EN
Старый сайт
Еще вчера мы верили в прекрасное будущее, сегодня живем прошлым,
не понимая, зачем нам настоящее...
не понимая, зачем нам настоящее...
Как-то включил телевизор, а там идет фильм «Мой друг Иван Лапшин». Переключил на другую программу, а там - «Дело было в Пенькове». И почему-то вспомнился друг юности Володька Юраков. Фильмы хоть разные, связаны только одним - послевоенным временем.
Пятидесятые - это же годы нашего рождения!
Мой друг Володька Юраков
I
Жданными мы были детьми или нежданными - одному Богу известно. О планировании семьи тогда еще не знали, а у родителей спрашивать было не принято. Скорее всего случайными. Как говорили во дворе ядреные бабенки:
"Бог дал - не отказываться же..."
Вот так совсем неожиданно меня занесло в воспоминания детства. А потом и юности.
Почти 50 лет прошло, а память еще все это держит...
Я родился при Сталине в 1952. Вовка на три года позже. Переломный момент был - вождь ушел - как жить?
Нет, мы этого тогда не осознали. Ведь нас вот такие стихи читать и учить не заставляли:
Когда мы возле гроба проходили,
В последний раз прощаясь молча с ним.
Мы вспоминали о великой силе
Того, кто тих сейчас и недвижим,
О том, как жил он, лучший на планете.
Кто побеждал всегда, в любой борьбе,
О том, кто думал обо всех на свете
И слишком мало думал о себе.
А горе так сердца людей сближает.
Как радостный не может сблизить час,
И руки крепко весь народ сплетает,
На сталинскую вахту становясь.
Ты поведешь нас от побед вчерашних
К великим зорям завтрашних побед,
Ты, Партия бессмертных и бесстрашных.
Наш Сталинский Центральный Комитет!
Лев Ошанин.15 марта 1953 года, "Огонек", СССР
В наше время все подшивки журналов и газет 1953 года из библиотек исчезли. Кроме Льва Ошанина в них по Сталину лили слезы и другие известные поэты:
Александр Твардовский,
Михаил Исаковский,
Маргарита Алигер,
Сергей Михалков,
Ольга Берггольц.
Любовь народа была слепа - но тогда она была у всех поколений. Кто-то из наших старших братьев и сестер еще застал детсадовский стишок:
Я на вишенку залез
-Не могу накушаться.
Вождь наш Сталин говорил:
- Надо маму слушаться.
Но все это быстро забылось. Ведь народу было сказано забыть, и он старался...
Может потому в моей памяти пятидесятые отмечены только лишь школьной формой с гимнастеркой мышиного цвета, первым спутником, который мы ходили смотреть всем домом на темную окраину, конфетами "Кара-Кум" привезенными отцом из Москвы и вредной соседкой по парте Гале Горошкиной.
Итак, дело было не в Пенькове, а в Пензе, в заводском районе.
Перед войной там была окраина. Но на месте дореволюционных мастерских уже строились корпуса новых предприятий.
Война ускорила этот процесс эвакуированными сюда заводами. По рассказам родителей знал, что на часовом заводе изготавливали прицелы для зениток и часы для танков и самолетов. А на соседнем велосипедном - пусковые установки для «Катюш».
Война сюда не дошла. Лишь пару раз над городом покружил немецкий самолет-разведчик «Рама». Но нашей семьи война коснулась: два брата у матери пропали без вести, в родне отца тоже были потери.
За заводами, строилось жилье для рабочих - одноэтажные и двухэтажные бараки. Их отличительной особенностью был коридор по всей длине дома с одним туалетом на этаже. В детстве в нашем дворе еще стояли древние облупленные бараки тех военных лет. А их жители мрачно шутили:
Кто и как живет в бараке -
Знали даже все собаки:
Жили и на все плевали,
Да с клопами воевали...
Знали даже все собаки:
Жили и на все плевали,
Да с клопами воевали...
Этот барак доживший до спутникового ТВ - большая редкость
После войны рядом с бараками появлялись двухэтажки-сталинки с коммунальными квартирами всего на две семьи. В таком доме на улице Комсомольской я и родился.
Все лицы рядом носили соответствующие названия: Цеховая, Рабочая, Ударная, Заводская.
С наступлением космической эры их переименовали в улицы первых космонавтов Юрия Гагарина, Германа Титова, Беляева и Леонова. А потом и Циолковского в наш микрорайон пристроили.
В начале 60-х в городе стали строить 4-5-этажные кирпичные дома с проходными комнатами и мизерными кухнями 5-7 метров квадратных.
Но ведь это были отдельные квартиры!
Наша семья въехала в один из первых таких домов в 1961 году. Особенно меня поразили финские замки в дверях. Откуда они взялись в то время у наших строителей, вряд ли кто сейчас сможет разъяснить.
Наш дом втиснули между сталинских двухэтажек, в одном из которых в коммуналке и жили Юраковы. Но познакомились мы не сразу.
Мои родители считали, что своим детям они обязаны дать все самое лучшее - культуру - верили, что мы будем жить при коммунизме. Вот и лепили из нас человеков светлого будущего. Музыкальная школа была окончена и у меня и у сестры, а довеском мне хореографический кружок...
Таким насыщенным графиком для меня решалась проблема тлетворного влияния улицы:
«Нечего шляться с разной шантрапой».
