EN
Старый сайт
ВОРОНЬЯ КОРЧМА
ДАЧА
Почти у самого моря, в месте слияния рукава Бульупе, соединяющего реки Даугаву и Лиелупе, и правого берега Лиелупе, у старой и заброшенной коптильни, разместился небольшой рыбачий поселок, получивший название Варну Крогс или, по-русски, Воронья Корчма. Название это древнее, и никто уже не может упомнить, где же до 1917-го года эта самая корчма здесь располагалась. Но именно флер таинственности и древнего романтизма в таком названии и пришелся по душе всем жителям поселка и окрестным дачникам.
Сам поселок стоит вдали от современных магистралей, посреди соснового леса, но имеет прекрасное сообщение с Ригой и окрестностями.
Среди выдающихся достопримечательностей поселка нельзя не упомянуть Лысую Гору, которая находится на оконечности Белой Дюны, со стороны реки Лиелупе. Говорят, что на этой Лысой Горе, во времена царя-батюшки, собирались рабочие на свои маевки. Сама дюна, поросшая сосновым лесом, простирается на несколько километров и имеет дугообразную форму. Природа этого местечка уникальна, правый берег Лиелупе ровен, а левый болотист, и реку здесь разделяют мелкие островки, с бесчисленными протоками и густыми зарослями камыша, на основное русло и довольно широкую протоку, где ранее находилась гавань рыбацких судов. Когда-то вся эта территория право и левобережья принадлежала, прославленному в бытность, рыбацкому колхозу-миллионеру "Узвара", и по берегам до сих пор красуются добротные дома бывших рыбаков бывшего колхоза.
В пору приснопамятной советской власти, или, как говорят сами латыши, криеву лайки, участки здесь получали заслуженные работники министерства внутренних дел и некоторые другие работники, не менее заслуженных, ведомств. Скромненькие, деревянные эти строения дачами назвать было бы слишком помпезно, но факт того, что одно из них, расположенное на самом берегу реки, между Бульупе и Лысой Горой, принадлежало моей любимой теще, Людмиле Карловне Верещагиной и любимому тестю, Василию Даниловичу, остается фактом.
Почва здесь полностью песчаная, никудышная, но огородничество, тем не менее, процветало и увлекало очень многих. Люди усердно унаваживали песок и каждый год обогащали его различными удобрениями. Пара грядок и кое-какие ягодные кусты, пара яблонек, были и у нас. Поселок утопал в зелени и цветах, а воздух, напоенный ароматами хвои и цветов, насыщенный морскими ионами, ибо море было рядом, в каком-нибудь километре, пьянил и придавал силы и здоровье людям.
С железнодорожной станцией и с районом Риги "Иманта" поселок соединял сезонный автобус номер 43, и мы, всей семьей, с детьми, Андрюшкой и, еще крохой Натуськой, проводили на даче выходные. В те давние времена у людей еще имелись выходные дни и даже отпуска, как это ни странно звучит сейчас, когда никаких дел до трудящегося народа у власти уже давно нет, а целью любого "властелина" является личная нажива и регулярное и ревностное пополнение счета за рубежом на случай маловероятного конца этой нынешней беспросветной малины. Теща со своей почтенной матушкой, Варварой Владимировной Розенталь, жили на даче практически весь сезон, приглядывая за ней и огородиком. Летом окрестный лес был полон земляники, черники и голубики, а осенью грибов, особенно моховичков.
Такая райская жизнь длилась почти до самого крушения всех наших надежд и упований на достойное будущее. Жизнь безжалостно вышвырнула на обочину всех, не сумевших ухватиться за спасательный круг предпринимательства, по инерции вышвырнув заодно и не очень удачливых новых бизнесменов, не сумевших удержаться в колее. Ко всему прочему, в довесок всех несчастий, перелом шейки бедра, на несколько лет, до самой кончины, уложил нашу почтенную Варвару Владимировну в постель. Несчастная женщина, бодрая и деятельная в жизни, отныне стала нуждаться в постоянном и неусыпном уходе за собой.
