Считаю, что его вполне можно подхватить - если постараться. Место только надо выбрать где он водится. Я как-то попробовал. Помню место выбрал такое, где несколько гениев рождалось . Прикинул, если подхвачу - третьим буду, а из поэтов вторым.



Поэзией до поры до времени я вообще не интересовался. Только в дворовых компаниях местной шпаны мог какую-то грубую шутку срифмовать:

Основное развлеченье – бабы разного сеченья.

Позже в студенческое время рифмовки стали более литературными:

Иду, а впереди такая прелесть –
Аж – сводит челюсть, аж сводит челюсть!

С поднятием интеллектуального уровня юмор становился все тоньше:

То ль у Казанского собора,
То ль у Казанского вокзала,
Я помню, выпил, и немало…

Чтобы эту тонкость ощутить, надо было знать, в какой из столиц эти сооружения расположены.
Но, мне всегда хотелось чтобы в оценках окружающего присутствовало что-то необычное, ядреное - не как у всех. Внутри должен быть стержень определенной личности.


 

Вот в книге о Козьме Пруткове, я нашел такую манеру – нагловатую иронию и апломб. В народе это окрестили ёмким словом - стёб. Это был культурный стёб с холодным фиолетовым оттенком. Отстраненный взгляд на суету жизни. На непонятное напряжение душевнобольного общества:

Иль вдруг родится мысль больная,
Что людям надобна война,—
И, рвемся мы к войне, не зная
Ни с кем, ни почему она.

Лишь позже я узнал, что мой кумир был один в трех лицах, так как аннотаций и вступлений я тогда не читал.  Хотя как разливается на троих я не раз наблюдал. Так вот Козьма как  непризнанный гений сокрушался, если его в упор не замечали:

О, я достоин сожаленья!
К чему же я на свете жил,
Когда ни злобы, ни презренья
От них ничем не заслужил?



Тогда я еще не знал, что пройду по тому же пути - наживать врагов. Критиковал редакторов не замечавших во мне талант. скорее замечавших, но тормозящих процесс его перехода в гениальность.

Например, в журнале «Аврора» мои стихи сравнили с творчеством Саши Черного, а в «Неве» со стихами раннего Маяковского, но там и там отказали. Тогда я и понял, что чего-то стою. Только вот нет на меня покупателя.
 Свою гениальность я ощущал и раньше – как агитатор. Писал забойные стишки для стенгазет и боевых листков и был замечен в одном отделе родной Лубянки:

Ты лагерь свой чистым сделай!
Тогда обращайся к стране:
- Выдай щей и каши умелым -
и в первую очередь мне!

Но коммунистическая идеология меня не влекла. Страна шла в тупик под негласным лозунгом:

Никто не работает – все едят!

Шла холодная война. Тогда на первых страницах журналов и газет повсюду была агитация и пропаганда, которая нам уже так надоела! Хотя призывы бодрили своей бдительностью:

Когда врага увидишь рядом –
Так сразу бей его прикладом!

Позже эту подозрительность к окружившим врагам я передал герою повести – полковнику в отставке и графоману по совместительству:

У вас мозги немного застоялись,
А я хочу вас всех предупредить:
Уже повсюду гады окопались,
Опасно стало пить и говорить.
Их деды в тех далеких, тех тридцатых
Несли идейный и опасный груз,
А их отцы уже в шестидесятых
Вовсю пытались развалить Союз.
Давили их в застенках и психушках,
Но племя их плодится и растет,
Вы на пуховых дремлете подушках,
А к ним уж подкрепление ползет.
В угоду хищным западным акулам
Ползут в штаны, засунув свой наган.
Я сам, прозрев, чуть не упал со стула,
Пришлось бабахнуть водочки стакан.
О мой народ -
Укус, а не награда
Любителей ждет безмятежных снов!
Ползут, ползут, ползут повсюду гады,
Струится яд с оскаленных зубов!

И вот однажды я подумал, что все мои герои, от имени которых я пишу стихи и афоризмы, имеют что-то общее.
Например, нагловато-философское, где-то обывательское понимание происходящего. Да это же Козьма Прутков № 2 – продолжение былого.

И из десятков монологов моих соседей и сослуживцев возник мой литературный герой с народным, чуть упрощенным взглядом на сложности жизни:

 Сижу один и все листаю Маркса –

он многотомный труд потомкам завещал!

А я потомкам на стене засохшей ваксой –

три буквы – вот и весь мой капитал!

Это было мое второе "Я"- мой внутренний голос. И вот голос обрел фантомную фигуру коренастого  мужичка средних лет познавшего жизнь, чем-то похожего на своего предшественника . Он то и стал героем моей автобиографической повести «Дуремары перестройки». И Назвал я своего оппонента Василь Снетков. По ходу пьесы он нагло выдавал себя за правнука Козьмы Пруткова и так оценивал вклад своих предков в создание гениев:

– Не всем удается создать такое выдающееся произведение, как моим родителям!

А его само-представление, в спасенной мною не сгоревшей  рукописи  его будущей книги выглядело так:

Места есть, где меня никто не знает -
Не знают обо мне там много лет.
Все потому, что книжек не читают,
а может быть у них и света нет…

Живут в нечеловеческих терзаньях –
В умах сплошной непроходимый бред!
И стресс снимают водкой или баней –
но только толку никакого нет.

И потому там страшно так страдали
на протяженье многих-многих лет,
что никогда они не получали
мой нежный, чистый, нравственный привет.

А если бы меня там почитали,
К тому же с выражением и вслух –
То сразу бы счастливыми все стали –
и свет у них бы никогда не тух!

Спасибо за внимание и понимание. Пойду тренироваться...


   
                                         *  *  *