Дурное влияние улицы на меня все же проникало - начал собирать анекдоты и фольклор - стихи, песни, частушки. Но когда дома напел куплет из дворового шлягера:
Подбивать стал клинья к Ире,
Что жила в седьмой квартире.
Очень яркая фигура,
и стройна, и белокура!..
- то сразу получил от отца подзатыльник. Зато память натренировал армянскими шуточками и серией о Чапаеве.
Но в хулиганско-дворовом развитии я от сверстников изрядно отстал. Года на три точно. Именно такая разница в возрасте была между мной и Вовкой.
Вовка шантрапой не был. Он тоже был со своими "странностями" и держался особняком. Эра переносных магнитофонов еще не наступила. Кто-то изредка выносил во двор транзистор, однако поймать что-то стоящее было редкой удачей. А вот посидеть в беседке и под бренчание гитары потравить анекдоты приходили все.
У Вовки появилась гитара а количество анекдотов в моей коллекции перевалило за тысячу. Так что для младшего состава "дворян" мы были в большом авторитете. Пацаны же постарше, брали бразды в свои руки. Они хвастали своими подвигами в познании физиологических особенностей противоположного пола:
И ласкал ее я тело
Как она того хотела.
Секса (слова), действительно не было, но были другие краткие звучные слова. Нам с Вовкой рассказывать по этой теме было нечего, а врать не хотелось. Да и сторонились мы таких отношений, хотелось чего-то чистого, любви как в книгах Майн Рида. А еще мы как-то умудрялись обходиться без дворовой лексики - нам и нормальных слов хватало. Во дворах 60-х это тоже считалось странностью. Так что - были мы чужаками в той дворовой жизни.
Сейчас таких «ботаниками» обзывают, хотя полностью мы под эту категорию не подходили - когда надо, могли и за себя постоять. Ближе всего было бы "диссиденты" - то есть инакомыслящие. Но мы тогда такого слова, конечно, не знали.
Года два отношения у нас были приятельские. До него у меня была своя команда одноклассников, дружбу с которыми родители, одобряли. Ребята были из обеспеченных и интеллигентных семей. Появление в нашем доме Юракова вызвало некую настороженность: семья неполная, дети от разных отцов, мать подрабатывала случайными заработками.
Не знаю, из каких глубин сознания мои родители извлекали такие сословные категории, ведь сами были простыми работягами и учились в советской школе...
Это Лишь позже я узнал, что моя бабка по матери была из зажиточной семьи (кулаки?), была модницей и вышла замуж за кузнеца – не последнего человека в деревне. Да и отец был из потомственных дворовых - его деда была небольшая псарня охотничих собак. Он не раз участвовал в псовых охотах князя Шаховского, в наших краях. Даже его сын Степан Петрович (мой дед) до 70-х годов держал русских гончих и хранил дореволюционную двустволку «Зауэр».
Вот и выходило, что хоть в СССР и талдычили про равноправие, но не все в эти сказки верили. В головах многих людей никак не укладывался главный принцип коммунистического общества:
«от каждого по способностям - каждому по потребностям».
Мы с Володькой тоже видели, что кругом вранье, но почему-то все вокруг считали это в порядке вещей:
"Партия сказала - НАДО!
Комсомол ответил - ЕСТЬ!
Комсомольские стройки, бригады коммунистического труда. Не до этого - работа- дом-огород без которого не выжить. Правда, уже в 60-х особо образованные без огородов начали ощущать признаки застоя, что и было подмечено первыми диссидентами в частушках и анекдотах:
А страна моя родная
расцветает каждый год,
расцветает, расцветает,
и никак не расцветет.
Мы же были от столиц далеко и до нас такое не доходило. Из-за бугра вражьи голоса глушили, а своих мозгов тогда еще не хватало. Сквозь треск и гул мы пытались ловить обрывки фраз.
Это позже мне предлагали подработать в этих самых "голосах". В начале 200-х расценки пасквилей на существующую жизнь и властителей оценивалась в долларах - 50 баксов за два печатных листа.
Время доказало несостоятельность коммунистических идей. К 90-м все опять вернулось: браки по расчету, взятки, связи и прочее. Еще и довесок появился - покупные должности и звания.
Но в нашем детстве и юности если это где-то и существовало, мы ничего об этом не знали и были твердо уверены, что все в жизни должно быть по-честному и по справедливости. Интересно, в бога не верили, в коммунизм тоже а в справедливость пытались верить - смешно...
Короче, жили в заводском районе два юных идеалиста.
Особенно «грешен» был мой друг, ведь ко всему прочему Юраков обладал чувством такта и какой-то врожденной интеллигентностью.
Помню, попалась мне брошюрка по этикету. В приложении были французские правила поведения. Стал пытать Вовку: как бы он повел себя в той или иной ситуации? Ответы оказались правильные и я тут же поинтересовался:
- Ты случаем не француз?
- С моей-то мордой лица? – ответил он вопросом на вопрос.
Вот такой скромный, ироничный и самокритичный интеллектуал мне в друзья попался. Но это сейчас я могу все его качества разложить по полочкам, а тогда просто с ним было интересно. Вовка свою непохожесть на окружающих чувствовал и сам:
«Господи, дай мне побыть не от мира сего!»
Его конфликт с обществом у него созревал даже раньше, чем у меня:
С юных лет чертой одной отмечен я,
Надо так, а я - наоборот.
Потому, что мне мой дух противоречия
Делать так, как надо, не дает.
