EN
Старый сайт
БАЛАГАН
(Шут)
Публикуется впервые
«...Дали волю, и пошёл я выделываться по полной программе, - два притопа, три прихлопа. Только раздухорился, на крыло вдохновения стал, - Достаточно, - тормозят.
Молчат, смотрят друг на друга, физиономии сонные. Не зажёг, чувствую, не зацепил темпераментом, не пройдёт мой номер.
Который Главный - лысому, - Ты, кого мне показываешь? Откуда это чудо?
Который лысый - мне, - Вы посидите там, - и пальцем в темноту зала тычет. Ушёл я подальше, забился в кресло, но уши-то не приклеенные, основное схватывают.
- Да трётся каждый день в кулисах, подтащит - оттащит, столярничает по-мелкому, - лысый так меня представляет. И ни слова о таланте, - мнётся, кается.
- Так оформи рабочим сцены, какие проблемы?- не понимает Главный.
- Я интересовался, - штатное забито...
- Бери вне штатного, на временную. Я подпишу.
- Не хочет...
- А что хочет? - вертится в кресле Главный, психует и не скрывает. Да кто я такой, чтобы от меня таиться?
- На сцену рвётся, роль ему, подавай, - оправдывается лысый, - Драмкружок у него за плечами, военная художественная самодеятельность и студенческую студию посещал. Ходит, клянчит, задолбал, - вот я и показываю. Извините, Егор Петрович...
- И что в самодеятельности? Каков жанр?
- Всё, практически, включая, художественный свист.
- Молодой человек, - кличет Главный, - подойдите.
Энергично подскакиваю, склеиваю улыбку щенячью, в сердце - колокола звон, в животе - мороз.
- Ваше имя?
Конечно, кто я такой, чтобы с первого раза запомнить, - Яков...
- Дальше?
- Дальше, - Балаган, - ну, сейчас начнётся. Как всегда.
- Шутить изволите? А мне не до шуток, - психует Главный и привстаёт, чтобы, покинуть этот балаган.
- Егор Петрович, - выручает лысый, - он не шутит, я проверял...
- М-да... Балаган. Нам только балагана не хватало... Ну, и... Вы работаете, учитесь?
- МИСИ... ПГС... Четвёртый курс...
- Миси, писи, - объяснитесь по-человечески, молодой человек, я вашего птичьего языка не понимаю.
- Московский инженерно-строительный институт, промышленное и гражданское строительство, четвёртый курс.
- И каким боком здесь театр? И почему, именно, наш?
- Да живу я рядом, - пошёл внаглую. А что терять, - приговор ясен, иду вразнос с нанесением оскорблений.
- М-да, причина достойная. Константин, я вас не узнаю. Вы считаете, что вот так, запросто, можно разбрасываться моим временем? Оформите его рабочим сцены, вне штатного. Пусть резвится.
- А на сцену? - уныло вторит Константин.
- А на сцену? - умоляю я.
- Он смешной, можно попробовать, - Главный даже не смотрит на меня, удаляется и бросает через плечо, - дайте ему что-нибудь не сложное. Там посмотрим...
- У нас в «Оптимистической» анархистов не комплект, а он на баяне играет. Может, туда? - семенит за ним Константин.
- Под вашу ответственность...»
-------------
- Погоди-ка, не тараторь, вникнуть не успеваю, - остановил он Кошку, - кто такой Балаган? Пачэму нэ знаю?
- Ну, Калаганов - Балаган, - созвучно, псевдоним для книги. Так смешнее, так сейчас принято. Не заостряй, это, дополнительно, потом обсудим. Говори по делу.
- «Иду вразнос с нанесением оскорблений» - не было такого, и быть не могло. Всю оставшуюся жизнь в рот ему заглядывал.
- Это не принципиально, зато редактору головняк будет. Пусть решает. Он тоже свой ломоть отработать должен.
- «В сердце звон» и «мороз в жопе» убери. Ничего подобного не было. Всю дорогу пёр напропалую, как танк. Или уже забыла?
- Не хами, не в жопе, а в животе, - это раз. Мемуарная проза, - не документальная. Это, как-бы, по мотивам, точные анкетные данные выписывать не обязательно, - это два. Главное, нынче, что? Конфликт. Острота нужна, скандальчик, чтобы тираж разлетелся.
- И не жил я никогда рядом с «Волхонкой», - это три.
- Я устала повторять, мы с тобой не биографию пишем. И убери руку, у-бе-ри-и... Зачем возбуждать воспоминанья без серьёзных оснований? Не забывайся, - у тебя жена за стенкой лежит.
- Раньше это тебе не мешало.
- Раньше у тебя на меня другие планы были. Напомнить?
- А теперь, с паршивой овцы, хоть шерсти клок?
- Ну, какой с тебя клок? - она холёной ладонью проводит по его отполированной лысине, - какой?
- Хорошо, - подавил он вспышку прошлого, - оставь текст, я ещё раз просмотрю.
- Да, пожалуйста. Только помни, мы должны сдать рукопись до конца года, не позже, иначе нас выкинут из плана редакции на следующий, и рыдали твои денежки.
- Наши денежки, наши, - напомнил он дотошно и, сколько мог, язвительно.
- Наши, наши, успокойся... Ты не видишь, что вокруг творится? Все лицедеи в мастера литературы попёрли, ярлыки бывшим учителям и соратникам вешают. Сердечно, так сказать, благодарят. Сейчас надо хвататься за любую возможность.
- Я помню, помню! Плешь проела.
- Вы опять себе льстите, Яшенька, - на сегодня с ним покончено. Она энергично проникает в хрустящее воронёной кожей пальто, в перчатки, набрасывает на плечи серебристую лёгкую шаль, строит зеркалу оценивающую гримасу, подхватывает кейс и, - Не провожай меня, не надо, отдыхай, - играя бёдрами, выплывает из кабинета.
