EN
Старый сайт
Знаменитый поэт-фронтовик: Прошлое и настоящее
Деген – поэт-танкист, принявший решение после Великой Отечественной войны стать врачом. Он спасал жизни на войне и после войны. Дважды представленный к званию Героя Советского Союза, Деген, однако, так и не получил высшей степени отличия СССР...
Ион Лазаревич Деген появился на свет 4 июня 1925-го, в г. Могилев-Подольский, СССР (Mogilev-Podolsky, USSR), в еврейской семье фельдшеров. Отец умер, когда Иону стукнуло три. Мать, идейная коммунистка, была медсестрой и фармацевтом, но из-за невозможности найти работу по специальности пошла чернорабочей на плодоовощной завод. С двенадцати лет Деген трудился в качестве помощника кузнеца.
Иона также интересовали литература, зоология и ботаника. Он приходил в полный восторг от поэмы 'Джинны', написанной французским писателем В. Гюго (Victor Hugo) еще в юношестве. Его вдохновляли Евгений Долматовский (Yevgeniy Dolmatovsky) и Василий Лебедев-Кумач (Vasily Lebedev-Kumach), и под конец войны Деген знал наизусть практически все стихотворения Владимира Маяковского (Vladimir Mayakovsky).
15 июня 1941-го, по окончанию девятого класса, 16-летний Деген подался в вожатые в пионерлагерь, расположенный рядом с ж/д мостом через Днестр (Dnestr). В следующем месяце он добровольно вызвался на фронт – в истребительный батальон, куда собирали учащихся 9-10 классов. Красноармеец Ион принимал участие в боевых действиях в составе 130 стрелковой дивизии. Он угодил в полтавский госпиталь после ранения в мягкие ткани бедра над коленом. Дегену крупно повезло с тем, как его организм среагировал на лечение, ведь сначала ему едва не ампутировали ногу.
Иона зачислили в отделение разведки 42 отдельного дивизиона бронепоездов в середине июня 1942-го. Этот дивизион дислоцировался в Грузии (Georgia), имел в распоряжении штабной поезд и бронепоезда 'Железнодорожник Кузбасса' и 'Сибиряк'. Перед дивизионом осенью 1942-го была поставлена задача прикрывать пути на Моздок (Mozdok) и Беслан (Beslan). Деген стал командиром разведывательного подразделения.
15 октября 1942-го он снова получил ранение во время выполнения миссии в тылу врага. Покинув госпиталь, Деген стал курсантом 21 учебного танкового полка в Шулавери (Shulaveri). Позднее его направили в первое Харьковское танковое училище в г. Чирчик (Kharkov Tank School, Chirchik). Он с отличием окончил обучение весной 1944-го и получил звание младшего лейтенанта.
В июне 1944-го Деген попал под командование полковника Ефима Евсеевича Духовного (Y.E. Dukhovniy), когда был назначен командиром танка во второй отдельной гвардейской танковой бригаде. Ион принимал участие в Белорусской наступательной операции 1944-го и стал командиром танкового взвода. Он командовал танковой ротой (Т-34-85) и был гвардии лейтенантом.
Деген говорил, что на поле боя не только он один чувствовал себя 'смертником'. Многим было всё равно, где они встретятся лицом к лицу со смертью - в стрелковом бою штрафного батальона или танковой атаке в своей бригаде. Он был настоящим советским танковым асом. В период сражений в составе второй отдельной танковой бригады его экипаж уничтожил 12 танков неприятеля, включая один 'Тигр' и восемь 'Пантер'. Было ликвидировано четыре самоходных орудия, в том числе одна тяжелая самоходно-артиллерийская установка 'Фердинанд', несколько пулеметов, минометов и немецких солдат.
После лета 1944-го в Беларусии (Belarus) и Литве (Lithuania) чудом выживший Деген заработал прозвище 'Счастливчик'. За военное время он получил множественные ожоги и четыре ранения. В 'награду' от немцев ему досталось 22 осколка и пули. Он получил инвалидность после самого тяжелого ранения 21 января 1945-го. Деген дважды был представлен к званию Героя Советского Союза, но оба раза дело ограничивалось только орденами. По правде говоря, добиться звания ему помешала его еврейская национальность.