Жизненные противоречия случались и у меня. Например, с родителями. После школы они отказались отпускать своего "маменькиного сынка" в Москву учится в институт культуры. Сами же готовили меня к творческой жизни и на тебе - иди в инженеры!
Помню, был сильно огорчен. Но будучи оптимистом, свои «поражения в правах» я не стал раздувать до трагедии. Пошел и поступил в строительный институт. Исходил из прагматических соображений: в пяти минутах ходьбы от дома и потом, считалось, что учиться в нем было легче чем в остальных. Тогдашняя учеба по-советски с ее занудством меня уже со школы не привлекала:
Я учился плохо -
Чувствовал - учили не тому.
Троечки с натугою сшибая,
Лишь теперь я понял почему
Все зубрежку раньше уважали,
Ставя во главу от сих - до сих,
Если ж вы вопросы задавали -
То - придурок, а возможно - псих…
Я сидел на предпоследней парте и смотрел в окно
Дух противоречия созревал и во мне. Я всегда задавал много странных вопросов и отвечал не так как надо. И потому почетное звание психа пронес до зрелых лет. Уже в начале 80-х куратор моего секретного объекта который я строил в Москве майор с Лубянки быстро меня раскусил. После обмена взглядами на жизнь, и политическими анекдотами пошутил:
"Хочешь в психушке оказаться?
Нет?
Есть вариант - притворись дураком, причем, неизлечимым.
И у нас работы с доносами будет поменьше... и откуда вы беретесь инакомыслящие?"
Вообще мне почему-то на службистов везло. Попадались культурные мужики с чувством юмора. Мы быстро находили общий язык. От последнего приятеля (тоже майора) узнал, что мои книги там читали. Я это подозревал, ведь даже в конце 90-х такие шуточки типа:
Большому кораблю - большое плавание.
Большому дерьму - высокое всплытие!
могли закончится уточняющими вопросами - на кого это я намекаю?
Он же уже в середине 2000-х меня успокоил, сказав что на моем деле уже стоит резюме - Дуркует. Понял: с поставленной задачей справился... Больно было местами, но есть, что вспомнить!
А вообще с такими неорганизованными инакомыслящими как мы с Вовкой там особо и не работали. А организованных уже в 60-х пересажали. Хотя три майора спецслужб как бы случайно оказавшихся на моем жизненном пути, могут вызвать сомнения. Хоть и не опасен (правдоруб-одиночка), а присмотреть надо. Таких иногда даже на эстраду пропускали. Все это я стал понимать позже, когда в 90-х писал очерки о диссидентском движении шестидесятников.
Но до этого еще было далеко, мы тогда жили в 70-х.
II
Моя учеба в «высшей школе» сводилась к изготовлению шпаргалок к экзаменам. Такой «творческий процесс» все же оставлял небольшие знания, тянувшие на троечку. Вся учеба занимала лишь два месяца в году перед экзаменами. Остальное время отдавалось тому, что было по душе.
После первой сессии я уже с агитбригадой по деревням и селам. А вскоре вошел в команду КВН. На первом же курсе влюбился. И стихи вдруг начал писать.
Хотя не совсем вдруг.
Моя "элитная" девушка имела много поклонников. Был у нее школьный воздыхатель Борис - очень талантливый юноша уже в то время печатавшийся в газетах. Он не раз посвящал ей стихи. И однажды, рассказав об этом, она шутливо спросила:
- А ты мог бы написать мне посвящение в стихах?
- Без проблем, - самоуверенно ответил я.
Дома понял, что погорячился. За четыре часа все-таки вымучил 16 строк под классиков. Помню, была там такая мутиловка:
Но кто же ты, тот добрый гений,
Неписанный закон не давший обойти,
Что о любви напишет каждый смертный,
Влюбившийся до двадцати.
Получив удивленный. но одобрительный взгляд в награду, почувствовал некоторый вкус к стихотворчеству. Это был поворотный момент.
Моя избранница была сексапильной девушкой (опять же таких выражений тогда не было). Если проще - ей очень хотелось измять постель. Мешало, что она была из порядочной семьи, папа - руководитель высокого ранга, член КПСС, мама ему под стать. Моральный кодекс строителя коммунизма в них строго блюли.
Тонкий намек на законный пропуск в ее постель я проигнорировал - в мои планы это не входило. А вскоре она заявила, что выходит замуж. Оказалось, что у нее на крючке была еще пара обожателей, одного из которых она и выбрала. Такой расклад смягчил печаль расставания, хотя почти год я еще жил в тоске. Оставалось самого себя подбадривать "светлым будущим":
Твоей руки, похоже. не добьюсь -
ведь птица ты высокого полета.
Когда поймаешь богача и идиота -
в твои любовники, пожалуй, запишусь.
Переболел. Тут и клин новый появился, и мы с Вовкой влюбились одновременно.
У меня было все как под копирку – очередная круглая отличница и папа уже не зам, а директор завода. В случайной компании, помню, "блистал остроумием" и девочка "клюнула".
А у Вовки случился курортный роман. Он был на море и в частном секторе его сразила премиленькая девочка по имени Вера. Вернувшись домой, он сначала сник. Отмалчивался, видимо мысленно писал послания любимой. Чувства его росли и наконец выплеснулись в песню, ставшую нашим хитом:
Меж нами рельс стальных густая сеть,
Ты далеко, но ты со мною рядом,
Я даже стал на этот мир смотреть
Твоим наивным большеглазым взглядом.
Придешь ли ты ко мне, приду ли я? -
Но это будет, это скоро будет.
