Увидеть в дурном не просто хорошее, а любопытное, загадочно-умопомрачительное))), приобрести при этом новое знание и… получить от всего этого удовольствие - дорогого стоит, как мне кажется.

Иногда, если тебе хочется сказки, нет необходимости погружаться в мифологию, вызывать духов сновидений или молить о снисхождении фей и эльфов, достаточно просто оглянуться вокруг и, возможно, подкорректировать новый ракурс – и сказка сама опуститься к тебе в руки ночным мотыльком, ибо невыдуманный мир вокруг нас изумительно хорош.

Сн. Ляшкевич

Неяркий уличный фонарь

В окошко ночью светит,

Как будто говорит со мной...

Но кто ему ответит?

Уолтер Де Ла Мэр

Из цикла "Думкины думки".

Моему папе.

На углу оживлённой улицы стоял старый Фонарь. Совсем недавно толстый маляр в клетчатой рубашке, вскарабкавшись на серебристую стремянку, покрасил его столб жёлтой краской, и Фонарь блестел, как новая копейка с монетного двора.

Он очень любил день. Днём на улице было много людей: одни из них вечно спешили, другие отдыхали на скамейках парка, упирающегося в перекрёсток душистыми каштанами. Весело щебетали птицы, резвились довольные дети, ласковое солнце жарко нагревало плафон Фонаря. Двери ближайшей «Булочной», как расшалившийся кашалот, беспрестанно открывались, проглатывая пешеходов.

-              Любопытно! Что же там внутри? - частенько задумывался Фонарь.

Несколько лет подряд задавал он себе этот вопрос и не находил на него ответа. Вероятно, сегодня он подумал чуть громче обыкновенного, потому что воробьи засуетились, запрыгали и запищали:

-              Мы знаем! Мы видели! Там огромные полки, полки… с булками, булками…  Там пахнет хлебом. Там много вкусных крошек, крошек… Смельчаки залетали туда через форточки!  Наелись, наелись до отвала! Кто смел – тот и съел, съел, съел…

-              Любопытно! Целые полки булок! Вот бы посмотреть! – протянул Фонарь, но тут его внимание привлекла каштановая такса.

На своём веку Фонарь повидал довольно собак - больших и маленьких, пушистых и гладкошерстных: собак всех расцветок и всех пород. И ко всем он относился с некоторой осторожностью. Вот и сегодня, Фонарь, волнуясь, наблюдал, как незваный гость, обнюхал угол дома, уверенно свернул к жёлтому фонарному столбу, поднял короткую лапку и…

-              Как  негигиенично, - огорчился Фонарь, - и ни капельки, ни капельки не любопытно.

***

Сторож дядя Коля регулярно подметал тротуар около «Булочной». Фонарь помнил его ещё совсем молодым человеком в новенькой фуражке с блестящей бляхой над козырьком. За долгие годы сторож потолстел и полысел, но остался верен своему, теперь уже поношенному и потёртому, головному убору. Подметая листья и конфетные обёртки, дядя Коля часто останавливался, вытирал фуражкой вспотевшую лысину, глядел на часы, прикованные посеревшей цепью к жилетному карману, и громко сообщал невидимому собеседнику, с которым частенько спорил вечерами: «Без пятнадцати двенадцать, господин хороший…», либо «Четверть шестого, батенька…» Вот и сейчас сторож остановился и снял фуражку. «Теперь  вздохнёт», - захихикал Фонарь. Дядя Коля тяжело вздохнул. «Теперь скажет – половина третьего, господин хороший!». Дядя Коля долго глядел на жилетные часы: «Половина третьего, господин хороший» - пробасил он, нахлобучил фуражку и скрылся за дверью магазина.

Фонарь никогда не ошибался. Над лиловой крышей соседнего дома возвышалась кирпичная башенка с привокзальными часами.  За ней шумел таинственный вокзал. Фонарь часто слышал стук колёс проходящих поездов, и ему мечталось в дивных грёзах, что он мчится в голубом пространстве навстречу солнцу, и это его металлические колёса раскачиваются и стучат.

***

Иногда Фонарь беседовал с воронами. Эти были настоящие дамы, не то, что суетливые воробьи. Вороны рассказывали, что город велик, что раскинулся он на берегу широкой реки, перекрытой плотиной и разлившейся бескрайним искусственным морем. А вокруг города тянутся зелёные поля, где много вкусной еды.

-              Если бы у меня были крылья, - грустил Фонарь, - я бы облетел весь город и дальше, дальше – в поля, посмотреть, где же край неба!?

