EN
Старый сайт
Нет на свете обстоятельств, о которых не хотелось бы заявить писателю. И каждое событие он долго будет рассматривать в лучах собственных озарений, пока, наконец, решится на обнародование. Писатель не ищет понимания, писатель не ищет сочувствия, писатель просто хочет сказать что-нибудь, совершенно неважно что. А уж дело читателя снисходительно скривиться или излить свои восторги:
- Ах-ах-ах! А вы читали Вайнеров, а вы читали Верника, а вы читали Веллера? Не читали?! - и сквозь запотевшие от негодования очки грозно уставиться на не читавшего, к примеру, Венечку Ерофеева, Пелевина, Мураками, Раджниша, Бизяка, Мотовилова, и зайтись от негодования, - и вы после всего этого считаете себя интеллигентным человеком?-
Чешется язык возразить ему, конечно, что интеллигентность - отнюдь не начитанность, хотя и она - не лишнее, а умение не оскорблять людей, быть к ним искренне доброжелательным, без намека на корысть или благодарность, умение думать и сопоставлять факты, мужество противостоять обществу, если это общество оскотинилось вконец.
Никифор знал, куда он возвращается. Опреснок открыл ему глаза на многое, писатель упрятал свое привычное ерничанье, уже навсегда, в тлен эксгумированных останков. А разве можно было не ерничать и не прикидываться идиотом в этой стране? В стране, где учение идиота составляло государственную идеологию, а последователи этого учения составляли авангард общества? Зазеркалье планеты, пристанище призрака коммунизма, вотчина безумия, раздольная ширь и вольница для слабоумных, нерушимый союз республик свободных... О бандитах всех мастей, в погонах и без них, во фраках и телогрейках, упомянуть следует хотя бы для того, чтобы картина ареала обитания хомо советикуса предстала полнее.
- Не нужен нам берег турецкий, и Африка нам не нужна... - мурлыкало сознание, а голос Никифора в который уж раз настойчиво теребил стюардессу, - ван дринк, плиз.
Потом в ход пошел коньяк из обложки подаренного книгоизделия, потом... Потом было утро, мучительное пробуждение в одной из московских конспиративных явочных однокомнаток, серое небо, паскудство во рту и чудило в штатском, жарящий яишницу, татуированной ручищей обхвативший ручку черной, середины прошлого века, огромной сковороды. Сквозь заплывшие похмельем глаза Никифор различил на тыльной стороне ладони "повара" слово "Миша" и полукруг солнца с надписью "Север" и кривыми пунктирами лучей.
- С добрым утром, Никифор Кузьмич, меня зовут Михал Иваныч, лейтенант я... старшой, - представился незнакомец, поправляя дамский кухонный передничек с лютиками по салатовому, - меня к вам Николай Семенович приставил. Вы вчера такие фортеля выкидывали, что генерал за вас беспокоиться начал...
- Ничего не помню, - скривившись и потирая виски, досадливо молвил Никифор, - а что было-то вчера? - поинтересовался.
- Ну, перво-наперво, - усмехнулся Михал Иваныч, - вы у дирижера палочку вырвали и дирижировать начали оркестром, но недолго, к шасси кинулись, извиняюсь, "отлить"... А оркестр-то вас встречал, и генерал там был и министр культуры...
- Правда? - упавшим голосом вопросил Никифор, - Неужто оркестром встречали? - схватился за голову в отчаяньи, - Не помню... Ничего не помню... - выдавил из себя, - А что дальше-то было?
- Дальше вы почему-то ругали шведского короля Карла и ставили ему в пример Амана Тулиева. Потом рвались обратно в самолет, хотели угнать его обратно в Америку, но мы с ребятами кой-как вас угомонили...
- А телевидение было?
- Было, как же ему не быть? Сперва хотели прямой эфир дать, но Николай Семенович посоветовал им не делать этого. Ну, они кассеты нам сдали, как положено, и восвояси уехали. Да вы не волнуйтесь так, Никифор Кузьмич, - пожалел обхватившего в отчаяньи голову "писателя", - наш генерал голова, еще и не из таких передряг людей хороших спасал. Кушайте вот, -
Михал Иваныч разложил радушно яичницу по тарелкам и ловко вскрыл консервную банку с килькой. Аппетита не было, мучил скверный привкус во рту, угнетало настроение - страх, смешанный с раскаянием и ожиданием наихудшего... Кое-как проглотил немного, через силу, отхлебнул остывшего чаю, с завистью глядя на уписывающего с аппетитом кильку и свою стряпню старшого.
