EN
Старый сайт
От редколлегии-
Уважаемые дамы и господа!
Конец года означает и конец учебного года, а с ним - приближение экзаменов у студентов.
К началу зимней сессии предлагаем из архива нашего сайта рассказ Юрия Крылова- -Экзамены, написанный с долей юмора и само-иронии.
Приятного чтения!
Экзамены.
(публикуется впервые)
1957 год. Институт.Сессии в мединституте
или
-"О весёлом".
Хотелось изложить "повеселей", потому как, действительно, всё происходившее летом 1957 года продолжает смешить и радовать; и это спустя много лет. Ю.К.
"МИЛЕЙШИЙ"
Был у нас один преподаватель с чисто русским именем -Василий Андрианович.
А внешность имел примечательную - рост за метр девяносто, по причине которого несколько сутулился, был худощав, с бледным длинноватым лицом и с большим загибающимся книзу носом.
Непонятно, почему имел устойчивую кличку - «Милейший». Говорят, за то, что был многократно женат, и эти разводы оставили на нём некие следы в виде бросающейся в глаза унылости, резко контрастирующей с прозвищем. А может быть, за то, что обращался часто к собеседнику в вежливой манере: «-Милейший»!
Словом, к моменту нашей встречи опознать в нём «милейшего» было довольно трудно . Как правило, на лице его блуждала виноватая полуулыбка, повода для которой мы - студенты - не видели (да и не искали).
В нашей группе он вёл курс коллоидной и физической химии, предмет, изучение которого «под руководством» Василия Андриановича, не оставило в голове абсолютно ничего. Кроме разве только названия и нескольких забавных эпизодов, которые заставили «взяться за перо».
Главное - его феноменальная рассеянность и полное невнимание к сидящим перед ним обучающимся.
Полагаю, в этом выражалась крайняя степень презрения к олухам, непонятно для чего оседлавшим студенческие скамьи. Эта рассеянность пополам с презрением выражалась в неспособности запомнить и идентифицировать хотя бы одно лицо из группы.
Занятие, как водится, начиналось с проверки присутствующих. Милейший, водя пальцем по строчкам журнала, называл фамилию и обладатель оной немедленно отзывался, вскакивая. Его, как казалось, внимательно осматривали и кивком опускали на место. «Иванов!, - Я, - , Садитесь, - Петров!, - Я,- Садитесь», - и т.д, пока очередь не доходила до кого-либо из отсутствующих. «Парамонов!, - Я, - говорит Иванов, спешно изменивший внешность через снятие халата (или одевание шапочки), - Садитесь. Так, хорошо, все на месте». Проверка на сём , однако не заканчивается, потому что Василий Андрианович начинает глазами пересчитывать присутствующих. «Один, два, три .... 17. Одного нет. Как же так?», - недоумённо-обидчиво, и журнал снова открывается. Процедура повторяется. «Иванов! -Я, - Петров, Я, -... Так , все на месте... Один, два, три...Но вас же 17! Кто отсутствует?»
Только с третьего раза (!) выясняется, что нет Парамонова. «А где он?» Все вместе хором и вразбивку мы, буквально, кричим, что «он в деканате».
Через какое-то время, выйдя в коридор, наш «милейший» видит курящего на лестнице студента и спрашивает: «Как фамилия?, - Парамонов».
Тут они по параллельным лестницам бегут в аудиторию. Парамон успевает, разумеется, раньше. Едва отдышавшийся Василий Андрианович с нескрываемым упрёком:
«Вы говорили, что Парамонов в деканате, а он стоит на лестнице и курит!». Парамон, успевший накинуть чей-то халат и держа в руке какую-то наспех схваченную пробирку: «Что? Да вот он я..., - Так это Вы Парамонов? А на лестнице... А, это из другой группы; ну да, ну да...».
Дальше по обычаю должно последовать выяснение степени готовности к занятию. «Вы учили?». Кто-то один вполголоса говорит, что, да, мол, учили, но... не поняли. Ему вторят сразу несколько и уже погромче, что учили - не поняли, не поняли - не учили.
