Лишь на ступенях ЗАГСа вспомнили, что шампанское и бокалы остались дома. Мария, не долго думая, погнала Жигулина домой. Хорошо, их дом неподалеку: каких-то десять-пятнадцать минут ходьбы. Жигулин, не теряя времени, бросился обратно.

Погода словно подыграла молодоженам: с утра ярко светило солнце, слепило; мороз чуть ослаб, снег слабо потрескивал под его торопливыми шагами. Не то, что было вчера под вечер: приударило так, что даже через пальто с теплой подкладкой пробирало. Жигулин ввалился в дом совсем застывшим, усы заиндевели, правое ухо горит. Мария только глянула на него и обомлела, сразу отложила домашние дела, стала живо растирать бедолагу. А ему будто только того и надо: сидит себе посреди кухни на табурете, в пышные усы посмеивается, глазами озорно поигрывает, украдкой (а вдруг Юлька зайдет!) Марию по бедрам поглаживает.

Юлька со своей новоиспеченной дружкой хоть и уединилась в спальне доводить до ума невестин наряд, но то и дело то в прихожую к зеркалу выскочит, то на кухню, как воробушек, запорхнет похвастать: «Ну как, мама? Как, дядь Вань?» – невеста!

Жигулин никак не налюбуется ею: сказочная снегурочка прямо, чистое белое облачко. А давно ль постреленком уличным со сбитыми коленками бегала?

Десять лет прошло, как Иван с Марией живет. Будто недолго, но глянешь на Юльку – куда делась та курносенькая веснушчатая непоседа с короткой – под пацана – стрижкой («так удобней!»)? И не заметили вроде, как вытянулась в стройную девицу, расцвела, как цветок, навстречу ласковому солнцу. Совсем недавно, казалось, школу окончила, в педагогический поступила, а вот уже замуж выходит, взрослую жизнь начинает, самостоятельную. Не сидится, видно, в девках,  но разве нынешней молодежи кто указ – она сплошь ранняя да безрассудная; едва кровь забурлила в жилах – скорей под венец.

Единственное, о чем спросила Мария, – хороший ли человек, а Иван и советовать ничего не стал: хоть и живет с Марией и Юлькой давно, а все ж, по сути, не родной отец…

Со свадьбой решили не затягивать: во время зимних каникул сразу же и отыграть. Так захотелось молодым.

Жених Юльки, Сергей, – курсант артиллерийского училища, а там, как он сказал, допускаются некоторые послабления в семейном плане: если ты, к примеру, расписался, можешь и на квартире с молодой женой жить, а не в битком набитой и пропахшей крепким мужским потом казарме, как остальные, лишь бы занятия не пропускал и к утренней проверке вовремя являлся. С другой стороны и Юльке хорошо: не будет с мужем в разлуке.

Марии Сережа пришелся по нраву: высокий, стройный, привлекательный: темные брови вразлет, взгляд орлиный, черные волосы вьются, как у цыгана, да и по характеру покладистый, не груб, обходителен, сын, что называется, «культурных» родителей.

Как в первый раз для знакомства приехал, так сразу: «А что вам помочь, теть Маш?» Сходил на улицу за водой к колонке, свет в коридоре починил – радиотехник по специальности.

Юлька в нем души не чает: как смотрит на него, глаза горят, вся будто энергией пышет.

Жигулин отнесся к суженому Юльки более спокойно: не стал к парню ни присматриваться, ни аршином своим мерить – лишь бы Юльке было ладно, по сердцу;  выпил с ним в первый день знакомства по маленькой да закусил обычным: огурчики малосольные, лук, хлеб, сало, – по-домашнему, да по-простецкому.

В душе, конечно, счастья Юльке желал не меньше Марии. За годы совместной жизни Юлька стала ему – что родная дочь. И хотя он редко когда признавался себе в этом, иногда все же прорывалось (правда, исключительно в сумеречных разговорах с Марией) теплое, искреннее чувство нежности к падчерице. Тогда и вечер становился будто не вечер, а умилительная пора суток, и луна в окне казалась не такой далекой и холодной, а самой что ни на есть близкой, душевной...

