Габриель, его имя , учил свою пьесу уже несколько месяцев. У него была некоторая проблема в одном месте пьесы. Дети, выучивая пьесы, иногда попадают в ловушку привычек. При домашних занятиях на инструменте одна упущенная и не сразу исправленная ошибка может повторяться. Эта ошибка после нескольких дней повторений настолько въедается в мозг, что становится хронической. Габриель приходил ко мне в класс раз в неделю с такими хроническими ошибками. Я исправлял все, что мог и отправлял домой, зная что за неделю он сумеет приобрести другие, а так как дома, кроме него, на инструменте никто не играл и помочь не мог, Габриель, сам того не зная, попадался в эту ловушку привычек. Одна из ошибок, к сожалению, прочно укоренилась в его пьесе. Напрасно я делал попытки исправить этот музыкальный рак – Габриель был недостаточно развит, чтобы помочь себе.  

Я поднялся со стула и, обратившись к зрителям, представил Габриеля. Тот, без всяких эмоций подошел к роялю, сел и стал играть. Во время игры я стал смотреть на его мать, сидящую в первом ряду – у нее нервно тряслась одна из ног. Ситуация ее была довольно скверной: сын ее противницы (робот два), сидевший недалеко, выступал следующим. Было очень важно доказать другой, что ее сын более талантлив, но так как у Габриеля заедала одна нота, и мать об этом знала, любая ошибка считалась поражением.

"Робот два"  в это время с блеском в глазах внимательно наблюдала за представлением. Прикусив нижнюю губу и сжав пальцы в кулак, она слегка наклонилась вперед, как бы готовясь к прыжку. Эта напряженная поза, как мне показалось, отражала тот восторг, который вот-вот овладеет этой женщиной, если только выступающий заденет случайно не ту ноту – она желала этого, она молилась этому.

Габриель застрял, чего и нужно было ожидать. Момент был прескверный. "Робот один" перестала трясти ногой застыв в сидящей позе. Глаза ее искали выхода из положения и лицо выражало гнев. Пока Габриель старался найти правильную ноту, мать гневно взирала на сына, который несомненно будет наказан, а также взирала и на меня с упреком, и на соперницу с ненавистью. 

Габриель все-же нашел выход из положения и без добавочных ошибок закончил пьесу. Встав из-за рояля он поклонился под аплодисменты и вернулся к своему месту. Мать его, я заметил, не аплодировала.

"Робот два", выпрямившись, и гордо задравший нос, восторженно улыбалась. 

Сын ее Тимоти, выступал следующим и был хорошо подготовлен. С того рокового момента ссоры его матери с другой, он постепенно превращался в более интересного индивидуума. В классе Тимоси задавал мне вопросы о фортепианной техники, музыке, композиторах. Дома охотно, без родительских наставлений, сам практиковался на рояле. Я с удовольствием проводил уроки с ним, зная, что сумею научить, а это же очень важно для учителя. Искренно интересующийся своим предметом ученик всегда являлся для меня как-бы проверкой моих педагогических возможностей.

Пьеса Тимоти была намного труднее, чем у Габриеля и сыграл он ее превосходно, без ошибок, с чувством, да и в хорошем, быстром темпе. 

Мать его также продолжала сидеть в гордой позе с задранным носом и улыбкой, что должно было вызывать чувство зависти у ее соперницы. 

"Робот один", в свою очередь, стыдливо потупившись, уже не смотрела на меня, на сына, соперницу, лица ее было не видно. Наверняка Габриель был жестоко наказан за эту ошибку. Впоследствии, нашу школу он перестал посещать. Его судьба мне неизвестна.

                                         V     

После Тимоти выступала группа скрипачей: восемь детей пяти-шести лет. Дирижировала группой сама учительница. Собрав выступающих в полукруг и встав сбоку, учительница громко просчитала до четырех, как вступительный такт, после чего вся группа начала исполнение одной из самых простейших мелодий в музыкальной литературе – "Ah! Vous dirai-je, Maman" – фольклорная французская мелодия 18 века, с которой Моцарт написал знаменитые фортепианные вариации и которая так прочно вошла в репертуар начинающих скрипачей.

Это исполнение вызвало веселое восхищение среди публики. Маленькие скрипки, маленькие ручки, маленькие смычки, все с аккуратными прическами, наряженные как праздничные торты, с очаровательными мордашками и обаятельными улыбками в хорошо организованном порядке пилили на своих инструментах под ежесекундные вспышки родительских фотоаппаратов, хотя Дебра и просила не фотографировать во время концерта. 