Звуки нарастают - этакое крещендо - превращаются в шум, в котором отдельные слова неразличимы, и каждый, причём в полный голос, орёт нечто своё: к примеру, из Маяковского («Клоп») «пуговицы, пуговицы, из-за пуговицы не стоит разводиться, бюстгальтеры на меху». Среди этого гама стоит ошарашенный преподаватель с опущенными руками, затем поднимает их, и, обращаясь к постепенно затихающей аудитории, унылым голосом каждый раз произносит одну и туже фразу: «Я много лет... Я много групп... У вас учебник...Я вам странички давал? Давал. А они? - А они у вас мертвые лежат. В деканат пойдетё? Пойдёте!». Тем не менее, ни в какой «деканат» мы не ходили, и на следующем занятии всё повторялось до буквы.
Совершенно анекдотично проходили отработки (пропущенные занятия, неудовлетворительные оценки). Я присутствовал на одной.
Народу человек 30. Сидят, кто где, большинство на полу. В центре стол, за ним Василий Андрианович. На лице всегдашнее крайнее уныние, подчёркиваемое висячим с синеватым оттенком крупным носом.
Задаётся некий вопрос. «Кто ответит?»
Пришедший со своими приятелями, так сказать, за компанию, студент сельхозинститута выталкивается ими с криками «Вот он, он ответит?»
Тот ошалело оглядывается, пытается что-то объяснить, но крики ему мешают и, кроме «г-гы..»., и «да я....», ничего выдавить не получается. «Из какой группы?», - «Из седьмой, - опять-таки вопят приятели, не давая стоящему посреди комнаты придти в себя. «А напишите-ка нам, голубчик, на доске формулу мицелы хлористого железа».
Услышав про «мицелу» , и, вообще, обращение к себе, парень, так и не обретя, теряет дар речи окончательно, бормочет нечто нечленораздельное, а ему тем временем подсказывают, что надо писать. Поминутно оглядываясь, он таки изображает ряд подсказанных символов, и отработка ему... защитывается, а её результаты, вместе с фамилией («Иванов»») и номером группы («7») аккуратно записываются в маленькую книжицу, кою Василий Андрианович постоянно носит во внутреннем кармане пиджака.
Мне неизвестна дальнейшая судьба записи, зато с этой «книжицей» я столкнулся на зачёте. Зачёт принимали два преподавателя: Зав. курсом органической химии доцент Жукова и герой сих воспоминаний «Милейший». Они сами вызывали очередного студента и каждому задавали три вопроса, причём методика «регистрации» вопросов резко отличалась: Жукова писала их на листе бумаги, каковой вручала в руки, а Василий Андрианович их диктовал, одновременно записывая в ту самую книжицу. Улавливаете разницу? Кто-то сумел вынести листок с вопросами от Жуковой, и следующий, получив возможность глянуть в соответствующие главы учебника и будучи в какой-то мере подготовленным, вынимал сей листок из кармана, а новый с только что надиктованными вопросами туда прятал, дабы идущий за ним успел заглянуть в книжку. Здорово? Изящно, как минимум.
По иному складывалась судьба, волею её попавших к Милейшему, к примеру, моя. Я старательно, скрывая дрожь, записал, что мне велели и сел «готовиться». Два первых вопроса я понял. Не то, чтобы знал ответы, но , хотя бы, о чём. А вот третий... Абсолютно незнакомый термин и всё. Типа «синхрофазотрон» для никогда не имевшего дела ни с физикой, ни с научнофантастической литературой. Повертелся я, шепотком поспрашивал у сидящих вблизи про этот «синхрофазотрон» - все как один отрицательно мотали головой - и пошёл отвечать. Чего уж я там наболтал по первым двум позициям, совершенно не помню, но, видимо, что-то всё-таки выдал, поскольку получил приглашение приступить к ответу на третий вопрос. Откашлявшись и стараясь заглянуть экзаменатору в глаза, говорю: «У меня тут «синхрофазотрон». Это что, а?», Ух и обрадовался Василий Андрианович, - «Ага, не знаете, идите...». Посуровел я и всё также глядя в глаза, сказал,
- То есть как это «идите», я вчера два дня учил, я сегодня учил... и я Вам первый вопрос ответил? - ответил, я Вам второй вопрос ответил? - ответил. Я бы Вам и третий вопрос ответил, но Вы не хотите мне сказать, что это такое! Прошу дополнительный вопрос»
Никогда больше не приходилось мне видеть столько растерянности на лице преподавателя. Получил я таки искомое - повеление написать формулу мицелы Са (ОН)2. Чего уж я накалякал, продолжая старательно заглядывать в глаза и по ним ориентируясь, «плюс» в этом месте надо ставить иль «минус». Как бы то ни было, зачёт он мне поставил. Под занавес не преминул поинтересоваться фамилией (хотя полгода вёл нашу группу): «Так это Вы Крылов...».
