8. Военная тайна

После завтрака - развод. Это слово, в обычной жизни означающее крах семейной жизни, в армии - утреннее построение полка для получения приказов и указаний. После него подразделения разводят на работу или учебу. Неподалеку от нашего взвода стоят офицеры, и нам слышны их разговоры:

- Тридцать человек - артиллерийскому парку первого дивизиона...

- В гараж - двадцать человек... - Уборка территории - сорок...

- Нас здесь принимают за людей. Приятно, - говорю я рядом стоящему Лёне Куличенко.

Он иронически улыбается и обещает:

- Нас ждет еще очень много приятного.

Мы невольно изучаем географию полка, потому что постоянно убираем территорию, чистим полковой туалет, грузим и разгружаем автомашины на разных складах, красим скамейки и трибуну на стадионе, очищаем от грязи технику в ангарах. И это не все. Немного изучаем уставы. Нас учат ходить особенным шагом - строевым. И каждый день проводят политзанятие.

Из холодного дождя входим в теплый рай ленкомнаты. Садимся. Возле сапог образуются маленькие лужицы. Тело наслаждается покоем. Самое трудное уже позади: осталось только политзанятие - и обед. Капитан Алешин рассказывает об успехах народного хозяйства. Как хорошо! Можно, слушая его вполуха, думать, мечтать, вспоминать. Можно и не слушать. Но тепло - коварно. Вскоре начинаются наши страдания: тяжелеют веки. Они становятся неподъемными. Опускаю их - несколько секунд блаженства. И опять поднимаю. И так много раз. Вот такая тяжелая атлетика. Пытка теплом и скукой продолжается. Мы уже много раз пропустили через свои легкие воздух комнаты. Душно. У нас не осталось сил бороться со сном, и мы капитулируем. Капитан Алешин неожиданно замолкает, а мы, не замечая этого, продолжаем дремать. Он приказывает встать. Мы под дождем с сильным ветром делаем несколько кругов вокруг казармы, и к нам возвращается бодрость. Политзанятие продолжается.

- Итак, - говорит капитан, - мы рассмотрели с вами проблемы, связанные с ростом поголовья крупного рогатого скота. Все знают, что такое крупный рогатый скот? Местечкин, знаешь?

- Это скотина с большими рогами, - не задумываясь, отвечаю.

- А точнее?

- Это крупная скотина с рогами. 

- Теперь поговорим о бдительности. Каждый военнослужащий знает большую или маленькую военную тайну. Вы, например, уже знаете, что служите в 35-ом гвардейском ордена Кутузова артиллерийском полку. Это военная тайна...

Старые акации, заброшенные злой судьбой на север, почернели от сырой непогоды. Они столпились между казармой и решетчатым забором. Ветер шевелит гроздья усохших стручков, висящих на ветвях. Я, держась за металлические прутья забора, смотрю на волю - улицу, окна домов, прохожих. Мимо проходит молодая женщина, она тянет за руку упирающегося малыша. В свободной руке он держит бублик. Его нос и губы соединены двумя вертикальными полосками - они мокро поблескивают.

- Мам, - говорит он, - это тридцать пятый полк?

Он показывает в мою сторону.

- Да, сынок.

Она приседает возле ребенка и вытирает ему нос.

- Такой маленький, а уже разглашает военную тайну, - говорю я. - Малыш, тебя как зовут?

- Петя...

- Петя, я тебе очень завидую - ты гуляешь с такой красивой мамой.

Ее взгляд, как выстрел из двустволки.

- А ты папин солдат? - спрашивает мальчик. - Я скажу папе, и ты будешь с нами гулять.

- Уста младенца... - говорю я.

Женщина смеется и укоризненно говорит ребенку:

- Болтун!

Смотрю им вслед. Мальчик оборачивается и машет мне рукой. Я служу шестой день. Осталось тысяча восемьдесят два дня - ровно столько, сколько я насчитал сегодня утром.

- Утри сопли, малыш, - ласково говорю себе. - Завтра останется всего тысяча восемьдесят один день!

                                                       9. Кирпич

Двери склада, подпертые кирпичами, широко распахнуты. Старший сержант Селезнев сидит за столом у самого входа и отмечает в большой амбарной книге количество мешков, ящиков и бочек, которые мы, разгружая машину, втаскиваем в просторное складское помещение и ставим поблизости от стола.