Наблюдая за подвигами врачей, спасающих раненых солдат, Ион после войны решил сам стать доктором и никогда не сожалел о своем выборе. Он получил диплом Черновицкого медицинского института (Chernovtsy Medical Institute
в 1951-м. Сначала Деген работал в качестве ортопеда-травматолога в Киевском ортопедическом институте, до 1954-го, а затем до 1977-го в различных киевских больницах.
18 мая 1959-го Ион провел первое в медпрактике оперативное приживление отделенной от организма конечности или ее сегмента. В его случае речь шла о реплантации конечности – предплечья. Деген защитил диссертации под названием 'Несвободный костный трансплантат в круглом стебле' и 'Лечебное действие магнитных полей при некоторых заболеваниях опорно-двигательного аппарата'. На его счету авторство более 90 научных статей.
Будучи ортодоксальным коммунистом, Деген начал понимать, насколько обманчиво марксистско-ленинское учение. Он чувствовал, как родное государство отторгает его, словно некий чужеродный объект, и в 1997-м, в возрасте 72 лет, репатриировался в Израиль (Israel). В Земле обетованной он продолжал работать врачом-ортопедом около 20 лет. О своей жизни в земле предков Ион рассказал в романе 'Из дома рабства'. Его жена устроилась на новом месте архитектором в Иерусалимском университете, а сын, физик-теоретик, защитил диссертацию в Институте Вейцмана (Weizmann Institute of Science).
Среди других произведений Дегена, увлекающегося литературой на досуге, такие работы, как 'Война никогда не кончается', 'Невыдуманные рассказы о невероятном', 'Иммануил Великовский', 'Наследники Асклепия' и др. Его рассказы и очерки печатались не только в российских и израильских журналах, но и в Украине (Ukraine), Австралии (Australia), США (USA) и др. странах.
Одно из самых известных стихотворений Дегена, 'Мой товарищ, в смертельной агонии…', родилось в декабре 1944-го. Долгое время стих переписывался и передавался из уст в уста, с различными искажениями, в различных вариантах. Стихотворение приобрело народный характер, и об авторстве 'неизвестного фронтовика' Дегена стало известно лишь в конце 1980-х.
Из военных стихов
На войне и после войны
Начало
Девятый класс окончен лишь вчера.Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы - счастливая пора.
И вдруг - траншея, карабин, гранаты,
И над рекой дотла сгоревший дом.
Сосед по парте навсегда потерян.
Я путаюсь беспомощно во всём,
Что невозможно школьной меркой мерить.
До самой смерти буду вспоминать:
Лежали блики на изломах мела.
Как новенькая школьная тетрадь,
Над полем боя небо голубело.
Окоп мой под цветущей бузиной.
Стрижей пискливых пролетела стайка.
И облако сверкало белизной,
Совсем как без чернил "невыливайка".
Но пальцем с фиолетовым пятном,
Следом диктантов и работ контрольных,
Нажав крючок, подумал я о том,
Что начинаю счёт уже не школьный.
Июль 1941 г.
Из разведки
Чего-то волосы под каской шевелятся.
Должно быть, ветер продувает каску.
Скорее бы до бруствера добраться.
За ним так много доброты и ласки.
Июль 1942 г.
Осветительная ракета
Из проклятой немецкой траншеи
слепящим огнём
Вдруг ракета взметнулась,
и замерла, сжалась нейтралка.
Звёзды разом погасли.
И стали виднее, чем днём,
Опалённые ветки дубов
И за нами ничейная балка.
Подлый страх продавил моим телом
Гранитный бугор.
Как ракета, горела во мне
Негасимая ярость.
Никогда ещё так
Не хотелось убить мне того,
Кто для тёмного дела повесил
Такую вот яркость.
Июль 1942 г.
Жажда
Воздух - крутой кипяток.
В глазах огневые круги.
Воды последний глоток
Я отдал сегодня другу.
А друг всё равно…
И сейчас
Меня сожаленье мучит:
Глотком тем его не спас.
Себе бы оставить лучше.
Но если сожжёт меня зной
И пуля меня окровавит,
Товарищ полуживой
Плечо мне своё подставит.
Я выплюнул горькую пыль,
Скребущую горло,
Без влаги.