В правильные ноты попадали не все. Игра была сильно фальшива. Здесь же эти слияния ложных нот, как диссонансные созвучия, наоборот, забавляли и веселили публику еще более, которая, совсем забыв о концертном этикете, шумела и восхищалась каждым движением этих птенцов. 

Затем восьмилетка мальчик играл на электронной гитаре, причем сам и пел; слова песни были о потерянной любви. Тоненький голосок, сопровождаемый меланхолическими аккордами в минорной тональности, затрагивал самые сентиментальные струны души. 

Вокальная группа из шести детей спела патриотический марш американских солдат под фортепианный аккомпанемент учительницы пения. Во время исполнения этой песни дети маршировали как на параде и отмахивали руками ритм, что приводило публику в восторг. Несколько родителей стали хлопать в ладоши, что сразу заразило всех остальных. Через несколько мгновений ритмический пульс марша, выбивавшийся хлопками публики блокировал то, что пели дети.

После выступления певцов, Дебра, подойдя к подиуму, вежливо улыбаясь, обратилась к публике:

– Подходит к концу наш концерт. В нашей программе осталось три выступления. Прошу всех концертантов оставаться на сцене для школьной фотографии, которая будет опубликована в нашей районной газете, и так же я желаю пригласить всех на наш небольшой банкет в честь выступающих.

Дебра всегда устраивала банкет в соседней комнате для всех, кто присутствовал на концерте. Стол был заставлен обычно мини-бутербродами, сладостями и разными напитками. Изобилие стола говорило о явном финансовом благополучии школы. Дебре это обходилось дорого, но это было абсолютно необходимо. 

Последние выступающие, три пианиста, были одни из самых талантливых в нашей школе. Публика уже была знакома с ними из предыдущих концертов и ожидала от них, как всегда, великолепного выступления.

Бри была первая. Она играла первую часть ре-мажорный сонатины Клементи. Пьеса довольно трудная для десятилетнего исполнителя, быстрого темпа, со сложными гаммами и громкими аккордами. Я объявил ее имя и пьесу публике, после чего Бри, с совершенно серьезном выражением лица, подошла к роялю, поклонилась и, сев на стул, замерла в позе. Публика притихла в ожидание чего-то фантастического...

Уроки с Бри были самое интересное в моем расписание. С первого знакомства я сразу заметил в ней интересный и совсем не по возрасту склад характера. Чрезмерный вес и астма не позволяли ей быть активным и энергичным ребенком: спортом она заниматься на могла. 

На уроках она задавала по теме вопросы и внимательно слушала ответы – ее интересовало все – музыкальная история и музыкальные стили, биография композиторов, теория музыки, фортепианная техника. Она никогда не ленилась. Всегда приходила хорошо подготовленной и с большим энтузиазмом принимала от меня новые и более сложные фортепианные пьесы. Бри также сочиняла музыку и умело записывала ее в ноты по правилам, выставляя корректно артикуляцию и динамику. Девочка была одним из редких экземпляров талантливых детей, которые в молодом возрасте уже знали свои потенциалы, верили в них, и делали все возможное для того, чтобы достичь высших ступень виртуозности. 

Пола иногда жаловалась мне: "Мучает она нас всех домашними занятиями, долбит одно и тоже по сто раз, соседи уже жалуются". Мне было понятно, что без этого "долбит" выучить пьесу, как выучивала Бри, невозможно. Повтор в занятиях является необходимостью, а чтобы повторять по сто раз трудные пассажи нужно иметь силу воли и терпение, качества которые редки среди детей такого возраста. 

Застыв за роялем, Бри готовилась к первому пассажу пьесы. Этот момент был очень важен. Темп, в котором исполнялось это сочинение, был быстрый. Начиналась сонатина с нетрудного, но довольно энергичного пассажа, после которого шли уже совсем нелегкие. Начать в слишком быстром темпе означало риск для последующих трудных мест. Ее сосредоточенный и даже строгий вид вызывал уважение. На сцене не сидела очаровашка с бантиком, с обаятельной улыбкой и грациозной осанкой. Здесь присутствовал настоящий музыкант, готовившийся покорить слушателей своей ловкостью и мастерством. Зал замер. Даже ерзавшие от нетерпения дети, сидящие на сцене, поглощенные неожиданной тишиной, застыли на своих сиденьях.