При появлении во дворе Жигулина, притянутая к конуре тугой цепью Айра тут же подхватилась на крепкие лапы и от радости завиляла пушистым хвостом, тонко, знакомо повизгивая. Но в этот раз Жигулин не подошел к ней, как обычно, не потрепал ласково по куцему загривку – боялся, что церемония началась и его задержка сильно расстроит Юльку. Девушки и так болезненно воспринимают всякие приметы, что ж говорить о дне свадьбы?

Как он и думал, бокалы, бережно упакованные в картонную коробку, и шампанское на самом деле остались в коридоре на холодильнике. Видно, в спешке – а это обычное состояние Юльки с детства – все просто–напросто забыли про них.

Жигулин, не разуваясь, прошел к холодильнику, сунул коробку с бокалами и шампанское в полиэтиленовый пакет и больше не стал задерживаться.

Айру пока не освободил, может, придется еще заехать за чем-нибудь после  ЗАГСа  и церкви (отмечать единодушно решили в столовой АТП: хлопот меньше, да и посуду потом не мыть).

В фойе первого этажа ЗАГСа никого из своих, к досаде, Жигулин не обнаружил. Как и предполагал, все поднялись на второй – церемония бракосочетания началась.

Жигулин, перескакивая через одну-две ступеньки, поспешил в торжественный зал. Пробившись сквозь толпу приглашенных, чуть не ахнул: у церемониального стола, кроме новобрачных, родителей жениха и Марии, он увидел Ивана Буркова. Его скуластая, с развесистыми, как у запорожского казака, усами физиономия, с длинным – почти на пол-лица свисающим с правой стороны чубом, его высохшая нескладная фигура в сером мятом пиджаке разительно выделялись на фоне всей компании. Он нагло, как показалось Жигулину, жался сбоку к Марии, чтобы втиснуться в кадр, и широко улыбался.

Жигулина передернуло: Бурков был родным отцом Юльки. Устав от постоянных пьянок, Мария в конце концов нашла в себе силы прогнать Буркова из своего дома, а позже и расторгнуть с ним брак. Юльке тогда было чуть больше девяти. Чего стоило Марии на скудную зарплату вырастить дочь, знает лишь она одна. Став жить у Марии, Жигулин фактически заменил ей отца. И теперь он, Жигулин, должен был по праву стоять возле новобрачных, он должен был смотреть в объектив фотоаппарата и улыбаться, радуясь началу супружеской жизни приемной дочери…

Подбежала Галина, двоюродная сестра Марии, с ходу отсчитала Жигулина за непростительную оплошность, резко выхватила из его рук пакет с шампанским и сразу же направилась к молодоженам, на ходу вытаскивая из пакета бутылку и бокалы.

В растерянности от появления Буркова, Жигулин даже не обратил внимания на ее упрек: разве можно было сравнить пустое бурчание с явлением «отца-благодетеля», забулдыги Буркова!

Церемониймейстер, увидев шампанское, снова деланно расплылась в улыбке и произнесла:

– А теперь пусть родители наполнят бокалы и от себя лично поздравят молодых, пожелают им семейного благополучия, счастья и взаимопонимания.

Снова включили Мендельсона, разлили шампанское, чокнулись. Фотограф успел сделать несколько фото.

Юлька заметила позади толпы понурого отчима, стала глазами приглашать его присоединиться к ним, потом шепнула матери. Мария протиснулась к Жигулину.

– Вань, ну, чего ты тут приткнулся, как не родной, пойдем, снимешься с нами, с дочкой.

Жигулин насупился и толком ничего не смог произнести – он всегда начинал заикаться, когда волновался. Из-под его пышных усов вырвалось нечеткое:

– Ты это что, нарочно? Нарочно, да?

Мария с удивлением глянула на него:

– Ты о чем, Вань? Не пойму тебя. Пойдем скорее, – потянула она его за рукав, но он выдернул свою руку из ее руки и бросил негодующе:

– Ты на самом деле нарочно отправила меня обратно, чтобы не я с Юлькой стоял, а он. Не я, а он! Так ведь?!