- До свидания, дорогая Нина Тимофеевна, выздоравливайте, - Кошка дежурно засовывает голову в комнату жены, наносит укол. Топ-топ-топ, дробь по коридору, и бухает центнером входной двери.
Из комнаты жены, ни звука. А где же сиделка? Что-то не слышно её язвительного, - Не забываете нас, Лилия Марковна. За визит, спасибочки.
- Стерва, - подытожил Заслуженный артист, - как была с той первой, мимолётно лёгкой, стычки - случки в Сердоликовой бухточке. Сколько лет прошло, - ни черта ей не делается, змеюке. Только кожу меняет...
Но доктора волноваться не велели, и подробности, той первой, он расшевелить не решился. Да и надобность, по классике, сама собой отпала.
- А текстик-то, - так себе, слабоват. Не Кабаков, не Белов и, что уж там говорить о Рубиной. Исковерканная прямая печь, детали не прописаны, подробности скомканы. В постели у неё лучше получалось, вдохновеннее, - смерил меж пальцами толщину рукописи, - объёмом берёт...
Роняя обкладывающие подушки, со стоном, разогнулся, выполз из кресла, не сразу попал в шлёпанцы, показал зеркалу безукоризненно кривой нос и...
Да-а-а, - полноценные мешки под глазами, в недавние времена, налитые разнообразными напитками, опустели и легли на щёки безжизненными лепёшками. Раскосые волчьи глаза прекратили охоту, погасли. Смешной животик, когда-то «объем здоровья», обвис, а что там ниже, - только на ощупь и, кроме как «по маленькому», практически, не беспокоит. «Это первый сигнал», - объявили ему в Склифе, - пора, пора, голубчик, остепениться. Он состроил зеркалу пару унизительных рож, обвинил во всём эту чёртову демократию, и поплёлся с визитом к жене, медленно отходящей в соседней комнате. Третий инсульт и последний, - как доктора приговорили.
- Доброе утро, Ниночка, - поморщился. Ударил в голову спёртый воздух помещения лежачей больной. Сиделки на месте не было, - побежала на рынок или в аптеку, или, хрен её знает, на раз - к хахалю... Вернётся, - отбрешется.
- Ты спишь, Ниночка? - тронул за руку, - жива ли, как обычно, проверил.
- «Жива», - ответила жена дрогнувшими ресницами. Говорить уже не могла, - отговорила, откричала, отревела. Теперь, только заострённый профиль, поток безжизненных морщин, криво сползающий в мешок подбородка, и полузакрытые слезящиеся глаза. Дремлет на высоко взбитых подушках, - немым укором, - это всё, - твоя работа, сволочь.
Хор театрально драматических портретов вокруг в навороченных рамах. Вот она,- молода, свежа, талантлива, замечена, признанна, знаменита, почитаема, Заслуженна, Народна, орденоносна, стара, больна, обречена, - сколько прожито чужих жизней, судеб, достоинств, пороков! И с каждого, в глаза ему, немой упрёк, - Добегался, кобель, добился своего? Теперь, живи, подлец, радуйся! Куда это всё потом? В музей? На продажу? На свалку?
Терпеть не мог её затхлую торжественную опочивальню. Оттого и детей не получилось... Тестостерон в склепе? Вы о чём?
Впрочем, нынче, и дети никуда не делись. Объявились «две девочки» от первого и, кажется, третьего её опыта. Обе в Штатах, в Бруклине на пособии чахнут, - «Выехать сможем только в крайнем случае». Про крайний случай ясно, понятно, - любимой мамы скорого отхода ждут, на причитающуюся часть наследства нацелились. Что там в завещании? Знать бы, что таится в той чёртовой бумаге, скрытой у адвоката, Яшки Бельковича, крючкотвора - чёртягу. Сколько лет другом прикидывался, а как дело до дела подошло, - рот на замок, - Ждём-с... Вознесут архангелы, тогда и вскроем.
Сынок его, - скоротечные грехи молодости, - тоже мог быть, по сложной схеме, того же Яшки, претендентом. Не вышло. Этому ничего уже не нужно, - сполна получил своё в Чечне. И отдал.
Лилька понесла лет пятнадцать назад, но родить не решилась, - Ты же не возьмешь на себя ответственность?! - справедливо предположила. А откуда он знал, с её неразборчивым любвеобилием, - чья ответственность? Тогда, зачем ему чужая? Разумеется, он не взял. И она не взяла...
Надо соблюсти форму, - Ниночка, тебя не продует? Форточку закрыть?
Правая, живая, щека Народной артистки нервно дёрнулась, - что означало, - оставь меня в покое, пошёл вон.
- Отдыхай, Ниночка, отдыхай, - тронул холодную, безжизненную руку, заправил её под одеяло, визит к постели отходящей супруги завершён, - жива, слава Богу, пока жива. Умрёт, - налетят, со всех сторон, наследники, хлопот не оберёшься. Тем более, с его здоровьем.
- Где же эту сучку, сиделку, носит?! Та ещё штучка. Попробовал как-то, по привычке, за бочок ущипнуть, а эта чёртова лимитчица, - Ах, Яков Александрович, я вам так благодарна, и с милой бы душой, только, нынче, вас сердечные врачи беречь велели. Поправляйтесь, Яков Александрович тогда, воля ваша, и побалуемся.
И с облегчением, - спасибо, Господи, ещё на день забот избавил, - ступил в неспешный обход оставшегося пространства. Доктора двигаться велели.
Аарон Борис 
Кулесский Роланд 
Борисов Владимир 
Андерс Валерия 
