EN
Старый сайт
1.
В искусстве всё –
движенье нашей крови,
и суть его –
всё наше существо.
Иной раз – так бывает! –
поневоле,
но видеть это
может меньшинство.
Ин-туи-тив-но,
Ирра-цио-наль-но –
понятий много
из различных слов,
но главное, что это –
не случайно.
За каждый штрих
ответить я готов.
И некая тревожащая сила
во мне всегда,
с рождения,
была.
Она меня в искусство
приводила
и удивляла так,
как каббала.
В моих картинах –
повеление души.
И, возвышаясь,
покидал я гетто.
Как только отделялся
от земли,
я становился сразу же
поэтом.
2.
Картинами поведал нам Шагал
о Витебске, себе и о России,
как в них ютились горе и печаль.
«Чтобы не хуже было», - все просили
в домах и синагогах.
Как всегда,
дверь открывали, чтоб вошел Илия.
Так это длилось многие века.
Благословенна Мариам-Мария!
А каждый холст –
пронзённый жизнью сон.
И он давал
всем новую надежду.
Инстинкт и разум –
непременно в нём.
И что-то всё же
было ещё
между.
3.
«Не отнимай свечи
из рук моих», -
писал Шагал в стихах своих.
«Как Иисус,
распят я на мольберте», -
и это было правдою –
поверьте.
На «идиш» думал и писал,
на нем картины создавал –
местечки нищие,
кривые времена,
а в них – евреи
и сутулые дома.
По улицам неровным
сквозь века
хромала тяжкая
еврейская судьба.
4.
На праздник Суккот
или Симхас-Тора
пропал мой дед,
и нет его нигде.
Обиделся?
Быть может, была ссора?
Его искали
всюду и везде.
Какой там праздник?!
Нам не до молитвы.
Живой ли он?
А, может быть, и нет?
Не выходил он
просто так
и лишь бы.
Вопросов много,
а каков ответ?!
О, Боже мой!
На нас свалилось горе!
О, Царь небесный,
не оставь в беде.
Глядим на небо
синее, как море,
а дед жует
морковку на трубе!
И он обводит взглядом
Божье царство.
Ничто не омрачает
его взор.
Он выше всех!
Без всякого лукавства –
от счастья он
лепечет всякий вздор!
5.
Высоко над нами
музыкант на крыше –
играет он,
и скрипка с ним поёт...
И звуки, им послушные,
всё выше –
летят туда,
где должен быть Господь.
И грусть и смех
стекают с этой крыши,
как звонкая
весенняя капель.
Мы ими очарованы.
И слышим
шедевры предков –
музыкальный хмель.
Мы в прошлое уйдём –
в минувшие лета,
и время сразу же
к другим сбежит.
Для них звучать будет
мелодия с холста.
И волновать.
И голову кружить.
6.
Вы видели коров,
играющих на скрипках,
над городом,
над солнцем
и над небом?
Одна играет,
словно на поминках,
другая весело,
но повод нам неведом.
И в небе сам Шагал –
он фокусник и клоун.
И в то же время –
добрый он волшебник.
Еврей из Витебска
мир покорил, как воин, –
он победитель
и его же пленник.
7.
Он был таким неугомонным –
учитель самый первый мой,
неутомимым, очень скромным –
и для меня он, как родной.
Носил в себе он грусть с печалью.
Решал он множество проблем.
По Витебску я с ним гуляю,
но мысленно… Учитель Пэн!
Звать Юрием, сын Моисея –
свой новый стиль он изобрел.
Ко мне явился как Мессия –
и дал понять, что я умен!
В его картинах – несуразный,
едва заметный милый «сдвиг»,
и сделал шаг тогда отважный
я в полный озаренья миг.
Он возвышался, как мыслитель.
С ним в тайну ремесла проник.
Пошел я дальше, мой учитель, -
твой благодарный ученик.
8.
В приюте
успокоенных сердец
ни слез, ни стонов –
тишина.
Здесь судьбы уходили
под венец
в объятия небытия.
Большое, печальное
пастбище
могильных камней.