КАЗАНКА
Это серебристое чудо я приобрел уже на второй месяц знакомства с дачей, не торгуясь, за 200 рублей. Соседу лодка была ни к чему, ранее она принадлежала его покойному отцу, любителю рыбной ловли. Торговаться я не стал, тут же заплатил и перегнал ее под окна нашей дачи, временно закрепив ее за крепкую арматуру бетонной плиты, которыми, как и битыми кирпичами и гранитными валунами, еще задолго до нас, люди пытались укрепить подмываемый рекой берег.
К вечеру я уже окончательно созрел для немедленного испытания драгоценного плавсредства в деле. Наш сосед по даче и давний знакомый, Валера Дуплевский, ревниво следил за моими действитями и приготовлениями. По вопросам рыбной ловли Валерка считался местным асом, с которым смог бы посостязаться разве только Жора, великолепный специалист по отвесному ужению судака. Валера только что вернулся со своих излюбленных мест и весь гордый вид его говорил об успехе.
- Привет, иди посмотри на мой улов, -
предложил он, как бы нехотя, но в то же время с чувством очевидного и бесспорного превосходства надо мною.
- Ого! -
воскликнул я, увидев ворочающихся, крупных, граммов по 400, окуней, в его объемном садке.
- А на что ты их? -
спросил я, изобразив наивность и добродушие в сочетании с некоторой наигранной незаинтересованностью и, как бы, отстраненностью. Валерка "повелся" и стал подробно мне объяснять способы и места ловли. Но "вертикалки" свои он демонстрировал не без умысла. Дело в том, что блеснами, которые он изготавливал сам, он приторговывал. Делал он и лодки из материала заказчика. Тяжелая, устойчивая, деревянная лодка Жоры была делом спорых рук Валеры. Стать настоящим предпринимателем ему мешала его пагубная страсть к выпивке и отсутствие всякой меры. Но ни сил, ни желания бросить пить у Валерки не хватало. Так и по сей день он остался "Валеркой", а ведь все могло в наше торгашеское время повернуться для него совсем по другому.
Пока я возился со снастями, проверял плавучесть лодки, подбирал весла, искал временную замену якорю, спасательные средства, Жора подался на своей "деревяшке" к острову напротив, вдоль которого располагалась длинная отмель, любимое место жировки судака.
Первые испытания лодки прошли успешно, более всего я боялся шныряющих с бешеной скоростью по фарватеру скоростных, на подводных крыльях, "Ракет" и "Восходов", наводили поначалу страх и большие волны, поднимаемые мощными буксирами типа "Линард Лайцен". Удар такой волны в борт мог и опрокинуть не слишком остойчивую посудину. Но "Казанка", дюралевое детище знаменитого ВАЗа, вела себя во всех ситуациях превосходно, была легка на ходу, маневренна и остойчива на больших волнах. Вывод, который я сделал для себя - в ближайшее же время заказать сварщику пару небольших кошек из металлического прута "десятки", чтобы надежно удерживать лодку одновременно, и с носа, и с кормы, на растяжке, поперек течения. Это нужно было для удобства ловли в дальнюю проводку на малька. Мое личное ноу-хау на тот момент. Для ловли же спиннингом при небольшом рыскании достаточно было одной кошки пропущенной по центру лодки в районе уключины, она достаточно устойчиво удерживала лодку, и такая система заякоривания была испытана и опробована многими местными рыбаками. Но я предпочитал свою систему, так как неподвижная лодка меньше отпугивала рыбу, чем рыскающая. Позже это сказалось и на результатах ловли.
РЫБОЛОВНЫЙ МАРАФОН
1.ОТВЕСНОЕ БЛЕСНЕНИЕ
Приобретя у Валеры несколько тяжелых разномастных отвесных блесен, перерыв весь рыболовецкий запас покойного тестя, надраив блесна до блеска, почти отполировав, соорудив нехитрую снасть из короткого жесткого спиннингового удилища из клеенного бамбука (были и такие очень крепкие, надежные и дорогие удилища, достать которые было почти немыслимо для простых людей), прекрасных колец с настоящими, а не нынешними липовыми керамическими вставками, и отличной ленинградской инерционной катушкой большого диаметра, я отправился в один из ближайших вечеров на отвесное ужение. О характере дна я уже имел некоторое представление, и относительно малые глубины, в 4-5 метров, пока еще меня не смущали.
