На смерть поэта -   как это было   

        (к 50-летию со дня смерти Б.Пастернака)
"... поэты или умирают при жизни  или  не  умирают  никогда".

                      Пастернак

Пастернак же, добровольно избравший свою Голгофу, проживший всю жизнь с верой в Воскресение, остаётся не только в памяти потомков, но и в большой их работе. Продолжают выходить на разных языках всё более полные собрания его сочинений. Литературоведческие и биографические работы уже сформировали огромный корпус «пастернаковедения».
В поэтическом творчестве Пастернака всё замечательно.
Даже, в общем-то, слабые стихи о войне спасает его дикция. Может быть, это единственный случай в русской поэзии, во всяком случае, в поэзии ХХ века.
 
           
Портрет Бориса Пастернака
(художник - Леонид Пастернак, отец Поэта)

2 июня 1960 года над пригородными кассами Киевского вокзала появилось написанное кем-то от руки объявление: «В ночь с 30 на 31 мая скончался Величайший поэт современности Б.Л.Пастернак. Гражданская панихида состоится сегодня в 15 часов на кладбище в Переделкино». На похороны приехало много пожилых тщательно  ухоженных дам и стройных седых стариков из прежней московской интеллигенции - оказалось, что выбили не всех.

А власть продолжала мстить уже мертвому поэту: жену оставили без средств к существованию, отказав ей в назначении пенсии; Ольга Ивинская получила 8 лет лагерей, а её дочь Ирина - 3 года.

Сам Пастернак сочинял и на смерть Маяковского, и Мандельштама, и Цветаевой. Сочинить же реквием по Пастернаку в то время не решился никто. Ничего, кроме короткого сообщения о смерти поэта, в официальной печати не появилось.
Вспомним же мы, какой она была - Голгофа Пастернака.

После длительного, почти десятилетнего периода, в течение которого Пастернак практически полностью отошел от оригинального творчества, в 1946 году он  приступает к работе над романом  «Доктор Живаго» в условиях полной блокады со стороны государства, которое железным занавесом отгородилось от всего мира.   

Говорить же о романе Пастернак  начал  ещё в середине двадцатых годов.  Дарованная ему лирика, в которой он весь был во власти ощущений, не позволяла удовлетворить  потребности в анализе, в поиске своего места в движущемся потоке дней, в осознании   смысла этого движения. Приступить же  к такому анализу в обстановке начавшегося распада связей   было бесконечно трудно. Поэтому только после войны, которая на миг вновь сплотила людей,   Пастернак мог осуществить свой замысел.  Работая над романом,  он заново прожил всю свою жизнь, и поэтому роман стал самым важным его произведением. Он  неоднократно  повторял, что    должен  сказать  что-то  очень  важное русским правителям: то, что знает только он один.
Осознание величия замысла делало сам процесс написания романа не меньшим происшествием, чем описанные в романе события.

Никому из тех, кто присутствовал на читках отдельных глав романа, он не понравился. А Сурков,  например, заявил: «Доктор Живаго не имеет права судить о нашей действительности. Мы ему не дали этого права». Даже Чуковский, «ходивший» в друзьях Пастернака, не  пожелал скрыть своё раздражение. Лишь одного Варлама Шаламова,  старого лагерника, а в прошлом религиозного писателя и священника, обрадовали христианские устремления автора романа.

История с публикацией романа за границей, а главное -  проявленное в ней Пастернаком мужество, заслуживает того, что мы о ней вспомнили.  Многих тогда обмануло  выступление Хрущева на XX съезде партии. В долгожданную либерализацию хотел поверить и Пастернак, поэтому рукопись своего романа он  передал двум ведущим в то время журналам: "Новый мир" и "Знамя". Но, нет оснований предполагать, что он по-настоящему в это верил, подобно большинству. Скорее - вовсе не верил, иначе не спешил бы так с передачей рукописи за границу ещё до получения ответов из этих журналов, хотя четко представлял себе  опасность, связанную с  изданием романа за границей.  Недаром, передавая рукопись литературному агенту миланского  издателя Джанджакомо Фельтринелли, Пастернак произнес:  "Этим я приглашаю вас посмотреть, как я встречу свою казнь".

Происходило это в мае 1956 года, а уже в июне Фельтринелли  известил Пастернака, что  будет издавать роман и ищет переводчика.  Пастернак ответил ему, что будет рад  появлению романа  в Италии, но сознает, что ситуация для  него  сложится при этом трагическая.  Однако, добавил он, мысли рождаются не для того, чтобы их таили   в себе.

