Попытки решения крестьянского вопроса в дореволюционный период.
Отменой крепостного права правительству не удалось снять угрозу крестьянских бунтов в России. А ведь именно на достижение этой цели была направлена реформа 1861 года. В первые годы после реформы правительство стремилось всячески поддерживать общину. Однако по мере укрепления общины накапливался её революционный потенциал, превращая общину в центр организации крестьянского движения. В результате уже в 1880-е годы размах крестьянских выступлений достиг такого уровня, что потрясенные ими дворяне начали панически распродавать имения. Началась массовая спекуляция землей, продажа её иностранцам. Однако главный вопрос – перераспределение земельной собственности – даже не подлежал обсуждению.

Стабилизировать обстановку в стране решено было путем внедрения внешних форм управления общиной,  основанных на контроле за крестьянами со стороны правительственных агентов. Инструментом, при помощи которого осуществлялось проникновение в крестьянскую общину, стало предоставление общинам кредита. В 1904 году вышло регулирующее его «Положение о мелком кредите». Начался стремительный рост бюджета Департамента по земледелию, особенно с приходом Столыпина (за период с 1906 по 1914 годы он вырос в четыре раза). Однако эти деньги распределялись бессистемно. Кроме того, большая часть средств пошла на переселение крестьян из  центральных районов России в Сибирь и Среднюю Азию. Но и те деньги, которые попадали непосредственно в общины, воспринимались как казенная благотворительность, которая лишь воспитывала в народе  не только лень, беспечность, но ещё требовательность и недовольство.

 Эти правительственные мероприятия, как известно, ничего не дали, и дело закончилось волной крестьянских бунтов, охвативших всю Россию и бушевавших с 1905 по 1907 год. И вовсе не столыпинская аграрная реформа, как многими принято считать, навела долгожданный порядок в стране. Успокоения Столыпину удалось добиться в качестве министра внутренних дел, проведением жесткой карательной политики с применением таких новшеств как «скорострельные суды». Однако, будучи ещё и премьер-министром, Столыпин вошел в историю как  автор новой аграрной политики России, которая, в частности, отвергала общину как таковую. В конечном счете, эта политика должна была привести, по мнению Столыпина, к трансформации всего российского общества. Он хотел превратить его из корпоративно-сословного в гражданское посредством интеграции крестьян, предоставив им равные с дворянами права на владение землей.

Это уже после окончания Гражданской войны в эмигрантских кругах начал создаваться миф о Столыпине как о великом реформаторе. Однако его вряд ли вообще    можно считать реформатором – он был, прежде всего, политиком.  Провести же аграрную реформу в России при сохранении установленного ещё в 1861 году распределения земли между помещиками и крестьянами было  практически невозможно.  Реформа провалилась  ещё во время пребывания Столыпина на посту премьер-министра. Уже в начале 1910 года произошли коренные изменения в аграрной политике, когда в качестве её основы стали рассматривать не хуторян, а крестьян как обособленное сословие. Таким образом, на высшем уровне правительственная аристократия, поддержанная Николаем II, отвергла реформу Столыпина. И это произошло несмотря на то, что Столыпин всячески противился ущемлению прав землевладельцев, защищая принцип неотчуждаемости помещичьей земли, предлагая ограничиться приватизацией только той земли, которая принадлежала общине.

Дворянство почувствовало в столыписких инициативах угрозу своему привилегированному положению в политической системе России. Эта угроза таилась в попытке заменить принцип сословной принадлежности принципом  частной собственности, открывавшему путь капитализму в России.

Особо сильным протест был на уровне земств. Даже сам дух ещё не зародившейся индивидуализации был противен поместному дворянству. Земства отказывались делить крестьян на собственников и общинников, даже там, где уже произошло отделение хуторян. А уж говорить о помощи им, становлении отделившихся от общины крестьян в качестве самостоятельных личностей и вовсе не приходится.

Дворяне хотели видеть крестьян единой обособленной от них массой, либо полностью лишенных избирательных прав, либо наделенных сильно урезанными правами. И это в аграрной России, где крестьяне составляли более 85% населения. Вообще, после революции 1905 года дворянство превратилось в основную движущую силу регресса.

Но  интересно, что крестьяне тоже сопротивлялись реформе Столыпина, а главное, вообще  развитию капитализма в России. Когда почитатели Столыпина говорят, что крестьяне с энтузиазмом восприняли его аграрную реформу, они явно лукавят, ибо более 60% крестьян составляли бедняки, которых Столыпин готов был принести в жертву. «Крепких» же,  зажиточных крестьян, на которых делалась ставка, было в деревне менее 9%. Остальные 30% составляли середняки. Ставка на крепких крестьян осуждалась как поддержка кулаков. Это способствовало обострению отношений в деревне, возбуждая одну часть крестьян против другой.

 Ещё более странным может показаться отношение к столыпинской реформе специалистов-агрономов, как раз нанятых для её осуществления. Агрономы противились развалу общины, утверждая, что крестьянам присущ дух коллективизма. Отвергали они и насаждавшуюся Столыпиным индивидуализацию, так как предпочитали работать с массами.

 Вскоре после убийства Столыпина на правительственном уровне официально отказались от предложенного им курса на социальную интеграцию крестьян, узаконив  их изоляцию. Внедрявшемуся при Столыпине принципу частной собственности на землю противопоставили идею коллективного права на землю всей общины. Однако, несмотря на отказ от «хуторомании» и от поощрения принципа частной собственности, община, будучи искусственным образованием, продолжала разлагаться. Тем не менее, большая часть земли оставалась в общинном землепользовании, и правительство стало оказывать финансовую поддержку коллективным, а не индивидуальным фермерским хозяйствам.

Коллективные хозяйства были признаны в качестве  эффективной альтернативы индивидуализации и частной собственности. Специалисты-агрономы поддержали взгляды социалистов на отрицательные последствия введения частной собственности на селе и поэтому всячески препятствовали распространению новых экономических законов в сельском хозяйстве. Рынок вошел лишь механизмом поставок зерна по договорам с иностранными банками. Развивавшийся наем батраков вовсе не означал возникновения капиталистических отношений в деревне – наемным трудом оплачивался долг за ссуду семян, за пользование инвентарем и пр., т.е. он представлял собою всего лишь элемент натурального обмена.