Мария улыбнулась:

– Да ты что, Вань, сдурел, что ли? Мы ж взаправду забыли шампанское. А послать кого? Ключи ведь у тебя, да и Айра там, – кого она пустит во двор чужого, сам подумай? Пойдем скорее, снимемся с молодыми, ждут ведь.

Жигулин посмотрел в ее открытое лицо (может, на самом деле показалось?), потом на Юльку с Сергеем, на Буркова. Тот стоял неподалеку от молодоженов, переминался с ноги на ногу, перекладывал из одной руки в другую недопитый бокал и слащаво улыбался (наверняка где-то уже дернул). И снова, как несколькими минутами раньше, точно тысячи иголок впились в тело Жигулина.

– Нет, не могу я с ним, не уговаривай.

Ничем Жигулина не прошибешь, когда он начинает сердиться! Мария не знала, что делать, выручила Юлька. Подскочила к ним, яркая, светлая, цветущая, стала обоих тянуть к церемониальному столу:

– Мам, дядь Вань, что вы тут никак не договоритесь, давайте скорее!

Фотограф недоуменно глянул на Жигулина, но его успокоили, сказав, что это отец Юльки, только названный отец. Тогда кого он раньше снимал? Ну да Бог с вами. Пожал плечами и махнул рукой, так как время не терпело:

– Ладно, быстренько все стали; плотнее, еще плотнее…

Вновь образовавшуюся группу фотограф оттеснил поближе к окну, где было больше света. 

– Улыбнулись, не шевелимся…

Жигулин так и не улыбнулся.

До церкви ехать не более пяти минут. Молодожены отправились на украшенной разноцветными лентами и бантами «Волге», Жигулин с Марией позади на «Ладе», замыкали процессию битком набитый приглашенными «Пазик» и парочка личных авто.

Всю дорогу к храму Жигулин молчал, смотрел  в окно, на вопросы Марии отвечал скупо, так что Мария вскоре оставила его в покое – дело привычное.

Не заходя за ворота церковной ограды, Жигулин раскурил папиросу, пару раз глубоко затянулся, поджидая, пока гудящая толпа исчезнет в храме, зорким взглядом выхватил темный силуэт вышедшего из автобуса Буркова.

Бурков приблизился к нему, ухмыльнулся.

– Закурим?

Жигулин молча протянул пачку «Беломора» и, когда Бурков прикурил, спросил:

– Зачем приехал?

– А что? Имею право. Она моя дочь, – глянул на него с вызовом Бурков.

Жигулин отшвырнул окурок в сторону и бросил твердо:

– Не порть Юльке свадьбу, уезжай лучше от греха подальше.

Развернулся и пошел в церковь, чувствуя, как Бурков недовольным взглядом сверлит его спину.

В церкви уже началось венчание. Святые томно созерцали собравшихся, чадили свечи, пахло ладаном, священник что-то бормотал себе под нос из Евангелия, но Жигулин не воспринимал ничего: в упор смотрел на будто изнутри осветленное лицо Юльки и чувствовал, как наполняется его сердце болью. Болью, горечью и злостью.

Однажды он испытал подобные чувства. И связаны они были с теми же людьми.

Это было лет девять назад. И были тогда все те же: он, Мария, Юлька, Бурков. Он еще не жил с Марией, только женихался. Мария больше года как рассталась с Бурковым, но тот все не унимался, все не мог простить Марии, что она его выгнала. Даже после расставания не давал покоя: как переберет (а трезвого она его в последнее время почти не видела), приедет к ней домой и давай буянить под окнами, на всю улицу орать благим матом, пугая маленькую Юлю:

– Вернись, Манька, а то я тебе, зараза, все окна повышибаю!

Или:

– Не будешь ты ни с кем, сучка, я не я, помяни мое слово!

И высаживал стекла, и отваживал ухажеров Марии, если узнавал, что хоть кто-то начинал приударять за его бывшей.

Осложнялось тем, что они сразу не развелись –  все было не до того, все некогда в бесперебойной круговерти дней. И что более всего тяготило Марию, – повенчаны. Как же перед Богом-то ответ держать?