- Ну все, загостился я у вас, а меня дома Глафира моя ждет, - встал Никифор из-за стола с явной решимостью, - да и поднадоел мне цирк этот весь, признаться, порядком.
- Никак нельзя, - сделал, жуя, протестующий жест вилкой старшой, - велено доставить вас нынче же к самому. Вот через пару часиков и поедем. Николай Семенович ждать вас будет у себя на даче.
Напрасно взывал Никифор к совести старшого, к категории, которая у любого сотрудника силового ведомства в списке необходимых качеств отсутствует за ненадобностью, являясь чем-то вроде 614-й заповеди для иудея. Главными же качествами натуры для Михал Иваныча составляло все, что способствовало выполнению пунктов инструкций и приказов. Причем, приказы воздействовали на Михал Иваныча магически и не влекли за собою никакого раздумья над целесообразностью подчинения им, а заставляли мозг оперативника работать лишь в направлении подчинения им, этим приказам. Ревностный служака готов был выполнить приказ командования любой ценою, в том числе и ценою собственной жизни, если этого потребуют обстоятельства.
Потому слушал Михал Иваныч сетования и возмущения клиента вполуха, как слушает дежурный милиционер вопли и угрозы засаженного в клетку пьянчужки и оборванца, с привычным к тому равнодушием. Напрасно Никифор пытался вовлечь старшого в дискуссию:
- Жил себе спокойно, так нет, - вещал в пространство возмущенно полковник, - в Америку послали! Ну хорошо, америка-америкой, было и быльем поросло, а что теперь-то им надо от меня?-
Обращался он за поддержкой к Михал Иванычу, который мыл посуду, делая вид, что очень увлечен этим занятием, что на всем белом свете для него нет и не предвидится занятия более увлекательного, чем мытье посуды и отскребывание сковороды от векового нагара.
- Костюм ваш в шкафу, я его в порядок еле привел, - деловито парировал провокационные заявления беспокойного объекта старшой, - хорошо что снять успел вовремя, до того как вас отовсюду понесло, и снизу и сверху, - и добавил с укоризной, - ну чистый срам...
Никифор от таких парирований умолкал, опускаясь на грешную землю, но не надолго. Похмельное беспокойство не позволяло молчать и, ищущий спасения от душевного смятения, он полагал разговорами вымостить себе путь из темного колодца, в котором очутился больше по чужой недоброй воле, нежели по прихоти собственной судьбы. Но выбраться из колодца не удавалось, как не удавалось хоть сколько-нибудь зацепиться за скользкие его и мрачные стены. Оставалось ждать встречи с генералом, в теперешнем положении Никифора любая определенность, даже самая неприятная, казалась предпочтительней этой пугающей неизвестности, усиленной нечеловечески тяжким похмельем. Почему-то вскользь подумалось:
- Все ж, лучше моей ботвиновки нету ничего. Все эти виски-коньяки - сущая отрава.
Родная земля мелькала по обочинам тряской проселочной дороги заброшенными пустырями, полковник жадно хватал ртом раскаленный, насыщенный дорожной пылью и смрадом выхлопов, воздух салона видавшей виды "девятки". Вдали показались постройки, гравий сменился асфальтом. Помпезные дома новых русских, выложенные из красного кирпича, резко контрастировали с убогими хижинами местных жителей, которые еще совсем недавно, в свою колхозно-крестьянскую бытность, считались крепкими и зажиточными подворьями.
У глухих ворот с непреодолимым по высоте забором остановились. Михал Иваныч нажал кнопку потайного звонка и из приоткрывшейся щели прибывших внимательно оглядели чьи-то бдительные очи. Послышался лязг щеколды и ворота распахнулись. Никифор заметил троих охранников, один возился с воротами, двое других настороженно поглядывали на гостей, на машину. Для специально тренированных стражей не составляло труда в любое мгновение открыть прицельный огонь из своих АКМСов, кажущихся в дюжих их ручищах забавными игрушками.
С внутренней стороны ворота были окрашены в зеленый цвет, по центру их створок горели свежей алой краской пятиконечные звезды. Именно такие ворота украшают въезд на территорию образцово-показательных воинских частей. Асфальтовая дорога, ведущая к даче, подозрительно блестела черным, серо-белыми разводами выделялись бордюры, листья и трава, не смотря на сушь и приближение осени радовали глаз сочной зеленью.