Первым отказался от публикации романа в середине сентября 1956 года "Новый мир". Сразу после ответа "Нового мира" стали  воздействовать на Фельтринелли, чтобы заставить его вернуть рукопись "Доктора Живаго" и отказаться от издания. Подключили даже итальянскую компартию, членом которой был Фельтринелли.    Сам Тольятти предложил Фельтринелли вернуть рукопись.   Но тот ответил, что скорее выйдет из партии, чем порвет с Пастернаком, и действительно,  вскоре так и  сделал. Пастернак же в этом участия не принимал, а о  рецензии, полученной из журнала, постарался   забыть и никому о ней не рассказывал.

Для Хрущева  подготовили выборку всего самого неприемлемого из романа. Однако, возможно, на него более сильное впечатление произвел отказ Пастернака подписать письмо с  осуждением венгерского руководителя Имре Надя с одобрением предпринятых в Венгрии репрессий. В то время как  писатели покорно ставили свои подписи под  обращением, которое должно было показать, что в  СССР не может быть ничего подобного, Пастернак, вскипев,  чуть ли  не спустил с лестницы пришедших к нему за подписью. Этот инцидент, конечно, не мог остаться незамеченным   со стороны властей.

С целью предотвратить  издание романа  в Милан отправили Суркова, который в качестве друга Пастернака, заботящегося о его авторском праве,  встретился там с  издателем.  Но Фельтринелли проявил непреклонную твердость и заявил, что прекрасно знает, как это всё делается в Советском Союзе. Сурков  предупредил, что поведение издателя может оказаться роковым для  Пастернака.

Кроме Италии ожидалось появление романа во Франции и Англии. Поэтому  на этот раз Суркова   послали в Париж, а Федора Панферова - в Англию. Панферов в Англии  встретился ещё и с сестрами Пастернака и пытался запугать их тяжелыми последствиями, которые будет иметь для их брата публикация романа за границей. Но и эти поездки высокопоставленных писателей,  якобы обеспокоенных судьбой своего друга, также не возымели никакого   результата. А если всё-таки имели, то противоположный ожидаемому: в западной прессе сразу началось обсуждение  вопроса о выдвижении Пастернака на Нобелевскую премию.

Тогда всесоюзное общество "Международная книга" - монопольная организация по изданию и книготорговле за границей -  предложило возбудить против зарубежных  издателей судебный процесс. Для этого им требовалось   письмо от Пастернака, в котором,  тот должен был подтвердить юридическое посредничество "Меж. книги" в ведении его дел. Пастернак категорически отказался подписать присланный ему проект письма. Судебный процесс не был возбужден. А вот Фельтринелли взялся сделать собственное русское издание "Доктора Живаго", что устраняло бы формальное препятствие для выдвижения  романа на Нобелевскую премию.

Безусловно, всё это привлекло повышенное внимание к Пастернаку со стороны «компетентных» органов в Москве, которые решили начать оказывать давление на Пастернака через Ольгу Ивинскую. Пастернак чувствовал, что ни  его самого, ни Ивинской надолго  не хватит. Об этом он написал в одном из своих писем за границу: «Я боюсь только, что рано или поздно меня втянут в то, что я мог бы, пожалуй, вынести, если бы мне было отпущено еще пять-шесть лет здоровой жизни».

23 октября 1958 года секретарь Нобелевского фонда   известил  Пастернака телеграммой о присуждении премии по литературе с формулировкой: "за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и продолжение благородных традиций великой русской прозы".

Упреждая только ещё готовившуюся против него  кампанию, Пастернак написал:  «Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все, что угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через некоторое время вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз". Ольга Ивинская  в тот же день обрушилась на Пастернака с упреками в  эгоизме. "Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберешь".  Ее тогда очень напугал отказ  издательства дать ей работу.

В ноябре 1958 года Пастернак написал своей   сестре: «Очень тяжелое для меня время.   Всего лучше было бы теперь умереть, но я сам, наверное, не наложу на себя рук». К тому же времени относятся и эти всем известные строчки: «Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони, Мне наружу ходу нет... Что же сделал я за пакость, Я убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей. Но и так, почти у гроба, Верю я, придет пора - Силу подлости и злобы  Одолеет дух добра».

            Однако настоящей причиной начавшейся в СССР травли Пастернака стала не сама по себе публикация романа за границей, сколько последовавшее вслед за ней присуждение ему   Нобелевской премии. А он жаждал праздника и наивно полагал, что его разделят с ним не только его близкие, но и все советские писатели.

