EN
Старый сайт
профессор, доктор географических наук,
научные исследования в
области геоэколологии.
В Москве весна 1981 года. Понимаешь, что надо дотягивать семестр и сдавать сессию, подводящую черту четвертому году обучения на географическом факультете МГУ, но душой уже далеко вне Москвы. Предстоит очередная экспедиция на север Западной Сибири, на этот раз на Худосей, приток Таза, это на северо-востоке Западной Сибири. Названия, воображаемые картины северных таежных просторов будоражат сознание, в котором все меньше места остается философии или проблемам зоогеографии. Тем более, что опять это отряд Ирины Покровской, ребята уже знакомые по прошлогодней экспедиции и грядущие впечатления можно сопоставлять с прошлогодними. Середина мая. "Спихнул" сессию, и не просто, а есть задел на повышенную стипендию. Ладно, в этом будем разбираться потом. Сейчас главное – получить документы и деньги в учебной части и – в родной уже Новосибирск.
В составе экспедиции Ирина Покровская (начальник), Гриша Тертицкий (Гриня), Саша Черенков (в просторечии Черенок), Саша Звонарев (Звонарь), Любаша Милованова (лаборант) и я. Черенков и Звонарев не принимали участия в прошлогодней экспедиции на Полуй. Маршрут до места в этом году иной. Летим сначала до Томска, дальше – Новый Уренгой, Красноселькуп и потом на место. В теории получается неплохо. Но опыт показывает, что проблем опять хватит с избытком. Впрочем, проблемы эти уже экспедиционные, в чем-то даже приятные, также как и несколько встреч весны и цветущей черемухи в разных природных зонах за две недели путешествия... В этом году решаем везти с собой легкую сборную лодку "Романтика", лодочные моторы и прочий инвентарь, общим весом около тонны, к ним в Красноселькупе добавятся четыре бочки бензина. До Томска летит винтомоторный АН-26, а дальше – только ТУ-134. Вот и первая проблема с перегрузкой барахла на чисто пассажирский самолет.
Новый Уренгой встретил нас ясным днем и ослепительным снегом. Когда самолет начал снижаться, показалось, что садиться будем прямо в тундру, поскольку в иллюминаторе, насколько хватало глаз, расстилался унылый заснеженный пейзаж с редкими невысокими деревцами. Однако после приземления выяснилось, что здесь есть даже аэропорт, правда, еще недостроенный. А потому всех пассажиров повезли в старое деревянное здание. Именно там мы провели несколько дней, ожидая вертолета до Красноселькупа. Ночевали на полу, перезнакомились со всеми пассажирами. На улице лежал снег, ослепительно сверкавший под весенним солнцем. Сам Новый Уренгой произвел впечатление домами из бруса: меня поразили щели между бревнами, видимые даже с улицы. Как выяснилось, город строился быстро, дома в спешке складывали из свеженапиленного бруса. Со временем он, естественно, стал сохнуть, отдельные деревья начало "вести", и в результате появились такие оригинальные строения.
Именно здесь мы услышали в случайном разговоре двух местных рабочих: "да разве это лес? Это чепыжник". Слово "чепыжник" стало крылатым на время этой экспедиции (да и позже мы частенько его применяли).
Красноселькуп – удивительный поселок. Стоит на берегу Таза. Вдоль всех улиц – высокие деревянные мостовые. Народ – смешение русских и селькупов. Дорог вокруг нет, все сообщение по рекам и по воздуху. Здесь мы тоже задержались на несколько дней в поисках бензина и вертолета. С местным охотоведом обсуждали предстоящие работы по учетам птиц. Здесь же я познакомился с местными банями, опять же с не самыми приятными последствиями. Мне, как "опытному" банщику поручили ее вытопить. Не учел я одного: в местных банях топят и моются одновременно. Я же, по опыту своей бани в Архангельской губернии, тщательно протопил, закрыл и велел подождать, пока настоится пар. В итоге все в спешке, чтобы не простудиться, мылись «по холодку».
Был уже конец мая. Наконец мы арендовали вертолет, загрузили его и в конце дня летчики согласились забросить нас на точку. Вещей в салоне было так много, что мы легли на них сверху и глядели в иллюминаторы сверху вниз. Летчики долго смотрели на кучу барахла, прогревали двигатель и делали попытки оторваться от деревянной площадки. Площадка возвышалась среди обширной поляны, снег на которой сошел, но вокруг была грязь и слякоть. Второй попытки быть не могло, потому, как если бы не удалось взлететь, то пришлось бы плюхаться неизвестно во что. Наконец летчики решились. Вертолет как-то особенно натужно загудел, лопасти, казалось, готовы были разлететься по сторонам, тряска усилилась. Вертолет оторвался, повисел некоторое время и плавно полетел вперед. Однако мы летели на высоте нескольких метров над землей и вертолет никак не мог набрать высоту. В какой-то момент даже показалось, что он не в силах это сделать. И вдруг земля начала уплывать, а вертолет плавно и натужно пошел вверх.