  Отношение к крестьянам в России.

 В русском словаре «народ» и «общество» всегда были категориями неравнозначными. Подавляющее большинство русского народа составляли крестьяне – темная масса без общественных навыков. Революция вскрыла отсутствие русской нации, как таковой. Место русской нации занимало государство – только его законы обеспечивали единство нации. Деревня была невежественна и бедна инициативными людьми. Крестьяне воспринимались единой серой массой, не способной сформулировать собственные интересы. Их действия даже не признавались легитимными. Считалось, что они нуждаются в надзоре государства. Их лишили возможности действовать самостоятельно в условиях, где необходимо было проявлять гражданскую зрелость. Единственным правом, которое оставили за ними, было право работать. Право же управлять их деятельностью присвоили себе другие.

Стереотипы об отсталости, нищете, беспомощности русского крестьянина, его неспособности самостоятельно справиться со своими проблемами легли в основу сформировавшегося к 1910 году взгляду о недопустимости предоставления крестьянам земли в частную собственность. Крестьяне так и должны были в условиях рынка оставаться неплатежеспособным, обособленным, ничем не владеющим сословием под властью государства. Так десятилетиями превращали крестьян в пассивный объект, внедряя мнение об их отсталости, которое удивительным образом совмещалось с любовью к ним. При такой постановке вполне естественной с точки зрения внешнего управления альтернативой индивидуальному хозяйству выступало коллективное кооперированное хозяйство.

            Государство в лице своих представителей в крестьянском сообществе – земских агентов – задолго до большевиков объявило кулаков и купцов главными врагами крестьян, хотя они были такими же производителями сельскохозяйственной продукции, но одновременно ещё и торговавшими продукцией других крестьян. Крупный теоретик кооперативного движения Николаев в своих книгах призывал «уничтожить посредников как класс». Крестьянам усиленно старались помочь понять, что главная опасность для деревни, для трудового крестьянства исходит от кулака, тем самым, внедряя и поддерживая враждебное к ним отношение. Со временем понятие «кулак» превратилось в оскорбительную кличку всякого  зажиточного человека в деревне.

            Задолго до большевиков были введены понятия о трудовых и нетрудовых, производительных и непроизводительных элементах. А терминами: бедняк, батрак, кулак, подкулачник, богатей, - издавна пользовались в русской деревне. Отрицательное отношение к капиталистическим отношениям до 1905 года было присуще практически всему образованному слою России. Позднее, все-таки признав капитализм в городе, по-прежнему считали недопустимым его распространение в деревне. Земские дворяне придерживались антикапиталистической риторики, уходившей корнями в дореформенный период. Капитализм воспринимался ими как хищническая эксплуатация в одном ряду с кулаками.

            Вполне устоявшимся было и мнение о невозможности внедрения в России идеи гражданственности при полном отсутствии у крестьян знаний, при их отсталости и беспомощности, делавших совершенно необходимым использование агрономов для управления их делами и культурного строительства в деревне. Большевики впоследствии просто повторили всё это, заменив уже отсутствовавших в то время агрономов рабочими – 25-ти тысячниками.

            Все разговоры о капиталистической эксплуатации и ростовщичестве почти всегда сопровождались к тому же юдофобскими аллегориями. Образованностью евреев объясняли их хищническое отношение к крестьянам. Защиту крестьян от более развитых евреев государство считало своей обязанностью. Примером такого рода защиты может, в частности, служить правительственный запрет от 1902 года на открытие кредитных товариществ с участием евреев.

            На рассказах о продаже Россией до революции хлеба за границу впоследствии был создан миф о «хлебной России». На самом же деле общинные формы хозяйствования не были эффективными, и Россия никогда не имела излишков хлеба, а продавала насущный хлеб, оставляя мужика голодным, с плохим хлебом. Если развитые страны при урожае в 500 кг зерна на человека хлеб закупали, то Россия, даже в самые лучшие урожайные годы не имея и 470 кг на человека, хлеб всегда продавала. Мужики ели хлеб с лебедой, поэтому по выражению Л. Толстого «в России голод наступал не когда хлеб не уродился, а когда не уродилась лебеда».

            Если в Европе человек освободился от общинных связей ещё в средневековье, то в России они в значительной степени сохранились до сих пор. Процесс распада общинных связей был искусственно задержан большевиками. На Западе в этом отношении большую роль сыграла реформистская церковь, которая отвергла идею коллективного спасения и вернулась к идее избранного народа, понимая под ним работящих, а потому богатых, превратив бедняков в касту отверженных.  В России же православная церковь придерживалась традиционных понятий.

Идеальная Россия представлялась крестьянам страной, где вся земля поделена, наёмный труд отсутствует, частная собственность на землю, а стало быть, и её продажа, -  запрещены. Общинное право запрещало даже залог земли, лишая крестьян возможности приобретать эффективный инвентарь, в результате чего производительность труда в сельском хозяйстве оставалась на крайне низком уровне. С одной стороны, община препятствовала проникновению в деревню всего нового, передового, рационального, с другой стороны, затруднён был выход из общины тех крестьян, для которых общинные связи уже становились тяжким бременем.

            Община была образованием исключительно крестьянским. Правила и обычаи, существовавшие в общине, настолько отличались от действовавших за её пределами, что были совершенно не понятны «чужаку». Впрочем, община была надёжно защищена от проникновения в неё таких чужаков своим монолитным коллективизмом.

По мнению одних, присущая крестьянам общинность существовала только в воображении народников. Другие, наоборот, утверждают, что община – это устоявшаяся реальность России. Отчасти существование таких полярных оценок можно объяснить тем, что большинство общины составляли бедняки. И то, чем принято характеризовать общину: равенство в бедности, гарантированный прокорм всех её членов и т.п. – составляло жизненные ценности только этой части общины.

Зажиточных крестьян, составлявших, конечно, меньшинство, и даже середняков, напротив, тяготили те ограничения, которые вытекали из общинных правил, в первую очередь, это предельные нормы на размер земельных наделов, устанавливавшиеся по количеству едоков в семье. Не всем нравился и царивший в общине взгляд на то, что крестьянин держит своё хозяйство «ради жизни, а не ради прибыли».