Я блеснил с заякоренной лодки, я блеснил по течению, я менял свои вертикалки самых разных цветов и оттенков, я пробовал ловить в дождь, при жарком солнце, при различных ветрах, но результат был один и тот же, очень неутешительный. Пяток окунишек-матросиков, один-два мелких судачка. Видимо окраска моей лодки пугала рыбу на довольно малых глубинах, а снасть все же была грубовата. Да и сноровки было еще мало. Только один раз поздно вечером, в тихую и теплую погоду, когда я передал удочку сынишке и уже не надеялся на улов, взялся судак, и мы с сыном его вываживали вдвоем, памятуя о его слабой губе. Судак был неплохой, длиной от начала хвоста до пасти 62 см, весил около двух кг. Я от души порадовался успеху моего Андрюшки, но этот факт уже не смог изменить моего скептического отношения к отвесному блеснению на течении, на малых, до пяти метров, глубинах.
2.НА МАЛЬКА
Решение пришло как бы внезапно и само собой. Однажды, наблюдая как мальчишки ловят малявочницей малька, я соорудил себе примерно такую же малявочницу, надев сетку на два шеста, метра по полтора длиной. Оснастил две удочки скользящими тяжелыми, грамм по 15, поплавками и отправился за неизведанными ощущениями. Мальков попытался "начерпать" на островном песчаном пляжике, аккурат напротив нашей дачи, но дело это оказалось не из легких. С огромными мучениями я добыл два десятка 4-5 сантиметровых мальков вимбы, густеры и плотвы. Правда, с тиной удалось вытащить двух вьюнов. Мальков я опустил в обыкновенное, до половины заполненное водой ведро, и, чтобы мальки не выпрыгивали, прикрыл его крышкой. Отплыл к отмели, к самой ее границе с фарватером, поставил лодку "на растяжку", развернул снасти и, насадив на одну удочку вимбочку, а на другую густерку, пустил внатяжку по течению.
Хорошо, что у меня с собой был подсачек, иначе моя борьба с крупными, более 50 см, судаками и окунями по 700-800 грамм, была бы не столь для меня успешной. Практически, на каждого малька приходилось по крупной рыбе, но на вьюнов клевали только крупные окуни. Судак же предпочитал мальков белой рыбы.
Не раз еще, с переменным, но неизменным успехом, я ловил в проводку на малька, но однообразие стало мне потихоньку надоедать, да и возня с поимкой малька была делом хлопотным и не всегда успешным.
3.НА СПИНИНГ
Имея хороший запас спининговых блесен и хорошее удилище с хорошей катушкой (в то время в продаже уже стали появляться японские безынерционные катушки по 50 рублей и наши катушки "Орион" по 35 рублей - я приобрел обе), можно сказать, что спининговая ловля не требует особых хлопот. Отсутствует возня с наживками, с прикормом. Снарядил спининг, примерно зная вкусы и места обитания местных хищников, и лови себе на здоровье, оттачивай мастерство проводки блесны.
Спининговое удилище "Дайва" мне досталось от одного хорошего человека, Эдгара Кантана, с которым в паре я тогда работал на прославленном и трижды "красноносном" своем заводе. Несколько таких удилищ он привез из Москвы для себя, но мне уступил одно из них, 3,5 метровое, двухколенное, всего за 80 рублей. Я был счастлив приобрести такую, тогда еще редкую, снасть за относительно малые деньги.
"Мои" судаки полюбили чуть черненую, мельхиоровую блесну, а проводке по дну с регулярным поддергиванием блесны, я выучился быстро. Почти с каждой вечерней рыбалки я приносил домой два-три судака. На спининг брали судаки покрупнее, но и поклевки были достаточно редки, иногда приходилось по 2-3 часа блеснить безрезультатно и таким образом вырабатывать терпение.