Но Буркову эти обстоятельства только на руку. Как говорится, сам не ам, и другому не дам. Торжествовал, видя, что мужики боятся с Марией сходиться, зная его крутой нрав еще по «химии»: городок маленький, почти все друг у друга на виду. Один Жигулин не знал, потому что приезжим был (хоть и родом из здешних краев), шабашником – перекати-поле; сюда случайным ветром занесло, да так и прибило к Марии, как листья, опавшие с прибрежных деревьев, прибивает течением к берегу.

Может быть, прослышав про дурь и безрассудство Буркова, и сам Жигулин не осмелился бы ухаживать за Марией, но когда судьба свела его с ней, он был уверен, что она свободна и никому ничем не обязана. И вот в один из вечеров, когда он гостил у Марии, в дом стал по привычке ломиться Бурков. Что ему забор – подшофе он легко перемахнул через него, пнул по старой памяти в бок Айру (та скрылась от греха подальше) и истошно заколотил в дверь:

– Манька, открывай, сука, я знаю, что у тебя там кто-то есть!

Мария обомлела, но Жигулина во двор не пустила:

– Не ходи, Вань, Бурков дурной, когда пьяный, ему все нипочем. Может, поорет, поорет, да угомонится.

Так и сидели, приглушив свет, в полутьме: Мария с маленькой Юлькой на груди ни жива ни мертва, Жигулин – как скованный чем–то.

Позже он утвердился в мнении, что скован был тогда страхом за Марию, женщину, которая стала к тому времени для него дорогой и близкой, и за Юльку, ее дочь, – совсем не за себя.

В те тревожные минуты ему было все равно, что с ним произойдет, лишь бы они не пострадали, лишь бы им не стало больно. И он смирился, сел на табурет посреди комнаты и сидел не шелохнувшись, как того хотела Мария, как просила о том в отчаянии. Хотя сердце его было не на месте: страшно сжималось, горело негодованием –  чего тебе еще надо, мужик, ты же с нею больше года как не живешь? До сих пор гложет обида? Не можешь переступить через себя, – гордость не позволяет?

А Бурков все сильнее и сильнее лупил в дверь, матерясь и чертыхаясь.

– Он ведь все разнесет, Маш, дай я выйду, – время от времени повторял Жигулин, сидя на табурете, как на жаровне.

Мария испуганно умоляла его:

– Не ходи, прошу, я боюсь за тебя.

Но потом сама подошла к двери, и Жигулин услышал ее жалобное:

– Иван, чего тебе еще надо? Оставь нас в покое. Уйди, побойся Бога.

Но Бурков от ее слезливой просьбы еще пуще раззадорился, словно подпитался ее отчаянием:

– Открой, Манька, или я за себя не ручаюсь!

– Шел бы ты домой, Иван, ты же пьян.

– Я пьян? Я не пьян. Открывай, давай поговорим!

Но какие тут разговоры?

– Я не буду с тобой ни о чем говорить. Иди домой, пожалуйста.

Жигулин не понимал, почему она терпела Буркова, что мешало ей вызвать милицию? Неужели ей было еще жалко его, своего бывшего мужа? Это же хам, мразь, животное, каких поискать.

И тут дверь с шумом распахнулась. Бурков высадил ее ногой, старый замок не выдержал и сорвался с тонких расшатанных шурупов.

Бурков влетел, как разъяренный раненый зверь. Жигулин поднялся с табурета. Мария решительно стала между ними. Пылающие огнем глаза соперников встретились.

– Тебе чего надо от моей женки, хахаль? – сразу набросился на Жигулина Бурков.

Жигулин почувствовал, как каменеют его мышцы, но взгляда от Буркова не отвел.

– Она давно не твоя жена, вы уже больше года как не живете вместе!

– Тебе какое дело? Мы расписаны до сих пор и повенчаны – она моя по праву!

– По какому праву? – Жигулину стало даже смешно от этих слов, но расслабиться позволить он себе не мог – Бурков не унимался, хотя и не рискнул первым кинуться на него – Жигулин оказался почти на полголовы выше и не из робких.

– По такому! Вали отсюда, пока башку тебе не оторвали!