- Давай-давай, салаги! Шевелись! - беззлобно покрикивает он.

Закончив разгрузку, отодвигаем кирпичи и закрываем двери склада. Выходим на перекур. Мне становится холодно, и я возвращаюсь в помещение. Селезнев ходит между стеллажами, отыскивая свободные места для привезенных продуктов. Вижу - на столе лежит его не закрытая полевая сумка, заполненная консервами. "Паразит, - думаю я. - Ворюга!" Консервы раскладываю по карманам. Вкладываю в сумку вместо консервов кирпич, лежащий у ворот, и закрываю ее. Осматриваюсь. Селезнев все еще ходит между стеллажами. Выхожу из склада и разговариваю с ребятами. Отхожу к большому металлическому ящику для мусора вроде бы по малой нужде. Засовываю консервы под него и возвращаюсь к ребятам.

- Эй, гвардейцы, - говорит вышедший из склада Селезнев, - кончай перекур.

По его указаниям мы расставляем мешки, ящики, бочки.

Вечером старшина Уваров приказывает построить карантин. Рядом со старшиной стоит старший сержант Селезнев. Он взбешен.

- Те, кто вчера работал на складе, выйти из строя! - командует старшина. Трое ребят и я выходим из строя. Нам приказывают зайти в канцелярию.

- Старший сержант Селезнев утверждает, что вчера со склада украли шесть банок консервов, - говорит старшина. - Это так?

- Пусть поищет получше, - скороговоркой на всякий случай заявляет Малиновский.

- Так они тебе и признались, - смеется Селезнев. - Прикажи, чтобы поискали, как следует. Я помогу: эти штучки-дрючки хорошо знаю.

Уваров вызывает двух сержантов, и они вместе с Селезневым уходят ворошить наши вещи. Возвращаются.

- Где-то припрятали, сукины дети, - говорит Селезнев. - Ничего не нашли.

- Может быть, показалось, Селезнев? - спрашивает Уваров. - Где были эти консервы? В ящике? На полке? Расскажи подробней...

- Где были, там сплыли! - зло отвечает Селезнев. - Ворьем командуешь... Посмотри на эти рожи! Даю голову наотрез - шесть банок сперли. Они у меня лежали отдельно. Вот и все! "Может быть, померещилось, Селезнев?" - передразнивает он. - Тьфу! Ты не старшина, а так... Они бы мне, сволочи, все рассказали!

Я догадываюсь, что Селезнев просто сводит счеты со старшиной. Он уверен, что никто не признается, и устроил спектакль. Уходит победителем, хлопнув дверью. Уваров каждому из нас смотрит в глаза. Я выдерживаю его взгляд. Он отпускает нас, и мы уходим.

- Ты - дурак, - говорю себе, возвращаясь в канцелярию, и рассказываю старшине все, как было.

- Консервы - твой законный трофей. И никому об этом.

Мы выходим из канцелярии. В коридоре рокочет голос старшины:

- Дежурный! Пошли дневального за старшим сержантом Селезневым. И всех, кто работал вчера на складе, снова ко мне.

Мы снова собрались в канцелярии. Входит Селезнев. Он явно нервничает.

- Я провел расследование. Действительно со склада были украдены консервы. Шесть штук. Тебе, старший сержант, следует написать рапорт о случившемся, и виновные будут сурово наказаны.

- Да, ладно, - машет рукой Селезнев, - какой там рапорт...

- И рекомендую вернуть кирпич, похищенный из части. Ты - нахал! И пошел вон отсюда... Селезнев не находит, что сказать, и с кривой ухмылкой уходит. Уваров радостно, совсем по-детски смеется. Не выдерживает - выбегает в коридор и кричит ему вслед:

- Кирпич не забудь вернуть, падло!

Мы выходим из канцелярии.

- Ты что-нибудь понимаешь? - спрашивает меня Малиновский. - Причем здесь кирпич? Куда кирпич? Зачем кирпич? Консервы украли или кирпич украли? Только голову морочат простому человеку...