Я буду снова целовать тебя,
И в вечный праздник превратятся будни.
Тяга была обоюдной, и они уговорили родителей через год снова встретиться там же. Страдалец писал письма, звонил, мечтал о новой встрече:
Я целый день смотрю в свое окно,
А вдруг ты в нем покажешься внезапно,
И не дождавшись, говорю одно –
Сегодня нет, так, значит, будешь завтра.
Придешь ли ты ко мне, приду ли я? -
Но это будет, это скоро будет.
Я буду снова целовать тебя,
И в вечный праздник превратятся будни.
Мои отношения со второй любовью тоже гладкими не были, и вскоре мы расстались. Однако чувства, как и у Вовки, не затихали так мы и оказались с ним «поэтами-страдальцами».
Но я-то еще допускал мимолетные увлечения и быстро перешел на юмор, а он втюрился очень серьезно, прямо жениться надумал. Главное препятствие - Вовка и сам еще чуть не дотягивал до совершеннолетия, а Верочке надо было взрослеть почти три года. Мой друг продолжал строить планы: как только - так сразу, главное, уберечь ее и не позволить кому-то увести. И снова письма, звонки, редкие поездки в Курган, где жила его уральская казачка.
Мне кажется, что для Володьки эти годы грез и мечтаний, сдобренных томительным ожиданием, оказались самыми счастливыми. Много позже при одной из встреч он нечаянно обронил фразу:
«Эх, влюбиться бы сейчас да пострадать!..»
В те шальные годы мы еще оставались романтиками. А газеты пестрели новыми победами. Побед становилось все больше, а продуктов в магазинах все меньше. Но никто никаких умозаключений тогда по этому поводу не делал. Старшее поколение, прошедшее тяготы войны и помнившие сталинские времена, помалкивало, а нам, молодым, было не до того. Дети так вообще все поголовно хотели стать космонавтами, заучивали, и декламировали стишки. Мой племянник как-то на утреннике в детском саду читал вот такой:
До Луны не может птица
Долететь и прилуниться,
Сделать все сумеет это
Лишь советская ракета.
В нашем «космическом» районе просто грех было не думать о просторах вселенной. Помню, в нашем институте на сантехническом факультете была такая специальность – «Водоснабжение и канализация», сокращенно ВК. Ребята на вопросы наивных девочек «родом из ПТУ» с гордостью заявляли, что учатся на ВК.
- А что это? - округлив глаза, спрашивали они.
- Как что? Воздухоплавание и космонавтика!
Я тоже со школы увлекался астрономией - изучал карты звездного неба: забирался на крышу с картой и фонариком и искал названия самых ярких светил. Позже такие «знания» помогали пудрить мозги девушкам:
- Вот эта голубая - Вега, а это - Альтаир, звезда влюбленных…
К тому же к звезде Тау из созвездия Кита, имевшей пять планет и очень похожей на Солнце, в начале 70-х был направлен радиосигнал. Везде только и разговоров было о наших «братьях по разуму». Здесь уже пудрили мозги всем. И только Высоцкий иронизировал по поводу шумихи, заслонявшей внутренние проблемы страны:
В далеком созвездии Тау Кита
Все стало для нас непонятно,
Мы им посылаем сигналы туда -
А нас посылают обратно.
Вовка же мечтал не о Веге, а о Вере. Однажды привел мне афоризм:
«Каждый дурак знает, что до звезд не достать,
а умные, не обращая внимания на дураков, все пытаются».
Нет, не физик он был - чистый лирик:
Роятся звуки,
разбиваясь, множась…
Я этой ночью снова не засну.
«Что не ложишься?» -
спросит мать, тревожась.
А я отвечу: «Слушаю весну…»
Но зато как мы дополняли друг друга: он поэт-лирик, я поэт-юморист. И все бы было хорошо, но не хватало нам только карманных денег. А в Пензе уже появились вполне приличные заведения: два бара с коктейлями и музыкой на Московской, дегустационный зал «Белый аист» там же, пивной ресторан «Бочка» на берегу реки. Захотелось вкусит западных ценностей.
Раз в неделю мы туда все же добирались, экономя на обедах.
К тому времени компания у меня была уже студенческой. Только Вовка после школы из-за семейных обстоятельств не смог продолжить образование и пошел на завод. Однако он не был среди нас белой вороной и числился как «фрезеровщик-интеллигент».
1972 год. Провожаем двоих в армию. Мы оба справа -
Володька сидит
На четвертом курсе двое моих друзей резко женились, а двое других откололись. Так и остались мы вдвоем. По вечерам пели на два голоса, рассуждали о книгах и фильмах. Конечно ЖЕ, говорили о любимых девушках и читали свои стихи. Вовка зациклился на любовных посвящениях, а я на шаржах и эпиграммах и приколах. Написал и про нас:
Сидим вдвоем, смотрю - грустит,
И я почему-то грущу.
Я думал, наверно, что он угостит,
А он, что я угощу.
И тут нам подвернулась работа на мясокомбинате. Приехали туда на авось, и нас приняли грузчиками в колбасный цех. Место, по мнению соискателей временных заработков, очень престижное и «вкусное». Оказалось, что накануне грузчиков колбасного цеха поймали на воровстве и сразу уволили. Вчерашнюю норму они выполнить не успели, потому нас быстренько оформили и «бросили на прорыв».
Цех выдавал в день 10-12 тонн продукции. Погрузка оценивалась в 2 рубля за тонну. Так вот в первый день мы погрузили семнадцать тонн!
