Соприкосновение с прошлым

Жили у нас в городе и бывшие дворяне. Геннадий Кокорев прожил в Луге всю свою жизнь. А вот  отец Геннадия, по его словам, был „барчонком“ - сыном владельца большого имения на Лисьем Носу в черте Санкт-Петербурга.

В 1920-х годах его отец приехал в Лугу именно для того, чтобы здесь затеряться. Брат отца уехал во Владивосток, сестры тоже разъехались по разным городам, и все они долгое время не переписывались. Так заметались „следы“ не пролетарского происхождения. На 101 версте их никто не искал.

Про графиню, гулявшую с ажурным зонтиком от солнца по главному проспекту, я только слышал, но не застал. А вот с княгиней Верхотуровой мне довелось пообщаться и даже дважды.

 Было это в середине 80-х, когда разгорелся и процветал макулатурный бум. За 20 кг вторсырья людям выдавались талоны на книги Сомерсета Моэма, Джека Лондона и Мориса Дрюона. Тогда же процветал книгообмен.
Книголюбы „средней руки“, собирали свои библиотеки различными путями. Например, закупали по несколько книг „Лениздата“ и потом обменивали их на книжных рынках не только в Ленинграде, но даже в Москве и Риге. Книгообмен в то время были полулегальным явлением, а торговля не по номиналу считалась спекуляцией. Это грозило не только административным наказанием, но даже уголовной статьей. Помню, как-то в Москве меня даже задержали, но выпустили, лишь конфисковали весь книжный «капитал».

 Один из моих друзей-книголюбов увлекался живописью и собирал серию „Русские живописцы XIX века“. Кто-то ему сообщил, что распродается приличная библиотека, в основном книги по искусству. Мы направились по указанному адресу в заречную часть города. Нас встретила очень приятная женщина лет шестидесяти и пригласила в дом.

Возможно, нас заочно представили как людей, умеющих держать язык за зубами.

Позже я узнал, что посредником был наш знакомый Валерий  Нагорный, также находившийся в  Луге на 101 км.

Мы приобрели все, что нас заинтересовало, и после взаиморасчетов нам предложили по чашечке кофе. Но какого! В те времена растворимый кофе „Ленинград“ пылевидного помола был пределом мечтаний. А нам был предложен гранулированный, да еще из Австралии. За чашкой кофе мы услышали такую историю, что у нас приоткрылись рты…

 Хозяйка Ирина, отчество запамятовал, была дворянкой, дочерью белогвардейского офицера и, по ее словам, урожденной княгиней. Все Верхотуровы были родом из Прибайкалья. Сама же она родилась в Харбине в 1922 году. Но перед приходом туда частей Красной Армии семья переселилась в Шанхай.

Получив хорошее по тем временам образование, уже во время войны она сотрудничала в русскоязычной газете „Новое время“. Именно там начал печатать свои автобиографические заметки знаменитый шансонье Александр Вертинский. Ирина не раз бывала у него в гостях, где успела понянчить его дочку Марианну. Происходило все это в 1948 году.


Вертинские в Москве

До этого А. Вертинский с семьей вернулся в СССР, где был принят очень хорошо. Именно это и повлияло на судьбу нашей новой знакомой.

Тогда же она встретилась со своим будущим мужем, редактором этой газеты, очень скромным человеком с неброской фамилией Попов. Они оба приняли самое активное участие в создании просоветской газеты „Родина“, войдя в ее редколлегию. Стопка этих пожелтевших газет нам была продемонстрирована, как и Дворянская грамота - большой пожелтевший документ с двуглавым орлом и перечнем жалованных земель. Удивительно, что газеты и этот документ у них сохранились.

Ирина подарила нам распечатку стихотворения напечатанного когда-то в их газете:

ХАРБИН

 
Под асфальт сухой и гладкий,

Наледь наших лет,

Изыскательской палатки

Канул давний след...

Флаг Российский. Коновязи.

Говор казаков.

Нет с былым и робкой связи, —

Русский рок таков.

Инженер. Расстегнут ворот.

Фляга. Карабин.