На самом же деле равенства в общине не существовало. Просто сельская элита хотела бы сохранить своё господствующее положение над беднотой и препятствовала дальнейшему расслоению крестьян. Специалисты же, правительственные агенты видели причину всех крестьянских бед в их отсталости, не стремясь при этом её ликвидировать. И те, и другие - и сельская элита, и «управленцы», - будучи заинтересованными в сохранении общины, подчеркивали разрушительный характер процесса индивидуализации.

В отличие от Запада, где люди превратились в граждан своих стран, создав сообщество индивидуумов, в России человек так и не стал свободным субъектом рыночной экономики, для которого частная собственность была бы естественной и неприкосновенной. В России даже царская бюрократия сохраняла традиционалистское крестьянское сознание. Сохранилось оно и в Советском Союзе, несмотря на усиленную борьбу с неграмотностью для обеспечения ускоренной индустриализации в условиях традиционного общества с нерыночной экономикой и практически натуральным хозяйством.

            Вопреки стереотипам, сформировавшимися за годы советской власти, активную роль в революции сыграли богатые крестьяне и середняки – батраки же оставались пассивными. Другими словами, восстали не маргиналы, а те, которые не хотели бы в них превратиться. После отречения Николая II началось стихийное решение земельного вопроса. По мнению Толстого «в России народ голодал от того, что баре слишком сыты». Это противоречило представлениям о совести и привело к революции. У крестьянина, на протяжении трех веков тянувшего лямку в надежде на то, что барин одумается, лопнуло терпение.

Основную часть населения России составляли крестьяне, а не рабочие. Пролетариат, как таковой, в России не сформировался. Рабочие сохраняли связь с землей, не утратили своих крестьянских корней. На время уборки урожая они возвращались в деревню, где оставались их семьи. Крестьяне, в свою очередь, не хотели отказываться от надела и превращаться в пролетариев. Будущее общины они видели в сообществе мелких крестьянских хозяйств. Поскольку крестьянская община была главным врагом буржуазного общества, первую революцию нельзя считать буржуазной, а вторую – пролетарской. Фактически они представляли собой два этапа всё той же крестьянской революции.

            Большевики, придя к власти, в числе первых своих законов издали декрет о национализации земли. Тем самым был приостановлен стихийно начавшийся процесс захвата помещичьих земель. Крестьян, наконец-то, успокоили, передав им землю в пользование без всякого выкупа. Последствия же того, что собственником земли стало государство в лице правящей верхушки большевиков, крестьяне по-настоящему не осознали ни тогда, ни позднее  -  ни во время Гражданской войны, ни даже в период коллективизации, - на чем мы ещё специально остановимся.

            Пока же Ленинский декрет о земле привлек на сторону большевиков массы крестьян и солдат (в сущности, тоже крестьян). А когда большевистские продотряды во времена военного коммунизма выгребали все из крестьянских амбаров, они, конечно, протестовали – были и Тамбовское восстание против советской власти, и многие другие – и ждали прихода белых. Но под властью белых, которые тоже реквизировали всё, что только можно было увести и унести, выступления крестьян принимали ещё больший размах. К тому же белые постоянно напоминали крестьянам, что они имеют право распоряжаться только своей землёй, нещадно пороли их шомполами за связь с большевиками. Поэтому диктатура большевиков была для крестьян меньшим злом, чем военная диктатура белых. Если бы генерал Деникин в 1918 году начал с проведения земельной реформы, ещё неизвестно как бы закончилась Гражданская война. Когда  же это сделал   Врангель в мае 1920 года, к тому же только в пределах контролируемого им Крыма, было слишком поздно.

            Деревня задолго до большевиков была приучена к тому, что самостоятельно она управляться не может. В деревне все свои, а власть должна быть со стороны. Поэтому в сельской среде нет власти, кроме привнесенной извне. По этой причине и поддержали власть большевиков. Главная общественная организация советской политической системы – Советы – возникли тоже задолго до 1917 года. Близок крестьянам был и большевистский лозунг «Вся власть Советам», не только отрицавший разделение властей, но и содержавший в себе принцип прямой демократии, когда депутаты – не профессионалы, а люди из самой гущи народа. Трансформация же, точнее перерождение Советов в единую государственную систему в условиях однопартийного управления, когда более 70% депутатов были членами партии большевиков, оказалось почти незамеченным.

            Произошли принципиальные изменения и в самой партии большевиков, которые были закреплены в её новом названии РКП (б). В этом отразилось коренное отличие партии большевиков от социал-демократических партий, состоявшее в отказе от построения гражданского общества и в намерении сохранить в России традиционалистскую идеократическую сакральную государственность, привычную для большинства беднейшего населения страны.

Коммунистическая партия превращалась в партию соборного типа, представленную всеми национальными и территориальными образованиями государства, и с запретом на образование фракций. На партийных съездах и на съездах Советов, где велся поиск «истины», «поиск правды», скрытой в народной мудрости, большевики воспроизвели привычную для крестьян по форме процедуру. Произошедшая же при этом подмена сути осталась непонятой на долгие годы.  Лишь в последний период существования Советского Союза подвергся осмеянию этот принцип  работы общественных органов власти: «осуждамс» и «одобрямс». А ведь основной принцип работы Земских Соборов, крестьянских сходов, казачьего круга как раз и состоял не в выработке компромисса интересов, а в поиске и одобрении единственного пути.

            Кооперативное движение, охватившее Россию в начале ХХ века, несомненно, оказало влияние на массовое сознание крестьян и сыграло свою роль позднее при проведении коллективизации в Советском Союзе. Принципиальной особенностью российских кооперативов являлось то, что они не возникали естественным образом в процессе сотрудничества крестьянских хозяйств друг с другом, а насаждались правительством с целью получения контроля над общиной как механизма предотвращения крестьянских восстаний. Аграрии, открывавшие в деревнях кооперативы, имели право отстранять отдельных членов правления, не допуская, таким образом, деревенского кулака к управлению кооперативом и воспитывая одновременно ненависть к кулакам.