И в душную бросил ковыль
Ненужную флягу.
Август 1942 г.
* * *
Воздух вздрогнул.
Выстрел.
Дым.
На старых деревьях обрублены сучья.
А я ещё жив.
А я невредим.
Случай?
Октябрь 1942 г.
* * *
Сгоревший танк
на выжженном пригорке.
Кружат над полем
чёрные грачи.
Тянуть на слом
в утиль
тридцать четвёрку
Идут с надрывным стоном тягачи.
Что для страны десяток тонн металла?
Не требует бугор благоустройства.
Я вас прошу,
Чтоб вечно здесь стояла
Машина эта -
Памятник геройству.
Лето 1943 г.
Дымом
Всё небо
Закрыли гранаты.
А солнце
Блеснёт
На мгновенье
В просвете
Так робко,
Как будто оно виновато,
В том,
Что творится
На бедной планете.
Июль 1944 г.
На фронте не сойдёшь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг упёрся подбородком в китель.
Я прятал слёзы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падеспань
Лето 1944 г.
Всё у меня не по уставу.
Прилип к губам окурок вечный.
Распахнут ворот гимнастёрки.
На животе мой "парабеллум",
Не на боку, как у людей.
Всё у меня не по уставу.
Во взводе чинопочитаньем
Не пахнет даже на привалах.
Не забавляемся плененьем.
Убитый враг - оно верней.
Всё у меня не по уставу.
За пазухой гармошка карты,
Хоть место для неё в планшете.
Но занят мой планшет стихами,
Увы, ненужными в бою.
Пусть это всё не по уставу.
Но я слыву специалистом
В своём цеху уничтоженья.
А именно для этой цели
В тылу уставы создают.
Июль 1944 г.
Ночь на Неманском плацдарме.
Грохочущих ресов* багровый хвост.
Гусеничные колеи в потравленном хлебе.
Пулемётные трассы звёзд,
Внезапно замершие в небе.
Придавлен запах ночной резеды
Раздутым брюхом лошади.
Рядом
Кровавое месиво в луже воды
На дне воронки, вырытой снарядом.
Земля горит.
И Неман горит.
И весь плацдарм - огромная плаха.
Плюньте в того, кто в тылу говорит,
Что здесь, на войне не испытывал страха.
Страшно так, что даже металл
Покрылся каплями холодного пота,
В ладонях испуганно дым задрожал,
Рождённый кресалом на мякоти гнота.
Страшно.
И всё же приказ
Наперекор всем страхам выполнен будет.
Поэтому скажут потомки о нас:
- Это были бесстрашные люди.
Июль 1944 г.
Случайный рейд по вражеским тылам.
Всего лишь взвод решил судьбу сраженья.
Но ордена достанутся не нам.
Спасибо, хоть не меньше, чем забвенье.
За наш случайный сумасшедший бой
Признают гениальным полководца.
Но главное - мы выжили с тобой.
А правда - что? Ведь так оно ведётся.
Сентябрь 1944 г.
Есть у моих товарищей танкистов,
Не верящих в святую мощь брони,
Беззвучная молитва атеистов:
- Помилуй, пронеси и сохрани.
Стыдясь друг друга и себя немного,
Пред боем, как и прежде на Руси,
Безбожники покорно просят Бога:
- Помилуй, сохрани и пронеси.
Сентябрь 1944 г.
День за три
Багряный лист прилипает к башне.
Ручьём за ворот течёт вода.
Сегодня так же, как день вчерашний,
Из жизни вычеркнут навсегда.
Изъят из юности.
В личном деле
За три обычных его зачтут.
За злость атак,
За дождей недели
И за несбывшуюся мечту
О той единственной,
Ясноглазой,
О сладкой муке тревожных снов,
О ней, невиданной мной ни разу,
Моих не слышавшей лучших слов.
И снова день на войне, постылый,
Дающий выслугу мне втройне.
Я жив.
Я жду
С неделимой силой
Любви,
Утроенной на войне.
Октябрь 1944 г.
Зияет в толстой лобовой броне
Дыра, насквозь прошитая болванкой.
Мы ко всему привыкли на войне.