Плавным движением рук Бри прикоснулась к клавиатуре, – прозвучала вступительная тема сонатины: темп был взят правильно. Живой, веселый характер пьесы наполнил зал звуками из далекого прошлого – классическая музыка, конец восемнадцатого века. Последовавшие гаммы правой руки скоординированные с аккомпанементом левой, исполненные абсолютно чисто, ровно и аккуратно, с яркой динамичностью звука, сразу пленяли публику безукоризненной техникой. Быстрое движение ее пальцев как-бы гипнотически притягивало взгляд. 

Бри полностью владела инструментом и это отражалось в ее уверенной, свободной манере исполнения. Вторая тема пьесы, в контраст первой, менее темпераментная, но мелодичная, была сыграна теплым и мягким звуком, крайне выразительно, лирично... Опять последовали гаммы, аккорды, повторные ноты, всевозможные пассажи, – все быстро, ярко, игриво. 

Неожиданно детский концерт превращался из "какая хорошенькая", "какой симпатичный" или "совсем неплохо" в "это потрясающе", "это бесподобно", "какой талант".  Некоторые родители уже снимали выступление на видео. Бри, как и всегда, производила впечатление.

Разумеется, такие таланты, как Бри, их было несколько у нас, помогали школе. Дебра хорошо умела рекламировать свой бизнес. Фотографии наших талантов, даты предстоящих концертов часто помещались в районных газетах. Несколько видео выступлений можно было посмотреть на интернетовском сайте. Дебра очень часто устраивала благотворительные концерты в домах для престарелых, в больницах для тяжелобольных и даже в торговых центрах. Мэр города всегда рассчитывал на выступление наших молодых музыкантов на новогодних вечерах, устраиваемых в здание городского управления. 

– В один прекрасный день ты будешь играть в Карнеги Холл, – подзадоривал я ее иногда. Ее ответная, детская, но серьезная улыбка на мой прогноз всегда выражала восторг и надежду. У Бри уже была карьера в границах нашего района; она жила своей мечтой. Конечно, музыка являлась возможностью выхода из ее бедного социального положения, и это, как ни странно, она уже понимала.

Заканчивалась пьеса. Грандиозно были сыгранны последние два аккорда. Застывшая фигура исполнителя была сразу одаренна несколькими секундами молчания, последующими бурными аплодисментами и вспышками фотокамер. 

Бри элегантно поклонилась и быстро вернулась к своему месту. Я приветствовал ее двумя большими пальцами. Аплодисменты не заканчивались. Бри вернулась к роялю. Вдруг из глубины зала раздался громкий и вульгарный свист брата татуированной и восторженные крики ее двух детей. Бри, как я заметил, в их сторону не смотрела: в этом счастливом моменте могла существовать только она одна – десятилетняя девочка с мечтой, целеустремленностью и трудолюбием. 

Выступили еще два сильных таланта: оба мальчики и не мои ученики. Один играл первую часть первой сонаты Бетховена, другой – ми-мажорный этюд Шопена из десятого опуса. Технически было сыгранно блестяще, но не хватало эмоциональной выразительности и темпераментной искры.

После заключительных аплодисментов Дебра опять напомнила выступающим остаться на сцене для фотографии. Я встал рядом с Бри и Тимоти, Габриеля в зале уже не было.

Остальные выступавшие присоединились к своим учителям.
Пока все готовились к съемке, я прошептал Тимоти:
"Ты меня настолько поразил своей игрой... Просто молодец". Тимоти сжал свои губы, очевидно этим сдерживая восторг и желание улыбаться.
Бри, услышав то что я прошептал, повернулась к нам и весело сказала: "Тимоти, ну что ты молчишь? Скажи – спасибо учитель!" Тот неожиданно для себя, опять же, своим тоненьким голоском, уже улыбаясь и показывая зубы, выговорил:
"Спасибо, учитель".
"Хороший пацан" – подумал я...
Вспышка... Потом еще одна...
Зафиксированный момент ознаменовал конец совершившегося удачного концерта. Все направились в соседнюю комнату на угощения. Быстро попрощавшись с детьми и с родителями, я выскользнул на улицу.
Второй концерт начинался через пол часа.

                                                             VI

Влажный городской воздух, как хмель, окутал меня своим бархатным прикосновением. Мое охлажденное лицо, после проведенного часа в хорошо кондиционированном помещение, начинало постепенно подаваться нежной теплоте июньского вечера. Свет дня, давеча так беспритворно и празднично блестевший своим энтузиазмом, постепенно уступал место другому, интимному, замаскированному оттенку, побуждавшему к откровению. Несколько неоновых реклам местных ресторанов соблазнительно зазывали прохожих, которые неспеша прогуливались по улицам в поисках вечерней жизни и гурманных приключений. Город менял свой рабочий, неугомонный облик в организм расслабленной неорганизованности.

