ПОД СУРДИНКУ

Ты, конечно, по старинке

ловишь рыбку, сушишь вёсла.

Я по вешней по Неглинке

вывожу на выпас вёсны.

Что, кудрявый, что, хороший,

щучки по бортам, по курсу?

В первом мае было проще:

всем – по раю, всё – по вкусу.

Крейсер праздничный на рейде.

Души юные на суше.

Взятый Зимний. Смейтесь, смейтесь!

Майский дождик. И по лужам

шлёпанье и брызги смеха,

рук касанье, шелест платья…

Через день: мне надо ехать…

и короткое объятье.

Через год: с другим, с другою.

Через двадцать, через тридцать,

через жизнь: опять в погоню,

мне не спится – будешь сниться!

И во сне – всё по старинке:

ловишь рыбку, сушишь вёсла!

Наяву – всё под сурдинку:

по Неглинке вёсны, вёсны…

АХ, ЭТОТ ДОМ, ЭТОТ САД…

Утренник. Вишни в цвету.

Дом полон вздохов и смеха:

«Ехать, сегодня же ехать!» –

эхо трясёт пустоту.

Ах, этот дом, этот сад!

Ах, эта жизнь – сколок боли.

Всё бы сначала, на воле…

Лепет дождей на весах.

Крик электрички вдали.

Хлопают крыльями ставни…

Прошлое – нудный наставник:

злится, грозит, не велит.

Ехать… Чужие дома

ветер проносит над садом.

Страх и сомненье надсадно

тонут в туманных дымах…

Ах, этот дом!.. И прудов

долгие всплески и блики…

Ах, этот сад в повилике!

Ах, эта жизнь... скрип калитки.

Схвачено нитью крутой.

Ехать…в чужие дома.

Воля-тюрьма-кутерьма…

БАНЯ

На днях сносили баню. И на бойню

стянулись любопытные. И я.

Не то, чтобы смотреть мне было больно

на это действо…Но в таких боях

я раньше за собой не замечала

особой неразборчивости глаз.

Сначала стекла выбили. Сначала

все внутренности вынули. И вмаз..!

И вмазали под дых ядрёной бабой

покойнице! И рраз, и два, и три!

Сопротивлялась баня квёло, слабо:

качалась, наклоняясь до земли,

проёмами невидяще глазела

на зрелища охочих, на меня.

И паром пыль вставала и висела…

В пару эмоций вспомнилось: «На днях, –

провозгласила мама – надо в баню,

детей пропарить от соплей, простуд».

Собрались, захватили веник пряный,

мочала, мыло… Баня на посту

стояла прямо и смотрела строго.

Впустила, выдав тазики для тел.

Пришло на круг не мало и не много:

попариться, помыться, покряхтеть.

И я верхом на лавку из гранита

была водружена, как на фрегат!

Намылена, отскоблена, отмыта.

Сквозь пышный пар другие берега

предстали мне: причудливые рыбы,

русалки, совершая моцион,

скользили… Из парной высокой глыбой

вдруг взмыл дух бани! И со всех сторон

стал подбираться к нам, но мама тазик

с бурлящими потоками воды

обрушила мне на голову разом!

Дух бани, увернувшись от беды,

пополз вдоль стен. Из приоткрытой двери

несло чистейшим, лёгким холодком…

Подкошенная, в свой конец не веря,

на землю баня рухнула мешком!

Душа моя тряслась, как тот подранок,

под радостные крики: Полеглаааа!

Со страхом я шепнула: «Мама, мааамааа!...»

Шёл пар песка, мелькало тело крана…

Напротив – свежевымытая память

глядела на меня из-за угла.

В ОБЪЯТЬЯХ СЛОВ

Бумажный переплёт. Просительницы-строчки

стеснительной толпою за титульным крыльцом.

Негромкий шёпот их – о том, о сём, о прочем,

о главном умолчав, как в церкви пред венцом.

Их бледный Ariel, банальные курсивы,

отточенный абзац, от многоточий след

не то, чтобы смешны, не то, чтоб некрасивы:

так – никчемушный ряд, так – лайнер при весле.

Зачем они, о чём, почём их разговоры?

То – времени кульбит, то – судеб медный всхлип,

то – мостовых рефрен, то – чувств и мыслей своры.

И это! – вечный спор проклятий и молитв.

Но если невзначай споткнуться о страницу

и не упасть, а пасть в объятья слов-речей,

какой предстанет мир, какая жизнь приснится!..

Там – ждут вас сотни дней и любят сто ночей.

Там – ветер талых слёз и тёплый птичий гомон.

Гони каприз-боязнь – так сметь или не сметь?!

Там в омуте толпы вдруг бликом… лик знакомый!

И жизнь рванёт вперёд, отодвигая смерть.