И всё же возле замершего танка
Молю судьбу:
Когда прикажут в бой,
Когда взлетит ракета, смерти сваха,
Не видеть даже в мыслях пред собой
Из этой дырки хлещущего страха.
Ноябрь 1944 г.
* * *
Туман.
А нам идти в атаку.
Противна водка.
Шутка не остра.
Бездомную озябшую собаку
Мы кормим у потухшего костра.
Мы нежность отдаём с неслышным стоном.
Мы не успели нежностью согреть
Ни наших продолжений не рождённых,
Ни ту, что нынче может овдоветь
Мы не успели.
День встаёт над рощей.
Атаки ждут машины меж берёз.
На чёрных ветках,
Оголённых,
Тощих
Холодные цепочки крупных слёз.
Ноябрь 1944 г.
Затишье
Орудия посеребрило инеем.
Под гусеницей золотой ковёр.
Дрожит лесов каёмка бледно-синяя
Вокруг чужих испуганных озёр.
Преступная поверженная Пруссия.
И вдруг покой.
Вокруг такой покой.
Верба косички распустила русые
Совсем как дома над моей рекой.
Но я не верю тишине обманчивой,
Которой взвод сегодня оглушён.
Скорей снаряды загружать заканчивай!
Ещё покой в паёк наш не включён.
Ноябрь 1944 г.
Мадонна Боттичелли
В имении, оставленном врагами,
Среди картин, среди старинных рам
С холста в тяжёлой золочёной раме
Мадонна тихо улыбалась нам.
Я перед нею снял свой шлем ребристый.
Молитвенно прижал его к груди.
Боями озверённые танкисты
Забыли вдруг, что ждёт их впереди.
Лишь о тепле, о нежном женском теле,
О мире каждый в этот миг мечтал.
Для этого, наверно, Боттичелли
Мадонну доброликую создал.
Для этого молчанья. Для восторга
Мужчин, забывших, что такое дом.
Яснее батальонного парторга
Мадонна рассказала нам о том,
Что милостью покажется раненье,
Что снова нам нырять в огонь атак,
Чтобы младенцам принести спасенье,
Чтоб улыбались женщины вот так.
От глаз Мадонны тёплых и лучисты
С трудом огромным отрывая взор,
Я вновь надел свой танкошлем ребристый,
Промасленный свой рыцарский убор.
Ноябрь 1944 г.
Когда из танка, смерть перехитрив,
Ты выскочишь чумной за миг до взрыва,
Ну, всё, - решишь, - отныне буду жив
В пехоте, в безопасности счастливой.
И лишь когда опомнишься вполне,
Тебя коснется истина простая:
Пехоте тоже плохо на войне.
Пехоту тоже убивают.
Ноябрь 1944 г.
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
Декабрь 1944 г.
Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
А всё-таки в январской яркой сини
Покрыты позолотой облака.
А всё-таки не баталист, а лирик
В моей душе, и в сердце, и в мозгу.
Я даже в тесном Т-34
Не восторгаться жизнью не могу.
Так хорошо в день ясный и погожий,
Так много тёплой ласки у меня,
Что бархатистой юной женской кожей
Мне кажется шершавая броня.
Чтобы царила доброта на свете,
Чтоб нежности в душе не убывать,
Я еду в бой, запрятав чувства эти,
Безжалостно сжигать и убивать.
И меркнет день.
И нет небесной сини.
И неизвестность в логове врага.
Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
Январь 1945 г.
Ущербная совесть
Шесть "юнкерсов" бомбили эшелон
Хозяйственно, спокойно, деловито.
Рожала женщина, глуша старухи стон,
Желавшей вместо внука быть убитой.
Шесть "юнкерсов"… Я к памяти взывал,
Когда мой танк, зверея, проутюжил
Колонну беженцев - костей и мяса вал,
И таял снег в крови дымящих лужах.
Шесть "юнкерсов"?
Мне есть что вспоминать!
Так почему же совесть шевелится
И ноет, и мешает спать,
И не даёт возмездьем насладиться?
Январь 1945 г.
Товарищам "фронтовым" поэтам*
Я не писал фронтовые стихи
В тихом армейском штабе.
Кровь и безумство военных стихий,
Танки на снежных ухабах
Ритм диктовали.
Врывались в стихи
Рваных шрапнелей медузы.
