Остров таино.         

    Бухта, где на песке стоят вытащенные из воды каноэ и примерно в полукабельтове от берега на двух якорях — отремонтированный фрегат “Чёртова дюжина”.  

Корсары (почти весь экипаж фрегата, кроме вахтенных, находящихся на корабле, чуть больше сотни человек) собрался на берегу перед небольшим возвышением, на котором стоят Мирэй (облаченная в белую полотняную тунику длиной чуть выше колен, подпоясанную кожаным ремешком), Окайя, Брессон, де Вилье и Планель, одетые точно так же. 

Штиль, море спокойно. Мирэй говорит громко, но не слишком напрягая голос. 

— Итак, господа корсары, надеюсь теперь никто не будет спорить со мной, что воевать по прежнему нам не следует. В том последнем бою с испанцами победа уже явно была на их стороне. Их было больше, орудий у них было больше, драться они умели лучше. И где они сейчас? 

Голоса: 

— Кормят рыб. На том свете. В гостях у Сатаны. В аду, где им самое место. 

— Согласна со всеми. Но, соратники мои, что  победило испанцев? 

Голоса: 

— Вы, капитан! Вы и Окайя! 

Мирэй улыбается. 

— Я спросила: не кто, а что? Две бабы против двух сотен умелых и храбрых вояк — это даже не смешно. Это глупо. Я отвечу сама на свой вопрос. Их победил страх. Они стали жертвами собственных суеверий. Они, самые католические из всех католиков, они христианнейшие, как сами себя называют, они суеверны, как ни один из народов Европы. Вот суверие их и убило. Языческие сказки о злобных морских духах взяли в них верх над свтою христанской верой, за что и покарал их Господь: властителили морей передохли со стразу, едва узрев двух голых баб с ножиками.  

Корсары хохочут. 

— Правду сказать, и вы, ребята, славно постарались. Орали так, что пушек было не слышно. Да и потом. Даже мы с Окайей перепугались. 

Хохот усиливается. 

— Да уж, вас напугаешь, капитан! Ой, как испанцы за борт сигали, умора! 

— Испанцев Всевышний покарал, а нас вознаградил за богоугодное дело, за истребление негодяев. Наградил спасением и дружбой с этими чудесными людьми — народом таино. Вы по-прежнему считаете их людоедами, голыми дикарями? Не так ли? 

Ропот в толпе корсаров, решительно отвергающих такое обвинение. 

— А ты, Жан-Клод? Ты же был уверен, что нас сожрут, а все их бабы - ведьмы. Что-то на тебе одежды не больше, чем на них. Видно, как они тебя околдовали. Меньше, чем сразу с двумя, ты теперь заснуть не можешь, бедняжка.  

Оглушительный хохот корсаров, которых теперь издали трудно отличить от индейцев. Некоторые даже разрисованы цветными узорами. 

— Напомню ещё, если кто-то забыл: ни один из наших раненых, даже самых тяжёлых, кто живым достиг этого благословенного острова, не умер. Ни один не остался без руки или ноги, если они были на месте. Кто ни будь слышал, видывал ли такое чудо? Жизнь моряка тяжела. Да и на каторге многие обзавелись болезнями. Сколько у нас теперь больных? Ну, я жду ответа! 

Голооса корсаров: 

— Ни одного, капитан. Здоровы все, как быки. Как жеребцы. Как львы. 

 — Это всё благодаря великому искусству и труду жрецов таино, кои днями и ночами не отходили от наших больных, пока не исцелили всех. Да будь они хоть трижды язычниками, благодать господня на них, во имя Отца и Сына, и Духа святого! 

Мирэй осеняет себя крестом. Её жест повторяют все. Корсары истово крестятся. 

— Наш фрегат, наша “Чёртова дюжина”, после всех передряг, что она прошла, она теперь в лучшем состоянии, чем когда она только сошла с верфи в Кадисе. Кому мы обязаны ещё и этим? Кому, я спрашиваю вас? 

Голоса: 

— Таино! Нашим друзьям таино! Нашим братьям таино! 

— Даже братьям?! Счастлива слышать такое. Воистину счастлива! И очень надеюсь, что все думают так, а не подлаживаются под моё мнение, опасаясь неприятностей. 

Ропот в толпе корсаров. 

— Если кого-то обидела, приношу извинения. Однако, продолжу. Среди порядочных людей, коими все мы, несомненно, являемся, принято за добро платить добром. Чем можно заплатить за щедрость, дружбу, любовь, спасение жизни? Чем и как мы, имено мы можем заплатить мирному, доброму и некогда великому народу, почти полностью истреблённому проклятыми святошами? Таино чудом сохранились в этом богом спасаемом мирке, но уже и сюда испанцы тянутся своими кровавыми лапами. Всё мало им золота и смертей! 

Мирэй делает паузу, внимательно вглядывается в лица моряков. 

— Так чем мы можем ответить таино за их благодеяния? 

Голоса из толпы: 

— Защитой! Оружием! Защитой! Смерть конкистадорам! Кормить ими акул! 

— Рада, что мне не приходится ничего объяснять и никого уговаривать. Скажу только, что не сможем мы вечно жить среди индейцев. Нам невозможно обходиться без многих вещёй: стали, свинца, пороха, оружия, инструментов, канатов, тканей и много, что расходуется и невосполнимо здесь. На старости лет, дай бог нам всем дожить до неё, никому не помешает кругленькое состояние и уютный домик где ни будь в Провансе? 

Планель: 

— Всё это можно неплохо совместить, капитан. 

— Имено это я и хочу вам всем предложить: охранять эти острова, наводить ужас на испанцев и набивать карманы. Окайя, как твои “морские черти”? 

— Я отобрала полтора десятка. Неплохо бы ещё пятерых. Присматриваюсь. 

— Отлично. Объявляю для всех: выделяю из команды отряд “морских чертей”. Именно они будут нашей главной силой. Они будут воевать иначе, чем все. Чем и как, вас научим мы с Окайей и предводитель воинов таино. Но и придётся им тяжелее и опаснее, чем другим. За это и получать будут тройную долю добычи. Командиром отряда назначаю госпожу Окайю. Её приказы — закон. Это понятно всем? 

Корсары выражают согласие. 

— Отдых закончился. Начинаем морские и военные учения. Командира Окайю и её отряд будет ждать предводитель воинов у дома касика завтра сразу после полудня. К этому времени отряд должен быть набран и готов начать учения. Планель занимается с канонирами, Брессон — с марсовыми и прочей командой. До начала сезона штормов мы успеем подготовиться к встрече испанцев, которые непременно пожалуют сюда в поисках укрытия. К этому времени таино подготовят для нас пару уютных стоянок на внешних островах и проведут нас туда безопасным путём. Далее всё будет зависеть от нас. Повоюем, ребята?! 