- Красят, все красят, - отметил про себя полковник, вспомнив, как в ожидании армейских комиссий сам у себя в части наводил подобный "порядок", как все, свободные от несения службы солдаты подразделений, от подъема и до отбоя красили черной краской асфальт, белили раствором извести бордюры и стволы деревьев, как сшибали шестами с крючьями желтые листья с деревьев и придавали зеленый цвет траве и земле вокруг травы "для красоты".
Полковник поискал взглядом и с удовлетворением для себя обнаружил вдоль дорожки дорогие сердцу бывшего советского офицера армейские плакаты с яркими и выразительными рисунками. Каждый лозунг своей афористичностью легко затмил бы записки Монтеня и прочих авторов-любителей сжатой мысли, таких как, скажем, Сократ, Дмитрий Ковригин или Цаль Ааронович Меламед...
Никифор Кузьмич с набежавшей на глаза слезой вчитывался, шевеля губами, в бессмертные строки:
"Замаскируй объект, солдат, в руках шпиона - аппарат!"
"Болтун - находка для шпиона!"
"Под артобсторелом, под огнем, мы связь со штабом наведем!"
"Учиться военному делу настоящим образом..."
"Согласно Партии приказу не промахнемся мы ни разу!"
"Защита Отечества - священный долг каждого гражданина СССР!"
Встречались и политические плакаты:
"КПСС - ум, честь и совесть нашей эпохи!"
"Пятилетку - досрочно!"
"Слава КПСС!""
Не обошлось без плаката и на гражданскую тему. К туловищу рабочего в спецовке художник мастерски пририсовал вместо головы огромный каравай хлеба, похожий на румяную украинскую паляницу. Надпись на каравае гласила:
"Хлеб - всему голова!"
Машина остановилась между круглым бассейном с фонтаном и ступеньками с колоннадой. В центре бассейна возвышалась на гранитном постаменте, уменьшенная в шесть раз, четырехметровая чугунная копия скульптуры Веры Игнатьевны Мухиной "Рабочий и колхозница". Вода мощно фонтанировала из серпа с молотом и окутывала шедевр водяной пылью, вспыхивающей радужными блестками.
Николай Семенович вышел навстречу, как и положено дачнику, в блеклой майке старого образца, в синих широченных галифе, в тапочках на босу ногу. На голове у него красовался носовой платок, завязанный с четырех сторон узелками.
Он радушно приобнял гостя и провел его на открытый пятачок террассы. Накрытый стол и стулья вокруг расположились в широкой тени колонны, что было очнь кстати в этот час полуденной жары. На белоснежной скатерти выстроились в боевой готовности высокие рюмочки, фужеры и запотевшие графинчики. На тарелках высились горками свежие молодые огурчики, живописно расположились перья лука, исходила благоуханным паром молодая картошка и сочилась благодатной росой селедочка.
- Вот, угощайтесь, Никифор Кузьмич, все свое, с огорода, сам вырастил, - с гордостью стал потчевать генерал гостя, наливая при этом из графина с изумрудного цвета жидкостью, - а это вот водочка, настоянная на почках черной смородины. Очень полезная и приятная вещица. Солоухин Володька научил делать. Ну, - поднял он рюмку, - за успех, так сказать, совместной с вами деятельности! -
Генерал выпил, крякнул, проследил за гостем, который с удовольствием махнул рюмочку, одобрительно тряхнув головой при этом. Звенели вилки, пустели тарелки и графинчики, мирно текла приятная застольная беседа. Казалось, встретились за столом старые добрые друзья, которые век не виделись, которым было что поведать друг другу.
Умел генерал расположить к себе собеседника, что ни говори. Говорили о службе, о рыбалке, о женах... Генерал так и не обзавелся второй женой, после того как ушла первая... Навсегда усомнился в верности женской, не стала делить жена с ним трудности его службы. А трудностей было много, ох как много! Сутками пропадал на работе, участвовал в засадах на врагов народа и разных хитрых мероприятиях, которые принято называть "оперативными". Врагов было много, и их с каждым годом становилось больше и больше. Вспомнились недобрыми словами фестиваль молодежи и студентов, московская олимпиада...