Смерть караулила встречи мои
С малоприветливой Музой.
Слышал я строф ненаписанных высь,
Танком утюжа траншею.
Вы же - в обозе толпою плелись
И подшибали трофеи.
Мой гонорар - только слава в полку
И благодарность солдата.
Вам же платил за любую строку
Щедрый главбух Литиздата
* Вместо заключительного слова во время выступления в доме литераторов летом 1945 г.
Медаль "За отвагу"
Забыл я патетику выспренних слов.
О старой моей гимнастёрке.
Но слышать приглушенный звон орденов
До слёз мне обидно и горько.
Атаки и марши припомнились вновь.
И снова я в танковой роте.
Эмаль орденов - наша щедрая кровь,
Из наших сердец позолота.
Но если обычная выслуга лет
Достойна военной награды,
Низведена ценность награды на нет,
А подвиг - кому это надо?
Ведь граней сверканье и бликов игра
Вы напрочь забытая сага.
Лишь светится скромно кружок серебра
И надпись на нём - "За отвагу".
Приятно мне знать, хоть чрезмерно не горд:
Лишь этой награды единой
Ещё не получит спортсмен за рекорд
И даже генсек - к именинам.
1954 г.
Безбожник
Костёл ощетинился готикой грозной
И тычется тщетно в кровавые тучи.
За тучами там - довоенные звёзды
И может быть где-то Господь всемогущий.
Как страшно костёлу! Как больно и страшно!
О, где же ты, Господи, в огненном своде.
Безбожные звёзды на танковых башнях
Случайно на помощь костёлу приходят.
Как чёрт прокопчённый я вылез из танка,
Ещё очумелый у смерти в объятьях.
Дымились и тлели часовни останки.
Валялось разбитое миной распятье.
На улице насмерть испуганной, узкой
Старушка меня обняла, католичка,
И польского помесь с литовским и русским
Звучала для нас, для солдат, непривычно.
Подарок старушки "жолнежу-спасителю"
В ту пору смешным показался и странным:
Цветной образок Иоанна Крестителя,
В бою чтоб от смерти хранил и от раны.
Не стал просветителем женщины старой,
И молча, не веря лубочному вздору,
В планшет положил я ненужный подарок.
Другому я богу молился в ту пору.
Устав от убийства, мечтая о мире,
Средь пуль улюлюканья, минного свиста
В тот час на планшет своего командира,
Слегка улыбаясь, смотрели танкисты.
И снова бои. И случайно я выжил.
Одни лишь увечья - ожоги и раны.
И был возвеличен. И ростом стал ниже.
Увы, не помог образок Иоанна.
Давно никаких мне кумиров не надо.
О них даже память на ниточках тонких.
Давно понимаю, что я - житель ада.
И вдруг захотелось увидеть иконку.
Потёртый планшет, сослуживец мой старый,
Ты снова раскрыт, как раскрытая рана.
Я всё обыскал, всё напрасно обшарил.
Но нету иконки. Но нет Иоанна.
Ноябрь 1956 г.
Разговор с моей старой фотографией
Смотришь надменно? Ладно, я выпил.
Мне сладостно головокружение.
Швырнул к чертям победителя вымпел,
Поняв, что сижу в окружении.
Выпил и сбросил обиды тонны.
И легче идти. И не думать - к цели ли.
Эмблемы танков на лейтенантских погонах
Дула мне в душу нацелили.
Думаешь, что ты честнее и смелей,
Если ордена на офицерском кителе?
А знаешь, что значит боль костылей,
Тем более - "врачи-отравители"?
А что ты знаешь о подлецах,
О новом фашистском воинстве,
Которое, прости, не с того конца
Судит о людских достоинствах?
Верный наивный вояка, вольно!
Другие мы. Истина ближе нам.
Прости меня, мальчик, очень больно
Быть без причины обиженным.
Но стыдно признаться: осталось что-то
У меня, у прожжённого, тёртого,
От тебя, лейтенанта, от того, что на фото
Осени сорок четвёртого.
1962 г.
Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
Рубцы и память ночью нудно ноют,
А днём кружу по собственным следам.
И в кабинет начальства - как в атаку
Тревожною ракетой на заре.
И потому так мало мягких знаков
В моём полувоенном словаре.