Крики корсаров: 

— Повоюем! Виват, капитан! Виват, командир Окайя! Смерть испанцам!  

Камера, стоп! Снято! 

Видеоряд. 

      Военные упражнения “морских чертей” на суше и в воде совместно с индейцами. Пушечные залпы с фрегата. Манёвры фрегата в море.  Мирэй и офицеры совещаются с жрецами. 

Площадка перед домом Мирэй.  

На обычном европейском столе разложены большие листы бумаги с рисунками. Мирэй, де Вилье, жрецы и предводитель мореходов. Мирэй переводит объяснения де Вилье. 

— Вы называете наши корабли великими крылатыми каноэ. Это очень красиво, но далеко от реальности. Да, паруса, особенно косые, напоминают крылья, но разница вот в чём: крылья несут птицу в воздухе потому что она машет ими, затрачивая свою силу, силу своих мускулов. Вёсла гребцов на каноэ — вот истинные крылья каноэ, силой людей оно движется в воде. Ветер может помогать или мешать движению, но само по себе движение каноэ не зависит от него. Другое дело — парус. Это, по сути, стена на пути ветра. Ветер давит на неё своей силой. Эту силу парус передаёт кораблю, и корабль идёт вперёд исключительно силой ветра. Люди не устают. Они только направляют ход корабля. 

— Это мы поняли давно. 

— Вы не поняли самого главного для вас: сила парусного корабля — это его же слабость. Он способен идти только по направлению ветра. Вот так или вот так. (Де Вилье показывает рисунки) или так, или так. Но никогда, поймите, никогда парусник не способен двигаться прямо навстречу ветру. А ваши каноэ — могут. Кроме того, гребцы могут моментально остановить каноэ, повернуть в любую сторону, двинуть назад. Парусник на такое не способен. Никакой и никогда. Да, его можно направитть даже поперёк ветра, но тогда он пойдёт медленно, да и времени на то, чтобы его так направить, уйдёт уйма. И чем больше корабль, тем труднее ему менять направление или остановиться. В открытом море он вообще не может остановиться. 

— Это значит, что при встрече с великим крылатым каноэ наших врагов, нам надо не убегать от него, а идти ему навстречу или вообще остановиться и отдохнуть, пока оно пройдёт мимо? Я правильно тебя понял, предводитель мореходов? 

— Да, именно так. Ты мудр, Йороа. 

— Но как быть с оружием дымной грозы? Оно ужасно и оно поражает дальше, чем летит стрела из самого сильного лука. Воистину — оно гнев богов. Пока великое крылатое каноэ пройдёт мимо, оно убьёт всех наших людей. 

— Поверьте мне, уважаемые люди таино, боги и духи не имеют никакого отношения к этому оружию. Это всё дело рук человеческих. Смотрите. 

Де Вилье уходит в дом и возвращается с пистолетом, пороховницей и принадлежностями для заряжания. 

— Вот такое оружие, только маленькое. На кораблях есть большие и даже очень большие. Вы их видели на нашем корабле. Бывают и больше. Можете взять и осмотреть без опасений. Сейчас оно безопаснее дохлой змеи. 

Пистолет идёт по рукам. Индейцы внимательно осматривают его, возвращают французу. 

— Его сила в вот этом чёрном порошке. Она освобождается, если его поджечь. Видите кусочек кремня на этом оружии. Смотрите. 

Взводит курок и производит холостой выстрел. 

— Все видели искры? Вот они и поджигают чёрный порошок. Теперь смотрите. Вот эти шарики — они сделаны из металла, тяжёлого, как золото, но очень дешёвого у нас на родине. Силой огня этот шарик летит далеко и быстро, и поражает цель. 

Де Вилье медленно заряжет пистолет, так, чтобы индейцы видели все подробности процесса. 

— Как видите, здесь нет никакого колдовства. 

Прицеливается в стоящий неподалеку глиняный горшок. Выстрел. Вспышка, облако дыма, горшок разлетается вдребезки. Дым уносится ветром. 

Пока индейцы обмениваютс впечатлениями, де Вилье заряжает пистолет. 

— Я снова снарядил оружие. Любой из вас, кто хочет, может сам выстрелить и убедиться в том, что я рассказал. 

Предводитель мореходов берёт пистолет, становится в ту же позицию, что де Вилье. 

— Держи крепкой рукой: при выстреле оружие прыгает назад. Готов? Нажимай пальцем, как это делал я. 

Выстрел. 

— Видишь, Йоноро, ничего волшебного. 

— Мы все это видели, Жан. И мы благодарны тебе. 

— Вы видели, что нужно много времени, чтобы снарядить пистолет для выстрела. А на великих крылатых каноэ оружие огромного размера, и готовить его к выстрелу приходится очень долго. Важнее другое. Чем дальше цель, тем труднее в неё попасть. Не приближайтесь к врагу ближе семи или десяти полётов стрелы и можете спокойно любоваться их стрельбой. Это выглядит очень красиво. 

Индейцы смеются. 

— Ты дал нам знание, предводитель мореходов Жан, а оно порой важнее самого оружия, ибо рассеял ты наш страх перед ним. 

— У нас говорят: предупреждён — значит вооружён. 

— Ваш народ мудр. Но почему он так жесток? 

Камера, стоп! Снято. 

Роскошная кают-компания испанского галеона “Изабелла”. Несколько офицеров и пассажиров увлечённо играют в карты. Кто-то музицирует на клавесине. Обстановка самая приятная. 

— Удивительно спокойная погода, дон Родригес. Даже странно для этого времени года. 

— А вы бывали ранее в этих местах, дон Хосе? Я слышал, вы бывалый путешественник. 

— О, да, дон Родригес. Третий раз возвращаюсь из Нового Света именно этим путём. Оба раза тут изрядно штормило, но в этот раз Господь милостив к мореходам. 

— Слава Иисусу и святому Эльму. Но, даже если погода ухудшится, я надеюсь мы сможем укрыться за одним из этих живописных островов. 

— Лучше бы этого не потребовалось. Эти острова пользуются дурной славой. В проливах между ними полно рифов и мелей, а сами острова кишат ядовитыми гадами. Я слышал, что тут бесследно исчезло несколько кораблей, посланных специально исследовать и нанести на карту этот архипелаг. А ими командовали опытные капитаны. 