Площадку для посадки искали долго. Кружили над районом предполагаемого проведения работ, мы видели, как Ирина показывает пилотам что-то на карте. Внизу расстилалась тайга, покрытая снегом. На реке шел ледоход, и найти ровное место оказалось не просто. Наконец вертолет пошел на снижение. Мы сели прямо возле реки на небольшой выровненный участок низкой поймы. Выгрузка в бешеном темпе заняла немного времени, и вертолет вновь взмыл вверх.
Только теперь мы могли отдышаться и осмотреться. Уже смеркалось. Когда смолк гул улетающего вертолета, на нас навалилась необыкновенная тишина. Разрезало ее только шуршание льдин, дружно мчавшихся в речном потоке. Уровень воды был на несколько десятков сантиметров ниже верхней части прируслового вала, который отделял нашу площадку от реки. Метрах в двадцати берег начинал слегка повышаться и дальше виднелась стена редкого леса. Это был левый низкий берег Худосея. Правый противоположный берег долины, напротив, вздымался круто вверх и был покрыт высоким темным лесом.
Ладно, с местом для лагеря разберемся позже. Сейчас – спать. Закончились наши двухнедельные путевые мытарства, надо начинать экспедиционную жизнь. Мы быстро поставили палатку и подготовили спальники, разогрели на примусе воду для чая. Ирина достала какую-то заморскую бутылку, которую хранила от самой Москвы. Мы немного выпили за начало "поля", поужинали и легли спать.
Проснулся я ночью от неясного ощущения тревоги. Прислушался. Снаружи доносился равномерный тревожный гул, сухие трескучие удары. Палатка иногда вздрагивала и начинала вибрировать. Я быстро вылез из спальника и выглянул наружу. Глазам предстала грозная и фантастическая картина. Река, такая мирная и спокойная еще несколько часов назад, под ярким светом луны выгнулась в середине, словно берега сдерживали ее. Льдины неслись на огромной скорости, сталкивались, налезали одна на другую и падали в воду с громкими всплесками. Один растяжной кол был уже почти в воде, отдельные льдины задевали веревку и заставляли вибрировать палатку. Сильный теплый ветер раскачивал деревья.
Времени на раздумья не оставалось. Я откинул створки палатки и заорал: "Подъем!". Ребята быстро вскочили. Объяснение заняло пару секунд и в следующие мгновения мы бросились таскать вещи на более высокий берег. Никто не говорил ни слова. Все видели нависшую за нами выпуклую спину реки с льдинами и понимали, что может произойти в любой момент. И это случилось тогда, когда мы вчетвером закатывали на возвышение последнюю бочку бензина. Рыхлый и утоптанный нами снег вдруг начал быстро темнеть, маленькие ручейки побежали через прирусловой валик, который защищал нашу палатку от реки, они на глазах становились все стремительней, сливались вместе и вдруг вся масса реки хлынула через вал. Площадка, на которой стояла палатка и лежала груда вещей, покрылась водой и еще через мгновение первые льдины помчались над ней.
Мы стояли и словно завороженные смотрели на реку и на место, где еще несколько минут назад мы спали, а сейчас над ним, сталкиваясь, мчались льдины.
... Оказалось, что наше противоборство с рекой этим событием не исчерпалось. Вслед за ледоходом началось половодье. Вода поднялась, как позже выяснилось, более чем на девять метров. Мы со своей тонной экспедиционного имущества уходили от наступающей воды вверх по берегу. В какой-то момент пошли на то, что тяжелые вещи привязали к деревьям, легкие затащили в развилки сучьев и сами готовились к роли зайцев для деда Мазая. Однако рации не было, и «дед Мазай» ниоткуда появиться не мог. Перебираться на легкой лодке с грузом через разлившуюся бушующую реку, которая бурлила водоворотами и волнами, тащила вывороченные с корнем деревья, тоже было весьма рискованным делом. Однако природа и на этот раз нас пожалела. Очередным утром мы увидели, что вешка, поставленная вечером у края воды, так и осталась на берегу. Река потихоньку стала отступать...