Как-то раз, в одну из вечерних рыбалок, я подцепил крупную щуку. Боролся я с ней около часа, леска у меня была самая обычная, клинская - 0,22, без поводка, и натерпелся я страху достаточно. Когда наконец я подвел это зубастое чудище к борту своей лодки, я немного успокоился, ибо блесна тройником была зацеплена за крепкую губу, и зубы ее в данном случае были совершенно беспомощны. Обессиленную борьбой, и ничего плохого от меня не ожидающую щуку, вставшую неподвижно вдоль правого борта, я, проявив недюжинную ловкость, рукой, согнутой в локте, буквально втащил из воды в лодку, взять ее как-то иначе, просто было либо опасно, либо невозможно. Экземпляр тянул примерно килограммов на 7, а длина щуки, измеренная уже на берегу, составила 96 см! Мощные и острые ряды ее зубов в глотке и под жаберными крышками смотрелись впечатляюще и грозно. Серьезно пораниться при неумелом обращении со щукой можно было запросто.
Вскорости я освоил и ловлю на "вертушки", комплект черниговского з-да которых у меня лежал без пользы уже долгое время. На вертушки отлично брал язь, который, время от времени, заходил в речку из моря, и там, где появлялись его стаи, вода просто "кипела". Хорошо брал на вертушки и крупный окунь, но найти его стаи было непросто.
4.НА ПОПЛАВОК
Время от времени в реку из залива заходил и елец. Я ловил его на крупную мормышку - зеркальце, а на крючок насаживал пучок навозных червей. Ельцы клевали активно, наживку брали жадно и сопротивлялись мощно, не смотря на относительно небольшие размеры - от 100 до 200 граммов.
Любителям ловли плотвы на реке было раздолье. Плотва брала хорошо, была довольно крупной и брала отлично практически на любую насадку. Я же чаще всего использовал, проваренную до мягкости, перловую крупу, ею же и подкармливал. Глубинные места для ловли выбирал вдоль прибрежных зарослей камыша. Эта, тихая и добычливая в любое время рыбалка, была отдохновением для души.
В бесчисленных и поросших тростником протоках, в тихих и неглубоких заливчиках, временами хорошо брал карась, попадался нередко и линь.
Поплавочную ловлю язя нужно было начинать на рассвете, чуть ли не в 3 часа ночи и плыть довольно далеко, к началу судоходного рукава, к бакену. Язь хорошо брал на зеркальце, на "светящиеся" летние мормышки, попеременно предпочитая, то червя, то перловую крупу. Клев длился недолго, часов до 6-ти утра, после чего рыба, видимо, скатывалась обратно в залив.
В лучах восходящего солнца парили суда, заходящие из залива в порт Даугавы, особенно мне запомнилась сказочная картина захода в родную рижскую гавань барка "Седов". На всех парусах, в розовом мареве восхода, барк словно плыл по воздуху и эта красота до сих пор отчетливо стоит перед моими глазами.
ПРОЩАНИЕ
Шесть прекрасных, долгих лет пролетели незаметно. В последний год, уже не только эта святая женщина, моя любимая теща, была на пределе нервного срыва, проводя дни и ночи у прикованной к постели, несчастной своей матери, а и мы все, в сочетании с прочими неустройствами обрушевшегося на наши головы повсеместного развала и неразберихи, страдали и мучались от безнадеги этой повсеместной невыносимо.
Дача постепенно приходила в запустение, несколько раз ее обворовывали, а мою любимую лодку, дюралевую "Казаночку", конечно же, не мешкая, предприимчивые местные вороватые совки резво пустили на металлолом. Вот уж, воистину, кому горе, а кому и радость. Дешевый контрабандный спирт лился рекой, и все пролетарствующие пьянчуги, подворовывая по жизни, чувствовали себя почти лучше всех.
Но и счастливых мгновений принесла нам жизнь на даче, в чудесном поселке Варну Крогс, немало. Наверное, судьба раздает радость строго по отмеренному для каждого человека порциону.
Сердце сжимается, когда я вспоминаю, как я, с крохотной дочушкой своей на руках, взбирался по крутому, песчаному склону Лысой Горы, и, стоя на самом ее верху, любовался просторами Лиелупе, и мой восторг передавался со стуком моего сильного и молодого серца ее маленькому трепетному сердечку.
Варну Крогс принес в прошлом немало радостей, и радость эта возвращается из безвозвратного прошлого вместе с тихими воспоминаниями о тех светлых днях.
2005.06.22.