Для нормального функционирования кооперативов требовалась грамотность его членов. В условиях сплошной безграмотности, существовавшей в пореформенной России, распространение получили преимущественно  кредитные товарищества, которые, как правило, распадались после распределения денег между крестьянами или, в крайнем случае, при наступлении срока их возврата. Поэтому рост числа кооперативов не может служить показателем роста сознательности крестьян. Он лишь свидетельствовал о потребности крестьян в кредитах, которые они не могли получить обычным путем от финансовых учреждений под залог недвижимости. Земля не принадлежала крестьянской семье, а, кроме того, подвергалась время от времени переделу, о чем говорилось выше. Из-за отсутствия у крестьян излишков они могли в качестве обеспечения предлагать лишь свой труд – батрачество. В условиях внедрявшейся рыночной экономики крестьяне остались неплатежеспособными.

            Приведенный выше краткий исторический экскурс позволяет соотнести суть крестьянской России с предложенным в 1917 году большевиками проектом её переустройства. Утопичность этого проекта если и была кому-то понятна, то не простому крестьянству, во всяком случае, наиболее многочисленной его части – беднякам.

            В бывшем Советском Союзе в «перестроечные годы» в массовое сознание успешно внедрили мысль о том, что в октябре 1917 года был совершен ошибочный выбор. России будто бы больше соответствовал либерально-буржуазный путь развития. Однако вскоре пришлось убедиться, что и спустя три четверти века приверженцы буржуазно-либеральных демократических  ценностей составляют в России по-прежнему меньшинство.  И это уже в России, полностью искоренившей неграмотность, разрушившей не только общину, но и практически целиком уничтожившей крестьянство. Однако, несмотря на  это, общинный дух, общинное мировоззрение в гуще народа  сохранились.

Это на Западе, - где демократия превратила общинного человека в индивидуума, создала гражданское общество, установила власть снизу, -  воспринимали большевистский режим как азиатчину в Европе. В России же, после того как монархию осознали обузой, а буржуазию отвергли почти все слои общества, народ хотел слушать большевистские лозунги: «Мир народам», «Хлеб голодным», «Грабь награбленное». Особенно хорошо народ был подготовлен ещё «черной сотней» к восприятию последнего лозунга: на протяжении долгого времени ему усиленно внушали, что грабить награбленное (имелось в виду, в первую очередь, евреями) – хорошо и даже богоугодно.

 Большевистская идеология, призывавшая к справедливости и к братству, обладала привычными эсхатологическими чертами, обращенными к светлому будущему, в котором не будет места эксплуатации человека человеком, и поэтому соответствовала архаичным понятиям о крестьянском коммунизме. Чуть позднее, когда заговорили о диктатуре пролетариата, её восприняли поначалу как власть большинства народа, а стало быть, без насилия, ибо весь русский народ отождествили с пролетариатом, которого, вообще то, и не было. Более того, людей с крестьянским менталитетом наделили чертами русского мессианства, усилив их идеей научно-технического прогресса, постоянно подчеркивая и возвышая роль науки.

Советский строй, своими корнями уходивший в культуру крестьянской России, для большинства стал родным. В коммунистической утопии увидели возврат к общине. Ни Столыпин, ни противодействовавшая его реформе царская бюрократия не могли решиться на национализацию земли (отчасти ещё и по причине того, что большая её часть была заложена помещиками иностранным банкам).

Большевики же начали с национализации земли и получили поддержку всего крестьянства, а оно, как неоднократно уже  отмечалось, составляло подавляющее большинство населения тогдашней России. Поддержали большевиков и рабочие с национализацией промышленности, так как производство повсеместно сворачивалось, владельцы стремились продать свои предприятия, а это грозило потерей рабочих мест. Может показаться странным, но даже антицерковная кампания 1922 года на местах была  принята с большим энтузиазмом.

 Показателем может служить  мнение значительной части русских эмигрантов, сформировавшееся к концу 1920-х годов, о том, что большевики оказались подлинными выразителями национальных и государственных интересов. Бердяев назвал большевизм русифицированной версией марксизма; говорил, что он традиционен. В этом ключ к пониманию причин победы большевиков: они шли за революцией - за крестьянской революцией, - называя её в теоретических спорах с социал-демократами социалистической и пролетарской. И уж совершенно крамольным в наше время может показаться утверждение, что советский строй продолжал оставаться родным и в период коллективизации, и в, так называемые, годы сталинских репрессий.

 Из двух альтернативных проектов: продолжение столыпинской реформы и развитие крестьянских хозяйств без привлечения наемного труда с последующим их кооперированием – большевики, естественно,  выбрали второй. Когда был провозглашен курс на коллективизацию, то крестьяне, особенно бедняки, восприняли колхоз как артель – один из видов кооператива, известного им ещё с дореволюционных времен. Коллективизация же в целом воспринималась ими как усилия советского правительства по возрождению общины.

Большевики действовали методами, знакомыми крестьянам со времен столыпинской реформы. Раскол деревни, изоляция кулаков с последующим их уничтожением  как класса. Даже лозунг этот был всего лишь повторен, а отнюдь не изобретен большевиками. Но в отличие от Столыпина большевики сделали ставку на беднейшую часть крестьянства, а стало быть, на большинство.

Тотальное обобществление, против которого взбунтовались уже и бедняки, было осуждено сначала Сталиным в известной статье «Головокружение от успеха» от 1930 года, а позднее был проведен один из первых показательных судов над сотрудниками НАРКОМЗЕМа. Группу «преступников» возглавляли евреи Крицман и Эпштейн, «попытавшиеся превратить русскую деревню в кибуц». И массовый голод 1933 года был воспринят как результат засухи – стихийного бедствия, не раз поражавшего Россию.

Кто мог тогда обвинить Сталина, тем более что всем руководила специально созданная  Комиссия Политбюро ЦК по вопросам коллективизации? Одних только коммунистов, руководивших коллективизацией на местах, было более одного миллиона человек. А сколько ещё было беспартийных активистов! И мобилизационный проект начала 1930-х годов, приблизивший крестьян к крепостному праву, воспринимался тогда не так остро, как позднее.

Что же касается сталинских репрессий, то даже большинство зеков продолжало считать советский строй родным и естественным, как воздух, объясняя всё случившееся с ними ошибкой или злым умыслом кучки вредителей. Самого же Сталина ни в чем не обвиняли, продолжая на него «молиться». Кроме того, репрессии 1937-38 годов коснулись, в основном, довольно узкого слоя старой советской номенклатуры, народ, в целом, не затронув, поэтому было бы ошибочным считать их продолжением Гражданской войны. Подтверждением всему этому могут служить многочисленные письма тех лет Сталину, другим членам Политбюро, в которых люди писали о многочисленных тяготах своей жизни, обвиняя в них кого угодно – вредителей, местную власть, - только не правительство и, тем более, не Сталина.

