ЕЩЁ ВЕРНУСЬ...

 В.Лаврову 

Я сюда ещё вернусь...
через год, а может, десять, -
знамя новое повесят,
новый гимн поднимет Русь,
и со мной поедут дети...
А пока, увы, не рвусь.

Понимаешь, я устал
жить по-хамски, жить по-скотски.
А пока... налей по сотке,
мы зальём себе уста, -
ты не Пушкин, я не Бродский -
полка книжная пуста...

Я ещё вернусь - поверь...
А пока - вы поминайте,
как хотите понимайте -
что за птица, что за зверь -
все мы где-то эмигранты,
и за вами хлопнет дверь.

Не зовите - сам вернусь.
Приоткрою тихо двери,
осмотрюсь и не поверю,
через годы улыбнусь -
незнакомым будет время,
не узнаю вас и Русь.

По любому - я вернусь...
А пока - ещё по сотке:
я там - виски, ты здесь - водки.
Мы прогоним эту грусть,
мы размочим наши глотки...
Почитай мне...
наизусть...


  *  *  *

ГЛАЗУНЬЯ

На раскалённой сковородке
уже готовится яйцо,
и одноглазое лицо
косит на край косоворотки.

Лицо желтеет и растёт,
дымит и дуется натужно,
грозя разлить по белой луже
тяжёлый глинистый поток.

Ещё мгновение и лопнет,
и растечётся по белку,
по рыжим белкам на снегу,
по белым хлопьям и холопам,
залив Сибирь и пол-Европы.

*  *  *

НАД ПРОЛИВОМ БЕРИНГА

Над проливом Беринга
две страны - два берега:
сторона старинная,
сторона орлиная...
Не понять по берегу,
где там не Америка,
и откуда скалы нам
не по-русски скалятся...
Не увидеть в снежности
ни тоски, ни нежности,
как слезу пролив,
тает снег в пролив?
Берегут ли берег свой,
отдают ли в долг,
по проливу Беринга
путь назад недолог. 

ТЫ УЕДЕШЬ ДОМОЙ -  В РОССИЮ

                                            В. Карбаинову

Ты уедешь в свою Россию,
что когда-то была моей.  
Плёнки в камере, море снимков...
Покажи их жене и сыну:
небоскрёбную, магазинную -
Вавилонию наших дней.

Что ты понял в пятнадцать суток,
если я за пятнадцать лет
не уверен, что понял сути
двух веков, миллионов судеб,
осуждённых её и судей,
ставших прахом, идущих вслед.

Ellis Island... Ты был задумчив...
Это странники разных стран -
кто от Гитлера, кто от Дуче -
веря в Бога, свободу, случай,
веря  - Там будет детям лучше,
уплывали за океан.

Ты подавлен Нью-Йорка высью...
Это беженцы всей земли -
от погромов, печей и виселиц -
через голод и годы выжили
и построили здесь немыслимое -
до небес себя возвели.

Позабыты у вас материи:
материк, эмигрантский хлеб...
А Россия была Америкой:
неуверенной и затерянной,
необузданной и немереной -
Эмигранией прошлых лет.

Ты поведай о старом друге:
политехник, мол, - полиглот,
и напой под гитары звуки
про студенчества смех и ругань -
жизнь припевом пойдёт по кругу,
сын услышит и подпоёт.

Ты приедешь к ним ошарашен,
прочитаешь о нас стишок,
и про дочек моих расскажешь:
настоящих америкашек,
не умеющих "read in Russian" -
не читающих этих строк.

* * *
"2 декабря 2007".

Смеясь в гробах, Крючков и Пуго  
довольны духом наших дней:  
глаза отводятся с испугом,  
улыбки скованней, бледней,
всё реже и короче письма,  
всё тише в трубке голоса...  
Какая тень, какого "-изма",  
какого цвета колеса  
катком накатывает снова,  
в асфальт вжимая жест и речь,  
живое не пуская слово,  
внутри командует "стеречь".  
Меняют темы и ответы,  
уходят в сторону, мельчат,  
а я стараюсь не заметить,  
как настороженно молчат.  
И связь опять глухонемая,  
и разговор теряет нить...  
Друзья мои, всё понимая,  
я ради вас, о многом зная,  
стараюсь больше не звонить.