Вроде дело нехитрое: берешь телегу, заезжаешь в цех, ставишь на нее 8 ящиков колбасы, везешь на весы, там взвешивают, потом толкаешь на эстакаду и с нее в фургон. В нем составляешь ящики под потолок в пять рядов. Самая тяжелые «Докторская» и «Любительская», в каждом ящике под 30 кг, и пятый верхний ряд в конце рабочего дня - глаза из орбит!
Добрались до дома часов в семь вечера и сразу в кровати. Утром я еле заставил себя встать - болело все - перечислять не буду. Прихожу к Вовке - лежит.
- Вставай, - говорю, - пойдем деньгу ковать.
- Можешь меня убить - не пойду!
Но 17 рублей на нос, заработанных за день, подогревали: это же сотня буханок хлеба или 70 кружек пива! Я его тряс, тормошил, сыпал экономическими доводами. С большим трудом мне все же удалось поднять этого долговязика.
Второй день был чуть спокойнее, и 10 тонн сказались не так тягостно. В 12 часов пошли в столовую. Обед в ней стоил 33 копейки, причем можно было брать добавку. Но никто не просил, порции были - будьте нате.
- Как в коммунизме, - заметил Вовка, допивая компот
- Нет, это только полу-коммунизм, - не согласился я, - еще надо 33 копейки убрать.
Позже мне попалось стихотворение бывшего зоотехника об этом времени:
В столовой ели хлеб бесплатно -
стояли - соль, горчица, перец.
Вино мы пили аккуратно -
нам в коммунизм хотелось верить!
На третий день мы решили попробовать разжиться на обед хорошей колбаской, а то ходим вокруг этого великолепия и ни разу не попробовали. Я умудрился засунуть под куртку палку еще тепленького сервелата. Но на выходе из цеха меня остановила старший мастер:
- Отнеси на место.
Я понуро побрел назад, напевая песню Высоцкого о богатом соседе-геологе из коммуналки с бабой шастающей в плюшевом халате.
Действительно, неудобно как-то получилось…
Но ближе к обеду старший мастер подошла к нам и предложила в обеденный перерыв зайти в красный уголок на чай.
Пришли. Стол был уставлен тарелками с колбасой, бужениной, шейкой, окороком, корейкой и т.п., рядом лежал нарезанный хлеб. Коллектив цеха был чисто женским, и все 15 или 20 работниц с улыбкой наблюдали, как мы наворачивали деликатесы, некоторые из которых увидели впервые.
- А вы вот такую колбаску попробуйте, – указали они на ничем особо не примечательную колбасу, похожую на «Краковскую», - «Заказная», всего 200 кг в день делаем, для горкомовских и обкомовских.
Это действительно было что-то. В нее, как нам потом объяснили, добавляли конину, и стоила она всего 2 рубля 60 копеек, тогда как считавшийся престижным сервелат стоил почти вдвое дороже. Но по вкусу - не сравнить. Вот оно, разделение на классы: одним лучше и дешевле, а другим вообще кукиш. Ведь на прилавки попадало от силы треть из того, что мы отгружали, остальное по начальству и по своим. Вспомнилось народное:
Клавка шторы поправляла -
показала мне трусы.
А в отдельных магазинах -
нет отдельной колбасы!
Неравноправие оно как было, так и есть, хоть в советские времена это тщательно скрывали. Только Высоцкий в одиночку завуалированно призывал к борьбе за равноправие в коммуналке:
Ну ничего, я им создам уют –
Живо он квартиру обменяет.
У них денег куры не клюют,
А у нас на водку не хватает.
Живо он квартиру обменяет.
У них денег куры не клюют,
А у нас на водку не хватает.
Эту тему полу-коммунизма для избранных мы обсуждали по дороге домой. Заодно и себя чувствовали на время прилепившимся к избранным, ведь могли теперь объедаться деликатесами.
Тут же возник вопрос: а наши родные - они хуже нас, что ли?
У меня созрел план, как можно "пробить на жалость" девочек из цеха. Рассказал Вовке. Он засомневался:
- Из цеха ладно, а потом как?
- У меня ночь еще впереди, - успокоил я.
Ночь не ночь, а почти три часа на обдумывание последующих действий у меня ушло. Видео-наблюдения тогда еще не было и это упрощало задачу.
На следующий день Вовка взял с собой на мясокомбинат гитару. Охрана на проходной поинтересовалась: зачем она вам? Объяснили, что у работницы нашего цеха день рождения, мы решили исполнить для нее заздравную песню.
В обеденный перерыв мы объявили, что сейчас состоится концерт, и после быстрого перекуса начали. В институте я уже давно был штатным ведущим на концертах самодеятельности - язык был подвешен. Забойным у меня был рассказ «Случай в Ленинграде», после которого женщины всегда пускали крупную слезу. Потом залепили несколько песен и пару интермедий, которые на скорую руку до обеда выучили. Всего было около десяти номеров. Работницы были в потрясении, а старший мастер задержалась на выходе и шепнула:
- Ладно, выносите, но только чтобы там не попались...
Вот она - волшебная сила искусства!
Я бы рассказал, как все происходило на втором этапе - за давностью лет нам уже вряд ли что инкриминируют. Но, считаю, не стоит. У Довлатова в рассказе "Виноград" тоже тонкости погрузочных работ хорошо описаны. Прозу потому него писать учился.