Со своего высокого положения он видел крыши ближайших домов, где часто резвились проказники коты, издеваясь над шмыгающими внизу собаками, кусочек парка, цепляющегося зеленью за бетонный перекрёсток, башенные часы, восемь труб, двенадцать телевизионных антенн и небо – огромное, необъятное. Оно было разным – иногда бело-голубым, иногда сиреневым, иногда оранжевым, но всегда бесконечно прекрасным.

***

Солнце поднималась ранним утром, освещало серые улицы, рассыпалось сотней огней в окнах домов, и город просыпался, оживал. Весело гудели машины, бодро бежали горожане по своим делам. 

Вечер подкрадывался на цыпочках, неожиданно опрокидывая на всё ещё голубеющий небосклон алмазные брызги надвигающейся ночи, убаюкивая  залитый розовым закатом город.

Когда наступали сумерки, внутри Фонаря щёлкало реле, и он загорался ровным золотым светом. Вокруг него собиралась серая мошкара, бездумно молотя прозрачными крылышками по поверхности матового плафона. Фонарь знал, что единственно-важное и самое главное дело всей его жизни – освещать улицу по ночам. Он с гордостью видел, как вдалеке загорались его золотые братья, и мысленно посылал им свой электрический привет.

***

Зашумели вороные крылья, и на Фонарь спикировала сизая ворона. Она тяжело дышала, и бусины её глаз беспокойно оглядывали улицу. 

-              Добрый день, уважаемая! – обрадовался собеседнику довольный Фонарь. – Чудесная  сегодня погода, не правда ли? 

Ворона  поперхнулась от возмущения:

-              Когда в тебя бросают палки и комья земли, не очень-то интересуешься метеорологическими пустяками! – хрипло прокаркала она. 

-              Что Вы говорите!? – изумился Фонарь. - И кто же посмел бросить палку в столь благородную особу?  

-              Это Вы спросите вон у тех хулиганов… - тяжело расправив крылья, она попыталась взлететь.

В эту секунду раздались свист и вой. В перепуганную птицу полетели камни. Ворона торопливо поднялась на крыло и, взяв курс на ближайшую крышу, схоронилась за треснувшей бетонной трубой вентиляционного короба. Послышался хруст разбитого стекла, и на асфальт посыпались серебристые осколки.       

-              Больно! Как больно… - заплакал Фонарь, удивлённо разглядывая битое стекло на тротуаре.

-              Ах вы, бездельники, горлопаны, сорванцы! – к месту трагедии спешил большой усатый дядя Коля.

Потрясая метлой, словно средневековым мечом, он надвигался неизбежно, как ураган. Мальчишки брызнули врассыпную, вопя во всё горло:

-              Атас! Полундра!

Через мгновение улица была пуста и печальна. Только покалеченный Фонарь понуро склонил свою разбитую голову, да дядя Коля, чертыхаясь в полголоса, сгрёб в охапку разбитое стекло и уволок свой скорбный, позвякивающий груз в магазин, где во внутреннем дворике, Фонарь точно это знал, стояли большие мусорные баки.

***

День прошёл безрадостно. Ни явное дружелюбие птиц, ни сочувствие пешеходов не принесли Фонарю утешения. Он болел – болел и телом, и душой.

-              Как же несправедливо, - думал Фонарь. – Сегодня ночью я простою в праздности на пустынной улице, в темноте, до самого рассвета. И ни одна живая душа не порадуется моим золотистым лучам…  Какой же я несчастный Фонарь!

Сумерки опустились тайком, прячась по углам, слизывая волнующиеся тени старинных двориков. Сначала погасло солнце  - оно опрокинулось за соседнюю крышу. Оранжевый дым померк, уступив глубокой синеве. Вдалеке весело зажглись фонари. Их свет создавал вокруг каждого жёлтый огненный шар, напоминающий великана-одуванчика из сказочного леса.

-              Эти шары ослепляют меня, - простонал Фонарь. – Душно мне, душно!

Он заметался в жарком мареве летнего вечера, в резком порыве поднял залитые слезами глаза к небу и… застыл в немом восторге.

-              Что это!? Что это такое? – повторял он, не мигая глядя вверх.

Это была пора, когда вечер услужливо отступает, и её величество Ночь, играя своими прозрачными красками, рассыпает по чёрному атласу небосвода жемчужный бисер звёзд. Город накрыл купол, пронизанный золотыми нитями. Звёзды сияли, мерцали, переливались через край этого купола, освящая ещё никому неведомые дали. А в середине, словно серебряная брошь на бальном платье, летела луна, заливая парковые дорожки призрачным светом.

***

Вокруг Фонаря закружились маленькие сверкающие точки. Казалось, сами звёзды спустились с небес, и танцуют причудливый танец.

-              Кто Вы? – спросил зачарованный Фонарь.

-              Мы – светляки, - ответили звёзды.