А вот сейчас, когда грянула перестройка, увидел генерал то, о чем со скорбью в душе догадывался ранее. Он увидел вдруг, что настоящие-то враги были совсем не те, на кого его нацеливало начальство, которых десятками тысяч по стране гноили в психушках, лагерях, кому не давали жизни и проходу, а те, кто указывал, руководил, пользовался всеми народными благами и привилегиями... Да их прислужники - проворные, вороватые, деловитые, беспринципные и жестокие...
Выходит, не защищал генерал государство все эти годы, а помогал рушить его, как мог, всей мощью данной ему власти... Но в этом генерал боялся признаться даже самому себе. Да и то сказать, был он лишь послушным звеном отлаженного, гениально сконструированного механизма, созидающего совсем не то, о чем чаялось и грезилось хорошим людям. Только-только на Божий свет стало выплывать чудовищное слово "глобализация", теория управления миром и многое-многое другое, что вовсе не предусматривало не только улучшение жизни огромной массе людей планеты, но не предусматривало и саму их жизнь... Это вам, господа, не фашизм, не коммунизм. И фашизм, и коммунизм - детские игрушки по сравнению с набирающим обороты процессом современной глобализации, с реализующейся на наших глазах идеей мирового господства "золотого миллиарда".
Ну да речь не об этом. Разомлевшие от выпитой хорошей водочки и от приятной беседы, Николай Семенович и Никифор Кузьмич с удивлением заметили, что наступил вечер с его легкой прохладой и бодростью. Генерал решился перейти к главному - к вопросу продолжения операции "В качель!".
- А что, Никифор, - перешел на ты, - как думаешь, что нам дальше-то делать? Спасу нет от журналистов и телевизионщиков этих, все требуют встречи с тобой. Как так, кричат, мы о нем раньше не слыхали?! Что скажешь на это? -
Хитрый лис знал, что в таких делах результат можно получить только с помощью полюбовных договоренностей и соглашений, но никак не принуждением.
- Для тебя, Коля, все сделаю! - Охмелевший Никифор свято верил в этот момент в то, что лучшего задушевного друга, чем сидящий напротив Николай Семенович, у него нет, никогда не было и уже не будет, - Для тебя, Коля, все что хошь! - Полез целоваться. Николай Семенович брезгливо поморщился, но от слюнявого чмоканья в щеку не отворотился, а, напротив, приобняв, поощрительно похлопал Никифора по плечу и бережно усадил на стул.
- Все не надо, а вот пару-тройку интервью дашь, - чуть скривился, - и это... поменьше демагогии там. Говори проще, не таись особо, примерно как в Америке говорил. Только... - чуть задумался генерал, - не надо вот этого, не надо все в кучу смешивать... Коммунисты-демократы... Все хороши, скажу я тебе... А впрочем, говори что хошь, время сейчас такое, что никто толком ничего не понимает... - С грустью добавил генерал и налил рюмки до краев, - За тебя, друг! -
Выпили, похрустели лучком. В вечернем воздухе звенели цикады, заливался замысловатой трелью соловей.
- Красота-то какая, Никифор, - откинулся на спинку стула генерал, - где еще такую красоту встретишь? А у нас тут Нерль неподалеку, - подмигнул заговорщицки, - махнем завтра с тобой на рыбалку, а? Места покажу - закачаешься! Лещи и язи сами в лодку прыгают. -
Глаза у полковника вмиг загорелись, задремавшим было, азартом:
- Так ведь у меня ни удочек, ни амуниции нету, - затараторил спешно, оживился радостно, - да и червей нету, пока накопаем, пока доедем...
- Обижаешь, друг, - щелкнул призывно пальцами, рядом вырос статный молодец из обслуги, - Вася, приготовь нам червей на завтра, удочки и амуницию рыбацкую, все сложишь в багажнике и машину нам подашь к 5-ти утра, - глянул вопросительно на Никифора, тот, протестуя, замотал отрицательно головой, исправился, - хорошо, к 3-м утра. -
Никифор согласно закивал, а Василий, не забывая прибирать лишнее со стола, сдержанно выразил готовность выполнить просьбу своего шефа. Когда Василий удалился, генерал хвастливо обратился к собеседнику:
- Ну как тебе мои орлы, а? Моя школа, цены этим ребятам нет. Правда, пришлось им лишнюю часть мозгов удалить...
- Как это... удалить? - ахнул изумленно Никифор.