Наши полупустые холодильники быстро заполнились. Почему-то совесть нас не мучила. В то время половина страны были несуны. Несли с работы лампочки, хозяйственное мыло, рабочую одежду и... список можно продолжить на две страницы. Довели людей дефицит и уверенность, что им за работу недоплачивают. Вот у них и девиз родился:
«Ты здесь хозяин, а не гость, не взял доску, возьми хоть гвоздь!»
Мои каникулы заканчивались. Отработав семь или восемь дней, мы уволились. Провожали нас добрыми пожеланиями. Как и обещали в цехе, мы ни разу не попались. В последний день нас поманил начальник охраны.
- Ребята, я же знаю, что вы выносили, ну хоть расскажите как?
Мы сделали удивленные глаза, в которых читалось:
«Как вы могли о нас такое подумать?..»
Получив примерно по сотне рублей, мы решили по полтиннику отдать в семейный бюджет, а на остальное кутнуть.
На трассе Москва-Куйбышев появилась совсем новенькая трактир «Золотой петушок» - привлекательное сооружение со шпилем, на котором восседал герой сказки Пушкина. Каждый час ОН хлопал крыльями и сипловатым голосом кукарекал.
Трактир поначалу облюбовали чиновники
Некоторые утверждали, что в шесть утра петушок исполнял еще гимн страны. Но это так и осталось легендой, проверить ее было сложно, так как добраться туда в такое время можно было только на такси. А такси в то время тоже было в дефиците - поймать его было редкой удачей.
Добрались мы до таверны на автобусе, от остановки которого надо было пройти пешком около километра. Потчевали в таверне фирменной водкой «Золотой петушок» и запеченными в горшочках овощами с мясом, грибами и прочими вкусностями типа блинов и медовухи. По червонцу на человека можно было очень хорошо посидеть. Посидели, выпили один пузырек.
Мы уже собирались уходить, как я вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку:
- Тосты знаешь?
Обернувшись, увидел франтоватого парня в кожаном пиджаке - по тем временам роскошь.
- Знаю.
- Много?
- Прилично.
Он предложил мне пересесть за его столик и поставил между нами полную бутылку.
- Значит так: ты рассказываешь тост, если я его знаю – пропускаем, не знаю – пьем. Потом моя очередь. Пойдет?
- Пойдет.
Познакомились, его звали Николаем. Я начал с тоста собственного сочинения, куда сразу его же и определил визави:
Меня ты, Коля, уважаешь?
Я тоже. Значит, пьем до дна!
И хрен-то с ним, что не узнает
Отчизна наши имена.
Стопари опрокинулись, и понеслось… Вовка выступил наблюдателем с правом совещательного голоса. В опрокидываниях он не участвовал приложился лишь на посошок. Выйдя из таверны, мой друг размечтался:
- Такси бы сейчас…
Рядом на площадке стояла черная «Волга». Такси до нашего дома стоило примерно 3 рубля. Но я-то уже был «на лихом коне», к тому же в кармане еще оставался червонец. Чтобы мечту друга превратить в быль, я заверил:
- Сейчас организуем…
Подойдя не очень уверенной походкой к сидящему за рулем водителю и облокотившись на капот, я попросил нас подкинуть. Но водила оказался не в меру серьезным:
- Антенну сломаешь, отойди от машины.
Я покачал антенну и заверил, что она держится крепко.
- Я сказал - отойди от машины, сейчас милицию вызову!
Аргумент был весомый, и мы спорить не стали, отошли к клетке с медведями - пообщаться с лесными братьями.
Тут подкатывают гаишники на двух мотоциклах, и водила указывает в нашу сторону. Кто же знал, что это была обкомовская «Волга» с радиотелефоном, а пост ГАИ находился совсем рядом.
- Где вы, ребята, живете?
- На Беляева, - ответил Володька.
- Так мы вас сейчас туда быстренько и доставим.
Мы нехотя полезли в люльки.
Нас привезли в отделение милиции в двух кварталах от нашего двора. Милиционеров было двое.
- Ну что, голубчики, нарушаем общественный порядок, да еще в нетрезвом виде? Будем составлять протокол.
- Да чего с ними возиться, - вмешался второй, - давай в вытрезвитель сдадим и дело с концом. Свидетелей хулиганских действий все равно нет.
И тут вступил в прения Володька:
- Мужики, отпустите его, его же из-за вытрезвителя отчислят их института, а ему один курс доучиться осталось. Берите меня, сдавайте куда хотите, но его отпустите. Христом-богом прошу, отпустите!
Такая самоотверженность произвела впечатление. И не только на милиционеров, но и на меня. Конечно, сравнивать это с броском грудью на амбразуру я бы не стал, но закрыть грудью друга от вытрезвителя – это была попытка подвига.
- А чего он сам-то молчит? Пусть хоть представится.
А чего я молчал? Да чтоб не выдать свое истинное состояние, ведь язык перестал слушаться. Все же свою фамилию я произнес. Милиционеры переглянулись. Один вышел и привел третьего. Они пошептались.
- До дома сами дойдете?
- Дойдем, дойдем, - заверил Володька.
Оказалось, что один из стражей порядка был приятелем отца, а пришедший дальний родственник. Но это я узнал позже, в серьезном разговоре со своим родителем.
Через год наши пути разошлись. Я уехал с синеньким дипломом в Белоруссию, потом с молодой женой под Питер. Володька тоже женился на своей Верочке, дождался все-таки. Но это уже было без меня.