Хмель подогревал раззадоренного Буркова, словно наполнял его недюжинной силой. Но Жигулин не сдавался, ведь по-прежнему рядом с ним были Мария с Юлькой и он считал себя за них в ответе.

Видя, что Жигулин стоит как вкопанный и ничего не делает, Бурков еще пуще разошелся, стал размахивать руками, рваться вперед на «обидчика».

Мария уперлась ладонями ему в грудь, тесня к двери.

– Иван, Христом-богом тебя прошу – уйди, не будь скотиной!

На помощь матери бросилась и Юлька, со слезами на глазах обхватила Буркова за талию и тоже стала умолять:

– Пап, папка, уйди, пожалуйста!

Против Юльки Бурков устоять не мог, хотя хмель и продолжал в нем колобродить.

– Мы еще встретимся с тобой на кривой дорожке, падла! Вы меня еще попомните! – зыркнул Бурков осоловелыми глазищами на Жигулина, резко отпихнул дочку к матери и, грязно ругаясь, нетвердой походкой вышел из дома.

Жигулин облегченно вздохнул. Ничего с его близкими (теперь уже близкими и родными) не случилось, никто не пострадал, ничего не разбито.

Он крепко прижал к себе побледневшую, охваченную ознобом Марию с Юлькой.

– Все прошло, успокойтесь, я с вами…

И вот теперь Бурков снова здесь (приехал откуда-то издалека; много лет о нем не было ни слуху, ни духу) и снова, видно, жаждет скандала. Но другое время на дворе: Мария разведена, Жигулин который год живет с ней, Юлька ему как дочь, ближе их никого у него нет. И в сердце до сих пор пылает огонь неприязни к Буркову. За все, что он когда-то причинил им. Не учла, видно, этого по молодости Юлька, сообщила родному отцу о свадьбе, но, честно, – лучше бы его не приглашала!

Все это в считанные минуты пронеслось в голове Жигулина, пока священник напевом читал Деяния, речитативом благословлял общую чашу, возлагал на головы молодых священный покров и венцы и, соединив их руки, обводил вокруг богато украшенного аналоя.

– Обручается раб божий Сергей рабе божией Юлии; обручается раба божия Юлия рабу божьему Сергею…

Небольшое помещение празднично убранной столовой в мгновение ока наполнилось шумом и музыкой. Мария тут же унеслась на кухню – проследить за тем, чтобы все было как надо, все полностью выставлялось на стол и не утаивалось, вынести круглый хлеб с солью для встречи молодых.

Поначалу тамада – подвижная дама средних лет с ярко накрашенными глазами и губами, с пышной высокой прической – скороговоркой отдала последние распоряжения родителям, а затем махнула парням, придерживающим входные двери в зал.

Парни нараспашку растворили двери, молодожены не спеша переступили порог и остановились возле родителей.

Причудливо изукрашенный цветами, листьями и птицами каравай с солью на длинном расписном полотенце держала мать жениха, остальные скучились возле нее.

Мария притянула к себе Жигулина,  крепко сжала его руку и больше не отпускала. Бурков застыл чуть сбоку.

Мать жениха широко улыбнулась и приветственно сказала:

– Поздравляем вас с законным браком, желаем счастья, здоровья, долгой супружеской жизни. Милости просим в наш дом – в ваш дом. Хлеб-соль отведайте.

– А мы посмотрим, кто в доме хозяином будет, – встряла затейливая тамада.

Молодые отщипнули от каравая, обмакнули в соль.

– Та-а-к, жених отломил кусочек побольше, – заметила тамада.

– Ура! – в один голос закричали друзья жениха, но подружки невесты их не поддержали.

– А теперь попрошу всех сесть за стол и вместе отметить это замечательное событие: рождение новой семьи! – громко пригласила тамада.

По местам стали рассаживаться с соблюдением негласного правила: по левую руку от невесты – сторона невесты, по правую руку от жениха – его родня и знакомые. Новобрачные во главе пиршественного стола.