- Да так вот, хирур...ргически, - с запинкой выговорил, сказалось выпитое, продолжил пояснения. - У каждого человека в мозгу есть устройство для самостоятельного мышления. Чтобы человек смотрел, сопоставлял и делал выводы. Короче, чтобы человек думал. А им думать ни к чему. Вот и сделали им вивисекцию. Для их же пользы. Я тебе, Никифор, по секрету скажу, это я своим ребятам хирургически... А можно и без этого. -
Генерал налил еще по рюмашке и продолжал:
- Можно, Никифор, такую же точно штуку проделать и с помощью ТВ, газет, рекламы... Та же самая вивисекция получается. Ведь народ, если думать станет, сам понимаешь, ничего хорошего не получится из этого. Но справились преотлично с задачей! Даже проверили несколько раз. Ну, там деньги отняли и все прочее... Ничего, все тихо. Без всякого хирургического вмешательства тебе. Раз, - радовался генерал достижениям, - и полный ажур! И никаких тебе проблем! - прибавил уже серьезно, - научные методы, секретные разработки, социальные технологии... Только ты тссс... - прижал палец к губам, - никому об этом! Государственная тайна...
- Да чтобы я! - бил в грудь себя пьяно Никифор, - да чтобы я когда-нибудь кому-нибудь... Да никогда, ни за что на свете! - взволнованно и горячо клялся охмелевший изрядно полковник, на что генерал благодушно уверял его:
- Верю, верю тебе... Больше чем себе самому верю! Пошли спать, на рыбалку завтра рано...
В полтретьего Никифора разбудил Василий с подносом, на котором стояли большая рюмка с водкой и блюдце с малосольными пупырчатыми огурчиками. Никифор с удивлением для себя отметил, что похмельных мук вовсе не испытывает, но водочку выпил с удовольствием, закусил источающим неземной аромат огурчиком, бодро встал, принял душ и засобирался в поездку.
Генерал выглядел свежо, не смотря на то, что пили вровень и много. Никифора удивил этот факт. Николай Семенович удивление заметил и в машине разговорился.
- Понимаешь, Никифор, эта водка не совсем обычная. Не из тех, которыми народ травят. Это специальная водка, разработана она давно, еще в 40-е годы, но выпускают ее до сих пор на спецзаводе, это под Кремлем. Оттуда по трубам наверх для руководства подают. Этой водки чем больше выпьешь, тем здоровей становишься. - посмотрел на Никифора, на удивленное и недоверчивое лицо его, остался доволен, - Сталин отчего помер, знаешь? Оттого, что вино свое пил, а от нашей водки отказывался. Брежнев отчего помер, Андропов, Черненко? То же самое, дрянь всякую пили - вина, коньяки. Леонид Ильич человек душевный был, и выпить не отказывался, когда его угощали... А угощали-то чем? Правильно - коньяки, виски, вина - вот и не выдержал организм издевательства. А наша водка - она целебная, и нельзя ее мешать ни с чем. Как лекарство, пока пьешь - живешь. -
Генерал нажал кнопку, открылся бар, налил по рюмке и продолжил:
- С этой водки не бывает похмелья, совсем не бывает. Настроение улучшает, самочувствие регулирует. Работоспособность повышает. И пахнет, как положено, самой настоящей водкой. Ею невозможно спиться. Чем больше и чаще ее пьешь, тем крепче становится организм, - вполголоса доверительно сообщил, - Даже потенцию восстанавливает.
Вскоре прибыли на место. Живописный пригорок с соснами, песчаная коса, туман, стелющийся по воде. Пока переодевались, у полковника в нетерпении дрожали руки. Он первым переоделся и пошел к лодке, куда Василий укладывал снасти и провиант.
Заякорились метрах в двадцати от берега. В полной тишине забросили удочки. Василий щедро сыпанул приманку. На воде тотчас появились круги и отовсюду послышались всплески резвящейся молоди. Примерно с полчаса поплавки стояли неподвижно. Генерал заскучал и стал откровенно зевать. Никифор то и дело менял насадку, сменял навозных юрких червей на медлительных выползков, выползков на светлых дождевых, пробовал на опарыша, но клева не было.
Восток занялся розовым свечением и показался край восходящего солнца. Василий подбросил приманки и тихо испросил разрешения у генерала:
- Товарищ генерал, разрешите использовать наш метод? -
На что генерал кивнул и коротко приказал:
- Давай!
Никифор с интересом наблюдал за действиями Василия, который ловко открыл прихваченную с собой бутылку водки и налил из нее немного в банку с червями.