Распахивается дверь, входит офицер. 

— Сеньоры, приношу свои извинения за то, что нарушил ваш досуг. По всем признакам, надвигается сильный шторм. На горизонте отчётливо видны вспышки молний. Прошу пассажиров разойтись по каютам. Офицерам занять свои места по штормовому расписанию. 

Камера, стоп! Снято. 

Наблюдательный пост на высоком прибрежном утёсе. 

Мирэй, Окайя, юнга Эмиль, ещё двое корсаров. 

Окайя, опуская подзорную трубу: 

— Лакомый кусочек, госпожа. Жаль, если пройдёт мимо. 

— Окайя, я же просила тебя... 

— Простите, капитан. Но кусочек очень лакомый, согласитесь. 

— Лакомый, что и говорить. Но атаковать в море средний галеон будет полнейшим безрассудством. А в гости они к нам вряд ли пожалуют. Ветер для них попутный, умеренный. С чего бы им менять курс? Спокойно пройдут мимо. 

Один из корсаров: 

— Капитан, две вспышки подряд и одна с интервалом. Так, ещё раз. 

— Спасибо, Филипп. Один большой двухмачтовый. Стало быть, бриг или бригантина. Вот это нам по зубам. Интересно, заглянут они к нам сами или придётся заманивать? 

— Капитан, галеон, похоже, меняет курс. Странно, с чего бы это? 

— Посмотрим. Продолжайте наблюдение. Эмиль, остаёшься здесь. Если что-то важное, беги ко мне. Но осторожно, на этой тропе недолго шею свернуть. 

— Слушаюсь, капитан. 

— Идём, Окайя. Собирай своих чертей. Пора им заняться делом. 

Камера, стоп! Снято. 

— Если эти дома действительно построены точно по описаниям спутников Колумба, то честь и слава мастерству индейцев. Такая приятная прохлада в самую жару. Правда, света маловато, но и это хорошо. Глаза отдыхают от этого беспощадного солнца. А индейцам вряд ли приходилось много читать и писать. 

— Согласна, Этьен. А в наших бетонных пещерах без кондиционера не продохнуть. Сегодня что-то особенно душно. Как бы погода не испортилась. В наших краях такая духота предвещает грозу. 

— Неужели в Сибири бывает жарко? Вы меня удивили, мадемуазель Файна. 

— Просто Элла, мы же договорились. Вот когда я стану знаменитостью, вот тогда — совсем другое дело. Тогда только Элла и никак иначе! 

Все рассмеялись. 

— У вас не поймёшь: где вы недостаточно владеете французским, а где забавляетесь парадоксами. 

— Зато со мной не скучно. Так вот, у вас в школе был плохой учитель географии. В Сибири бывает не просто жарко, а ещё жарче, чем здесь. 

— Невероятно! 

— Но факт. Правда, зимой здорово прохладнее. Есть места, где летом сорок плюс, а зимой — сорок минус.  

— Ужас, как же там люди живут? 

— Весьма неплохо. Вы же как-то выживаете в парижской сырости и туманах, уважаемый Великий касик. Как вы себя чувствуете почти на исторической родине ваших предков,  месье Этьен Сихомбинг? 

— У вас учитель географии был не лучше. Мы сейчас на острове в Атлантике, а Индонезия - в Индийском океане 

— Правда? Счёт один-один в вашу пользу. С востока — в Тихом. Так что скажете насчёт вашего самочувствия на этих благословенных островах? 

— Признаюсь, чувствую себя хуже, чем вы. Но вам же не привыкать. Вам, что плюс сорок, что минус — один чёрт. 

— Это у меня бабушка там живёт. А я — только несколько последних лет, да и то —  намного южнее. А родилась и выросла в скучной Центральной Европе. 

— А я - во Франции. 

— Заметно по вашему кислому выражению лица. Трудно дышать и давит в груди, сардце даёт перебои. Голова кружится, а от лекарств только хуже. 

— Точно. Откуда вы знаете? Хотя, да, вы же врач. Здесь ещё терпимо, а вот на солнце... 

— Обращались к доктору Лорану? 

— Конечно. Но от его таблеток что-то мало толку. 

Элла очень по-французски пожала плечами. 

— Он очень хороший врач. Общалась с ним на профессиональные темы. Знающий, толковый. Во Франции очень хорошая медицина, и он её достойный представитель. Но вам нужно другое. Кстати, Катрин, вам тоже. 

— Может быть. Многим из наших здесь не по себе. Эта влажная жара, бешеное солнце, да ещё и безветрие такое установилось. Дышать нечем, несмотря на близость океана. Или благодаря ей. Но что вы имеете в виду? 

Катрин Читанг — исполнительница  роли Окайи — с откровенной завистью посмотрела на Еву и Эллу. 

— А вам, похоже, эта жуткая атмосфера ни по чём. Обе свежи, как утренние розы. Это вас так закалила суровая русская Сибирь? 

Элла рассмеялась. 

— Комплимент от женщины — это особенно приятно. Но далась вам эта Сибирь. Я там прожила только несколько лет, да и то, на юге. Вполне обычный климат. А Ева вообще, живёт в Москве, гастролирует по всему Союзу. Просто у нас обеих хорошая наследственность: обе полукровки, как и вы сами, Катрин, и много занимаемся собой, правильной физической культурой. С учётом... как это сказать, чтобы не слишком заумно? С учётом внешних обстоятельств среды. Простите, я совсем недавно начала изучать ваш прекрасный язык. На английском мне проще. 

— А мне всё равно. Не затрудняйтесь. Знаете, как все обсуждают ваши необычные упражнения? Ладно, я понимаю, зачем это мадемуазель Еве — она артистка цирка, это часть её профессии, но вы, театральная актриса, а в прошлом — врач, вам это зачем? 

— Зачем быть здоровой и красивой? Ну, хотя бы для удовольствия чувствовать себя здоровой и красивой. Чтобы не страдать от всяких пустяков, вроде не очень приятной погоды. И чтобы жить в своей театральной или кинематографической роли, а не рвать эпизод на куски, когда надо вскрыть ракушку или перерезать канат под водой, прыгнуть с реи в воду или с партнёром — в постель, или побегать голышом с саблей по палубе. И чтобы зрителя восхищать правдой и красотой. 

Катрин ответила очень нравоучительным тоном: 

— Моя дорогая, вот именно для таких вещей и существуют дублёры и каскадёры. 