Один день экспедиции
Пронзительный, и, как всегда, неожиданный звон будильника, прервал какой-то легкий и удивительно приятный сон. Я вскинулся, лихорадочно разыскивая выход в сбившемся вкладыше и расстегивая петли на чехле спальника. Потом, чертыхаясь, рвал из-под себя край марлевого полога. Будильник продолжал звонить громко и нахально. Наконец я выбрался из сложного переплетения спальных принадлежностей, с мстительным наслаждением схватил будильник и уж совсем было собрался шваркнуть им об землю, но в последний момент одумался и ограничился тем, что в сердцах бросил затихший уже механизм на ящик. С громко бьющимся сердцем я откинулся снова на топчан, испытывая невероятное желание зарыться в теплый спальник и досмотреть так прекрасно начинавшийся сон. Ведь еще только пять часов утра, можно еще чуть-чуть поспать! Но уже понял, что не сделаю этого и, проклиная свою долю, начал медленно вылезать из спальника.
По установившейся традиции первым встает начальник, готовит чай и уж затем поднимает остальных. Но вчера Ирина и Гриня на моторной лодке уехали на северную точку, а Черенок и Звонарь ушли на несколько дней на озеро. В лагере остались только мы с Любашей, и поэтому мне сегодня пришлось первый раз вставать по будильнику.
Откинув полог, я уселся на топчан и, не открывая глаз, начал ногами нащупывать кроссовки. И только тут почувствовал, что что-то не так, не как обычно. Я перестал шуршать ногами и прислушался: вместо привычной уже утренней птичьей разноголосицы снаружи доносились завывающие порывы ветра и грозный тревожный гул леса. Кажется, учет накрылся, сейчас в лесу медведь над ухом рявкнет – не услышишь. Но чтобы полностью успокоить совесть я все-таки встал и выглянул из палатки. Снаружи было серо и неуютно. Северный ветер резкими порывами вздымал на реке высокие островершинные волны, гнул вершины деревьев, гнал низко над землей рваные белесые облака. Соседняя слабо закрепленная палатка хлопала боками и дрожала, как самолет перед взлетом. Я вдохнул свежий прохладный воздух, взглянул еще раз на мрачный неприветливый лес и с чистой совестью полез обратно в спальник.
Поднялся я уже после девяти. Погода не изменилась, даже напротив, ветер стал еще сильнее. Любаша в телогрейке и вязаной шапочке кашеварила у костра.
– Что, соня, проспал всех птичек, – весело закричала она. – Да и кашу тоже, второй раз разогреваю.
– На законных основаниях, – в тон ей ответил я. – Вся ответственность ложится на стихию.
– Да уж, хоть комаров всех сдуло, а то совсем житья от них нет.
Действительно, было непривычно, что комары не лезут в рот, не скапливаются темными пятнами в тарелке. Прикрываясь от ветра, я обстоятельно поел и задумчиво уставился на костер. Делать было нечего. В принципе, конечно, дело всегда найдется, но в этот неожиданный выходной после месяца напряженной работы можно и отдохнуть. Я посидел у костра еще полчаса, разглядывая творение своего строительного гения – чум.
Признаюсь, идея этого сооружения преследовала меня давно и здесь, в экспедиции, я решил воплотить ее в жизнь. Еще в прошлогодней экспедиции, бывая у селькупов, я внимательно изучал их чумы, но спрашивать ничего не стал. Решил, что должен постигнуть их своим умом. Убедить Ирину было нетрудно, ей и самой было интересно поставить вместо тента что-нибудь поудобнее. Я решил не мелочиться и сразу строить чум побольше. Нарубил здоровых жердей, сделал остов. Получилось очень даже прочно. Но дальше дело пошло хуже. Брезент резать не разрешили, а так он прикрывал только среднюю часть, оставляя большие щели внизу. И хотя наверху дыра получилась тоже довольно большая, но дым от костра через нее почему-то категорически отказывался выходить и плотной завесой скапливался на высоте полутора метров от земли. Сидеть в чуме можно было только на земле, но зато когда комары уж очень надоедали, можно было встать и на несколько секунд окунуться в едкий плотный дым. Чум в основном использовался в качестве склада, хотя я предлагал переселиться в него из палаток и даже высказывал желание самому провести испытания. Но меня тогда отговорили.
Сейчас я рассматривал чум в поисках возможных улучшений в конструкции и использовании. Но ничего, кроме явной необходимости закрыть чем-нибудь все лишние дыры, не усмотрел. А закрывать было нечем. Я посидел еще немного и понял, что наотдыхался. Быстро собрался, сунул в бездонные карманы плаща несколько банок консервов и отправился к ребятам на озеро.