            Народ хотел мира любой ценой, и первым декретом большевиков стал декрет о мире. Правда этот декрет явился причиной Гражданской войны, которая ассоциируется с военным коммунизмом, продотрядами, продразверсткой, массовыми протестами крестьян. Это с одной стороны, которая стала усиленно педалироваться в последние годы существования СССР. Но было и другое, что хорошо помнилось в предвоенные годы.  Уже в августе 1918 года в Москве и Петрограде были введены пайки. Всего большевики обеспечили пайками 34 миллиона горожан. Правда, только тех, которые согласились им служить, но именно они то, в основном, и выжили.

Корни большевистского насилия

             В момент организации Советов в предреволюционный период большевики почти не были в них представлены. Но потом стремительно начало расти их влияние  там, и в итоге власть постепенно и совершенно бескровно перетекла к большевикам. Таким образом, большевики только переняли созданную до них и почти без их участия организацию, а затем начали её трансформировать под себя. Поэтому можно говорить о том, что советская власть и её опора – Советы – пошла от крестьян. Народу была близка идея Советов, а в  самом большевизме велико было влияние русского космизма, уходящего своими корнями в крестьянское мироощущение. 

            Да и приход большевиков к власти выглядел более естественно,  по сравнению с тем, как  его стали представлять спустя десятилетия. В начавшемся распаде Империи, вызванном разрушением её центра в результате преждевременного или несвоевременного, а главное, «неуклюжего» отречения Николая II, большевики практически не участвовали. Февральская революция явилась полной неожиданностью для Ленина и его сподвижников.

Временное правительство, страдавшее комплексом неполноценности из-за отсутствия легитимности, не имевшее опоры ни в одном из слоев российского общества, кроме, быть может, немногочисленной и ни на что не способной интеллигенции, оказалось полностью несостоятельным. Что же касается крестьян и солдат, наводнивших города, то оно воспринималось ими как сплошное недоразумение. Зато крестьянам была понятна власть, которая «родню не любит». Именно такой представлялась им большевистская власть – власть без родства, власть тех, кому нечего терять.

            Сам народ взять власть был не готов: ещё сильны были предрассудки о греховности власти, от которой народ избавлял царь, беря этот грех власти на свою душу.  Либеральная же власть, демократия были простому неграмотному народу не понятны, а главное, не имели никакого отношения к душе.  Большевистский же лозунг «Всю власть Советам» импонировал крестьянам, был ими подхвачен и поддержан. И в развязывании Гражданской войны народ больше оправдывал, чем винил большевиков, воспринимая их реакцию как вынужденную. И ведь действительно, на Дону сформировалась Добровольческая армия из офицеров бывшей царской армии; на Волге, в Самаре,  эсеры в июне 1918 года образовали Комитет членов Учредительного собрания, который объявил себя верховной властью в России и отверг власть большевиков; а в Грузии меньшевики, пришедшие к власти, уже в открытую объявили войну большевикам, которые де тянут Россию в Азию, а их выбор – Европа.         Предшествовало же всему этому обращение патриарха Тихона в январе 1918 года, в котором он осудил советскую власть и призвал народ к сотрудничеству с белыми.  Но подавляющее  большинство народа воспринимало  большевиков патриотами в отличие от белых, которые приняли помощь Антанты. Чувствовал народ и сословную злобу к себе со стороны белых, которой у большевиков не было. Именно на этот народ, который в глазах белых обнаружил себя не «народом-богоносцем», а «восставшим хамом», большевики и сделали свою ставку.

            Говоря о восприятии простым народом репрессий 30-х годов, наверное, следовало бы учесть, что словосочетание «сталинские репрессии» возникло двумя десятилетиями позже, уже после «хрущевских разоблачений». В те же годы даже заключенные ГУЛАГа верили, что Сталин не знает о беззакониях, в которых винили кого угодно, но не его. Верили, что это вредительство и скоро во всем разберутся. Тем более после снятия Ягоды, затем Ежова, а вместе с ними тысяч следователей. С другой стороны, показательные процессы, на которых люди, хорошо известные с дореволюционных ещё времен как мужественные и смелые борцы, каялись и просили прощения, в том числе, и у Сталина. Даже Мандельштам написал Оду Сталину, и Пастернак прославлял его. Сахаров вспоминал, как глубоко он был потрясен смертью Сталина.

В стране, официально отвергнувшей религию, создававшийся культ Сталина должен был заполнить образовавшуюся пустоту. Поэтому каждому, кто высказывался против Сталина, уготована была роль врага народа. Это не только заставляло держать рот закрытым, но и напрочь отбивало охоту размышлять в подобном направлении. Что же касается карательных органов, то ещё со времен революции постоянно внедрялась в общественное сознание мысль о том, что они являются выразителями народной воли. Простые люди обращались с письмами к Сталину, в которых жаловались на плохих руководителей, обвиняли спекулянтов в отсутствии всего самого необходимого, а вовсе не проводившуюся под руководством Сталина политику, так как верили, что правительство разберется, примет меры и не позволит издеваться над рабочим классом. И правительство, откликаясь на «просьбы трудящихся», принимало меры…

            «Внесудебные репрессии» против отдельных социальных групп, из которых наиболее многочисленной были кулаки, тоже находили широкую поддержку в массах. Списки раскулачиваемых, составленные местными органами власти, обсуждались и утверждались затем на сельских сходах, т.е. фактически соседями. Принято считать, что в процессе раскулачивания подверглось репрессиям крестьянство в целом. Действительно были случаи, когда в эти списки попадал кто-нибудь из бедняков. Отчасти объясняется это тем, что в ряде мест сами кулаки, проникшие в органы власти, руководили раскулачиванием, составляли списки, сводя личные счеты. Поэтому, когда в 1932 году было принято решение о прекращении репрессий, с мест продолжали поступать требования о высылке из деревень тех или иных крестьян, которых причисляли к кулакам.