Я молюсь...
В воротах
еврейского кладбища
ни с кем я уже не столкнусь.
9.
Творит молитву он –
наш витебский раввин.
Библейские
и умные глаза.
И руки пахаря.
И множество седин.
Его лицо отметила
Судьба:
набросок сделала
штрихами из морщин.
И вот его молитва
свершена –
пора снимать с себя и талес
и тфилин:
не говорить же с Богом
до утра.
10.
Мой дядя Зюся – парикмахер,
единственный на весь Лиозно.
Прически разные, как мастер,
ваять умел он грациозно.
Он делал всё в своей манере.
Усы, бородка, добрый взгляд –
блистал бы он в Париже, Вене,
в других столицах – всех подряд.
11.
Витебск Шагала –
предместье, дома,
множество серых заборов.
Горе и радость
в библейских глазах
забытого Богом народа.
12.
Грёзы витают
и с ними мечты.
Он держит жену,
словно знамя
прекрасной и верной,
чистой любви.
Она –
как духовное пламя.
13.
Ты мое озарение, Белла, -
не могу я писать без тебя.
Ты в палитру вошла мою смело –
отдала для фантазий себя.
Ты мое вдохновение, Белла,
и как критик, и друг, и жена.
Оценила меня, мое кредо –
и одобрила ласковым «Да!»
Я пою тебя всюду – в молитвах,
в своих грёзах, эскизах, мечтах,
в старых, будущих, новых картинах
и во всех мной увиденных снах.
14.
У булочника свет в окне с ночи.
Осталась в небе лишь одна звезда.
Столб дыма из растопленной печи
к ней устремился с раннего утра.
Вот кляча с тонкой шеей побрела,
и месяц блеклый над соседской крышей,
проснулись пчелы – все они в делах,
и солнце поднимается всё выше.
Я вижу – едет странная телега.
На ней – возница задом наперед.
И узнаю –
ведь это мой коллега:
он любит делать всё наоборот.
Хозяин открывает свой трактир.
Соседка заплетает две косы.
Загадочный непостижимый мир
от звезд на небе до седой росы.
Двина же всё текла мимо меня,
И Время уходило с нею в даль.
Я наблюдал с высокого холма
и красками замазывал печаль.
В холстах его – ушедшая эпоха.
Её самозабвенно рисовал.
Прошел с ней от порога до порога
и жизнь всегда с любовью воспевал.
15.
Как каждый еврей,
он не нужен России,
Берлину, Парижу –
не нужен нигде.
Все будет иначе
с приходом Мессии,
но это случится,
быть может, во сне.
Он думал о Рембрандте
и своей маме,
Сезанне и дедушке,
и о жене,
о новых работах.
Как тесны все рамы
для милого Витебска,
что на холсте!
На уровне окон –
простая телега
и лошадь, возница
куда-то летят.
Как в жизни, когда
ждет приятная веха,
Судьба и Надежда
безумно спешат.
16.
Что только
не придумает еврей?!
Возьмите этого…
Ну, как его?!
Шагал.
Такой он маленький –
почти что, как пигмей.
Зато, послушайте,
какой же он нахал!
На выставке я был.
О, Боже мой!
И люди, лошади,
коровы и ослы
по воздуху бредут
невидимой тропой.
Своими красками
он искромсал холсты.
А скрипачи –
евреи же, конечно, -
позалезали кто на небо,
кто куда.
Они нас удивляют.
И так – вечно.
У этой нации
больная голова!
То всё в зеленом здесь,
а там из синевы.
То вождь ногами вверх
на стол восшедший.
То дом родительский
растет из головы.
Поверьте мне –
он просто сумасшедший.
17.
А мне приказала Гармония:
«Пиши мой портрет –
вот и всё!»
Понравилась мне
церемония
создания лика её.
18.
Он свой портрет
мазками слов
почти сто лет писал.
И слышал предков
своих зов –
его воссоздавал.
А в красках –
магия основ,
поэзия богов.
Сжигал среди
своих холстов
и плоть свою
и кровь.
Апрель 2007 г.
) 