Напротив лагеря, чуть ниже по течению впадала в Худосей небольшая быстрая речушка с темной холодной водой. На карте она была обозначена ласковым именем Часелька. В месте впадения в Худосей она вымыла огромный глубокий омут, в котором, по рассказам красноселькупских рыбаков, водились таймени. Но нам попадались только щуки. Поскольку продукты потихоньку заканчивались, вот уже несколько дней после маршрутов я ежедневно ловил их здесь по две на уху. Левый берег Часельки в устье круто обрывался в омут, а правый выполаживался в песчаную отмель. С нее было удобно бросать спиннинг прямо в омут.
На надувной лодке, которая словно живая трепыхалась и вибрировала под ударами волн, я с трудом переплыл через реку. Осложнялось дело тем, что в такую холодную погоду лодка совсем обмякла и при сильных гребках норовила сложиться пополам. Высокие волны и резкие порывы ветра мешали равномерно грести и пришлось порядком помучиться, прежде чем удалось к ним приноровиться. На другом берегу я затащил лодку в кусты, крепко привязал и двинулся вдоль берега.
Озеро, где работали Черенок и Звонарь, располагалось километрах в четырех. Вернее, это было не озеро, а старица: когда-то там проходило основное русло реки. И сейчас озеро сохранило сильно вытянутую форму, один берег, низкий и болотистый, отделял его от современного русла Худосея, а другой, покрытый светлым приветливым сосняком, полого поднимался к водоразделу. Это место мне нравилось больше всего, здесь в любую погоду и при любом настроении становилось легко и радостно. Даже дышалось как-то по особому, свободно и широко. Селькупы тоже бывали здесь. Еще в первые дни работы мы наткнулись в лесу на полуразрушенные землянки, а на берегу озера стоял в готовности остов чума.
Вода в озере темная и прозрачная, как, впрочем, и во всех лесных озерах. Когда я в первый раз решил искупаться и залез в воду, с некоторым страхом почувствовал мягкие прикосновения к ногам, хотя видно ничего не было. Присмотревшись, заметил стайку довольно крупных окуней, шнырявших между ногами. Спины у них были совсем черные и полностью маскировали рыб на фоне дна. Вообще окуней и щук самых разных размеров в озере было великое множество, ловились они иногда на голый крючок. Мне казалось, что лучшего места для работы и отдыха найти нельзя.
До озера я дошел довольно быстро и без особых приключений. Только один раз, привлеченный громким треском, увидел падающую под порывом ветра огромную ель на другом берегу реки. Словно на замедленных съемках, она величественно и с достоинством рухнула в чащу, ломая подрост и кустарник. После этого я шел возле самой воды, внимательно приглядываясь к возвышающейся сбоку и гудящей стене леса.
Когда я свернул не лесную тропинку к озеру, стало заметно тише, только скрипели стволы и гудели раскачивающиеся вершины. Звонарь лежал под тентом, завернувшись в телогрейку, а Черенок пытался поджарить на палочках у мечущегося костра черноспинных окуней.
– Ну ты даешь! – воскликнул Черенков, протирая слезящиеся от дыма глаза. – И не лень в такую погоду?
– Как там, на большой земле? – протянул Звонарев.
– У нас все нормально, продуваемся. Да и вы тут, смотрю, времени даром не теряете.
– Присоединяйся, – бросил Черенков.
Мы ели пропавших дымом окуней, потом долго, с разговорами, пили чай, наконец, часа через два я двинулся в обратный путь.
... Вернувшись в лагерь, я уселся перед костром строгать черенок для лопаты. Задумал я сделать его с самого приезда, да все никак не попадался хороший материал. А сейчас по пути нашел ровную, без сучков полусухую лесину и придавал ей нужный вид. Любаша сидела по другую сторону костра и чистила картошку.
– Саня, смотри! – вдруг услышал я сдавленный возглас.
Я быстро взглянул на нее и понял, что увидела она нечто необычное. Еще не оборачиваясь к реке и пытаясь подготовить себя к любой неожиданности, я в доли секунды перебрал в голове все, что она могла там увидеть. Медведь? нет, у нее не было бы таких глаз, да и визжала бы... Зэк? не то... Что еще? не крокодил же там, в самом деле. Я резко обернулся и замер. Наша единственная надувная лодка, подчиняясь неведомой силе, стремительно мчалась поперек реки к противоположному берегу. Казалось, она едва касается воды, скользя по гребням волн. Неужели не привязал лодку? – мелькнуло в голове. – Все равно, в любом случае надо ее спасать. Сейчас одеваюсь и иду вниз, пока ее не прибьет к берегу. Но дальнейшие события прервали мои размышления. На самой середине Худосея лодка внезапно остановилась и, медленно разворачиваясь, стала носом вверх по течению. Казалось, стоит она так бесконечно долго, хотя продолжалось это, вероятно, несколько секунд. Внезапно новый резкий порыв ветра туго ударил в лицо, загудел в вершинах вековых елей. Корма лодки приподнялась и начала томительно медленно подниматься вверх. Я искоса взглянул на Любашу и увидел ее бледное лицо, широко раскрытые глаза, с нескрываемым страхом глядящие на реку.