"Здесь построим русский город,

Назовем — Харбин"

Милый город, горд и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой.

Пусть удел подобный горек —

Не опустим глаз:

Вспомяни, старик-историк,

Вспомяни о нас.

Ты забытое отыщешь,

Впишешь в скорбный лист,

Да на русское кладбище

Забежит турист.

Он возьмет с собой словарик

Надписи читать...

Так погаснет наш фонарик,

Утомясь мерцать!

Это был отрывок из стихотворения талантливого харбинского поэта, офицера царской армии Арсения Несмелова (1889-1945)

Хотя Ирину предупреждали, что амнистия, объявленная в СССР, касалась только семей рядовых белогвардейцев, желание вернуться в Россию пересилило все опасения.

Основная волна репатриации из Манчжурии пришлась на 1949 год. Из коммунистического Китая русские уезжали в Америку, Канаду, Австралию и в Советский Союз.

Сестра Ирины не поверила в обещания от советской власти и предпочла уехать в Австралию. А они вместе с мужем все же решились вернуться в Россию –  газета должна была стать доказательством их преданности Родине. Пароход с тремя тысячами репатриантов отправился во Владивосток. Годом раньше или годом позже все бы могло закончилось благополучно, ведь из Шанхая и Харбина вернулись в СССР более 100 тысяч наших соотечественников.

Но это был год новой волны репрессий, связанных с „ленинградским делом“ и „делом врачей“.

 Во Владивостоке их встретил конвой, и они попали в фильтрационный лагерь. Судьба большинства переселенцев того рейса неизвестна, и однажды в Интернете я натолкнулся на просьбу откликнуться тех, кто хоть что-то знает о судьбе пассажиров того самого парохода.
Вот что вспоминает об этом событии и своих чувствах  очевидцы отправки этого судна:

1. „У детей должна быть Родина.
Как и для большинства, этот аргумент - главный и для наших родителей в их размышлениях о том, что делать дальше. Они не спешат. Мои сестры еще маленькие, да и советские консульские, бывавшие в нашем доме, родителей отговаривают - не отговаривают, но советуют: не торопитесь, пусть дети подрастут. Дипломаты знают больше нашего, но ничего не говорят напрямую.

2.Мы провожаем пароход с репатриантами в СССР - счастливчиками, возвращавшимися на родину. Сердце щемит, ведь мы остаемся на берегу. Никто из тех, кто был на этом пароходе, не дает о себе знать, благополучно ли добрались они до места назначения…

3. А те, кто остаются, так и не узнают о том, что многие репатрианты 1949 года, благополучно добравшись тогда до исторической Родины, с тех пор сидят в недрах ее, в лагерях“.

Так и было на самом деле: по прибытию подобие суда, приговор 10 лет лагерей и 5 лет поселения. Ирина с мужем отработали на лесоповале от звонка до звонка, а затем 15 лет жили на поселении в Пермском крае. Перебраться в Лугу им пришлось потому, что их дочь уехала в Ленинград, где вторично вышла замуж.

Ее сын от первого брака Дима Свирский жил в Луге с бабушкой и дедушкой и учился в первой школе, учителя старшего поколения его прекрасно помнят.
Ирина часто сама приходила в школу, учила детей делать гербарии и оформлять стенгазеты. Позже от бывшего политзаключенного Валерия Нагорного я узнал о ее дальнейшей судьбе. После смерти мужа в середине 90-х княгиня Верхотурова перебралась к сестре в Австралию, где в начале 2000-х умерла. Ее дочь также уехала с мужем за рубеж, и восстановить новые подробности из жизни этой семьи мне не удалось.

Прощай совковость.

 Конечно, места отстраненных и отправленных в места не столь отдаленные деятелей культуры не пустовали.  Их занимали бездари, которые  должны были славить Отчизну. Понятно, что и калека может обогнать здорового, если тот сойдет с дистанции.

Потому в советские времена приходилось наблюдать в руководящих структурах и культурных слоях повальную серость. Да и в народе этот цвет был определяющим. Вот и родилось у меня:

Карандашная погода:

Листья серые, дома –

Может быть, сама природа

Вдруг взяла, сошла с ума?