Жигулин садиться не спешил (Мария все равно где-то носилась), смирно стоял в стороне, смотрел на развешанные по стенам разноцветные воздушные шары, плакаты с неприхотливыми пожеланиями и наставлениями: «Совет да любовь», «Желаем паре молодой дожить до свадьбы золотой», «Для скрепленья брачных уз нужен пухлый карапуз»; смотрел на оживленные лица приглашенных, на порозовевшую то ли от мороза, то ли от смущения Юльку и ее новоиспеченного мужа и ловил себя на острой мысли: что-то мешает ему так же, как другим, радоваться этому светлому событию, этому необыкновенному празднику. Даже не что-то, а кто-то…

Бурков тоже ни к кому не примкнул, бирюком стоял в стороне, мрачным пятном замерев на фоне золотистых шпалер, которыми были оклеены стены столовой.

Они встретились взглядами, но Жигулин сразу отвел глаза. Он должен просто не замечать этого человека, как будто его здесь нет, как будто никогда и не было.

– Дядь Вань, дядь Вань, садитесь уже, садитесь!

Юлька указала Жигулину на стул возле стула Марии, потом обратилась к Буркову:

– Пап, ну что ты все стоишь, садись с дядей Витей.

Бурков сел чуть дальше, рядом с крестным Юлии, с которым был знаком прежде.

Вернулась из кухни Мария, подсела к Жигулину.

– Предлагаю поднять бокалы и выпить за наших дорогих жениха и невесту! – выкрикнула тамада. – Горько!

Народ поднялся со своих мест и оживленно зашумел:

– Горь-ко! Горь-ко! Горько!

Свадьба пошла своим привычным руслом со множеством пожеланий счастья, любви и исполнения желаний; пили за молодых, их друзей и гостей, шутили, веселились, забавлялись всевозможными конкурсами. Жигулину же в рот ничего не лезло, он был словно не в своей тарелке. Мария даже несколько раз упрекнула его за мрачный вид, а тамада словно нарочно добавила ему яду, внезапно произнеся:

– Пусть папа дочь на танец пригласит, на миг ей детство снова возвратит…

Она с ума сошла?!

Жигулин и Бурков поднялись одновременно. Мария стала бледнее скатерти, все уставились на поднявшихся, одна Юлька не растерялась:

– Я самая богатая дочка на свете! – выпорхнула она из-за стола. – У меня оказалось два папы!

– Ура! – выкрикнул кто-то из молодых, и все зааплодировали. Зазвучал вальс.

– Дядь Вань, – протянула Юлька руку Жигулину и, приобняв его, прокружила в танце до центра зала. Оставив его одного в центре, подбежала к Буркову и в том же ритме проплыла с ним до Жигулина. Там, взяв обоих за руки, подняла их вверх, радостно улыбаясь.

Ловкая тамада тут же сориентировалась:

– Пришло время папам передать свое сокровище в надежные руки мужа, а молодоженам тоже исполнить вальс в первый день их семейной жизни!

Жених, не задерживаясь, выскочил из-за стола, и вскоре счастливые молодожены, как на крыльях, закружились под музыку.

После танца молодых, прерывая аплодисменты, тамада по традиции предоставила слово родителям («За любовь родительскую, за ласку материнскую, за заботу отцовскую!»). И когда прозвучали слова родителей жениха, затем Марии и Ивана, Юлька обратилась к Буркову:

– Пап, скажи и ты что-нибудь.

– Дядь Вань, давай! – полетело со всех сторон.

Жигулин поднялся. Мария глянула на него тревожно, шепнула:

– Ты куда, Вань?

– Пойду, покурю, сиди.

– Вань, – еле вымолвила она, – все хорошо?

– Нормально, – сказал он и, пройдя позади гостей, вышел на улицу. Он не хотел слушать, о чем будет говорить Бурков. Что бы тот ни говорил, а ему, Жигулину, жить дальше с Марией, ему заботиться о Юльке, как он заботился и раньше, без Буркова, который и теперь – не надо к гадалке ходить – пофанфаронится на славу, а потом вильнет хвостом – только его и видели. Хотел бы – оставался настоящим отцом, а так ни помощи никакой, ни участия, запись одна в Юлькином свидетельстве о рождении, но что ей от этой записи?..