10 лет спустя, встретил я Василия Андриановича в коридоре Московского НИИ Курортологии и Физиотерапии, где он работал в должности старшего научного сотрудника. Меня, разумеется, не узнал, а вот я, думаю, узнал бы его и сегодня - ни у кого не было столь характерной внешности побитой иль готовой к побоям собаки, с чем явно контрастировали внушительные габариты.
(3.07.12.)»
-Физиология.
Речь пойдёт о летней сессии 2-го курса, когда Госкомиссия (!) проверяла наше знание "физиологии" и "биохимии". Первой, согласно расписанию, сдавалась физиология.
Я и мой приятель, напуганные перспективой изучать толстенные учебники (либо "Быков", либо "Генецинский"), изыскали малюсенькую, чуть ли не карманного формата книженцию, написанную просто и понятно, потому как "для фельдшеро-акушерских школ" (согласно мелкому шрифту на титуле), и успели прочитать её аж два раза, в душе посмеиваясь над "дураками", готовящимися по классическому "Быкову" (600 с гаком страниц малопонятного текста).
За сутки до "судного" дня приносят нам билеты, и мы с ужасом убеждаемся, что с грехом пополам можем ответить лишь на 3-ий вопрос (всего их 4) каждого.
Чо делать! Берём ненавистного "Быкова" и начинаем выискивать сведения по остальным вопросам 1-ого, затем 2-ого и так далее билетов. Успели "подготовить" 9 (а их, если не изменяет память, свыше сорока), сутки прошли, и пора ...на Голгофу.
Надо ли говорить, что вытащил я 23-ий, а приятелю достался 17-ый. То бишь за пределами "готовых".
Я, как только увидел номер, сделал попытку положить листик и уйти. Сидящая на "билетах" Лидия Викторовна (во, память!) - наша преподавательница - оную попытку мягко пресекла, посоветовав "не спешить и повспоминать", на что я - пижон - лихо сказал: "Чтобы вспоминать, надо забывать. А если ничего не забыл, то и вспомнить не сможешь", поймал уважительный взгляд и занял-таки место за столом подготовки, тупо вглядываясь в упомянутый листик.
Первый вопрос гласил: Значение грудной клетки в акте дыхания и кровообращения. Покопавшись в памяти, насилуя аналитические способности и напрягая эрудицию, понял, что как-нибудь смогу "отбрехаться" - грудные мышцы, диафрагма, отрицательное давление, пассивно-активный "вдох-выдох", растяжение устья полых вен, то.., сё...В общем, сойдёт.
Зато 2-ой вопрос - Регуляция положения тела в пространстве. Стато-кинетический и стато-динамический рефлексы - поверг в уныние, ибо о существовании рефлексов с таким названием узнал из этого билета. Эх, подумалось, дожить бы до третьего - Витамины. Роль П.И.Лунина в... . Тогда, уж точно проскочу. Третьи вопросы фельдшерский учебник (см. выше) раскрыл перед нами в полном объёме.
Последний вопрос - Моторная хронаксия и её определение - заботил меня менее всего: полагал, что выгонят раньше, чем успею до него добраться.
И вот моя очередь.
Попадаю к Заву - профессору В.Ф. Широкому.
"Старый" (лет 50), высокий, худой, (если не измождённый), сутулый, смуглый, морщинистый, шепелявый. Видел его только на лекциях, из коих пропустил более половины, о чём в жунале посещений имелись соответствующие отметки.
"Ну'c!". Я без эмоций, скромно повествую, что "без грудной клетки с дыханием и кровообращением никуда, потому как отрицательное давление...и т.п.".
- "Давайте следующий". С тем же отсутствием эмоционального накала и с опустошающей безнадёжностью в душе произношу нечто, вроде панегирика "прямохождению, наряду с трудом, превратившему обезьяну в человека".