-              А почему я не встретил вас раньше? – спросил Фонарь.

-              Ты слишком ярко светил, - прошептал маленький светлячок и потёр лапкой своё сияющее брюшко, отчего оно загорелось ещё ярче жёлто-зелёным неоновым светом.

-              Сегодня у меня выходной, - уже без горечи сказал Фонарь.

-              Я очень мал, мой свет так незначителен, но если не возражаешь, я буду светить тебе всю ночь, чтобы ты не был так одинок, - деликатно прошептал светлячок.

-              Спасибо, друг, – задумчиво поблагодарил Фонарь. – Это очень странно, но… я уже не чувствую одиночества.

Фонарь вдыхал ароматы лунной ночи. Где-то в парке у фонтана завели трескучую песню лягушки, им вторили звенящие цикады, а вокруг шелестели шершавыми крыльями мотыли. Город спал, но здесь всё двигалось, дышало, радовалось прорвавшемуся сквозь пелену дневного жара, свежему ночному воздуху.

-              Как любопытно, - подумал Фонарь. – Надо было разбиться и покалечиться для того, чтобы дать возможность светить другим…

В прозрачных окнах «Булочной» был виден, неловко прикорнувший на деревянном стуле и крепко спящий, дядя Коля. Фуражка его съехала набок и загадочно блестела медной бляхой над козырьком. Рядом высилась стойка с кассовым аппаратом, а за ней ровными рядами стояли стеллажи, на которых отдыхали десятки хлебов, батонов и булок с  изюмом и ванилью.

-              Как любопытно! – воскликнул Фонарь. – Наконец-то я узнал, что скрывается за стеклянной дверью «Булочной»… Вероятно, знание дорого стоит. Мне оно стоило света.

-              …Как таинственна пустынная улица, - удивился  Фонарь. – Как  звучна и черна вода паркового фонтана. Где-то скребутся мыши, и ухают совы в парке, словно ты не в городе вовсе, а в далёком дремучем лесу, о котором рассказывали перелётные грачи, неся свои угольные лапки, домой – на север – с жирных южных лугов.

На соседней крыше царило оживление – это дворовые коты  собрались на очередную вечеринку. Они сидели полукругом, глядели на звёзды и в изумруде их глаз плясали маленькие луны.

-              Ночь прекрасна, - думал фонарь, устремляя взгляд к луне, катившей по звёздному небу.

Он видел горы и равнины, океаны и моря тёмными пятнами расплывшиеся по поверхности жёлтой планеты.

-              Как она близка. Кажется, протяни руку и… коснёшься гладкого края. Она наверняка из хрупкого стекла, как и мой бедняга плафон. Это хорошо, что она высоко. Там её не достанет ни один камень… Любопытно, она светит всегда или зажглась только сегодня, разделяя моё одиночество, выручая меня из беды? Из беды? Беда – это горестное событие… А я… я сегодня… счастлив?

-              Как любопытно! – усмехнулся Фонарь. – Я бы никогда не узнал, что такое звёздная ночь, если бы не сорванцы-мальчишки из дома напротив. Выходит, я должен быть им благодарен за то, что они заставили меня страдать?

Он застыл в немом вопросе, наблюдая, как из-за соседней крыши медленно, но неумолимо поднимается сиреневая пыль предрассветной зари.                            

***

А утром приехали монтёры на большом грузовике с длинной узкой лестницей и металлической корзиной на верхушке. Они долго переговаривались, курили душные папиросы, а затем прикрутили новенький, сверкающий на солнце плафон.

Как радовался бы Фонарь обновке, как был бы благодарен дяде Коле за то, что он смёл весь мусор, оставленный большим грузовиком. Но радости Фонарь не чувствовал. Он задумчиво вздыхал, и каждый вздох его был томим трепетным дыханием ночи.

Накатил вечер. Внутри Фонаря щёлкнуло реле, сотворив  ежедневное маленькое чудо, и он засветился ровным жёлтым светом. А вокруг него закружилась серая мошкара, доверчиво молотя крохотными крылышками по гладкой поверхности плафона. Ласковое постукивание и лёгкое дыхание беззащитных малышей пробудило в Фонаре щемящую нежность. Ему вдруг захотелось обнять их, укрыть, обогреть, защитить от невзгод, непогоды и огорчений. Он вытянулся в струнку, озаряя золотистыми лучами угол дома и часть перекрёстка. Там, в небесах, высоко-высоко, он не видел, но теперь уже знал наверняка, торжественно плыла хрустальная планета – хрупкий небесный фонарь - и далёкие звёздочки тянули к ней свои серебряные ручки. Фонарь широко улыбнулся своим мыслям:

-              Удивительно… Какой же я счастливый  фонарь!