Кампания по раскулачиванию, сплотив одну часть крестьян против другой, подготовила почву для начавшейся затем коллективизации. Многие из высланных раскулаченных крестьян оказались в качестве спец-трудпоселенцев в наиболее тяжелых отраслях промышленности. В начале 1937 года в Заполярье в угольной и золотодобывающей отраслях трудилось свыше 350 тысяч трудпоселенцев.

Нужно учитывать, что большевистские репрессии 1920-30-х годов воспринимались народом, в памяти которого были ещё живы картины «Кровавого воскресения» 1905 года, «столыпинских» казней и зверств Гражданской войны. Поэтому  репрессии представлялись им как затянувшееся продолжение, а вовсе не как начало нового процесса. Естественным образом те, которые всегда боролись с народом, теперь стали врагами этого народа, пришедшего к власти. Если и не весь народ, то огромнейшая его часть была вовлечена в эту борьбу с «врагами народа». И, действительно, среди хлынувших в города крестьян находилось немало озлобленных, «самораскулаченных», готовых к участию во вредительских акциях.

Большевики, сделав ставку на примитивное большинство, добились того, что во второй половине 1930-х годов это большинство стало абсолютным. В среде таких людей вера в заговоры приняла характер эпидемии. Они не сомневались в  существовании врагов и требовали сурового наказания. Верили, что Сталин без устали борется с врагами народа, проникшими повсюду.  И заключенные ГУЛАГа верили, что с допущенными ошибками разберутся, следователей накажут, а  их -  невинно осужденных -  освободят. И ведь действительно, и следователей наказывали, и некоторых заключенных, не признавших своей вины, выпускали.

Многие ли в состоянии были правильно разобраться в такой ситуации? Это только уже после 1956 года началось формирование в общественном сознании представления о советском строе, как о патологическом. Кроме того, пытаясь понять отношение простых, неискушённых людей к советской власти, к Сталину, следует учитывать, что репрессии 1937-38 годов затронули в основном правящий слой, интеллигенцию, партийных функционеров, руководителей разного ранга. Подтверждением этого может служить такое обстоятельство, как восьмикратное увеличение числа заключенных с высшим образованием.  Попадали, конечно, и простые люди, преимущественно случайно. Борьба велась все-таки с политическими группами. В результате этих репрессий сменилось старое поколение номенклатуры из «обоймы» многочисленных вождей революции, ставших к тому времени уже «бывшими».

            Все деяния большевиков, которые впоследствии воспринимались исключительно как насилие, во многом были заимствованы ими у предшественников и лишь усовершенствованы.  Взять хотя бы продразверстку. Впервые мероприятие под таким названием проводилось в сентябре 1916 года ещё царским правительством. Правда, тогда ограничились только постановлением о сдаче хлеба крестьянами по твердым ценам, поэтому и заготовку хлеба, даже в минимальных объемах, чтобы избежать голода, обеспечить не сумели.

Большевики же в период военного коммунизма «усовершенствовали» продразверстку и довели её до принудительного изъятия хлеба у крестьян. Во времена «либеральной революции» начала 1990-х годов  продразверстку  «припомнили» только большевикам. Но крестьяне во время Гражданской войны подвергались точно такому же насилию и со стороны белых. И если большевики помимо своей армии кормили ещё и горожан (говорят о 34 миллионах пайков), то белые изымали у крестьян всё, что удавалось найти, исключительно для собственных нужд. Вряд ли это учитывали крестьяне, но отношение их к большевикам уж точно не было столь однозначным, как у либерально настроенной интеллигенции начала 1990-х годов.

            А грозные карательные органы большевиков начинались всего лишь со 120 человек. Наделили же их  чрезвычайными полномочиями позднее, в связи с возобновлением немецкого наступления. С 1922 года карательные органы стали называться по новому  – ГПУ. Им были приданы специальные войска. Этому предшествовали массовые выступления  против советской власти крестьян, разоренных Гражданской войной, неурожаем, гибелью огромного числа мужчин. Эти выступления с полным правом могут быть названы протестом отчаяния и наверняка произошли бы и в случае победы белых.

Реакция большевиков, как известно, состояла не только, и даже не столько, в усилении своих карательных органов, но в замене продразверстки на продналог, что стало началом перехода к НЭПу. К тому же в выступлениях против советской власти участвовали в основном не бедняки – они-то от продотрядов практически не страдали, т.к. им прятать было нечего. Напротив, часть реквизированного зерна распределялась между беднейшими крестьянами.

Введение НЭПа означало поддержку зажиточных крестьян. Вскоре это привело к тому, что кулаки заняли лидирующее положение в местных Советах. Соответственно, доля депутатов от крестьян-бедняков упала до 4%. Поэтому начавшееся свертывание НЭПа и раскулачивание было с энтузиазмом встречено бедняками. Опять вспомнили лозунг «Грабь награбленное».

Безусловно, во всем этом сказывалось неуклонное падение нравственности, происходившее одновременно с падением авторитета Церкви в массах после того, как она стала частью государственной машины. Иллюстрацией этого может служить, например, такой факт, как резкое падение числа причащающихся солдат после отмены Временным правительством в 1917 году обязательного соблюдения в армии церковных таинств. Пал не только престиж, авторитет Церкви, пала и её власть после отречения Николая II, которая всегда воспринималась неразрывно связанной с царской властью, ибо царь в глазах простого народа был, прежде всего,  «помазанник Божий».

            Отречение Николая II неожиданно для всех обернулось прекращением царской власти в России вообще. В образовавшемся вслед за этим Временном правительстве большинство, представленное кадетами, стремилось к замене в России монархии либерально-буржуазной республикой. Мы уже подчеркивали, что Россия была аграрной страной, 85% населения которой составляли крестьяне. К чему же стремились крестьяне? На протяжении более полувека монархия после отмены крепостного права не могла решить основной крестьянский вопрос – вопрос о земле. И вот теперь, после падения монархии, повсеместно началось стихийное решение земельного вопроса.

            Для либерально-буржуазной республики требовались, как минимум, в качестве её опоры гражданское общество и рыночная экономика. Как известно, в России не существовало ни того, ни другого. Но, главное, основная масса  российского населения, т.е. крестьяне,  вовсе не стремились  к гражданскому обществу свободных индивидуумов  -  их идеалом была крестьянская коммуна. Да, конечно, капитализм был закономерной стадией развития - никто не собирается это оспаривать, - но Россия просто тогда не была готова к нему.