— И режиссёры. - перебила её Ева. — Которым приходится ломать себе голову над тем, как смонтировать фильм так, чтобы зритель не понял, что к вантам подбегает один человек, а на мачту лезет совсем другой. Или когда начинает раздеваться одна, секс изображает другая, а страсть на лице — опять первая. Но зачем? 

— Что вы имеете в виду, милочка?  

— Что мне понятно: когда требуются особые физические данные и особые навыки, каскадёр необходим. Лазить по канатам, драться в рукопашную или бороться с питоном у любой циркачки получится лучше, чем у самой талантливой актрисы. А там, где реальный риск для жизни или просто травмы, актёру там не место. Особенно в главных ролях. Случись что, и весь фильм псу под хвост. Я такую одну историю знаю. 

— Интересно, - вступил в разговор до того молчавший Жаннэ. — Можно по-подробнее? 

— Пожалуйста, мэтр. В середине шестидесятых в Союзе затеяли снимки фантастического блокбастера “Туманность Андромеды” по знаменитому роману Ивана Ефремова. 

— Знаю, читал. Настоящий гимн коммунизму. 

— Ага. Размахнулись аж на три серии. Отсняли одну: космос, звездолёт, приключения. А потом внезапно умер главный герой. Ой, глупость сказала. Исполнитель главной роли, артист Сергей Столяров. И всё. Выпустили на экран одну серию. Блокбастер накрылся медным тазом. 

— Забавные у вас идиомы. Но продолжайте, простите, что перебил. 

— Ничего, мэтр. Поэтому я и с Эллой спорила насчёт того, что кое-какие сцены она могла бы доверить дублёрше, хоть она и натренирована не хуже, чем я. Правда, подобрать такую... В одежде — это ещё можно было бы. Наверно. Может быть. 

Все расхохотались. 

— Можно я закончу? Но где  риск минимальный или его вообще нет. Когда, например, тот поиск сундуков под водой? Окайя в шлюпке распоряжается — всё о’кей. Ей идти под воду. Начинает снимать с себя тунику. Стоп. Дальше раздеваюсь я. Распоряжается насчёт акул и прыгает в воду. Когда говорит — её лицо крупным планом. Когда молчит — моя фигура. И такие перескоки несколько раз. Зачем? Вы же умеете плавать, и очень даже неплохо. Другое дело — потом, под водой. Вы там столько не пробудете, сколько мы с Эллой. Туда вам не надо. А эта сцена с подарками касику, где мы все голые, обвешанные ожерельями и браслетами. Только Элла исполняет всё сама. Остальные: говорящая голова от другого тела. Зачем рвать действие? Чтоб потом пазл из кусочков собирать? Умора! 

— Видите ли, мадемуазель Ева, вы не всё понимаете в искусстве кино. 

— Не всё? Да я ничего вообще в нём не смыслю. Моё дело — лазать,  прыгать и нырять. Кстати, когда вы меня с удавом познакомите? Что я говорю — это так, взгляд постороннего. Но всё же? 

— Что “всё же”? Уточните, пожалуйста? 

Ева задумалась. 

— Ну, скажем так: стала бы Сильвия Кристель такой супер-звездой, если бы не исполняла сама всю роль во всех фильмах про Эммануэль, а в одном кадре было бы её лицо, а в другом — чьё-то тело?  У неё фигура,  конечно, изящная, но, простите, больше для классического балета. Это, если отдельно от её актёрского мастерства. А вот с ним вместе — супер секс-бомба. Это при её узких бёдрах и невнятной груди. 

Жаннэ хмыкнул. 

— Вы, когда говорите, переводите с русского. “Невнятная грудь”. Интересное определение. До сих пор был уверен, что это слово применимо только к речи. Похоже,  стоит заняться изучением вашего языка. 

— Полностью поддерживаю Еву. - снова включилась в разговор Элла. — Ладно, по актёрскому делу я, как говорит герой в одном нашем фильме, “академий не кончала”. Но в психологии и психофизиологии кое-что смыслю. Разделить голову и тело, или, если иначе, мимику и обстоятельства тела, можно, разумеется. Но это разделение обязательно проявляется в мимике и оно влияет на восприятие зрителем сцены. На подсознательном уровне, но влияет. Не даром же гениальная Софи Лорен в сцене, где по сценарию она с любовником в постели лежит, укрытая простынёй — только голова снаружи — настояла на том, что под этой простынёй она будет совершенно голой. И оказалась абсолютно права. Будь на ней хоть ночная сорочка, сцена была бы наполовину менее эффектной. 

Жаннэ старательно протёр очки, внимательно осмотрел их и протёр ещё раз. Водрузил на свой дебержераковский нос. 

— Интересная тема, весьма интересная. Но тут вы упускаете один момент — этический, репутационный. Наконец, природная стыдливость. 

Элла фыркнула: 

— Фрррр... Ага, под каждой голой сценой идут субтитры с пояснением, чья тут голова, а чья... пардон, противоположная часть тела. Зритель не наслаждается зрелищем, а читает эту важнейшую информацию. Не смешите мои тапочки. Написано, что в роли Окайи Катрин Читанг, значит это вы в скромном ситцевом платье поите меня кофе и участвуете в военном совете, и это вы голой лазите по вантам, учите маленькую Мирэй нырять и из-под капитана де Моро позволяете девочке посмотреть на иих секс. Вы целиком, а не только ваше лицо крупным планом. 

— Стоп! Это я тоже должен записать. Где тут у меня?... А, вот: накрыть медным тазом. Не смешить мои тапочки. Великолепно! Так, так, что у меня тут... превосходно. Если вы не против.  

— Кто не против, мэтр? 

— А? Вы, Элла. Я наткнулся на запись. День сегодня совершенно не рабочий. Анри отказывается наотрез снимать в такую жару. Говорит, что никакой зонтик не спасёт камеру от перегрева, и тогда плёнке... это тоже  ваше словечко... вот: кирдик. Ну и репетировать... Так вот, давайте оставим эту тему. Менять что-нибудь поздно. Вы не против продолжить тот рассказ о ваших похождениях в юности? Всё равно заняться больше нечем. 

— С удовольствием, мэтр. Но при условии. 

— Каком, Шехерезада? 

— Чтоб кувшин с ананасовым соком предстал передо мной, как лист перед травой. А то горло пересохнет. 

— Чёрт побери, не успеваю записывать. 

Ева хихикнула. 

— Будет вам сок. Мадемуазель Ева, вы тут самая выносливая. Вас не затруднит привести сюда этого лентяя Анри с его диктофоном? 