На морозе долго не простоишь, надо было все-таки одеться – зябко, но Жигулин докурил папиросу до самой гильзы и лишь потом вернулся в зал, сел на свое место, одним глотком ахнул полную рюмку водки, стал закусывать, глотая с трудом.

В горле словно комок стоял – что за напасть? Дернул вторую рюмку.

– Не напивайся, – шепнула на ухо Мария, – целый вечер еще впереди.

– Ладно, ладно.

– И хватит сидеть мрачнее тучи – на тебя люди смотрят! Не порть дочери свадьбу!

– Тут есть, кому радоваться, – пробормотал Жигулин, видя, как Бурков с каждой выпитой рюмкой становится все более развязным  и словоохотливым.

После следующего возлияния в честь молодых и новых всплесков «горько!», танцы возобновились.

Буркова на месте уже было не удержать, он одним из первых выскочил с молодежью в центр зала, заплясал лихо.

Парни стали подзадоривать Буркова хлопками и репликами:

– Давай, давай, батяня!

Потянулись к ним и молодожены.

Юлька зацепила по дороге Жигулина:

– Дядь Вань, пойдем с нами!

Жигулин присоединился к танцующим, но особого восторга не ощутил, хоть и улыбнулся несколько раз Юльке, когда та подскочила и, схватив за руки, крутанулась с ним.

Он двигался машинально и смотрел теперь исключительно на Буркова. Ему казалось, что Бурков совсем не искренен в своей радости, она в нем какая-то показная, в нем больше радуется хмель. Он вообще не имеет никакого права радоваться счастью дочери, он полностью потерял его, когда ее бросил!

Бурков будто прочитал мысли Жигулина, зыркнул на него из-под длинного чуба с вызовом, еще быстрее задвигался, вскидывая вверх руки, выделывая коленца.

Незаметно как, они оказались друг против друга, в трех-четырех шагах один от другого. Мелодии сменялись беспрерывно, с каждым разом все убыстряясь и убыстряясь. Ноги танцующих двигались им в такт. Со стороны – Жигулин с Бурковым не просто танцевали, а бросали друг другу вызов: кто кого перетанцует, кто над кем возьмет верх.

После небольшого перекура, новых поздравлений и пожеланий молодым, тамада объявила следующий конкурс: бег вокруг стульев.

Бурков с Жигулиным присоединились к желающим. Хмурый Жигулин и ухмыляющийся Бурков.

Объяснять правила конкурса подробно тамаде не пришлось: все и так знали старую добрую забаву детства: стулья спинками назад ставятся в круг, игроков на одного больше, чем стульев. Игроки под музыку двигаются в одном направлении вокруг стульев, и когда музыка обрывается, садятся на ближайший стул. Не успевший присесть выбывает, стул из круга убирают, и конкурс продолжается до тех пор, пока из двух оставшихся игроков не определится победитель.

– Все вспомнили? Все ясно? Тогда – поехали! – скомандовала тамада, и бойкая музыка погнала игроков по первому кругу.

Все старались держаться как можно ближе к стульям, некоторые даже пытались хватать спинки руками, но темп не стихал, быстрый шаг переходил в мелкую дробь, задние подгоняли передних, и все ни на секунду не спускали глаз со стульев. А музыка все не смолкала, все ускорялась, заставляя бежать быстрее и быстрее… Как вдруг – обрыв, звенящая тишина в ушах, и только расторопный плюхается на ближайшее место.

Выбывший с досадой покидает круг, оставшиеся гудят, как пчелы в улье, гордясь своей сноровкой.

Меж тем еще один стул выдергивают из круга. Осталось пятеро. Четыре стула. Среди оставшихся Бурков с Жигулиным. Все тот же насупленный Жигулин и тот же ухмыляющийся Бурков.

Жигулин не сдается, уступать не в его правилах – он боец. Для Буркова это просто игра (впрочем, как и всё для него в этой жизни – игра); он исхитряется даже во время движения причудливо перебрать ногами, вильнуть бедрами, рассмешить публику.

«Клоун», – мелькает у Жигулина.

И снова музыка, бег по кругу, быстрое шарканье по полу – не разгонишься, не задержишься… Стоп машина!