Капитализм должен был ещё только созреть в недрах российской монархии. Буржуазная революция была спровоцирована неожиданными последствиями отречения Николая II. Ведь настаивали только на отречении неугодного монарха, а не на свержении самодержавия в России. Не только крестьяне, но и рабочие, которые сохранили мироощущение общинных крестьян, стали главным препятствием развития буржуазной революции. В массе своей, и те, и другие мечтали об обществе-семье.  

Обе революции 1917 года, как бы их не называли, по сути своей были продолжением крестьянской революции, начавшейся ещё в 1905 году, ибо основной движущей силой их были не буржуазия и не пролетариат, ещё не успевшие сформироваться, а крестьяне. К апрелю 1916 года крестьянскими волнениями были охвачены 42 из 49 губерний европейской части России.

В отличие от выступлений 1905-07 годов теперь крестьяне переключились с погромов помещичьих усадеб на погромы хуторян, в чем проявился их антибуржуазный характер. А с августа 1917 года восставшие крестьяне начали требовать национализации земли. К тому же лавинообразно нарастал развал армии – тоже крестьянской. Солдаты отказывались воевать. Короткая победоносная, как развлечение, война, в которую они поверили в 1914 году, провалилась.

            Кто только не писал о мирном характере Февральской революции. Но такой она казалась только из Москвы и Петрограда, где никакой революции вообще не происходило, а произошла просто смена правительства.  Причем, одно недееспособное правительство – царское – сменилось другим, столь же недееспособным – Временным. Революция же, как было сказано, крестьянская, как ей и положено, происходила за пределами городов, тем более, столичных, и совсем даже не бескровно.

            Недееспособность Временного правительства проявилась и в существовании с февраля по октябрь 1917 года в стране двоевластия: Советы были столь же полноправны, как и Временное правительство. А главное, что ни меньшевики, главенствовавшие в Советах, ни либералы во Временном правительстве, по-прежнему не были готовы к решению основного вопроса – вопроса о земле. Поэтому деятельность и тех, и других органов власти была совершенно оторвана от чаяний большинства населения страны. Большевики же стали на этом спекулировать, что обеспечило им стремительный рост влияния в Советах.

Либерально-буржуазное государство не состоялось. Временное правительство, поставив страну на грань катастрофы, само подтолкнуло к восприятию большевистского лозунга «Всю власть Советам», который в тех условиях оказался своевременным и необходимым. Временное правительство было смещено практически без боя, т.к. оно не имело настоящей опоры в крестьянской России. Не имели опоры и возглавлявшие Советы до большевиков меньшевики, которые ориентировались на гражданское общество,  которого не существовало в России, как и рыночной экономики. Большевики же были общинниками, и в этом состояло их принципиальное отличие от социал-демократов. Поэтому они вскоре после революции и название своей партии  поменяли.

Пришедшие к власти в Советах большевики фактически сразу же возглавили крестьянскую революцию. Первые декреты большевиков полностью отвечали требованиям крестьян, причем, как в деревне, так и в армии. Они не только сняли напряжение  в крестьянской среде, но и сплотили критическую массу,  которая стала им опорой и позднее, во время Гражданской войны. Ведь именно вооруженные крестьяне, отвергнувшие проект белых, а не Красная армия, разгромили Колчака в Сибири.

 Крестьяне, составившие эту критическую массу, нуждались не в демократии и не в гражданском обществе. Попытки Столыпина создать в России гражданское общество, которое заменило бы собой сословное, а также приучить крестьян к личной ответственности не увенчались успехом. Зато большевистская сказка о «светлом будущем» нашла отклик у подавляющего большинства крестьян. Демократия Временного правительства, которая «не выросла из сложившегося ощущения власти», была воспринята «большинством» как заморский плод.

Большевики не пожелали мириться с двоевластием. Когда избранное ещё по дореволюционным спискам Учредительное собрание отказалось в январе 1918 года признать советскую власть,  большевики, поддержанные левыми эсерами, покинули заседание, лишив тем самым Учредительное собрание  кворума. Приход большевиков к власти в октябре 1917 года уже означал отказ от либерально-буржуазного пути развития. Но важно учитывать, что этому предшествовал переход на сторону Советов, в которых уже правили  большевики, солдат и крестьян.

Большевики пошли вслед за большинством, пошли вслед за развитием крестьянской революции. После этого «меньшинству» оставалось рассчитывать только на «внешнюю силу», в качестве которой была выбрана Германия. Белые выступили союзниками Германии, возложив на неё свои надежды на избавление России от большевиков. И спустя четверть века их взгляды не претерпели в этом вопросе никаких изменений, но об этом разговор впереди.

Пока же большевики-коммунисты «рвали» с социалистами-меньшевиками и эсерами, исключив их сначала из ВЦИКа, а затем, предложив всем местным советам исключить из своего состава депутатов этих фракций. Уже тогда было осознано, что союз между ними принципиально невозможен. Нас же до сих пор убеждают, что, если бы они сумели достигнуть соглашения, Гражданской войны удалось бы избежать.

Опорой советского строя стала крестьянская община. Примером же для социал-демократов служила западная демократия, превратившая общинника в индивидуума. Их целью было создание гражданского общества, в котором соблюдается равенство всех перед законом. А государственная власть устанавливается снизу. Для возникновения такого общества требовалось уничтожить общину с её понятиями о братстве и пренебрежением к закону. Понятно, что не могло быть и речи о достижении согласия между людьми, придерживавшимися столь полярных взглядов. Поэтому Гражданская война стала неизбежностью.

Большевики, придя к власти, тут же начали создавать свою Красную армию, предварительно демобилизовав старую царскую армию из опасений массового дезертирства. Учитывая, что война народу надоела, первоначально Красная армия создавалась с соблюдением принципа добровольности, да к тому же ещё, и на классовой основе. Однако уже к весне 1918 года в связи с начавшейся интервенцией стран Антанты была введена всеобщая воинская повинность, закреплённая в Конституции РСФСР. Одновременно специальным постановлением СНК было узаконено привлечение «военных специалистов» из царской армии. Дальнейшая эскалация Гражданской войны привела к созданию регулярной массовой армии.