— Скажите, Элла, вот эти два приключения: на реке и в лагере скаутов... ммм... пионеров случились в один и тот же год? 

— Нет, конечно. В лагере я была пятнадцатилетней, а с Эдиком на речке — это были последние школьные каникулы. Я же говорила мне только исполнилось шестнадцать. Если я правильно понимаю, вас интересует развитие событий в обоих случаях. 

— Как всегда, вы всё очень правильно понимаете. 

— Тогда начну с Толика. Ну, с фотолюбителя.  

Элла пригубила любимый напиток, облизнула губы и продолжила. 

— Когда я пришла к нему со своим планом укрощения домомучителя, он сперва решил, что я сошла с ума. Пришлось изложить во всех подробностях и убедить, что уж ему-то точно ничего не грозит. 

— Ты пойми, от вспышки он точно ослепнет на минуту, а то и больше. Спокойно заберёшь все фотопричиндалы и вернёшься в свой корпус. Только после этого я кину бомбочку. Тогда уже точно, всем будет не до нас. Да и заподозрят кого угодно, только не тебя. У него в глазах все вспышки в одну сольются. 

— Начнут искать тех, кто не был в кино. Вот нас и не было. 

— Конечно же тебя там не было. Ты в палате на кровати кассеты заряжал. Ждал темноты, чтоб случайно не засветить, а то фоторукав куда-то подевался. А после фильма сразу отбой, так когда же ещё? Оставишь под одеялом коробочки, бумажки. Но и это не понадобится. Уверена. 

— Ну, если так. А ты сама как? 

— А я там была. Не понял? Как бабахну, мигом оденусь и туда бегом. Буду там больше всех метаться и орать. Кого ни будь с ног собью или локтем в нос заеду. Запомнят. 

— Ну, ты даёшь! Прямо настоящая диверсантка, как в кино. 

— Знай наших! 

— Погоди, а ты же будешь на снимках. 

— Голая, растрёпанная и со спины. Представляешь, как они будут задницы сличать? 

Он представил и аж покатился со смеху. Я тоже, аж до икоты. 

— Но никто ничего сличать не будет. Он эти фотки раньше съест, чем кому-то покажет. 

— Ппочччему? 

— Если покажет, сразу пойдёт в тюрьму лет на десять - пятнадцать. 

— Ну у тебя и ббашка! 

— Остальное не хуже, сам увидишь. 

До него дошло не сразу. Но дошло. Должен был покраснеть, но в красном свете этого нельзя было увидеть. 

— А почему в красном свете? - поинтересовался Этьен. 

— Я не сказала? Простите. План террористического акта мы обсуждали в фотокружке, в темной комнате, где печатают снимки. Там горел красный фонарь. Его фотобумага не боится. А что Толик  изнутри запирается и может там полдня проторчать, это всем уже было обычно. Он уже второй месяц в лагере был. 

— Как романтично! Простите, что перебил. Продолжайте, пожалуйста. 

Толик не поверил. 

— Шутишь, да? 

— Даже не собираюсь. Можно бы, конечно, и в сарафанчике, но эффект будет не тот. Мало ли, девочка так неудачно споткнулась. Или в купальнике. Тоже неплохо, но только у меня и у Светки Манашко бикини, И у двух вожатых. У остальных — сплошные. Это всё равно, что прямо имя написать. И, если уж бить, так наповал. 

— Ты же сама сказала, что он никому не покажет. 

— А если не уничтожит, а сохранит? Нет уж, бережёного бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт. Так один мой знакомый говорит.  

До Толика дошло окончательно. У него даже голос охрип. 

— А как я в темноте увижу... гхм-гхм... что остальное... гхм... не хуже башки? 

Ясное дело, что я такого вопроса ждала. Да и Толик, кроме того, что нужен был мне для моего плана как фотограф, был мальчиком симпатичным, и мне очень хотелось с ним поиграться. 

— И не только с ним, не сомневаюсь. - с великолепным ехидством вставила Катрин. — Не слышала начала этой истории, но похоже, период восторженной подростковой влюблённости у вас, мадемуазель Файна, к пятнадцати годам уже миновал. 

Элла рассмеялась. 

— Как вы так точно угадали, мадам Читанг? Этот замечательный период так быстро проскочил, что я его даже не заметила. Но вернёмся в комнату под красным фонарём. 

— Даже не верится, что вы совсем недавно заговрили по-французски. 

Всё ещё раздосадованная предыдущей дискуссией, Катрин не упустила возможности вставить шпильку. 

— Вы удивительно точно выбираете слова. Под красным фонарём вам было особенно приятно. 

Элла совершенно не поняла намёка и включила очаровательное простодушие. 

— Ну конечно же, Катрин! Красный цвет возбуждает, прибавляет сил, повышает выносливость и усиливает чувственность. Мы с Марком — это мой любовник — включаем в спальне красный свет. Это так здорово! И вот ещё, знаете, красная простыня. Женское тело на ней смотрится изумительно красиво. Но свет мы тогда включаем оранжевый. Секс получается просто сказочный. Очень вам рекомендую. 

— Берём на вооружение. - под общий смех сказал Жаннэ. — Вы просто неисчерпаемый кладезь эротической мудрости. 

— А восточная мудрость гласит: “Учёный, не способный в жизни применить свои познания, подобен ослу, нагруженному книгами”. Наше с Марком научное направление - прикладная психофизиология. Но тогда я всего этого ещё не знала. Просто так получилось. 

   Я объяснила Толику, что в темноте он, конечно, мало что увидит, но зато потрогает. Мы же будем злодея приманивать на звук поцелуев и прочую такую возню. А потом на фотографиях он сможет разглядывать меня, сколько ему захочется. А если наша затея удастся, то и не только на фотографиях. Вот зуб даю, порядки в лагере изменятся. 

Жаннэ быстро записал что-то в блокноте. 

— А... а сейчас нельзя... посмотреть? 

— А почему нельзя? Посмотри. 

Я развязала поясок, которым подчёркивала талию, и через голову сняла сарафан. Девчонки в моём возрасте с гордостью носили бюстгальтеры, хотя, чего там у них было “гальтен”? То ли дело мы с сестрой! Потому мы не носили. Спокойно сняла трусики. 

— Нравится?  

Повернулась к нему спиной. 

— А это должно быть на снимках. 

Снова повернулась лицом. 

— Смотри сколько хочешь, не жалко. Ну, не уродина? 

Он аж задохнулся. 

— Фффф... Фффф... Эллка, какая же ты! 