Писательская же братия сильно возмутилась тем, что ему всегда везет и  «сработала» с явным опережением. Никто на неё ещё никакого давления «сверху»  не оказывал - там просто ещё не успели сформировать «мнение». Сергей Смирнов, который вел писательское собрание, предложил обратиться к правительству с просьбой, лишить Пастернака советского гражданства, чтобы он не был их соседом по Переделкино и не попал в предстоящую перепись населения.

Близкие Пастернака  с ужасом наблюдали за этой чудовищной картиной травли, когда один за другим выступали с тупым выражением лица его коллеги по цеху,  только что не грозившие  поэту топором. Количество записавшихся, чтобы выступить и заклеймить позором Пастернака, поражает. Среди успевших выступить были и такие «продвинутые» авторы, как Лев Ошанин, Владимир Солоухин, Вера Инбер, Галина Николаева, Сергей Баруздин и множество других.  Резолюция по Пастернаку была принята единогласно. В защиту Пастернака не выступил ни один писатель, хотя всё это происходило во времена Хрущева, когда не было уже оснований опасаться за собственную жизнь, или за жизнь своих близких.

От имени руководства, которое, наконец, решило поддержать писательское сообщество, выступил бывший тогда комсомольским вождем Семичастный. Он заявил буквально следующее: «Пастернак хуже свиньи, которая никогда не гадит там, где кушает». Травля расширялась и тогда, чтобы переломить ситуацию, как Пастернаку казалось, «общего негодования»,  он послал в Комитет по Нобелевским премиям телеграмму - уведомление об отказе от премии. Жаль, что до сих пор многие  не сомневаются, будто бы этот поступок был продиктован исключительно чувством страха. 

Скандал в СП СССР и травля поэта стали достоянием западной общественности, и  «наверху» поняли, что масштаб скандала вышел за пределы разумного.  Оттуда поступила команда - «гасить». Однако отношение руководства к самому Пастернаку под давлением Запада вовсе не изменилось.

Хрущев и всё его окружение не могли не чувствовать презрительного к себе отношения со стороны поэта. Если в Сталине Пастернак видел гения злодейства, то в Хрущеве  ничего, кроме того грубого животного, с которым Семичастный сравнил его самого. Восприятие Пастернаком нового советского руководства было свободно от чувства благодарности, которое испытывало большинство его коллег, пострадавших в сталинское время. Поэтому ему ничто не мешало видеть истинные причины «оттепели» и адекватно без всякой экзальтации оценивать обстановку.

 14 марта 1959 года во время прогулки Пастернака насильно запихнули в машину и отвезли в Генпрокуратуру, где его допрашивал сам Генеральный прокурор Руденко. Тогда Пастернак  впервые почувствовал себя беспомощным стариком, с которым могут сделать всё, что угодно.

Пастернак, до того поражавший всех своей бодростью и моложавостью, прожил чуть более года. Год этот был ужасным. Одновременно с категорическим требованием полностью отказаться от каких-либо денег за заграничные издания романа и перевести все гонорары в Москву для передачи их во Всемирный совет мира - эту советскую организацию пропаганды на Западе - была приостановлена выплата всех гонораров в Союзе. Договоры расторгались, сделанные в типографиях наборы рассыпались, театральные спектакли, поставленные по его переводам Шиллера и Шекспира, перестали идти. То, чего он боялся не за себя, а за близких, которые зависели от его заработков, произошло. Ему была объявлена настоящая экономическая блокада.

С мучительной остротой  чувствуя  себя в тисках крепостного рабства, он начал писать летом 1959 года пьесу на тему о крепостном праве в России. В  пьесе должна была  идти речь  о судьбе талантливого крепостного актера и драматурга,  который получил образование в Париже, был знаком с европейскими знаменитостями, но в своем стремлении к художественной самостоятельности он  сталкивается  с унизительными ограничениями из-за своего рабского состояния. Но дописать пьесу, действие которой должно было охватить три периода:   николаевское время жестокого крепостничества; подготовка реформы, борьбе мнений на заседаниях губернских комитетов;  и конец века -  пробуждение России, Пастернак не успел.  

По теме публикации можно читать на сайте (кликнуть):

Гефсиманский сад(К 120-летию со дня рождения Б.Пастернака) (Очерки)-В.Демидов

Слово о Пастернаке... (Очерки) -М.Аврутин