Прислонившись к фонарному столбу я стал рассматривать так хорошо знакомую улицу нашей школы. Тот же овощной магазин – с теми же продуктами выложенными на витрине как их выкладывали десять, пятнадцать лет назад. Та же небольшая кофейная – с несколькими столами выставленными прямо на тротуаре, из которой всегда так приятно пахло крепко сваренным кофе. Та же газетная лавка – с тем же торговцем смиренно сидящим среди новостей в ожидание покупателя. Тот же обувной магазин – который был почти всегда без покупателей – и владелец которого стоял сейчас у окна и как-то сонно, но мистически смотрел куда-то. Тот же итальянский ресторан, который я посещал иногда с женой, зная меню наизусть. 

Время, казалось, не влияло на этот островок городского бытия в котором жило все с чем я был связан. Это была картина надежного застоя и стабильности.

Приятная вечерняя погода распологала к полнейшему расслаблению. Хотелось сесть за тот же тротуарный столик, заказать кофе, рассматривать прохожих, и дышать спокойной, безмятежной жизнью. Вдохнув глубоко несколько раз, я, закрыв глаза, прислушался к своему сердцебиению, – отчетливый, равномерный ритм, надежно отбивал свое упражнение. Шум улицы, бестревожно подыгрывая пульсу, как-то непосредственно входил в мое музыкальное воображение. Все сливалось в одно единое – шаги проходящих, беззаботное лепетание птиц, проезжавшие машины, людские голоса. Бесконечная, самосоздающаяся симфония разыгрывала свое очередное представление... 

Мне послышался женский голос, ласковый, молодой: "У нас сюрприз для тебя... в большой комнате стоит... иди посмотри." Пройдя мимо двери с ручкой на уровне моих плеч, я замечаю коричневый предмет. Сажусь и начинаю играть – это развлечение!... Опять женский голос, на этот раз громкий и раздраженный: "Полчаса..! Когда стрелка коснется пяти – ты свободен." Я неохотно повинуюсь. Опять этюд Черни – эти несносные, скучные пассажи – чистое мучение. Затем – Менуэт. Что-то новое написано на странице преподавателем: "Играть в более быстром темпе до звездочки в течении последующей недели”. С нетерпением я ищу эту звездочку; все исписано карандашом: где звездочка…?  Что-то оживленное, шумное происходить справа от меня. Под ослепляющими лучами ламп в партере еле заметна группа людей. Они, стоя, возбужденно аплодируют. Я скромно кланяюсь. Букет цветов неожиданно появляется в моих руках. Моя учительница, стоящая рядом, обнимает меня: "Хорошо сыграно; ты у нас просто талант." Моя детская улыбка выражает полнейшую капитуляцию. Кто-то говорит: “Улыбнитесь!” – яркая вспышка заставляет меня мигнуть – “Еще раз!” – другая вспышка... 

Приятные мимолетности прошлого наполнили мою душу. То, давно потерянное время детской реальности напомнили мне о сегодняшнем концерте. Те же воспоминания остаются и с моими учениками – круговорот событий заканчивался на моих комплиментах – здесь была моя очередь вселять веру и уверенность в себя. И я раздавал эти комплименты, честно и откровенно, этим молодым талантам в надежде запечатлеть свой образ в их памяти...

Пора было возвращаться. После детских концертов в зале нужно было убрать: уборка была на плечах педагогов. 

К школе уже подходило следующее, старшее поколение выступающих. Моих было пять человек. Один тринадцатилетний мальчик, довольно талантлив, играл верхнюю партию четырех-ручного переложения первой части пятой симфонии Бетховена, нижнюю партию исполнял я, к чему мы готовились уже полгода. Я ожидал от него блестящего выступления. Остальные были так себе, ошибка на ошибке – продукты родительской нужды, которые чисто для престижа и интеллектуальной репутации покупали себе дорогие инструменты на которых и заставляли заниматься своих детей.

Я заметил в окне итальянского ресторана сидящую парочку, которые с явным наслаждением отпивали из бакала красное вино. "Да, да...Через полтора часа я буду там же" – подумал я и, расставшись с фонарным столбом, направился в школу.

Проходя по коридору я заметил пресловутую вазу, которая продолжала прочно стоять на своем постаменте. Цветка в ней не было и выглядела она как-то скучновато. "Надо будет взять один цветок и скрасить ее одиночество" – подумал я с примирением. На концерте всегда было премного цветов. 

Bronx 2010