Лодка, наконец, стала вертикально на нос и на мгновение замерла так, резко нарушая своей неестественной позой привычные представления о нормальном положении вещей. Затем она с шумным плеском опрокинулась вверх дном. "Помпа!" – мелькнуло у меня в голове, и в следующий момент я увидел красноватый бок помпы, вынырнувшей гораздо ниже лодки по течению. "Ну, теперь точно финиш, ее-то будет потруднее найти, чем лодку".
Но чудеса на этом не закончились. Нос лодки резко дернулся, начал быстро подниматься и вся операция с переворачиванием полностью повторилась. Приняв нормальное положение на воде, лодка развернулась носом к противоположному берегу и вдруг, словно кто подтолкнул, стремительно заскользила по воде. Она летела прямо в устье Часельки. Казалось, там она должна остановиться, но лодка, словно не замечая бурлящего водоворотами омута, а затем встречного течения, продолжала с той же скоростью двигаться вперед. Она прошла так до первого поворота примерно метров сто и, не вписавшись в него, выскочила на песчаный берег. Там она несколько раз перевернулась и замерла, привалившись днищем к кусту ивняка.
– Что это? – подавленно, будто сама себя, спросила Любаша.
– Ну что, ветер, течения и все такое, – бодро ответил я, не отрывая глаз от лодки и подспудно ожидая, что она опять дернется и пошпарит посуху через тайгу. Чертовщина какая-то. Только сейчас я облегченно перевел дух. Теперь, когда ситуация прояснилась и требовались конкретные, зависящие только от самого себя действия, стало как-то спокойней.
Быстро вернувшись к костру, я сел на чурбак и начал думать. Спасать лодку надо, это аксиома. Поскольку виноват я, плохо закрепив веревку, то и делать это нужно мне, не дожидаясь позора, когда придут ребята (через несколько дней) или вернется Ирина. Кроме того, неизвестно, что будет с лодкой при такой погоде. В любом случае, отвечать за нее придется Ирине, а так подставлять ее я не мог.
Первая мысль была о плоте, но, взглянув на Любашу, ее бледное растерянное лицо и прикинув возможности, я отказался от этой затеи. Придется рассчитывать только на себя... А матрасы, на которых мы спим?! На море на них спокойно плавают!
Я бросился в палатку и вытащил свой матрас. Накачан довольно крепко, выдержит. Я снова бросился в палатку, сбросил верхнюю одежду и одел легкий шерстяной свитер, спортивные брюки с начесом и теплые носки. Из чума вытащил моток веревки и лопату. Со всем этим имуществом я побежал к реке.
Теперь, когда, казалось, стало все ясно, опасность не очень сильно и ощущалась. Я чувствовал себя уверенным и сильным, готовым принять решение и, что самое главное, быть в состоянии выполнить его. Начальника нет, единственный мужчина, хотя и студент – я, значит, и решать буду я. А Любаша пусть смотрит...
В таком возбужденном состоянии я подбежал к воде и остановился в некотором замешательстве. Не то, чтобы испугался, но стало как-то не по себе. Передо мной расстилался широкий, казалось, невероятно широкий поток быстро несущейся, вздымающейся островершинными волнами воды. Около берега вода была еще спокойна, но метрах в трех, где кончались заросли кустарников, река неслась воронками водоворотов и хлопьями пены. Был конец июня и река еще оставалась довольно многоводной, да и нельзя сказать, чтобы вода в ней сильно прогрелась, хотя месяц был сравнительно жарким для этих мест. По крайней мере, в реке мы еще не купались. А сейчас, под холодными пронизывающими порывами северного ветра вода смотрелась и вовсе непривлекательно.
У меня невольно озноб пробежал по спине, но тут я увидел подходившую Любашу и начал привязывать к поясу веревку. Любаша смотрела на меня с вопросительным любопытством. Но я решил избавить себя от лишних женских расспросов. Кинул ей конец веревки, велев крепко держать и по моему приказу тащить изо всех сил. Плюхнул матрас на воду и, преодолевая дрожь в коленках, забрел в воду. Затем, как должно было это видеться со стороны, элегантно бросился на матрас, пытаясь оседлать его, как коня. Но матрас переломился подо мной пополам, и я погрузился в темную холодную воду. Матрас выскользнул и, пытаясь одной рукой удержать его, а другой лопату, я бешено заработал ногами, пытаясь удержаться на крутом склоне скользкого глинистого дна. Но тут Любаша и без приказаний сообразила, что к чему, и в несколько крепких рывков вытащила меня на берег.