И далее скороговоркой, что "без статокинетического и статодинамическиго рефлексов (дабы произнесть без запинки, пришлось заглядывать в билет) регуляция положения тела в пространстве была бы невозможной. Таким образом, регуляция положения тела в пространстве зависит от функционирования двух рефлексов - статокинетического и статодинамического. Дуга рефлекса по Павлову состоит (сведения из школьного курса)...".
Меня перебивают: "Скажите-ка, с проприорецепторов каких мышц идут импульсы в центр, управляющий положением тела?".
("Понятия не имею, - проносится в башке? - мышц полно (по анатомии полгода назад получил запланированную "пятёрку"), так какие назвать-то?"). Смотрю на экзаменатора: воротничок ему велик, шея длинная, морщинистая, кожные складки висят, и неожиданно для себя говорю: "С шейных".
Он оживился, даже прям засветился, ибо, оказывается, в учебнике об этом ни слова - только на лекции!
-"Что там у Вас в третьем вопросе?".
Ну, думаю, пан или пропал. Так надо выступить, чтобы до четвёртого не дошло. И развернулся я во всю ширь, используя навыки, приобретённые в художественной самодеятельности, с блеском глаз, выразительной жестикуляцией и впечатляющей мимикой: "Простой русский врач - Павел Иванович Лунин (в билете была опечатка: он не П., а Н., Николай, значит, Иванович -то бишь отчество - угадал; как зовут "простого русского врача" узнал я много позже, а экзаминатор, похоже, - никогда) - провёл изумительный по замыслу и красоте эксперимент, вызвавший восхищение современников и до сих пор продолжающий удивлять учёных всего мира своей абсолютной доказательностью...". И понёс, и понёс. Да так, что профессор Широкий только рот раскрыл (в соответствии с фамилией - широко!).
Потом - минут через 5 - ворвался в паузу, обусловленную необходимостью набрать новую порцию воздуха, чуть ли не руками замахал: "Всё, всё, достаточно.... А сколько сигм длится моторная хронаксия?", - вот он чёртов четвёртый вопрос. Я, однако, даже похолодеть не успел. На том же "витаминном" подъёме, представления не имея, что такое "сигма" и что - "моторная хронаксия", заявляю "14", - "А что, вполне возможно. Ладно. Дайте-ка мне журнал посещения лекций". Глянул и "аж заколдобился". "Да, понимаете", - это я, - "аппендицит вырезали, болел, на соревнования ездил...", - наш преподаватель: "Да, да, ездил.., болел..., но хорошо - особенно во втором семестре - занимался".
Как "занимался", смешно вспоминать. В частности, коллоквиум по "Пищеварительной системе" нам, всё с тем же приятелем, зачли лишь с десятой (или больше) попытки. Тут такое дело. Когда всем, кроме нас, поставили "плюсы", мы решились на эксперимент: ничего больше не читать и взять преподавателя измором, тщательно подсчитывая количество "заходов". На последнем получаю вопрос, "сколько процентная соляная кислота в желудке". "Ну, в общем, не очень-то крепкая", - "Нет Вы скажите, сколько процентов?", - "Так ведь самое большое, ну, эта - процентов 20", - "Крылов, да Вы что?? Долганов (фамилия приятеля), сколько?", - он, обращаясь ко мне, - "Ну ты загнул, ха-ха! Какие там 20. Максимум - 15". Затем я назвал "10", он - "5", я - "1", он -"0,1" и, наконец, я (всё-таки я) дал правильный ответ - "0,2-0,3". А зачёт поставила обоим. Ничего этого профессор не узнал, а я получил "отл". Как вы понимаете, совершенно незаслуженно. Да, чуть не забыл, Долганов вышел с "заслуженным", то бишь закономерным "неудом".
"Биохимия".
"Химии" я полюбил ещё в школе.
Нравились мне уравнения химических реакций, законы, по которым они протекали, с удовольствием решал задачи. И формулы как-то сами собой запоминались. Оная любовь стала одной из причин выбора мединститута в качестве базы для получения высшего образования.
Тут такая история. После экзаменов на Аттестат Зрелости светила мне "золотая медаль". Дальнейший жизненый путь рисовался с предельной ясностью: "В Москву, в Москву...", дабы учиться либо в Менделеевке, либо на химфаке в Университете. Окрылённый, уехал на юношеское первенство России по шахматам, даже на выпускном балу не был. Пока отсутствовал, выяснилось, что медали не дали (никакой) - кандидатов полно, министерство "резало" напропалую, кое-кого директор отстоял, но не меня - хулигана и вечного противника его начинаний. Что поделаешь, не любило меня руководство школы.