И двинулся ко мне. Там двигаться особо  негде было. Комната маленькая. Стол со здоровенным увеличителем, столы с кюветами, ещё всякий хлам.  

— Стоп, Толик! Стоп, говорю! Вот так. Сядь. Вот.  Всё тебе будет. Я сама, знаешь, как хочу с тобой голеньким поиграться. Но мы с тобой сейчас как грохнем тут что ни будь. Давай сперва гада обезвредим. 

Быстренько оделась и предложила: 

— Бери свой “Зоркий” и идём в ту беседку. Прикинем на месте, что и как. 

Вот теперь его энтузиазмом можно было пушки заряжать. 

— Робер, это же прямо готовый эпизод. Ничего и переделывать не надо. 

— Согласен, старина. Однако, Элла, на этом история не закончилась. Ваша затея вам полностью удалась. Что было дальше? 

— Дальше я подслушала разговор вожатых, в тот же вечер, часа полтора после фейерверка. 

— Так ему, мудаку и надо. Точно вам говорю: это кто-то из предыдущей смены ему отомстил. 

— И правильно сделал! Заимел тут всех своей идейностью. Себя бы вспомнил в их возрасте, сучара. 

— Ладно бы только ребят. Мы с Людкой вчера уединились в моей комнате. Только разыгрались, он тут-как-тут. В пол-двенадцатого ночи! Стучит в дверь: “Что у вас та там за посторонние в такое время, Сергей Иванович? Чем вы там занимаетесь?”. Людка — в окно, благо, невыско там. Весь кайф сломал, сволочь. 

— Вот и конец котёнку. Больше гадить не будет, получил острастку. 

— Вот нас и будет посылать шпионить. 

— Так это же самое то! Будем ходить, общаться с девчонками без помех. 

Они расхохотались. 

— Без этой цыганки из Первого отряда точно не обошлось. Сатана, а не девка. Как она Нинку Сыроваткину, их вожатую, отбрила! Мне кто-то рассказывал. Любо-дорого. 

— Я тебе и рассказывал. Она с тех пор эту девчонку десятой дорогой обходит, чтоб опять не нарваться. Но это не она, сто процентов. 

— Откуда ты знаешь? 

— От неё, чтоб ей пусто было! Когда там, в беседке, бабахнуло, и все туда рванули, она на бегу мне так локтем под дых засадила, еле отдышался. До сих пор больно. 

Ну и всё. Я оказалась как жена Цезаря — вне подозрений. 

— Вы опять выбрали очень точное слово, мадемуазель Файна. Как жена Цезаря, прямо с детства. - снова съехидничала Читанг. 

— Ага, с отрочества. Зря времени не теряла. Кстати, этому вожатому я потом возместила за травму. Поиграла с ним на пляже в бадминтон. В своём лучшем купальнике. Он так мастерски играл, что мне всё время приходилось наклоняться, чтобы подобрать с песка волан. Я никогда не остаюсь в долгу. 

Переждав смешки, Жаннэ снова открыл свой блокнот. 

— Элла вы тут употребили какое-то русское слово. Я записал на слух, вот: мудаг. Правильно? Что оно означает. 

— Не совсем, мэтр. Правильно: мудак. Как это у меня проскочило? Согласно словарю, это кастрированый козёл или баран. 

— А в разговорной речи — дурак с большими яйцами. - деловито уточнила Ева. 

Жаннэ расхохотался. 

— Ну вы и парочка! 

— Элла, у вас и с этим вожатым что-то было? 

— Нет, боже упаси, Анри. За такие вещи тогда, да и в наше время взрослых наказывают очень жёстко; и правильно делают. Зачем мне это? 

А с Толиком мы уже потом резвились, как хотели, соблюдая разумную осторожность. Во всех отношениях. Бабушкины наставления я усвоила на отлично. Смена кончилась, все разъехались. С пионерским лагерем — всё. 

Катрин оживилась. 

— Что за бабушка? 

— Моя бабушка Роза. Очень мудрая женщина, детский врач. Она нас с сестрой вовремя научила, как не воевать внутри себя со своей природой — эта война безнадёжна, но и не сдаваться ей в рабское подчинение — это опуститься до животного; но заключить с ней компромиссное соглашение и разумно сотрудничать. Хотите, и вас научу? Катрин, я на ваши подначки ни капельки не обижаюсь. А учить умею. 

— Это вы о Мари? Остаётся вам верить. 

Элла улыбнулась. 

— Мы с вами неплохо работаем в кадре. Мэтр Жаннэ, не так ли? 

Режиссёр только махнул рукой. 

— С вами спорить — занятие безнадёжное. Так. 

— Спасибо, мэтр. А у вас, Катрин, я учусь. Не делайте квадратные глаза. У вас большой опыт, а у меня — это первая роль в кино. 

— Вот это я понимаю, крутой поворот сюжета! Вы просто мастер парадоксов, мадемуазель Файна. 

— Фи, месье Сихомбинг. Два раза дарить даме один и тот же комплимент — это, право же, моветон. 

— Элла, а вы заслужите новый. Продолжите свой рассказ. Как у вас развивались отношения с этим вашим Эдуардом, кажется, после того, как убежали с речки. - предложил оператор. 
 

Элла возмутилась. 

— Убежали?! От кого, Андрэ? От этих пьяных недоумков? Вот ещё!   

Мы  немного подсушились на солнышке и поняли, что звуки, издаваемые этими культурно отдыхающими гражданами, слышны слишком отчётливо, и своим диссонансом с птичьими голосами и мелодичным журчаньем реки оскверняют наш с Эдиком утончённый музыкальный слух и разрушают идилию райского уголка. Оделись, выбрались на дорогу и покатили домой. По дороге вспоминали наше приключение и хохотали так, что пару раз чуть не столкнулись. Или это нас так тянуло друг к другу? 

Прикатили на нашу улицу и остановились возле дома Эдика. Мимо моего мы как-то нечаянно проехали. 

— Ладно, пора по домам. Здорово погуляли. Мне понравилось. А тебе? 

— И мне. Если бы не эти придурки, чтоб их чёрт побрал. 

Он как-то вдруг засмущался, замялся... 

— Элл, ну, а вот как мы там с тобой? Ну, вот... вот так... мы ещё... а? 

Я засмеялась. 

— Эдик, милый, какая ты прелесть! Ты первый раз так с девочкой? 

Он покраснел. 

— Нет, конечно, но понимаешь... 