                                                    10. Точка росы

По команде "Отбой!" мы срываемся с места и, преодолевая сутолоку в дверях, бежим к своим койкам. Я спотыкаюсь и падаю. Встаю. На ходу расстегиваю неподатливые пуговицы. Быстро снимаю гимнастерку, шаровары, сапоги. На раздевание отведено сорок пять секунд. На сорок шестой секунде сержант командует "Стой!" Все замирают. И если хоть один человек не успевает раздеться, раздается команда: "Строиться в коридоре!" Мы одеваемся. Становимся в две шеренги. Сержант проверяет застегнуты ли все пуговицы, и снова команда "Отбой!" И снова бежим к своим койкам. И снова я спотыкаюсь и падаю. Встаю. Злорадный взгляд парня с нижней койки - его фамилия Мащенко. На лице - радость. Радость, потому что я упал. Это враг - решаю я.

После получаса непрерывных одеваний и раздеваний мы выходим в коридор с рычанием - так тигры выходят на арену цирка. Наконец, мы сдали последний зачет. Время разбрасывать обмундирование и время собирать его. Мы собираем разбросанные в безумии спешки одежду, портянки, сапоги. Каждый на своем табурете складывает шаровары и гимнастерку, рядом ставит сапоги, на голенища сверху наматывает портянки. И вот оно, блаженное мгновение - я ложусь в койку. Укрываюсь одеялом с простыней. Все! На один день служить стало меньше. Лежу, и тело мое наслаждается покоем.

Просыпаюсь от каких-то странных толчков. Землетрясение? Не понимаю, что происходит. Может быть, показалось? Но нет - толчки повторяются. Смотрю вниз, на Мащенко. Задрав ноги, бьет ими по металлической сетке моей койки.

- Ты что - охренел? - спрашиваю.

- Не спится что-то, - отвечает. - А тебе?

В лунном свете вижу его наглые глаза и ухмылку. Вспоминаю его злорадный взгляд, когда я, упав, вставал с пола. Я дважды падал... И прозрение - это была подножка! И слово "жид" на первом моем подъеме мне не померещилось... На меня накатывает ярость. Помню, в детстве двое мальчишек держали меня за руки, а третий избивал. Он неосторожно приблизился ко мне, и я зубами схватил его за нос. Он кричал от боли, его друзья по-прежнему держали меня, считая, что он кричит от упоения расправой. Когда они поняли, в чем дело, меня оторвать от него можно было только вместе с его носом... Когда я разжал челюсти, он убежал жаловаться. Они пришли к нам домой - он и его мама. Она называла меня хулиганом, а я был тихим застенчивым ребенком. Моя мама не могла поверить, что я мог кого-то обидеть. Она нашла меня, и по глазам моим поняла, что на носу мальчика оттиски моих зубов.

Жажда отмщения иссушает меня. Мне кажется, что если я не утолю ее, то умру. Волна ненависти, как когда-то в детстве, повлекла меня - сползаю с койки вниз. Мащенко ждет, что я наброшусь с кулаками. Я медлю.

- Ну, что, еврейчик, давай, - шепотом поощряет он меня. - Прикандечу тебя! Понял?

В физике есть понятие "точка росы" - это, когда насыщенность паров становится такой большой, что при определенных условиях они мгновенно конденсируются, превращаясь в капли. Сейчас Мащенко олицетворяет всех моих обидчиков. Ненависть к ним переполняет меня. Во мне наступает "точка росы". Я стремительно падаю на его шею. Руки мои смыкаются на ней. Он не ожидал этого. Спустя несколько мгновений, руками упирается в мой подбородок, пытаясь оттолкнуть меня. Царапает мое лицо. Большими пальцами сдавливаю ему горло и чувствую, что он слабеет. Я боюсь его задушить и отпускаю пальцы. Он рывком пытается освободиться от меня. Сжимаю горло сильнее, и его руки бессильно падают.

- Подонок! Мразь! - шепотом кричу. - Это я тебя прикандечу, если еще раз... Понял?

Своим лбом, как молотом, вколачиваю возмездие в его ненавистные глаза, губы, нос. И в такт ударов спрашиваю:

- Понял?!.. Понял?!.. Понял?!..

Отпускаю его. Он лежит недвижимый. Я его убил... Тяжело дышу. Ноги и руки мои дрожат. Но вот он шевелит рукой.

- Ты что?! - хрипит он. - Я же пошутил...