Родители категорически потребовали забыть о Москве и выбирать ВУЗ в "родном" городе. В Рязани, значит. Выбирать пришлось из Педагогического, Сельскохозяйственного, Радиотехнического и Медицинского. Первый и второй откинулись сразу - "не видел" я себя учителем (ух, сколько крови им попортил за 10 лет), равно как и "агрономом" (ну, какой из меня сельский житель). Осталось два. Взял я перечень "химий", кои надлежало изучать в обоих, подсчитал и, когда выяснилось что в Радиотехническом только одна, отнёс документы в Медицинский - там, о!, и неорганическая, и органическая, и физколлоидная (о ней будет отдельный рассказ) и биологическая.
И вот предстоит Государственный экзамен по биохимии.
После "триумфа" на физиологии (см выше).
Знал я биохимию весьма и весьма, то бишь по сравнению с физиологией, и на экзамене ожидал триумфа без кавычек. О чём совершенно не имел представления, так это о "методах определения". Ну, не читал я дополнение к учебнику Збарского, где все они были подробно расписаны. Сие-то меня и "погубило" (получил "хор", лишившись повышенной стипендии).
Короче, на билет (анаэробный гликолиз, желчные кислоты, что-то ещё) ответил прекрасно. Все структурные формулы изобразил, вызвав у экзаминатора (проф. Узбеков) чуть ли не зависть. Посоветовавшись с "кивалами" (их целых два - экзамен-то "государствевнный"), профессор, вроде бы, нехотя, а в голосе хитринка, задаёт ("А мы Вам дополнительный!") вопрос: "Ну-ка скажите, каким методом определяется белок в моче?".
В голове крутится лишь "Хагедорн-Иенсен" (уж больно торжественно и по иностранному звучит). Правда, чего им выявляют, понятия не имею. Отчётливо помню унутреннюю борьбу с собой: "Если угадаю, "пятёрка" и "повышенная". Ну, всё, изрекаю!", - уже рот открыл, - "Ага, а если нет...Тогда спросят, зачем нужен Хагедорн-Иенсен? А я опять ни в зуб. Так, глядишь, и заиграться можно". Вздохнул я, поелику возможно, печально и, извинившись, сказал, что вылетело как-то из памяти. "Что же это Вы, голубчик!", - прозвучало с сильным татарским акцентом, и в зачётке нарисовалось нежданное "хор”. Вот, и всё.
Мне-то приятно окунуться в далёкое шелопаистое и безоблачное прошлое. А "читателя" я, наверное, утомил. Утешаюсь мыслью, что можно ведь и прекратить читать: не "учебник" же и не перед "экзаменом".(21.07. 04)
(3-ий курс).
С 6-го и по 10 класс я играл в струнном школьном оркестре, освоив все культивируемые им музсредства - от домры-пикколо до бас-балалайки.
Руководил нами некто Юоий Николаевич Адамович. Энтузиаст, виртуоз, немножко композитор (в числе прочего написал "Марш 17-ой школы", нашей то-есть, который я и сейчас могу напеть), немножко коллаборационист (во время войны, вроде бы, дирижировал ресторанным секстетом в оккупированном Кишинёве), за что находился под подозрением у компетентных органов Рязани.
Уже в институте, прознав, что на 2-ом курсе обитает студент, способный извлекать нужные с точки зрения партитуры звуки из контрабаса (никого не смутило, что контрабас-то был "балалайка"), проф Медведев, доц Зенченко и ст.6-го курса Изя (фамилию забыл) привлекли оного (меня, значит) к исполнению одного из струнных квартетов Бородина, для чего вручили вышеупомянутому (мне, значит) смычковый контрабас (представляете, я нахально пытался водить по струнам смычком). К счастью, партия контрабаса включала лишь пиччекато (это - только это - я, как мне мнилось, умел) и заключалась, главным образом, в "паузах". Как бы то ни было, до публичных концертов дело не дошло, и мы ограничились двумя или тремя репетициями. Ровно через полтора года столь внезапно оборвавшееся "квартетное" знакомство с проф Медведевым - завкафедрой пропедевтики внутренних болезней - вышло мне боком. Был он самодур и чрезмерно избалован атмосферой, царившей в руководимом им коллективе. Судить, собственно, могу только на основании экзамена. Мы как "спортсмены, защищающие честь института" сессию сдавали досрочно и по особому расписанию. Один за одним "спортсмены" выскакивают от профессора с "удами" и "неудами". Подходит моя очередь. Пока сидел и готовился, насмотрелся...
