Поезд приходит на варшавский вокзал рано, около семи часов утра. Сергей уже ждал меня. Худой, высокий, - он расхаживал по перрону. Когда -то, когда он жил еще в Минске, - мы любили дарить друг другу книги, и говорить о них. Так я подарила ему книгу Г. Остера.

Однажды, перед Рождеством, я получила по почте странную бандероль из Польши: в клочьях разорванной почтовой бумаги к рукам прильнула бархатная обложка старинного, 1893 года издания, книги А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Я открыла пожелтевшую страницу. В слове « Евгений» буква « И » изображалась через «I », а в слове «Онегин» буква « Е» была похожа на мягкий знак с перекладиной и на конце слова стоял « Ъ». Каждая иллюстрация сверху сопровождалась пергаментным листом, как- бы скрывающим до поры - до времени тайну рисунков. Иллюстрации в книге выполнены академиком Павлом Петровичем Соколовым,-  как было обозначено на титульном листе книги. Я недоумевала : кто- бы мог прислать мне такой подарок из Польши. Обратный адрес ничего не говорил, но фамилия и инициалы : « Г. Остер» - я поняла кто.

В машине Сергея мы ехали туда, где меня ждали волнующие перемены. Я не спала ночь:  опять таможня, паспортный контроль... но чувствовала себя приподнято, - что там впереди?

Когда- то я представляла в суде шурина Сергея, известного белорусского банкира, зверски убитого бандитами. Его пытали перед смертью: заклеили рот пластырем, заставили подписать банковские счета, а потом одели на голову пластиковый мешок, и задушили, завернули в ковер, вывезли в лес, и закопали в яме, предварительно облив тело бензином и превратив в обгоревший труп. Родственники требовали в суде смертной казни. Как адвокат я должна была придерживаться позиции родственников в судебном процессе, но как правозащитник, отстаивающий до этого отмену смертной казни, - я впервые столкнулась тогда с проблемой личностного и общего, обязанности и этики. Убийцам дали максимальные сроки наказания, но родственники остались недовольны, я понимала и сопереживала им. Сергей сумел сохранить ту необходимую дистанцию в отношениях, которая позволила выстроить новую конструкцию теперь уже наших с ним отношений. Мы ехали в его машине на встречу с незнакомым польским ксендзом.

- Вообще то это авантюра.

- Я тоже так подумал, но побоялся вам сказать.

А по затемненному коридору, в черной сутане с белым подворотничком, который называется « колоратка», с букетом красных роз мне навстречу уже шел ксендз Станислав... Мы так и застыли друг перед другом:  у него в руках букет красных роз, у меня подарки…

- Витаем!

Моя комната на втором этаже - « на гуре», с низким потолком, пересекаемым толстыми деревянными балками. На стенах картины: проповедь Иисуса в пустыне, вид Миколаек зимой, «Курковое братство » - всадники в одеждах польской шляхты: цветные кафтаны, высокие сапожки с заостренными носами, меховые шапки с перьями, сабли за поясом. В этом старинном доме я чувствовала себя как в детстве, когда мы жили с родителями в маленьком немецком городке Зонненберг, почему- то переименованном в советское время в город Правдинск Калининградской области. На самом-же деле это была все та -же прусская территория, и такие-же низкие домики с треугольными черепичными крышами, чтобы вода или таящий снег не задерживались на них, и такие-же мощеные булыжником мостовые, такие -же балки на потолке. Дом моего детства был совсем неподалеку отсюда, но расстояние измерялось не километрами, а годами, или его не было вовсе. Порой казалось, что все это происходило раньше, вернее не имеет протяженностных границ, а сосредоточено в том - же самом времени,

Из окна моей комнаты видна мощеная булыжником, извивающаяся дорога, по которой уже следующим утром мы с ксендзом Станиславом едем в Святую Липку. Он лихо управляет машиной, и мне страшно, потому, что мы как-то стремительно летим по узеньким дорогам, усаженным липами, и потому, что мы говорим о вещах, ранее недоступных.

- Что для тебя есть Бог, Станислав?

- Это нельзя показать пальцем, но я чувствую его присутствие как отца, как наставника, он везде - он и в тебе тоже.

- Во мне?

- Конечно, если он мне под старость привел такого человека как ты.

Мы есть инструмент в руках Божьих, и через нас он делает то, что должно. Я верю в то, что за гробом есть прекрасная жизнь, но мы должны тут так жить, чтобы не упустить каждый день, данный нам Богом, чтобы все успеть познать, любовь, радость…

- Как ты справляешься с тем, что у тебя не будет детей?

- Это трудный вопрос…

В базилике Святая Липка холодно и темно. Пока я разглядываю фрески, алтарь, старинную резьбу потемневшего дерева, - он привел отца - настоятеля костела. Невысокого роста, очень худой и пожилой человек в телогрейке, одетой на сутану, усадил меня в кресло для бискупа, прямо в алтаре, и стал рассказывать об истории костела Святой Липки. Потом он ушел, и Станислав попросил меня подождать еще немного, а сам поднялся на хоры, туда, где величественный орган, украшенный скульптурами Девы Марии, святого Иосифа, ангелов с трубами,-  вдруг зазвучал, врезаясь аккордами фуги Баха в твердую и прозрачную тишину костела. И задышала музыка, задвигались скульптуры Девы Марии, и Святого Иосифа, кланяясь друг другу, затрубили в свои трубы ангелы, и закружились тонкие , звенящие звездочки над всем этим чудесным преображением. Органист закончил играть Баха, и потянул из моего сердца, из самого дальнего уголочка, запрятанное там глубоко- глубоко чувство сопричастности музыке. Он играл полонез Огинского « Прощание с родиной». и я чувствовала, как обнажились нервные окончания на кончиках моих пальцев. Сколько же раз в моем детстве мне приходилось играть этот полонез дома, когда приходили гости и родители просили меня сыграть, обязательно полонез. Потом я играла что-то еще, и родители пели, завершалось же все это любимой песней отца: « Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново!». Тогда, в детстве, я почти ненавидела этот полонез от сознания необходимости играть его каждый раз, когда приходят гости, а сейчас…На меня волной нахлынули и захлестнули меня эмоции всеобъемлющей и непознанной еще любви, все вокруг было и незнакомым и родным, словно из детства. Костел святой Липки, как на открытках, которых я так много получала от друзей по переписки из Польши, мальчиков и девочек. Нам так и не пришлось увидеться, но тогда они были помещены мной в таинственный и загадочный мир, недоступный. Я была убеждена в том, что есть два лагеря - советский союз и весь остальной мир… Эти открытки и письма из за границы казались соприкосновением с тем миром, - от того-ли, что они сохраняли диковинные запахи свободы,  и, даже буквы в словах, написанных на них были какие -то необычно круглые и  закрученные. Открытки эти еще долго хранились в моем шкафу, пока я не распрощалась с привязанностью к памяти о тех годах, а потом уже не стало и советского союза, и открыли границы, и вот теперь, в этом самом костеле с открыток я слушаю орган, и все вокруг наполнено электрическими разрядами, и под звуки полонеза Огинского вдруг раскрылось во мне, всколыхнуло, и стало расти внутри меня, разрывая на части, чувство то -ли радости, то -ли тоски, сама не знаю отчего, но я вдруг заплакала и не стыдилась этих слез.

Станислав наверняка не понимал до конца, что там творится в моей душе, но почувствовал, что в этот момент мне надо было остаться одной, и отошел...Его не стало, не стало ничего в прошлом, в настоящем, в пространстве.