Бухнулись на стулья, Бурков руками обхватил спинку своего стула, еще один участник лишился места.

Поднялись четверо, тамада убрала ближайший стул.

– Так, атмосфера накаляется, – сказала она в микрофон. – Выбывший возвращается за стол, а мы бежим дальше. Маэстро, будьте добры!

Музыка продолжилась, темп не убавился, бегущие – на расстоянии вытянутой руки, они уже не бегут, а семенят. Мелодия взмывает на самую высокую ноту и – непредвиденно обрывается.

От резкого падения тел, стулья чуть не разъехались. Кто-то вскочил соседу на колени и обнял его за плечи. Зал сотрясся от хохота.

– Ну, колени товарища сиденьем у нас не являются, – улыбнулась тамада, – попросим и этого молодого человека вернуться за праздничный стол.

Три человека. Два стула. Жигулин с Бурковым запыхались, третьему хоть бы хны, но в груди у первых, словно раскаленный горн, третьего они в расчет больше не берут, он им совсем не соперник.

– И еще несколько кругов, – бросает тамада. – Маэстро!

Мелодия сменилась, но стала еще стремительнее. Щелк! – и новая тишина. Как неожиданно, даже не разогнались!

Жигулин с Бурковым в который раз на стульях – вот упорные!

– Друзья, поаплодируем везунчикам! – воскликнула тамада. – Дадим им на секунду передохнуть, отдышаться.

Под бурные аплодисменты отставили в сторону второй стул, препроводили к столу выбывшего.

Два Ивана один перед другим – как два матерых волка перед схваткой. Жигулин, нахмурив кустистые брови, сопел в пышные усы. Бурков сверкал раскаленным,  неприкрытым чубом глазом. Все с любопытством стали следить за откровенным противостоянием.

Галина забеспокоилась, побежала на кухню, где Мария отдавала очередные распоряжения по столу, сообщила ей о надвигающейся беде.

– Не знаю, что делать, – закончила она свою взволнованную речь.

Сердце у Марии упало, в зал она вышла на чугунных ногах, прислонилась к стене. Тамада вновь дала отмашку. Карусель Жигулина и Буркова пришла в движение, в мгновение ока закрутилась, словно в вихре. Музыка перешла в какой-то нескончаемый безумный ритм, Жигулин с Бурковым носились вокруг стула как очумелые.

А темп все нарастал, звук взлетал под самый потолок, гудел, звенел, плескался. Никто уже понять не мог, что происходит. Тамада потеряла дар речи. Даже диджей, казалось, впал в ступор и забыл, что музыку надо выключить. И только громкий крик Марии заставил его наконец очнуться и нажать на паузу.

Стул отлетел в сторону – это Бурков выбил его из-под ног Жигулина. Жигулин упал, но тут же резко вскочил, схватил Буркова за грудки. Они сцепились, готовые разорвать друг друга в клочья.

Мужики стали растаскивать драчунов, но Бурков, заведенный, вырвался из их рук, отпрянул на расстояние, схватил со стола нож и крикнул угрожающе: «Не подходи, не подходи никто!», продолжая сверкать выпученным глазом. Потом словно пришел в себя, плюнул на пол, бросил на стол нож, развернулся и, слегка пошатываясь, побрел к выходу.

Все были в растерянности. Мария, отстранив Галину, вышла вслед за Бурковым.

Полностью одетый, Бурков стоял у выхода, судорожно затягивался сигаретой.

Мария подошла к нему. Она уже устала его бояться.

– Ты хоть понимаешь, что сейчас воткнул нож в сердце собственной дочери? – негромко сказала Мария, глядя в сторону. – Не знаю, простит ли она тебя. Тебе остается теперь только одно: уйти и больше никогда не видеться с ней. Уходи, будь человеком, не погань светлые минуты ее счастья.

Бурков докурил, бросил окурок себе под ноги, растер.

– Да идите вы все! – буркнул недовольно и вышел из столовой.

Мария через стекло проводила его взглядом до поворота, затем развернулась и пошла в зал – несмотря ни на что свадьба должна продолжиться.

                                                           * * *