— Ещё как понимаю. Ты красивый и умница. С тобой так приятно, ты даже не представляешь! Мы ещё с тобой так ещё поиграемся. Только не на речке, а то можно нарваться не на пьяных полудурков, а на вполне себе трезвых гадов. Если бы не десятый класс и эта проклятая характеристика! Ух! Но нам же поступать. Завалить отметки в аттестате — это ещё надо суметь, а со мной так хрен-с-два получится. А вот характеристику испортить, это запросто и на всю жизнь. Найдутся такие. Как пойдут интриги за медали, только держись. Мама Наташки Серко три года в родительском комитете. Как-то у нас была в гостях, рассказывала.  Кляуза с парой фоток, аморалка в характеристику, и носись со своими пятёрками, как дурак с фантиками. А своему дитятке — минус конкурент. 

— Как это? 

— Надёжно. Я в прошлом году одного поганца так этим способом обезвредила, что до сих пор икает. Расскажу как нибудь. Ладно, этот раз нам сойдёт. А завтра просто приходи ко мне. Никто нам не помешает. Родители с утра до вечера на работе будут, сестрёнка к бабушке улетела. Наиграемся. 

Так и моих дома нет. 

— Пока нет. На часы посмотри. Шарахаться от каждого шороха? К тому же мои особо психовать не будут, если что. Не понял? 

Он помотал головой. 

— Они и не к ткаким моим выходкам привыкли. После той истории в восьмом классе, когда меня чуть в колонию не упекли, их уже ничем не удивишь. К тому же ни одно соседское окно в наш сад не смотрит. 

Вечером я рассказала родителям о нашем приключении на речке. Ох и хохотали же мы! Папа сказал, что летом таким парочкам, как мы с Эдиком, надо регулярные рейды вдоль речки устраивать. И пьяни там поубавится, и пляжи будут чище. 

— Ничего, что я Эдика на завтра в гости пригласила? 

— Это ты нас решила удивить? Или это ты на вечер его — представить нам, как жениха? Вот тогда бы мы удивились. 

А мама добавила: 

— Ну отругаем тебя и запретим. Будете врать и всякие разные укромные места искать, и в конце-концов вляпаетесь в какую ни будь мерзость. Только помни, что вам с Анюткой говорила бабушка, и не теряй головы. А Эдик парень хороший, умный и  порядочный, правильно воспитан, но... сперва мозги, а потом другие части тела. 

Она посмотрела на папу и хихикнула. 

— У этих бывает наоборот в любом возрасте. Поэтому думай за двоих. 

Дом у нас старый, даже старинный, ему лет сто наверно. Он не выходит фасадом на улицу, а расположен в глубине участка. Ворота обычно заперты, входят через калитку. Калитка тоже заперта, но так, символически. Свои знают, как её открыть. Эдику я объяснила. 

Рабочий день начинается в восемь, и уже в полдевятого Эдик эту калитку открыл, прошёл по дорожке к дому и позвонил в дверь. Я открыла. Он вошёл и прямо обалдел. У него аж дыхание перехватило. Было от чего. Я же совершенно голая, даже босиком, волосы распустила. Вид, что надо! 

— Оххх! Эллка... какая ты... 

— Нравится? Не ожидал? Я дома всегда так. Идём ко мне, я тебя там раздену, и весь день наш. И весь дом и сад. Не речка, тут нам никто не помешает, можно не оглядываться. 

Надо сказать, он быстро пришёл в себя и попытался меня обнять. 

— Погоди, я сперва тебя раздену, ты мне вчера голенький так понравился! Идём ко мне в комнату. 

— Ты же сказала, что весь дом наш. 

— А что, хорошая идея! Давай прямо здесь. 

Ну конечно, пока я стаскивала с него футболку, возилась с ремнём — опыта же никакого — его руки так приятно гуляли по мне, что его раздевание здорово  затянулось.    А потом мы так расшалились: и в доме, и в саду, что  сейчас удивляюсь, как тогда разыгралась наша фантазия. Ох, как весело нам было! Чего мы только не вытворяли. И не уставали ни капельки. Сейчас вспоминаю тот день... Когда помру, в раю мне точно не бывать. Ну и чёрт с ним. Вернуться бы в тот наш сад. 

Элла вздохнула. 

Блажен, кто верует. А я вот — нет. Даже жалко. 

И засмеялась. 

Жизнь только одна, и прожить её надо так, чтоб внуки слушали и завидовали. 

— У вас это неплохо получается. 

— Стараюсь, мэтр. 

— Стало быть, вы в тот день расстались с невинностью? 

— Вовсе нет. Не в тот. Когда уже попрощалась с Эликом накануне, возле его дома, то сообразила, что как раз эти дни для меня самые опасные. Поэтому отложила это мероприятие на потом. 

— А как к этому отнёсся ваш.. гм...бой-френд? 

— Знаете, никак. Он же, как отметила мама, был мальчиком умным, порядочным, хорошо воспитанным и очень ответственны. Он ни на что большее,  чем на невинные забавы и не рассчитывал. Нам с ним обоим хотелось приятных приключения без последствий. А поскольку у меня уже был некоторый практический опыт и теоретические знания, мы с ним ни секунды не скучали и удовольствие получили шикарное. И его и меня бог фантазией не обделил. Ой, чего только мы с ним не вытворяли! Как бы это описать? Вот есть такая русская поговорка: “Нужда заставит калачи есть”. 

— Помню. - сказал Жаннэ. — Это такая русская сладкая булочка. 

— Смысл её в том, что ограниченность исходных ресурсов стимулирует изобретательность и приводит к получению бонусов. 

Элла изобразила неземное блаженство и так выразительно облизнулась, что все слушатели покатились со смеху. 

— У одного нашего классика в пьесе есть афоризм: “Счастливые часов не наблюдают”. Вот и мы не наблюдали. В июне длинные дни и очень даже жарко. Мы с Эдиком выбрались из-под летнего душа и услышали как хлопнула калитка, потом входная дверь. Мама с работы вернулась. О чём я с удовольствием сообщила Эдику. А его одежда осталась валяться в прихожей. Моя — даже из шкафа не вынималась. 

— Эллка, мы пропали. 

Можно понять воистину космический ужас положения. Он совершенно голый в чужом саду с такой же голой девчонкой. Вся его одежда уже наверняка в руках её матери. И всё это в сотне метров от его дома, куда сейчас вот-вот вернутся его родители, которые хорошо знакомы с родителями этой девочки. Он аж зажмурился от отчаяния. Господи, дай провалиться сквозь землю! 