Профессор расположился в кресле, в котором почти утонул - над обширным столом торчит один нос -, капризным голосом раз за разом повторяет:
"Ну, что это?... Ну, почему Вы ничего не знаете?... Ну, нет, я больше не в силах!... У меня голова болит... ",
- "Евгений Сергеевич, может таблеточку, а?, - услужливый сотрудник, - или кофейку?", - чуть ли не плачуще,
- "Не хочу! Я чаю хочу. Неужели мне не дадут чаю?", - на весь коридор (эхо разносится на всю больницу) звучит, - "Чаю Евгению Сергеевичу!!!".
Ритуально несут крошечную тонкого фарфора чашечку на блюдечке, оттопыря задницу, осторожно водружают на стол, громадность коего уж и вовсе превращает чайный приборчик в нечто микроскопическое, и нарываются на взрыв негодования (капризность заменяется шипением):
"Вы что в самом деле? Издеваетесь? Зачем мне этот напёрсток? Я чаю, понимаете? Ч-а-ю хочу!".
Наконец, приносят здоровенную кружку.
Помешивая ложкой и, не глядя на всё ещё молча и уныло сидящего перед ним студента, продолжает брюзжать: "... ни о чём нельзя попросить", "растяпы", “недотёпы"....
Затем: "Ну что Вы сидите? Идите, учите! И как Вам только не стыдно!"
Чего должно быть стыдно получившему неуд моему приятелю, не понимаю. Всё, вроде, отвечал он правильно. Не совсем, конечно, но трояк вполне заслужил.
Тут моя очередь. Я злой, как чёрт (вот, думаю, скотина). Отвечать начал, будто военный устав цитирую. Смотрю, заинтересовался , и уже не только нос торчит над столом, а и голова. Хотя рожа по-прежнему ничего, кроме глубочайшего презрения, не выражает. Перебивает. Какие-то вопросы. Для меня - семечки (перед сдачей и "Мясникова" читал - как все -, и "Черноруцкого" - как никто). Действо - минут 15. Затем реплика: "Ставлю "хор". Сегодня это первая такая отметка. Вот, что значит учиться второй год!"
- я, - "Какой-такой второй год? Посмотрите зачётку: поступил в 55, ныне -58. Как же я могу быть второгодником?", - но он меня даже не слушает.
Вмешивается мой преподаватель:
"Евгений Сергеевич, Крылов отлично занимался, и он не второгодник",
- "Что Вы мне тут разводите. Я его прекрасно помню по прошлому году!".
Не стал я ему втолковывать, что не по "прошлому" и не по "терапии", а по злополучному "квартету", столь бесславно почившему в бозе полтора года назад.
Так у меня в зачётке появилась вторая "четвёрка". Потом настал черед и третьей, и т.д. (хотя "красный" диплом мне таки достался), но ни одна из них не была больше связана с музыкальными потугами.
Накануне выезда в «военные лагеря»,
сдавали мы экзамен по "спецухе" (лето 1960 г, конец 5-ого курса).
Для меня он сложился весьма примечательно – настолько, что даже теперь по прошествию многих лет отчётливо помню всё до деталей.
Процедура состояла из двух частей.
Сначала экзаменующегося потрошил по вопросам токсикологии подполковник Петров, по прозвищу «Маруся», выставлял оценку и передавал уже «тактикам и стратегам», кои должны были оценить твою готовность «медицински обеспечить армию».
Я, к сожалению, предмета «Маруси» не знал совершенно, а достались мне «физико-химические характеристики БОВ (боевые отравляющие вещества)», то бишь температуры кипения, плавления, возгонки и т.п. Повертелся я, безрезультатно, увы, поспрашивал шепотком соседей (за что был наказан «замечанием») и пошёл отвечать. Долго и проникновенно рассказывал, как важно знать «физико-химические характеристики БОВ, так как от них зависит длительность и действенность поражения местности и личного состава, а также меры и методы дегазации и обеззараживания». Мне казалось, Петров внимает с интересом и небезудовольствия. Я незаметно для него даже стал гордиться собой и в некотором роде упиваться собственной находчивостью. Самолюбование прервал вопрос: «Ну а цифры-то какие-нибудь можете привести?»