- Я тоже пошутил, - отвечаю хриплым от волнения голосом.

Взбираюсь на свою койку. Внизу тихо. Слышу, как множество молоточков стучат в моем сердце. Их становится меньше. Остался один... Внизу по-прежнему тихо, и я засыпаю сном отомщенного праведника.

На следующий день возвращаюсь в казарму после отбоя: чистил картофель на кухне. Не глядя на своего врага, раздеваюсь. Ложусь. И вдруг ощущаю толчок.

- Эй, на палубе! - слышу голос. - Как жизнь?

Смотрю на нижнюю койку. На ней лежит Лёня Куличенко и улыбается.

- Как ты сюда попал? - спрашиваю.

- Попросили поменяться... Вы, вроде, не сошлись характерами. Вот я и согласился.

Это победа. Шведы дрогнули и отступили...

                                                    11. Малиновский

Старослужащие, которые увольняются в запас, голодными волками ходят вокруг нас. Их привлекает новое обмундирование, особенно шапка и сапоги. Они хитры и коварны. Глаза их алчно сверкают. Они мечтают уехать домой во всем новом, и многим это удается. Сержанты оберегают нас, как пастухи свое стадо. Но за всеми не уследишь...

На вечерней поверке старшина еще раз напоминает нам о бдительности и приказывает рядовому Малиновскому выйти из строя. Малиновский стоит во второй шеренге. Он еще не знает, как это сделать и нерешительно топчется на месте. Потом вспоминает, что нужно слегка стукнуть по плечу впереди стоящего, а тот должен сделать шаг вперед и в сторону и пропустить его. Малиновский трогает плечо впереди стоящего парня. Тот оборачивается и спрашивает:

- Чего?

- Пропусти, - просит Малиновский, - меня вызывают. Он выходит из строя.

- Повернись, - подсказывает ему старшина.

Малиновский поворачивается лицом к строю.

- Посмотрите на него, - предлагает нам старшина. - Перед вами - растяпа. Расскажи, как все было. Чтоб другим было неповадно.

- Я это... шел в уборную. Иду, значит, себе. А навстречу, оттуда уже, идет ефрейтор. "Ты, - говорит, - почему старшему по званию честь не отдаешь?" Отвечаю, что сильно поспешаю, потому и не заметил. "Ты, - говорит, - снова пройди и честь отдай, как положено". Отдал ему честь. "А без головного убора умеешь?" - спросил. "Вчера учили", - говорю. "Давай, говорит, шапку подержу, а ты покажи". Отошел я, а когда повернулся, чтобы честь идти отдавать, ефрейтора уже не было. А шапку он перепутал и оставил свою. Подождал его, а он не вернулся...

Карантин постанывает от смеха.

- Ну, а в туалет все же успел? - спрашивает старшина.

- Нет. Перехотелось.

Взрыв смеха содрогает казарму.

- Ну, хорошо. Теперь ты у нас опытный. Такая ситуация: идешь в полковую уборную. Из нее выходит ефрейтор. Я - ефрейтор. Говорю тебе: "Что ж ты, салага, мать твою перетак, переэдак, пересяк, в новых сапогах в уборную идешь? Снимай сапоги. В моих старых пойдешь, а я тебя подожду... " Твои действия.

Малиновский задумался.

- Я бы вот что... пошел бы в ваших сапогах.

Старшина явно разочарован.

- Возвращаешься, а меня нет... - говорит он. - И что же?

- А вы далеко от меня босым по снегу не уйдете, - отвечает практичный Малиновский. - У меня тридцать девятый размер, а у вас - сорок три.

Старшина смеется вместе со всеми и громче всех. Суд над Малиновским неожиданно заканчивается мягким приговором: старшина отпускает его с миром, и тот неумело занимает свое место во второй шеренге.

Там, где только что стоял Малиновский, стоит теперь Степанов - высокий парень с грубыми чертами лица. Он чем-то похож на Маяковского.

- Товарищи! - говорит старшина. - Рядовой Степанов считает себя слишком умным. Карантин, равняйсь! Смирно! Рядовому Степанову объявляю два наряда вне очереди. Дежурный! Степанов в твоем распоряжении.

Степанова ждет бессонная ночь. Смотрю на него с сочувствием: у меня не осталось никаких сил, и я с содроганием думаю о том, что мог оказаться на его месте.

