Вьюжной лентою в вязком сугробе
Застревала позёмки метла…
Я проснулся в холодном ознобе –
Мне приснилось, что ты… умерла. …
Точно также мело и рябило,
Пусто, скудно с утра во дворе.
Всё, что мною ночами любимо,
Коченело на смертном одре.
Я, скорбя, не отслеживал часа,
И, прильнув к изголовью из роз,
Просто тупо качался, качался
И у горя вымаливал слёз.
Знал: бесслёзно сидеть я не вправе.
И когда из-за дальних ракит
Встал закат, белый саван кровавя,
Я по-детски заплакал навзрыд…
Мне приснилось, что ты умерла.
В небе утреннем тучи густели,
Я безмолвно стоял у постели,
Ну а ты… безмятежно спала.
2011 г.
* * *
Ночь узорные сны вышивала и лунным напёрстком
Помогала игле через тело тянуть волокно.
Там, где жилки внахлёст, будто два голубых перекрёстка,
Билась хрупкая мысль, и крутилось цветное кино.
Высь с землёю срасталась: в единое две половинки,
И твердела вода в океанах подобьем стекла,
И в груди, мельтеша и взрываясь, гудели кровинки,
И с хлопком из лопаток вставали два белых крыла.
…И летела душа, ни дыханья, ни плоти не чуя,
И из лунной криницы серебряной влаги пила.
Плоть пружинами мышц ожидала обмана и чуда,
Волшебства и иллюзий желала она и… спала.
А душа всё летела. Всё дальше, всё выше летела,
И несли её к солнцу два белых, два острых крыла…
Ну а плоть в предвкушении радостном чуда хотела,
Волшебства и иллюзий желала она и… спала.
А когда первым жарким костром полыхнуло от солнца,
Встрепенулась душа и в обратный отправилась путь.
Обняла она солнечный луч и проникла в оконце,
В деревянное тело, в пустую, в безликую грудь. …
Задрожали ресницы, и вскинулись влажные веки,
И столкнулись зрачки с заоконным привычным панно.
Всполошилась, вскричала, забилась тоска в Человеке,
Понял он: чуда нет, до конца докрутилось кино.
Скрипнул он позвонками и сел. Надо встать и одеться.
Сунул голову в майку, и ногу в штанину продел…
Будет много ненужной работы сегодня для сердца,
А для тела – бессчётное множество будничных дел.
2001 г.
* * *
Сны, говорят, бывают по весне
То зелены, то розовы, то сини.
Я этой ночью умирал во сне,
И, уходя, не смог проститься с сыном.
Был влажный день и важен, и особ,
О саван капли колотили глухо…
Я слышал: первый гвоздь вгоняли в гроб,
И чей-то горький вопль коснулся слуха.
Уже давно под желтизною лба
Не трепетала кровяная вена,
Я ухом чуял – надо мной толпа,
И лжёт жена рыданьями с колена.
Уже венок наложен на венок,
Мой алый ящик в яму лёг со скрипом…
А ухом я кричал: - Сынок, сынок!
Простись со мной хотя б единым всхлипом!
…И ком земли ударил о кумач,
И чей-то стон последний ойкнул ватно…
Пусть на излёте слабо, пусть невнятно –
Сынок, сынок, я твой услышал плач.
1997 г.