Но купание только разожгло мое самолюбие. Все равно мокрый, надо уж добивать до конца. Я молча бросился к палатке, вытащил еще два матраса и связал их с третьим.
– Может, хватит дурью маяться? – резко спросила, наконец, Любаша. – А кто отвечать за тебя будет? Все, я никуда тебя не отпущу. Да и мокрый весь, отогреваться надо.
Однако неведомая сила вновь потащила меня к реке. В ней слились и досада за неудачу, и чувство вины и злость на свою слабость. Я опять привязал к поясу веревку и крикнул: "Ну, ты будешь держать или нет? А то так поплыву". Любаша торопливо спустилась к воде и взяла веревку. "Санечка, может, все-таки не надо?", – жалобно спросила она. Я уже собрался брякнуть банальное "надо Федя, надо", но, взглянув на нее, ничего не сказал. Бросил в воду связанную пачку матрасов. Попробовал их на потопляемость – держались они отлично. Затем, придерживая матрасы лопатой, я резко прыгнул на них верхом.
Того, что произошло в следующий момент, я никак не ожидал. Матрасы как будто совсем не погрузились и так же легко держались на воде, а я превратился в антипода ваньки-встаньки. Пытаясь удержать равновесие, я заработал руками, ногами и всем телом. Борьба продолжалась несколько секунд, но объездить норовистые матрасы не удалось, и я с проклятиями погрузился в воду с головой. Этих секунд хватило, что меня вынесло из полосы затишья, где сказывалось защитное влияние кустарников. Сильной цепкой хваткой основное течение реки подхватило меня и властно потащило за собой. Я вынырнул на поверхность и оказался в страшно неудобном положении: ноги, обхватывающие матрасы, болтались наверху, а одна рука удерживала лопату. Бросить это все я не мог, чтобы хоть спасением этих шмоток оправдать перед Любашей и ребятами свое упрямство. Я неплохо плавал и никогда не боялся воды, но в какой-то миг стало действительно страшно. Казалось, все ополчилось против меня: мрачная река, вцепившаяся мертвой хваткой, упругие, хлесткие порывы злобного ветра и тяжелое гудение неприветливого леса.
Собрав все силы, я бешено заработал одной рукой. "Тащи! – удалось выкрикнуть в отчаянии. Но Любаша и так уже, ухватившись изо всех сил за веревку, пыталась удержаться на скользком берегу. Она поскользнулась, съехала к самой воде и уперлась ногой в слабый куст ивняка. За эти мгновения, пока она удерживала веревку, течение и мои отчаянные усилия приблизили меня к кустам. Изловчившись, я ухватился за гибкий ствол и бросил к берегу лопату. Затем свободной рукой перехватил матрасы и протолкнул их в кусты.
Скользя по глине, я выбрался из воды и в изнеможении уселся на берегу. Под коленками вдруг начало запоздало и очень неприятно подрагивать.
– Ну все, идем к ребятам. – Любаша стояла передо мной, бледная и решительная.
– К каким ребятам? – не сразу сообразил я.
– Они же от реки недалеко. По нашей стороне пойдем, а напротив них будем стрелять. Они же догадаются, наверно, выйдут на берег. А им то ближе плыть, только через Часельку.
– Пойдем.
Минут через десять мы вышли из лагеря. Я переоделся, взял ружье и ракетницу. Ветер не стихал. Сейчас, ближе к вечеру, стало заметно холоднее. Мне подумалось: если бы в Москве так искупался, наверняка бы что-нибудь подхватил. А здесь вроде и ничего, сейчас даже и тепло".
До места дошли довольно быстро. Стрелять начал дуплетом из ружья. Несколько минут ждали ответных выстрелов, но слышалось лишь равномерное гудение потревоженного леса. Я выстрелил еще несколько раз. Никакого ответа не последовало. Но основную надежду я возлагал на ракетницу, поэтому не слишком расстроился из-за неудачи с ружьем. Первый светящийся шар взмыл над рекой и исчез в лесу, выбросив напоследок небольшой сноп искр. Все вокруг после исчезновения шара стало как будто еще более серым и неласковым. Еще не хватало лес поджечь. На всякий случай несколько следующих ракет я выпустил круто вверх. Они долго висели в воздухе, метаясь под порывами ветра, и медленно гасли, словно таяли. Ответа не было.