Как известно, общим итогом Гражданской войны, помимо гибели двенадцати миллионов человек, значительную часть которых составило мирное население, умершее от голода и болезней, убитое во время погромов, явилась национализация земли, промышленных предприятий, и вообще всего, что ещё оставалось. Всё это было объявлено государственной собственностью. Кто и каким образом ею пользовался, а также как она была разделена после распада Советского Союза, подробно рассматривается в другой нашей книге -  «О причинах русской катастрофы ХХ века».

Конечно, многие офицеры царской армии были недовольны  введением всеобщей воинской повинности, тем не менее, тысячи из них пошли регистрироваться в созданные большевиками военкоматы. Монополией банковского дела, слиянием частных банков в Госбанк недовольны были и банкиры, и владельцы предприятий, и богатые крестьяне. Но большинство населения – крестьяне, -  получив землю без выкупа, не пошли на массовый и открытый конфликт с советской властью. В июле 1918 года в деревнях были созданы Комбеды, ставшие опорой центральной власти при проведении продразвёрстки. При этом часть изъятого хлеба оставалась в распоряжении Комбедов. В состав Комбедов, естественно, не могли входить кулаки, т.е. большевики возродили старую традицию раскола деревни - изоляцию кулаков, сделав ставку на слабое большинство.

 Аристократы же, как по происхождению, так и по духу были отвергнуты вообще. Аристократы по духу ненавидели советскую власть, которая заставила их смешаться с «кухаркиными детьми». Аристократы по происхождению питали сословную ненависть к простому народу, лишившему их собственности и выбросившему за пределы России. Все они уповали на немцев и в 1918, и в 1941 году, надеясь с помощью  немцев восстановить прежнее своё положение. При этом за антибольшевистской риторикой «русские аристократы» не заметили перерождения немцев в нацистов.

 Число недовольных советской властью резко  увеличилось в 1923 году, когда 5,5-миллионную Красную армию сократили до 600 тысяч. У сотен тысяч победителей Гражданской войны развертывание НЭПа как отступление советской власти вызвало состояние шока. Революция оказалась в тупике, а её лидер -  Ленин – при смерти. Теперь уже Сталин, опять отслеживая стихийное развитие ситуации, возглавил «большинство», позволив «героям Гражданской войны» громить «буржуев» в городе и кулаков в деревне.

Правильному пониманию сложившейся тогда ситуации мешают многочисленные созданные впоследствии мифы о России. Такие, как, например, миф о вере крестьян в православного царя и в монархию. Энтузиазм, с которым начался сразу же после отречения царя массовый захват помещичьих земель, говорит скорее об обратном.

Ложью является и миф о благодатном развитии России на рубеже XIX-XX веков, якобы прерванном революцией. Действительно, аграрная Россия продавала половину  произведенного хлеба за границу, о чем уже здесь говорилось. Но при этом  голод периодически охватывал огромные районы России.

Эффект столыпинской реформы оказался ничтожным. Все показатели сельского хозяйства продолжали падать. Особенно по поголовью скота, численность которого упала до уровня втрое более низкого, чем в странах Западной Европы. Наиболее ощутимым было сокращение числа лошадей в пересчете на один крестьянский двор.

К тому же,  в отличие от стран Запада, в России города не вбирали избыточную рабочую силу. Промышленные предприятия, большинство из которых находились под иностранным контролем, не давали селу в требуемом количестве средств производства, и не могли предоставить неграмотным крестьянам достаточно рабочих мест. Прирост сельского населения оставался в деревне. В результате росло абсолютное число сельского населения, из которого в 1900 году избыточным являлось 23 миллиона человек, а к 1913 году оно увеличилось до 32 миллионов.

Ощущение полнейшей безысходности своего положения стало основной причиной массовой алкоголизации. Проблема вырождения русского народа на этой почве возникла уже в самом начале XX века, а не в перестроечные годы, как утверждали «патриоты». Именно тогда процветало семейное пьянство, а по причине наследственной алкоголизации выбраковывалось более 20% призывников.

После поражения революции 1905 – 07 годов, вызванной, в первую очередь, недостатком продовольствия, тысячи людей были расстреляны без суда и следствия, десятки тысяч сосланы на каторгу. Но этими мерами лишь были подавлены внешние проявления   крестьянской революции, а её причины, естественно, не были устранены, и летом 1917 года она вспыхнула с новой силой. К осени 1917 года крестьянскими волнениями были охвачены более 91% уездов России.  А громили тогда, в основном,   середняков – арендаторов, покинувших общину.

Единственным способом прекращения этой «войны на меже» была бы национализация земли. К тому же из-за провала продразвёрстки 1916 года надвигался голод. Неспособность царского правительства обеспечить сдачу по твёрдым ценам запланированного минимума в 772 миллионов пудов хлеба многими исследователями признаётся в качестве основной причины гибели монархии.

Советские начала управления, суть которых состоит в соединении законодательной и исполнительной ветвей власти, имеют своими корнями формы самоуправления крестьянской общины. Поэтому именно Советы стали в 1917 году наиболее массовой общественно-политической организацией. В то время как во всех политических партиях вместе взятых состояло чуть более одного процента населения России.

Гражданскую войну многие авторы считают стихийным восстанием крестьян против советской власти. Но в основе любой войны всегда лежит взаимная ненависть двух противоборствующих сторон. У крестьян же не могла возникнуть ненависть к большевикам. Всё, что предложили большевики, совпадало с крестьянскими представлениями об идеальной России.

Ненависть вызревала у аристократии с начала Февральской революции к «восставшему хаму». После Октября эта ненависть распространилась на большевиков как узурпаторов власти, но возникла она задолго до захвата ими власти. Именно ненависть сняла запрет на убийство ближнего, помешав аристократии подняться до понимания прав народа на власть.

Отношение простого народа к советской власти было неотделимо от его восприятия революции как пути к «утраченному раю». Наделение революции сакральными чертами объясняет безжалостность борьбы с контрреволюционерами. «Строительство светлого будущего» требовало самоотдачи, дисциплины, организованности. Именно так воспринималась необходимость укрепления государства на переходном периоде к конечной цели – отмиранию государства.