III
Приезжал я в Пензу не часто – в два-три года раз. Встречался с друзьями и приятелями. Стал замечать, что со многими из них мне быстро становилось скучно. К сорока годам единственным человеком, с кем мне было по-прежнему интересно, оставался Володька. Каждый раз я замечал, что он меняется, умнеет, становится философом.
Юраков был непонятным для многих, но только не для меня. Виноваты скромность и человеколюбие - черты, которая на словах везде приветствуются, а на деле считаются совершенно ненужными. Я тоже в начальники не лез, предпочитая отделы.
Уважение и любовь к людям у моего друга выражалось в умении слушать собеседника. Кто же будет отрицать, что большая часть людей все же предпочитают говорить:
Какая на Земле настала б тишина,
Когда б все люди, ну хотя б на миг,
Вдруг прекратили восхвалять себя
И хаять перестали всех других!
Уверен, что здесь Вовка полностью со мной согласился. Я-то представляю, что ему из-за его такта приходилось терпеть. Сам посылал дураков подальше, за что внешность мне корректировали. Потом держался от них подальше.
Возможно, уважение и терпимость к людям поначалу помогали ему в жизни, но этого было явно недостаточно для карьерного роста и финансового благополучия. Отсюда и недовольство близких, кивавших на приспособленных к жизни. Я это чувствовал при редких встречах.
У меня происходило примерно тоже. Жена ставила в пример своего брата или успешных соседей. Это мне претило, я не хотел быть чьим-то двойником.
С карьерным ростом у меня тоже был ступор: непонятный какой-то, не такой как все,пытается во всем разобраться, во все дырки лезет. . Любознательных никогда не любили. Мне же было интересно как директора и начальники воруют.Сменил несколько мест работы.
Мне не с кем было поделится, душу излить. Но жили-то мы далеко, и ни он, ни я поддержки друг от друга не получали. Вот на меня тоска накатывала:
Когда завывают и сердце и вьюга,
Весь мир замирает в тоске.
Нет друга со мною, нет рядышком друга,
А есть седина на виске.
Он был – это точно, он был – это знаю,
Прекрасно нам было вдвоем!
Он где-то и ныне еще обитает,
Но только на круге своем.
Судьба разбросала, а может, хотелось
По-своему каждому жить?
Когда-то смеялось нам вместе и пелось,
Чего никогда не забыть!
В моменты отчаяния или недуга
Весь мир замирает в тоске.
Нет друга со мною, нет лучшего друга,
А лишь седина на виске…2002 г.
Получилась грустная песня
Одиночество среди себе подобных - особенное одиночество. Опять мы шли по путям параллельно. Вот вам доказательство из одной из книг Юракова «Капелька»:
И тянет себя пожалеть, соврать,
«Страдалец за правду-истину!»
Нет, силы собрав, сплочу свою рать:
Любовь, доброту, бескорыстие!
Еще мне неведом войны исход -
Отход не трубит сквозняк своим струям -
Но верю, что враг меня не возьмет!..
…Пока сам себе не совру я.
«Лихие 90-е» для многих оказались непосильными - резкий поворот с повторением пройденного постулата:
«кто был никем - тот станет всем».
Следствие - сломанные судьбы и новые кладбищенские аллеи. В каждом городе они есть гранитно-мраморные.
Помню, как в школе нам рассказывали о героях революции и гражданской.Потом об Отечественной. Мы тогда очень досадовали, что геройские времена прошли, а нам достались годы застоя. Но Михаил Сергеевич стал срочно нашу заскорузлую жизнь перестраивать:
Кто газеты не читает,
начинает отставать.
Он еще искореняет,
что уже пора внедрять.
И вот Ельцин объявил полную свободу – берите, сколько хотите. Кстати и в 1917 все раздавали - землю, заводы.
И мы опять «купились». Начали искать справедливость, бороться за права народа.
Вовка пошел в политику - партий стало много, а я с остатками профсоюзов пытался добиться экономической справедливости. Выбрали в совет директоров и через пару месяцев стал безработным. Все прошло четко:
"Сегодня ищешь справедливость – завтра ищешь работу".
Мы никогда не говорили на тему продажи своих принципов и идеалов – это как-то само собой исключалось. То, что этого не произошло, подтверждает наше нынешнее имущественное положение.
Помнится, Гораций за гимны божественному императору Августу от Мецената виллу под Римом получил. А наш Александр Сергеевич за лояльность власти тайное денежное содержание
Думаю, будучи помощником депутата Госдумы, Володька какие-то предложения получал. Там в коридорах и туалетах часто "шуршали".
Мне тоже предложения не раз поступали кому-то гимны писать а кого-то грязью обливать. Грешен, один гимн за деньги все-таки написал - "Гимн предпринимателей". Его и сейчас еще иногда на некоторых корпоративах поют. Но от политики ушел, предпочел бизнес.
Но мнение о политической кухне у нас с моим другом, думаю, уже совпадали:
Есть партия любви, есть партия вина,
Есть партия халвы и утреннего сна,
И в них - куда ни кинь - хорошие все люди!
А в политических - всегда полно дерьма…
...Пришли другие хозяева жизни - "новые русские". А с ними на наши головы обрушилась массовая культура самого низкого пошиба.Менялся язык, понятия. Мы опять стали чужими в этом котле.
Вместе с уже упомянутыми словами секс, элита, появились определения способностей:
креативный, мобильный.
А также новые профессии – модератор, маркетолог, логистик, менеджер.