Карандашная погода:

Снова серые дожди,

Эта серая свобода,

Эти серые вожди.

Отблеск серости на лицах,

Серость улиц, площадей –

Может, это мне все снится?

Толпы серые людей –

Может, время виновато –

Наступила вдруг зима?..

Это, видимо, расплата –

Серость нашего ума.

Карандашные наброски

Нашей жизни полотна,

Серый гвоздь, забитый в доску

Гроба розового сна,

И победной серой точкой

Муха села на окно...

Хлеба черного кусочек,

горько-белое вино...

 Серость, видимо, ума...

Это сейчас, когда есть возможность посмотреть на происходящее во временах именуемых застоем с высоты возраста и опыта можно спокойно анализировать. А тогда, наблюдая несовпадения лозунгов и призывов с действительностью, многие чувствовали себя обманутыми дураками. Кто-то оригинально проанализировал это на примере строчек В. Маяковского:

„Мы говорим Ленин – подразумеваем партия!

Мы говорим партия – подразумеваем Ленин!“. 

И вот так уже 50 лет – говорим одно, а подразумеваем другое…

Те, кто понимал порочность взятого курса, точно так же понимал, что он ничего не может сделать, для того, чтобы как-то его изменить. Так и мучились безисходностью, каждый по своему.

Вот строчки Глеба Горбовского из далекого 1963 года:

„Отчего мои перегрузки?

Оттого, что живу по-русски.

Он и позже уже в 70-х раскрывал проблему и прозябания думающих людей времен застоя:

На лихой тачанке

я не колесил.

Не горел я в танке

ромбы не носил,

не взлетал в ракете

утром, по росе…

Просто… жил на свете,

Мучился, как все.

Понимавших тупиковость коммунистической идеологии даже в 80-х было не так много. Большинство людей жили в уверенности, что все идет правильно и терпели. Уйти в сторону и отгородиться от мира? Ничего не слышать и не видеть?

Попытка успехом не увенчалась. Все время в голове витали вопросы. Например, почему после закладки первого камня, сразу шли это событие обмывать?

А почему бы сначала не построить, а потом уже обмыть если деньги останутся? Ведь обмывали первый камень иногда так, что даже на второй денег не оставалось.

Или же почему посевная, начиналась по указке чиновника из Кремля, высунувшего голову в окно? Чиновника, даже не подозревающего о размерах страны, где погода и климатические условия могут очень отличаться от московских. Мысли о побеге от этих уникальных реалий постоянно возникали и жили где-то в глубине, в подсознании.

Отброшу концы! – вся проблема.

Под гомон политиков вящий,

Порву этим связи с системой,

Уйду, тихо, не попрощавшись.

Контакты с другими мирами,

Налажу:

 – Примите мол, братцы!

Скажу:

 – Мужики, между нами, –

Назад не хочу возвращаться!

Там косность, там злоба, там зависть,

Подколки, подсидки, подначки,

А главное можно добавить,

Что все там почти в раскорячку!

Там лезут все в душу ногами,

Мне было не вынести дольше,

Заполнено все дураками,

Их больше, все больше и больше…

От стука за стенкой очнулся,

В нее там стучат головами,

А может быть сам я рехнулся?..

Но это я так, между нами.

Итак, возвращаться не хотелось, но бежать-то куда? Кто где нас ждет с нашими мозгами изрядно искалеченных системой?

И тут нагрянула демократия!

Все было шумно и красочно - возбуждало!...

Думай, как умеешь, говори что хочешь, добивайся правды – никто не мешает. Но это оказалось не совсем так.

Попытка вмешаться в сумбурный процесс реформ с переделом собственности, где за ваучер предлагали стать совладельцем материальных благ России, окончилась полным крахом. Мои попытки разобраться с этим процессом, опираясь на существующие законы и указы, окончились „волчьим билетом“ районного масштаба и временной безработицей:

Хочу я в пояс поклониться,

Тем, кто ломая сам себя,

Вовсю сгибает поясницу –

Своих начальников любя.