- Смените насадку, - вежливо посоветовал Василий Никифору, а генерал уже менял на своем крючке червяка, доставая из банки свежего. Сменил насадку и Василий. Никифор последовал их примеру. Пока менял червя заметил множество крупных рыб, подплывших к лодке и выставивших к поверхности воды рыбьи свои пасти.
- Ничего себе! - восхитился про себя Никифор и забросил удочку. Груз не успел дойти до дна, как на крючок уже села рыбина и потащила леску в сторону. Никифор подсек и уложил в приготовленный Василием широкий подсачек приличного, килограмма на три, язя. Уменьшил глубину и стал таскать рыбин азартно, ничего не замечая вокруг. Такая рыбалка выпала Никифору впервые, даже из кишевших хариусом таежных речушек удавалось добыть не более десятка красавцев. А сегодня он потерял счет добыче.
Это был настоящий праздник души. Ровно в полдень клев прекратился. Оборвался так же резко, как и начался. Может быть, рыба ушла в прохладную яму, может быть, Василий незаметно сменил хитрую наживку, кто знает.
Обратно на дачу ехали в превосходном настроении. Во всяком случае, превосходное настроение было у Никифора. Но и генерал балагурил, вспоминал разные смешные случаи из рыбацких своих похождений. Никифор изумлялся:
- Это надо же, как Василий водкой червей полил, так рыбы сами из воды чуть не попрыгали в лодку!
- Это что, - снисходительно добавил генерал масла в огонь восторга, - рыба она и есть рыба. А вот сидели мы как-то в Забайкалье с покойным Леонидом Ильичем в засаде на изюбря. Видно чуял нас олень, никак не шел на нас, сколь егеря ни старались его загнать, ни в какую не шел! Тогда мы уже рукой махнули, мол, не судьба, и бутылочку этой самой водочки откупорили. По стаканам разлили, как вдруг... Мать честная, на нас эти самые изюбри и кабарги со всех сторон как поперли! И откуда взялись только? Ну, мы пяток подстрелили, решили - хватит. Всем знакомым мясо потом раздавали, даже охране досталось... И гуси на эту водку идут стаями, и утки... -
Никифор слушал, разинув рот. Потом как бы невзначай, попытался повернуть разговор на пользу себе. Корысть взяла свое.
- А я вот ботвиновку делаю, - начал издалека, - тоже ничего. Но когда перепью, голова как чугунок, трещит, а когда немного выпью, то - никакого похмелья! Мне бы только одним глазком взглянуть на завод этот, с мужичками там парой слов перекинуться, я бы для тебя что хошь, Коля, в лепешку бы разбился.
- Оно конечно можно бы, - раздумчиво растянул генерал ответ, - кабы в моем ведомстве он был, завод этот. Под "девяткой" он. Но ежели, скажем, Президент прикажет относительно тебя, тогда что ж, тогда с дорогой душой. Вот сегодня же и поговорим с Президентом на эту тему, обещался я ему к вечеру с тобой прибыть, ты уж извини, что не ввел в курс дела сразу, волновать не хотел, сам понимаешь..., -
С любопытством глянул на Никифора, как бы оценивая, стоит-нет ли, и доверительно пророкотал бархатными нотками:
- Сам Президент видел как выглядит? А ведь работает по 14 часов ежедневно, без выходных. Всех своих помощников уже загонял, а сам как огурчик! А все водка. Каждые полчаса по сто грамм. Шесть бутылок на день и две на вечер. Итого восемь поллитр в сутки. Если бы не наша водка, давно бы уже спекся. -
И генерал отвернулся к окну, задумавшись о чем-то своем, сокровенном.
- Неужто восемь бутылок? - с восхищением воспринял эту пикантную новость Никифор. В этот миг он по-настоящему зауважал своего Президента, вспомнил его собранный, сосредоточенный образ и не удержался от комментария, - А в телевизоре всегда трезвый, будто и не пьет совсем. Серьезный такой, строгий.
- Так это водка такая, - словно неразумному дитяти, пояснил с гордостью за водку генерал, - чем больше ее выпьешь, тем трезвее выглядишь, а на самом деле, внутри себя, пьяный в стельку, - подумал и поправился, - то есть, не в стельку, конечно, в стельку сапожники бывают, а... - задумался, подыскивая слово, - вдрызг! -
Нашел слово и радостно улыбнулся.
2007.04.10.