– Что они там, уснули, что ли? – в отчаянии заплакала Любаша.
Я уже понял, что из этой затеи ничего не выйдет, и ругал себя: "Дурак! заметался, как пескарь на икромете! Надо было сразу плот строить, уже давно бы лодку достал".
Когда мы вернулись в лагерь, было уже довольно поздно. Несмотря на то, что солнце светило круглый день, позднее время и серая мрачная погода нагнали сумерки. Противоположный берег просматривался с трудом, все сливалось в сплошной серый фон. Взяв двуручную пилу и топор, мы с Любашей вошли в лес. Там было совсем темно, высокие густые ели поглощали остатки рассеянного света. Я осторожно двигался впереди от дерева к дереву, тщательно ощупывая стволы руками и пробуя топором наиболее подозрительные. Наконец наткнулся на поваленное дерево, довольно толстое, но прогонистое, с остатками сухих сучьев на вершине. Вроде подходящее, хотя и не вполне сухое. Да сейчас не до жиру. И так от воды далеко отошли, как еще таскать буду? На всякий случай осмотрел соседние деревья – ничего подходящего больше не было.
Так я уже давно не работал! Мы отпиливали бревно, я обрубал сучья, хватал его на плечо и напролом ломился к реке. В обычных условиях еще подумал бы, поднимать ли такие бревна, но сейчас сил стало как будто в несколько раз больше. Я не отдыхал ни минуты, да и темнело довольно быстро. Любашу находил в лесу уже только по голосу. Лишь когда я притащил последнее, пятое бревно, на минуту присел отдохнуть, почувствовал, как мелко дрожат руки и икры ног. Но эта физическая усталость была приятной, как после хорошей тренировки со штангой, когда в каждой мышце ощущаешь приятную тяжесть и силу.
Я ненадолго расслабился, затем быстро вскочил и снова принялся за дело. Сколотил тремя толстыми брусками бревна, а сверху привязал надувной матрас. Срубил тонкую осину, срезал на ней все сучья, обрубил концы и насадил с двух сторон заступы лопат. Получилось нечто вроде байдарочного весла, только значительно тяжелей и мощней. Все было готово к отплытию.
Теперь я уже не спешил. Я почувствовал уверенность и старался действовать обстоятельно. Меня волновала плавучесть плота. Столкнул его в воду – плот почти полностью погрузился, но держался довольно устойчиво. Привязал опять к поясу веревку и попросил Любашу протащить плот немного вдоль берега, провести испытания "на плаву". Плот шел тяжеловато, но, самое главное, держался со мной на воде, а большего от него в данный момент и не требовалось. Плот причалил к берегу, и я сидел несколько минут не шевелясь, давая отдых рукам, которым предстояла самая тяжелая работа.
– Может, не поплывешь, Сань? – осторожно спросила Любаша. – На реке смотри что творится!
– Любочка! Вопрос решен и обсуждению не подлежит! – попытался я отшутиться.
Страх перед рекой действительно исчез, было ощущение чрезвычайного напряжения всех сил и чувств, какого то приподнятого настроения и решительности, но решительности расчетливой. Такое бывает перед преодолением сложного препятствия, которое, ты знаешь, тебе по силам, но потребует максимальной концентрации воли. Самое опасное в эти минуты – это появление страха, который может свести на нет все усилия. Я подсознательно чувствовал это и не оставлял себе ни секунды на посторонние размышления, постоянно прокручивая в голове предстоящее путешествие и пытаясь предугадать возможные осложнения. Вроде ничего действительно серьезного на пути не предвиделось.
Как только Любаша оттолкнула плот от берега, я бешено заработал веслом. Я не смотрел по сторонам и на противоположный берег – только перед собой, в рассекаемые носом плота волны. Плот быстро набрал ход и вышел из защищаемой берегом зоны. Теперь вернуться было уже невозможно. На речном просторе в бок сразу ударил тугой порыв ветра, заплясали в неистовой пляске холодные волны. Я почувствовал, что плот практически полностью погрузился в воду. Волны перехлестывали через ноги, били в левый бок. Я вдруг представил себя со стороны: сидит человек в воде неизвестно на чем и машет веслами, занимательная, должно быть, картина!