Каждый раз, когда мы бываем в столовой, Малиновский, воровато оглядываясь, собирает остатки пищи на соседнем столе, за которым ест самый сытый взвод в полку - хозвзвод. Раньше еда оставалась и за нашим столом. Я даже удивлялся обильной кормежке. Но со временем по мере увеличения физических нагрузок нам стало не хватать. Чем дальше, тем больше. Малиновский заворачивает добычу в обрывок газеты и прячет ее в карман. Если это увидит старшина или сержант, не избежать ему наряда вне очереди. Не каждый может собирать объедки и пренебрегать презрительными взглядами. Малиновский - может.

Я знаю, что после команды "Разойдись!" он побежит за казарму, развернет сверток и будет кормить черного лохматого пса. Малиновский подружился с ним недавно.

Однажды, когда наш взвод перекуривал, за решетчатой оградой вдруг послышался собачий визг. Черный лохматый пес отбивался от двух собак. Малиновский схватил камень и попал в большого пятнистого пса - тот заскулил и, прихрамывая, убежал. Второй пес, получив камнем по спине, тоже покинул поле брани. Малиновский стал призывно чмокать, его голос стал ласковым. А пес в ответ завилял хвостом.

- Иди ко мне, черненький. Иди ко мне, хорошенький. Черныш!.. Цыган!.. Уголек!..

При имени Уголек пес просунул свое узкое тело через металлические прутья ограды и подошел к Малиновскому. Тот гладил его и приговаривал:

- Уголек! Ты наш красавец... Красавец ты наш...

В личное время Малиновский хоть ненадолго выходит из казармы. Уголек, как сгусток ночи, выбегает из темноты и радостно лает. Я завидую Малиновскому: у него есть друг.

                                                     12. Сударь и сэр

Мы лежим на спине под грузовой машиной. Куличенко и я. Над нами заплеванное грязью днище. Рядом с нами парящее ведро с теплой водой. Закатав рукава, моем днище. По рукам, поднятым вверх, черными змейками текут ручейки. Грязную ветошь ополаскиваем в ведре. Время от времени вылезаем из-под машины, и один из нас идет за чистой водой в гараж. Рядом с машиной сидит шофер и покуривает. Ему осталось служить всего два дня, и мы ему завидуем.

- Эх, ребятки, - говорит он нам, - если бы мне сказали, что нужно еще год прослужить, я бы повесился...

Мы потрясены и подавлены. Первым приходит в себя Куличенко.

- Он дожил - и мы доживем, - говорит он.

И обращается ко мне на старинный русский манер:

- Сударь, провидению было угодно послать мне отраду - вступить в знакомство с вами.

- Достопочтенный сэр, - отвечаю я на английский манер, - лежать с вами под одной машиной - большая честь для меня, выходца из небогатого и незнатного рода.

- Могу ли я, сударь, почитать вам творения прельстивших меня поэтов и не буду ли я этим склонять вас к дремоте?

- Чувство прекрасного, сэр, мне присуще больше, чем вы можете себе представить. Только одного я опасаюсь - не возбудит ли высокая поэзия меня на столько, что не смогу заснуть этой ночью.

Под машиной звучат стихи Гете, Батюшкова, Надсона и еще одного поэта, имя которого Куличенко не называет, но читает их с таким чувством, что становится понятным - это его стихи. Он уходит с ведром за чистой водой, а я остаюсь лежать под машиной. Во мне звучат его стихи. Скалы. Солнце. Шум прибоя. Ласковый ветерок. Все пропахло ароматом моря. Белая пена волн набегает на берег. Падаю в эти прохладные кружева. Бездонное голубое небо. И Марина. И запах ее тела. И солоноватые губы.

- Не уснул? - спрашивает Куличенко.

- Мне понравились твои стихи, - отвечаю.

- Спасибо. Я рад...

После обеда снова построение карантина.

- Мужики! - говорит старшина. - Кто хочет поехать к девочкам в поселок, выйти из строя.

Под веселый хохот выходят добровольцы. Я вопросительно смотрю на Куличенко. Он отрицательно качает головой и добавляет:

- Бойтесь данайцев, сударь...