На рот накинувши замочек,

На мысли дерзкие табу,

Себя страхуя днем и ночью…

Видал все это я в гробу!

Вот потому и безработный,

И не угоден никому.

И уж настолько я свободный –

Берут завидки самому.

А если б все такие были?

То всех пришлось бы разогнать, –

Заводы сразу бы застыли

И урожай бы не собрать.

А так хоть кто-то где-то пашет

Понуро голову клоня…

И тлеет государство наше,

Таких как я еще кормя.

Конечно, можно было и приноровиться. Ведь есть люди, которые всю жизнь живут ровненько и гладенько и никогда не делают ошибок. У них есть свой твердый закон: неукоснительно выполнять требования начальства.

Но тогда надо было бы запретить себе думать, и идти против своих убеждений, на что я был категорически не согласен. К тому же я начал замечать странности со своим позвоночником. Как только попадал в чиновничьи учреждения, в него словно штырь вгоняли. Вот в лесу спокойно нагибался даже за маленькой ягодкой. До сих пор так и не знаю диагноза. Но подозреваю, что от Диссидентов эту хворь подхватил.

P.S.

 Вот теперь думаю. В 60-х я еще был школьником и жил в глубинке. А вот если бы я был ленинградским студентом и мне предложили вступить в их ряды, примкнул бы?

Скорее всего, да. И получил бы свои несколько лагерных лет и оказался бы на том же самом 101 км. И ничего особо не изменилось, для страны...   В моей биографии только лишняя строчка (статья) появилась - и все...

Интересно другое. Многие из знакомых диссидентов считали, что они совершили ошибку, мечтая исправить путь в светлое будущее без коммунистической ломки и жертв.  
Да, все-таки жертв они не хотели и в большинстве своем верили в Бога.
Как-то облек мысли Валерия Нагорного в стихотворную форму:

Все борются за власть и за богатство,

                   А кто-то и за славы пьедестал,

                   А кто-то там за равенство и братство,

                   Все борются, а я уже устал…

                   Боролся как-то я за справедливость,

                   Пока не осенило вдруг меня:

                   На все, на все, на все есть Божья милость.

                   А остальное все - мышиная возня!

Недавно встретил Сергея Дмитриевича Хахаева,который с женой направлялся на свой дачный участок, те самые 6 соток. Они ничем не выделялись из толпы дачников.
Задал ему давно мучивший меня вопрос:

– А не кажется ли вам, что московские правозащитники, организовавшиеся на 2-3 года позже питерских, перетащили все лавры на себя?

 – Да нет, – скромно ответил он, – просто у них были связи с зарубежьем, а у нас этого не было.

Все мои "политические" знакомые  были очень скромные люди и про себя ничего не рассказывали, больше хвалили других.

Из тех шестидесятников, кого я знал, из страны уехало всего несколько человек.
Они уже смотрели сквозь призму времени. Знали, что за демократией приходит тирания а затем вновь послабление. Примерно так:

Много ль надо народу?

Мягко-льстивая речь.

Речь, что с запахом меда,

А распробуешь – желчь.

Снова чашу испили

За свободой – приказ.

Это мы проходили

Столько раз, столько раз…

Очень печально, что все они уже далеко, большинство в мире ином. Но ведь они были, протестовали, боролись. Боролись не за место под солнцем, не за должности и жизненные блага…

 Я благодарен им за то, что мне открыли глаза, научили легко вычислять стукачей и других сотрудников ведомств. Научили высказывать свои мысли с двойным подтекстом, так всегда можно вывернуться и не попасть под статью.

Чем я смог им отплатить? Очерки

«Писатель Леонид Бородин»,

«Диссидент Валерий Ронкин»

«Политзаключенный Геннадий Темин»

вошли в мою книгу «Судьбы связанные с Лугой» вышедшей в 2015 году.



Да еще вот эти строчки:

В жестокий век, когда всем правит злато,

Им зачастую уготована сума или тюрьма.

И не сказать, что недостаточно ума,

Вот совести, пожалуй, многовато.