Я продолжал в неистовом темпе работать своим геракловым веслом. Гребки делал широкие и мощные, пытаясь разогнать неуклюжее тонущее создание. В голове пульсировала только одна мысль: "Главное, перейти середину, а там, считай, на том берегу, вплавь дойду. Лишь бы еще снесло не ниже устья Часельки". Приближение к середине реки я почувствовал по необычайно сильным порывам ветра, хлестко бившими в лицо обильными брызгами, срываемыми с верхушек волн. Река в этом месте словно взбесилась: сильному течению противоборствовал не менее сильный встречный северный ветер, вздымающий высокие, типично речные волны. В темноте смешались завывания ветра, гул реки и плеск волн, образуя ужасающую какафонию звуков. Я был весь мокрый, сидел в полуводе, вода струилась по спине, заливала глаза. Но, не смотря на это, я вдруг поймал себя на ощущении невероятного восторга: "Вот где настоящая природа, настоящая стихия! Красота-то какая! И я в центре этой круговерти! Вот это жизнь!"
... Это случилось как раз на середине. То, чего я никак не ожидал, уверенный в своей силе и выносливости. Не случайно я ходил заниматься в университетскую секцию штанги, хотя меня приглашали заниматься биатлоном. На лыжах я и так бегаю хорошо, а вот сила в экспедиции лишней не будет! А сейчас руки, которые тягали на тренировках сотни килограммов железа, мощно орудовавшие тяжеленным веслом, всегда такие послушные, вдруг отказали. Они словно налились пудами неподъемного чугуна и не подчинялись не только разуму, но и воле. Весло бессильно лежало на коленях, а я не мог пошевелить ни одним пальцем. Такого со мной еще не было – я немного растерялся, не испугался, а именно растерялся, поскольку не ожидал такой подлости да еще в такой момент от своего послушного и тренированного тела. Стало как-то невероятно и оглушающе тихо, так как во время гонки я не слышал ничего вокруг, кроме своего шумного дыхания и плеска весел, все остальные звуки воспринимались только как бы подсознанием. Но уже через секунду они буквально ошеломили меня своим напором и яростью.
Да, наверно, не все я учел, и ручонки слабоваты оказались, да и умом, оказывается, не совсем вышел... С минуту я просидел, предаваясь философским рассуждениям, как вдруг заметил, что обстановка вокруг некоторым образом изменилась. Волны стали заметно ниже и не столь буйные, ветер уже не хлестал лицо брызгами, а плотно и упруго напирал в спину. Оказалось, что тяжелый и полузатопленный плот, разогнанный мощными усилиями, продолжал по инерции путешествовать в толще воды и, миновав середину реки, потихоньку приближался к противоположному берегу. Вылетающий из-за поворота реки ветер стал уже не встречным, а попутным.
"Неужто судьба есть" – вдруг подумал я. – Стоп! ведь за поворотом ветер всю верхнюю воду к берегу прибивает, значит, и помпа где-то рядом должна болтаться Да-а, ну и денек...". Уже начали проступать очертания приближающегося берега, густые заросли ивняка с грязными нижними ветками и пучками сухой травы в развилках, отмечающими уровень весеннего половодья. Волны свободно перекатывались через подводный плот, догоняли и мягко разбивались о спину. Стараясь сильно не ворочаться, я сделал один слабый и неуклюжий гребок, потом другой, более уверенный. Руки постепенно оживали, наливались силой. Я начал не торопясь, равномерно грести, помогая ветру. Даже сделал гребок, когда плот вдруг мягко ткнулся о дно, словно не веря, что все уже позади. Я спрыгнул в воду и выскочил на берег.
– У-аа! Саня-я! – донеслись обрывки отчаянных воплей. Я обернулся и увидел мечущуюся в неверном пламени костра темную фигурку.
– Ставь чайник! Спирт готовь! – заорал я что было сил. В ответ взметнулось пламя от охапки сухой хвои. Я ринулся к лодке напролом через густые заросли ивняка.
х х х
Вспоминая эту экспедицию и этот день, я опять думаю о судьбе, которая, видимо, зачем-то решила сохранить нас, таких самонадеянных и глупых. Река простила нас в первый день, позже – во время наводнения и меня сейчас уже в третий раз. Сколько подобных нам, в общем-то таких же малоопытных, но, вероятно, менее удачливых, пострадали в сходных ситуациях! Как их избежать? Конечно, нужно готовить экспедицию, изучать место, сезонные особенности, иметь устойчивую связь с большой землей. Помнится, меня больше всего волновала вероятность аппендицита, который в тех условиях мог закончиться весьма плачевно для любого из нас. С другой стороны, чего я полез в реку именно в этот день? Можно было, действительно, переждать день-другой, пока уляжется непогода, или дождаться ребят. Но... Молодость – весьма рискованная пора для серьезных экспедиций...
Александр МИНИН ,профессор