Быстро уходили в прошлое простые слова - авоська и дефицит,
как и совковые - партхозактив, колхоз, продмаг.
Исчезло понятие - номенклатура.
В разговорном языке появились выражения, за которые в СССР точно бы в психушку отправили:
«Положи мне деньги на трубу»,
«Давай купим домашний кинотеатр».
Вы спросите:
- Люди стали дурнее или умнее?
Думаю нет, просто стадо масть поменяло.
Вот, кое-что из прошлого сегодня тоже вызывает сомнения в той нашей адекватности:
«От ленинской науки крепнут разум и руки»,
«Сей кукурузу - получишь сало»,
«Американец рядом - бей его прикладом!»
А тогда в 90-х нам хотелось верить, что можно что-то изменить.
Вовка примкнул к партии «Яблоко», самой, на мой взгляд, интеллигентной и гуманной. Но в той жесткой борьбе за дикий капитализм интеллигентам было делать нечего. В те годы, получив свои подзатыльники и пинки, мы оба пришли к переосмыслению юношеских идеалов. В сборнике «Настольная лампа» мой друг сравнил нас с бильярдными шарами:
Ах, как же нас носило
То сдуру, то со страха…
Мне снилось, что Россия –
Сплошной зеленый бархат.
На нем играют нами,
То бьют нас сильно слишком,
То сталкивают лбами
То сталкивают лбами
До набиванья шишек…
У меня это перешло в скепсис и отчасти в безразличие:
Все борются за власть и за богатство,
А кто-то и за славы пьедестал,
А кто-то там за равенство и братство,
Все борются, а я уже устал…
Боролся как-то я за справедливость,
Пока не осенило вдруг меня:
На все, на все, на все есть Божья милость.
А остальное все - мышиная возня!
Но все же было и ощущение невостребованности, нереализованности.
Все это очень угнетало. И опять одиночество. Если у мужиков такое состояние становится частым, они либо спиваются, либо начинают писать.
Творческая натура Юракова искала выход из замкнутого круга. Уже в первом сборнике «Пою многоточие…» можем найти этому подтверждение:
И снова я наедине с собой
Крупинки слов переплавляю в строки…
--------------------
Оспаривая, перевыбирая,
Переосмысливая каждый день,
Как чью-то ускользающую тень
Ищу себя, себя еще не зная.
Такие поиски мне очень знакомы. Оба предпринимали попытки стать как все - бесполезно. Во втором сборнике Володьки по этому поводу есть готовое резюме:
Меня время как будто ограбило:
Был вчера еще молод, а ныне - старик.
Все казалось, что только пишу черновик…
Оказалось, что все было набело.
Я всегда был оптимистичней своего друга. А вот у него первые сборники пропитаны горестными нотками. К счастью, он все же нашел ту стезю, которая медленно, но верно стала выводить его на другие мелодии души - жизнеутверждающие:
Сегодня я увидел звезды
(я так давно не видел звезд)
И оказался где-то возле
Полузабытых детских слез.
Творчество для детей. Опять забрезжила надежда, что если мы не смогли, то они смогут. Только надо, чтобы они не прошли мимо истинных ценностей, чтобы не затянула их порочная воронка, которую мастерски раскручивают наши СМИ. Надо сказать, что мой друг в этом преуспел. У него же аж три детских книги: «Сколько весит сон?», «Прогулка по небу», «Забавные прописи».
Откуда у него этот дар, не знаю. Как-то прошло все это мимо меня. Но очень рад за своего друга, что он может вот так легко перевоплотиться в ребенка.
А может, он из этого образа и не выходил никогда? Просто взял и туда вернулся, в чистоту наших надежд и мечтаний, в мир, где добро всегда побеждает зло. Я подхватил его мысль:
Как из глины рожден был Адам,
Из земли наши плоть, телеса,
Но земли было мало нам,
Нам понадобились небеса.
В нас жила эта страсть высоты,
Каждый с этой мечтою рос:
Унестись от земной суеты,
Долететь до далеких звёзд.
Правда, здесь, на земле, много дел:
Дом построить и сад посадить,
Вот будильник опять зазвенел,
Надо снова куда-то спешить.
А вернешься, опять дел полно –
Дом прибрать и сходить в магазин,
Видно сбыться мечтам не дано -
Мы их детям своим отдадим.
Размышляя о том не спеша,
За удачу поднимем свой тост,
Пусть не тело, хотя бы душа
Долетит до далеких звезд.
P.S.
Пробежали годы. Мир оказался тесен.
Виновник моего пробного стихотворчества талантливый школьник Борис, стал маститым литератором и редактором литературного журнала. Именно того журнала, где впервые был напечатан один из моих ранних рассказов. А принес его туда мой друг Вовка. Позже он был несколько раз опубликован в литературных изданиях России и зарубежья.
Влолодька сегодня тоже довольно известен: член Союза писателей России, автор нескольких книг и десятков, а может сотен песен. Однажды со своими стихами мы с ним пересеклись в сборнике лучших гражданских поэтов "Часовые апамяти" за 2014 год. И я еще больше уверился:
мы по-прежнему идем параллельными курсами,
но главное - мы были и остаемся друзьями юности.
Рубин Валерий 
Вайнер Ирина 
Аарон Борис 
Кравченко Валерий 
Кумбарг Александр 
Демидович Татьяна 
Андерс Валерия 
Тубольцев Юрий 
Буторин Николай 
Автора фото не знаю - зацепил в Интернете.