Я, было, снова завёдший бадягу «про важность и значение...», был прерван тем же вопросом, и, обозлившись, откровенно сказал, что ни одной цифры не помню, «да и зачем, коль все они имеются в «Справочниках» - открой и решай».
«Марусю» как-то странно перекосило, он сказал, мол, достаточно и отправил меня на место дожидаться «тактика и стратега». Не помню фамилию этого экзаминатора – тоже полковник, тоже читавший нам потешные лекции, состоящие из бесконечных «Первое..., второе..., третье...». Понимая, что токсикологию я провалил, начал готовить ответ на билет: про «медицинское обеспечение воинского подразделения на марше», «обязанности младшего врача полка» и в промежутке что-то ещё. Аккуратно на листе бумаги записал под номерами (1, 2, 3... и т.д.) абсолютно всё, что пришло в голову. И отвечать начал, как учили:
«никакой воды – только по существу и громким командирским голосом».
И вот на всю аудитории я стал орать свои «Первое..., Второе..., Третье...», дожидаясь, когда меня остановят, и таки дождался. Кажется на «24-ом». Всего же , отчётливо помню, было на моём листочке 27(!) пунктов. Как оказалось, мою общую оценку обсуждали довольно долго, поскольку «Маруся», поставивший двойку, требовал общей тройки, а принимавший экзамен «тактик-стратег», восхищённый моими «знаниями» (а главное,. подозреваю, выраженными «без всякой воды и громким командирским голосом»), настаивал на безоговорочной пятёрке. Дискуссия завершилась в мою пользу, ибо кто-то из полковников слышал мой ответ «Марусе» и его, отнюдь, не обидела ссылка на «Справочники». Напротив, он, якобы, сказал, что парень – молодец, мол, «зачем перегружать память цифрами, коль всегда можно посмотреть в соответствующее Руководство. А важность физико-химических характеристик БОВ он отлично понимает». В итоге я таки получил то самое «отлично», но ... не повышенную стипендию – «четвёрку» мне запузырила проф Игнатова, по прозванию «тётя лошадь», галопирующая в качестве заведующего на
«Инфекционных болезнях».
Там случилась не менее интересная история, хотя кончилась она, увы, не в мою пользу. Эта Нина Никифоровна от всех преподавателей требовала развёрнутое "досье" на каждого студента. Ну и я сподобился. Некто Быкова (эпидемиология) написала обо мне нечто сверхвеликолепное, а мужик (фамилия вылетела) дал столь же неверный и к тому ж негативный отзыв (мы с ним вечно цапались).
Когда во время экзамена проф. обе «Записки» прочитала, у неё глаза на лоб полезли, и зачала она меня долбить допвопросами.
Примерно через час я так устал, что отважился, вместо ответа на очередной, спросить, чего-это Вы меня так долго экзаменуете?
Последовало: «А я не знаю, что Вам поставить по итогам занятий на нашей кафедре. По мнению Веры Александровны Быковой, Вы, прям, светоч, с другой стороны, как считает Сергей Васильевич Мартынов (во, и фамилия неожиданно всплыла), верхогляд и неуч. Вот я и думаю, кто из них прав»?
Я ухмыльнулся и нагло заявил:
«Видимо, оба не правы. Истина находится где-то посередине».
Она улыбнулась, поставила в зачётке «Хор» и разрешила идти.
Йех, «воспоминанья..., какая это мука..., зачем о прошлом не умеем мы забыть...».
* * *
Андреевский Александр 
Голод Аркадий 
Тубольцев Юрий 
Буторин Николай 
Ларинский Николай 
Галущенко Влад 
Бирюков Дмитрий 
Адаева Айша 
Кравченко Валерий 
Дорман Валентин 
Талейсник Семен 
Мастинская Фаина 
Ейльман Леонид 
Борисов Владимир 
Некрасовская Людмила 
САЛЬНИКОВА Анна 
Демидов Вячеслав 
Андерс Валерия 