится»…

«Пастуха» я закончил дня за два, день еще исправлял, добавлял, урезал. В пятницу со свежеиспеченным текстом полетел в редакцию к Ермакову. Тот был очень чем-то занят, но пообещал на выходные почитать.

- Только прочти непременно и позвони. Руби с плеча, не жалей меня, сукина сына, - горячо вдалбливал я ему в сознание необходимость ознакомиться с моим рассказом непременно завтра же, а лучше сегодня вечером, не откладывая в долгий ящик.

- Ладно, ладно, - сдался Ермаков, лишь бы поскорее меня спровадить. - Оставляй, сегодня же посмотрю.

Я больше не стал его мытарить, быстро выпорхнул из кабинета.

Но позвонил Ермаков только дня через четыре. Захлебываясь от восторга словами, бомотал:

- Виктóр, любезный мой Виктóр. Извини, что так долго не отвечал, только вчера добрался до твоего чада. Блестяще, скажу тебе, брат! Кратко, метко, до самых кишок пробирает!

«Где-то я уже, кажется, это слышал?» - мелькнуло у меня.

- Кстати, скажу тебе откровенно, после тебя, в понедельник, заглядывал ко мне Егорыч.

Я похолодел.

- Тоже принес рассказ. И тоже, как тебе, а: название «Пастух». И сюжетное построение настолько близкое, что я подумал было: не общались вы там до этого? Может, кто кому чего рассказывал?.. Любопытно даже.

- Интересно, - протянул я в трубку.

- Но, конечно, с твоим никакого сравнения - небо и земля. Так что, Виктóр, пойдешь со своим «Пастухом» в первый же номер нового года. Поверь мне: ухнешь без обиняков. Как гранатой! Я на такие вещички чувствительный…

Я положил трубку и чуть не закричал от радости - я все-таки опередил Егорыча, успел!

                             * * *