По сравнению с мытьем грузовых автомашин уборка территории - это работа для аристократов. Мы получаем инвентарь: метлы, грабли и совковые лопаты. Мне с Куличенко достались метлы. Мы заметаем дорогу между казармами - набрали хороший темп и наши метлы двигаются синхронно, как "дворники" на лобовом стекле автомобиля. Но вот начались сбои. Это от усталости. Мы останавливаемся.

- Сударь, вам когда-нибудь доверяли заметать улицу?

- Нет, сэр.

- Это большое упущение. У вас был бы уже опыт. - Мы многое должны наверстать. В жизни все может пригодиться, не правда ли, сэр? Но к нам кто-то спешит...

Придерживая одной рукой штык, висящий на ремне, подбегает дневальный карантина. Он тяжело дышит.

- Где третий взвод? - спрашивает.

Куличенко делает широкий жест, означающий, что третий взвод всюду и везде. Дневальный побежал дальше.

- Эй, служивый, - останавливает его Куличенко. - На кой фиг он тебе сдался?

- Местечкина требуют!

- Куда ж ты бежишь, дурья твоя башка? Вот он - Местечкин.

Дневальный возвращается.

- Совсем затюкали, падлы! - говорит он со злостью и сплевывает. - Выскакивает из канцелярии старшина. "Дневальный! - кричит, как ненормальный. - Немедленно найди Местечкина - его срочно к начальнику штаба первого дивизиона!" Местечкина ему давай! Кто такой? В каком взводе? Где этот взвод? Хорошо, что добрые люди подсказали, что ты в третьем взводе. Валяй в штаб первого дивизиона.

- А где его найти? - спрашиваю. 

- Ну, ты даешь! - возмущается Куличенко. - Если он сумел найти тебя, то какого-то начальника штаба как-нибудь ты найдешь.

Дневальный ушел. Я отыскал первый дивизион. Мне показали, где штаб. Стучу. Вхожу. За большим столом сидят майор и подполковник. Докладываю обоим:

- Рядовой Местечкин по вашему приказанию явился.

- Черт во сне является, а ты прибыл, - поправляет меня майор. - Сядь и напиши свою фамилию. Или что хочешь.

И тут меня осеняет: им нужен писарь, а у него, как известно, должен быть хороший почерк. "Еврей, - думаю я, - в очках да еще писарь. Это уж слишком!" Пишу фамилию. Букву "М" изображаю, как две островерхие покосившиеся крыши на картинах Марка Шагала. Остальные буквы - еще хуже. Майор подходит ко мне. Лицо его багровеет.

- Идите! - орет он на меня, неожиданно переходя на "вы".

Ухожу и слышу, как он говорит подполковнику:

- Какая-то бл... сказала, что у него хороший почерк.

Я выскакиваю в коридор и слышу за дверью смех подполковника. Много раз я буду вспоминать, как отказался быть писарем. Но жалеть об этом не буду никогда. Смехом подполковника, так мне казалось потом, смеялась надо мной судьба.

Мы снова с Куличенко заметаем мостовую.

- Так все-таки, зачем тебя вызывали? - допытывается он, а я отмалчиваюсь.

- Уточняли, как пишется моя фамилия - Местечкин или Мистечкин, - наконец, придумываю я.

- Сударь, скажите мне всю правду. Это облегчит вашу участь.

Я рассказываю ему, как было дело.

- Вы осел, Местечкин!

- Почему "вы"?

- Потому что глупость твоя велика. Хоть заслуживает уважения.

Перед ужином возвращаются добровольцы, ездившие к девочкам в поселок. Они стали чернокожими: в поселке на железнодорожной ветке разгружали вагоны с углем.

Куличенко смотрит на меня и посмеивается.

- Насчет данайцев вы были правы, сэр, - говорю ему. - Опыт древней Трои вам очень пригодился...

Настал день, когда карантина не стало. Наш третий взвод расчленили на группы, назначенные в разные батареи. Куличенко попал в пятую батарею, я - в первую. Звучат разлучающие нас команды. Среди суеты построений мы стоим в коридоре друг против друга. Он протягивает мне руку.

- Прощай, сударь! 

- Мне бесконечно жаль, сэр, - отвечаю.

Смотрю ему в след. Хлопок двери возвещает, что он ушел.

                                           (Продолжение следует)