Но Всевышний в неизреченной милости своей его мольбе не внял и Эдик никуда не делся 

Когда он всё-таки открыл глаза, то обнаружил себя стоящим на той же самой садовой дорожке рядом с той же самой голой подружкой, на лице которой — это ж надо — ни малейшего намёка на испуг. Только сочувствие, но в глазах ещё и весёлые черти. 

— Элл, ты понимаешь хоть, что сейчас будет? 

Я пожала плечами. 

— Ничего особенного. С мамой ты давно знаком, с папой тоже. Только он сегодня задержится на работе. Без него поужинаем. Я здорово проголодалась, а ты? 

— Господи, Эллка, ты о чём? 

— Об ужине. Ты помнишь, как она вкусно готовит? 

— Ты спятила, точно. Какой ужин?! 

Его аж трясло, не смотря на жару. 

— Спрятаться куда? Чёрт, душ этот открытый! Куда?! 

Он дёрнулся к кустам, которыми по периметру был обсажен наш участок, и мигом вернулся. Голышом в густом колючем малиннике очень неуютно. 

— Она же сюда выйдет и нас увидит. В таком виде! 

— А что: очень приятный вид. Мы с тобой оба не уроды. Вон она, кстати, уже идёт. У них там жуткая духота в проектном бюро, так она с работы первым делом в душ. 

Повторная попытка провалиться Эдику не удалась. 

Вы когда ни будь видели квадратные глаза? Я такие увидела тогда первый раз в жизни. 

Мама, во всей своей нагой прелести, неторопливо шествовала к летнему душу, помахивая полотенцем. Дошла до нас, приветливо улыбнулась. 

— Привет, котята! Если ещё не наигрались, продолжите после ужина. Я только ополоснусь слегка. Вы мне тёплой воды оставили хоть немножко? 

Она повесила полотенце на гвоздь и открыла кран. 

— Уххх, как здорово! Прохладненькая, фррр! 

Она наслаждалась купанием на глазах у окончательно и бесповоротно обалдевшего Эдика. Потом неторопливо вытерлась. 

— Вот теперь хорошо! Пошли в дом, котята. Доня, поможешь мне на кухне. Эдик, а ты чего застыл? Да что с тобой? 

И от души расхохоталась. 

— Замечательная сцена! - почти хором вынесли вердикт слушатели. 

Анри остановил запись, а режиссёр зашуршал блокнотом. 

— Элла, тут опять у вас специфические русские детали. Вот, что такое “летний душ”? Чем он отличается от зимнего и почему он в саду, если я правильно понял? 

Элла объяснила. 

— Остроумная штука. Анри? 

— Штука остроумная, и можно очень красиво выстроить кадр с этим купанием в окружении зелени и плодов. Если сдвинуть события ближе к осени. Отметь это у себя, Робер. 

— Уже записал. Так. А что было дальше? Я имею в виду ваши отношения с  этим юношей. Они продолжились? И, да, вы так опасались за свою “характеристику”. Это, я понимаю, документ, который прилагается к аттестату о высшем образовании и он важен для дальнейшей карьеры. А медаль — это знак отличия в учёбе. Она так важна?

— Да, мэтр. Она позволяет поступать в ВУЗ или совсем без вступительных экзаменов, или надо сдавать только один экзамен. Это в самые престижные заведения, где конкурс десятки или даже сотни абитуриентов на одно место. Есть за что сражаться. 

— Понятно. И, тем не менее, ваши родители...? 

— Медаль мне не грозила. (Жаннэ усмехнулся.) Из-за одного приключения в восьмом классе. Дурацкая история, не имеющая отношение к нашей теме. Вполне могла испортить мне всю жизнь, но заступились добрые люди, пожалели. Не люблю об этом вспоминать. 

Элла помрачнела. 

— Но ума она мне здорово прибавила. А на ваш вопрос о родителях: они-то знали и мой характер, и то, что Эдик реальный кандидат на эту самую медаль. Парень умнейший, лишнего болтать не будет — это навредит ему самому в первую очередь. А я буду развлекаться дома и с ним, а не чёрт знает — где, и неведомо с кем. А после школы он уедет куда ни будь учиться. Так оно и вышло. Эдик получил золотую медаль и уехал в Киев. Сейчас он солист симфонического оркестра. Катрин, вы что-то хотите спросить? 

— О, да! Я поняла, что вы уважаемыми мэтрами сочиняете сценарий на основе вашей биографии. Судя по вашему рассказу, бесстыдство у вас наследственное? 

— Ну да, это естественно и неудивительно. А вот ваша — прямо-таки викторианская скромность — меня поражает. Вы же родились во Франции, на родине нудизма.  Элизе Реклю — ваш соотечественник. У вас есть ещё вопросы. Охотно отвечу. 

— Тогда я спрошу: невинности вас лишил этот мальчик? Как произошло это знаменательное для каждой женщины событие? Вы так пренебрежительно его назвали: мероприятие. 

Элла как раз потягивала из запотевшего стакана через соломинку свой любимый напиток. Она поперхнулась и досмеялась, только основательно прокашлявшись. 

— Вы прелесть, Катрин. Да, с этим мальчиком. Как научила меня бабушка Роза. Дождалась заведомо безопасных дней, соответственно подготовила постель, приняла гигиенические предосторожности. А когда мы с Эдиком были на пике возбуждения от нашего петтинга, я попросила его войти в меня. Получилось легко и почти не больно, даже приятно. Вам нужны подробности: поза, последовательность движений? Пожалуйста. Я приняла позу... 

— Нет уж! - возмутилась Катрин. — От этого увольте! Какая гадость! 

— Бедняжка. Сочувствую. Но вернёмся к этой самой “знаменательности события”. Можно, конечно, понять причины сакрализации этого, как говорит одна моя знакомая, “анатомического недоразумения”. Но, тем более, имея понимание, зачем создавать ореол чуть ли не мистической важности вокруг простого физиологического акта? Боже мой! Сколько драм и трагедий происходит из-за этой дурацкой перепонки!      Во всех учебниках судебной медицины приводится случай самоубийства девушки, которой муж устроил омерзительный прилюдный скандал во время первой брачной ночи. А на вскрытии она оказалась девственницей. Маленький пенис и слишком эластичная мембрана. Это было причиной смерти человека.          

Да будь они прокляты, все ханжи на свете, сколько их есть!    

                Бамбуковая занавеска на входе раздвинулась, заглянул электрик. 

— Месье Жаннэ, на катере привезли кондиционеры. В вашем домике уже установили.
Теперь — здесь.                              

                                                                                * * *