Всегда придавлен тяжестью двойною:
То, что сейчас,
И прошлая беда.
Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
1963 г.
Фронтовые дороги
Грунтовые, булыжные - любые,
Примявшие леса и зеленя,
Дороги серо-голубые,
Вы в прошлое уводите меня.
Вы красными прочерчены в планшетах -
Тем самым цветом - крови и огня.
Дороги наших судеб недопетых,
Вы в прошлое уводите меня.
В пыли и дыме, злобою гонимы,
Рвались дороги в Кенигсберг и в Прагу.
Дороги были серо-голубыми,
Как ленточки медали "За отвагу".
1970 г.
Я изучал неровности Земли -
Горизонтали на километровке.
Придавленный огнём артподготовки,
Я носом их пропахивал в пыли.
Я пулемёт на гору поднимал.
Её и налегке не одолеешь.
Последний шаг. И всё. И околеешь.
А всё-таки мы взяли перевал.
Неровности Земли.
В который раз
Они во мне как предостереженье,
Как инструмент сверхтонкого слежения,
Чтоб не сползать до уровня пролаз.
И потому, что трудно так пройти,
Когда "ежи" и надолбы преграды,
Сводящие с пути, куда не надо,
Я лишь прямые признаю пути.
1970 г.
Долгое молчание
Стихи на фронте. В огненной реке
Не я писал их - мной они писались.
Выстреливалась запись в дневнике
Про грязь и кровь, про боль и про усталость.
Нет, дневников не вёл я на войне.
Не до писаний на войне солдату.
Но кто-то сочинял стихи во мне
Про каждый бой, про каждую утрату.
И в мирной жизни только боль могла
Во мне всё том же стать стихов истоком.
Чего же больше?
Тягостная мгла.
И сатана во времени жестоком.
Но подлый страх, российский старожил,
Преступной властью мне привитый с детства,
И цензор неусыпно сторожил
В моём мозгу с осколком по соседству.
В кромешной тьме, в теченье лет лихих
Я прозябал в молчании убогом.
И перестали приходить стихи.
Утрачено подаренное Богом.
1996 г.
* * *
В кровавой бухгалтерии войны,
Пытаясь посчитать убитых мною,
Я часть делил на тех, кто не вольны
Со мною в танке жить моей войною.
На повара, связистов, старшину,
Ремонтников, тавотом просмолённых,
На тех, кто разделял со мной войну,
Кто был не дальше тыла батальона.
А те, что дальше? Можно ли считать,
Что их война собой, как нас, достала?
Без них нельзя, конечно воевать,
Нельзя, как без Сибири и Урала.
Бесспорно, их задел девятый вал.
Бесспорно, жертвы и в тылу бывали.
Но только я солдатами считал
Лишь только тех, кто лично убивали.
Об этом в спорах был среди задир,
Противоречье разглядев едва ли:
Водитель, и башнёр, и командир,
Мы тоже ведь из танка не стреляли.
Я знаю, аргументы не полны
Не только для дискуссии - для тоста.
В кровавой бухгалтерии войны
Мне разобраться и сейчас непросто.
Январь 2002 г.
Медаль "60-летие Победы"
Обрастаю медалями.
Их куют к юбилеям.
За бои недодали мне.
Обделили еврея.
А сейчас удостоенный.
И вопрос ведь не важен,
Кто в тылу, кто был воином,
Кто был трус, кто отважен.
Подвиг вроде оплаченный.
Почему же слезливость?
То ль о юности плачу я,
То ли, где справедливость?
Март 2005 г.
9 мая 2005 года
Солнце пьёт с орденов боевых
Безрассудной отваги выжимки.
Чудо!
Мы ещё среди живых,
Старики, что нечаянно выжили.
Как тогда, в сорок пятом, поллитре рад,
Хоть на сердце моём окалина.
Делал всё для кончины Гитлера,
А помог возвеличить Сталина.
Берлин Адольф 
Вайнер Ирина 
Аарон Борис 
Алекс Марина 
Киров Николай 
Тубольцев Юрий 
Стефанюк Cтанислав. 
Полар Эндрю 
Талейсник Семен 
Андреевский Александр 
Адаева Айша 
Андерс Валерия 