СУДЬБА
Глеб Околышев, потомственный пролетарий в четвертом поколении, до перестройки сменил много мест работы, освоил немало специальностей. В промежутках между двумя своими отсидками "по молодости лет", был и подручным сварщика, и нарезчиком левой резьбы, откусывателем шляпок гвоздей и сцеживателем молока, оператором валеночных голенищ и монтажником установочных каркасов для загона свиней на мясокомбинате. Последнее название сыграло решающую роль, когда в привычной обстановке кабака, он хвастался своими трудовыми подвигами перед осоловевшим и плохо соображавшим своим друганом, Васькой Шепелем, бывшим подельником по второй ходке.
- Монтажник? - заплетающимся языком по слогам промычал Васька, - Так дуй к нам в ЗСНА, у нас берут монтажников, - закончил с трудом он свою непривычно цельную фразу и уронил обессилевшую голову в тарелку с макаронами, отчего рабочий лик его украсил родной классовый цвет - цвет томатной пасты, которой сдабривала макароны на итальянский манер продвинутая повариха Груня.
- И пойду, а что? Имею право, у нас демо... демо... кр..ати...я, - с трудом выговорил Глеб родное слово, осоловело глядя на друга.
Демократию Глеб любил, она спасла его от третьего срока, когда взявши на гоп-стоп какого-то фраера и уже попав в СИЗО, он, усваивая уроки бывалых и авторитетных зеков, привнес в дело политическую окраску, и на суде яростно доказывал, что фраер - бывший коммуняка, и напал он на него из чисто принципиальных и политических соображений.
- Они народ мучили, - нес он на суде, - Не для того мы на баррикадах за демократию боролись, чтобы такие вот - Глеб грязным заскорузлым пальцем тыкал в сторону потерпевшего пожилого человека - безнаказанно ходили "на районе". "На районе" у него получилось особенно звучно и убедительно, эта терминология недавно вошла в уголовный лексикон и пользовалась популярностью среди районного "пролетариата".
Его тогда пронесло, дали условно полторашку, на том и дело закрыли. А два поломанных ребра и моральные унижения пожилого человека, получившего отныне статус потерпевшего, мало кого волновали, ибо крутым и богатым этот человек не был, а был самым рядовым интеллигентом, бывшим советским инженером в заводском КБ, и на него по большому счету всем было глубоко наплевать.
Начальнику монтажного участка, вечно заваленному спешной и авральной работой, было некогда разбираться в тонкостях человеческой души, и Глеб был сходу принят в дружный и сплоченный рабочий коллектив. Он быстро освоил все премудрости прокладки кабеля, кое-что начал смыслить в монтировании щитов. Держался он дерзко и уверенно. Хамское поведение издревле в пролетарской среде почиталось за норму, даже за доблесть, и на сие внимания особого не обращалось.
Попыхивая сигареткой перед началом рабочего дня Глеб хвастал, перед такими же как и он сам, бойкими ребятишками своими похождениями в кабаках, стоя напротив окна помещения охраны, отчего уже охранник, не в силах более выносить его обильно сдобренную матом и "феней" речь, с силой захлопывал окно, дабы поберечь свои нервы и свой слух.
- Пень, бля - большим пальцем указывал он на охранника и продолжал вдохновенно нести свою блатную ахинею, всем своим гордым и независимым видом показывая свое превосходство над человеком в форме в частности и над всем начальством вообщем. Это заводило братву, это нравилось, и авторитет блатной его прирастал.
Но как-то раз, проветривая перед сдачей смены помещение, охранник не услышал ни привычного уже мата, ни едких и злых блатных шуточек. За окном было непривычно тихо, рабочие переговаривались вполголоса, было видно, что они обсуждали серьезное событие. Не нужно было особенно напрягать слух, чтобы понять, что речь идет о Глебе и о вчерашнем событии.
Вкратце дело было так. Глеб с друганом, как всегда, вечером, пили в своем родном кабаке. Когда друзья уже дошли до своей обычной кондиции, то есть были уже в изрядном подпитии, к ним подсела небольшая компания из трех человек. Соседи мирно пили пиво и беседовали, пока в их разговор не стал вмешиваться словоохотливый Глеб. Вначале новая компания только посмеивалась, глядя на осоловевших своих соседей, потом им это надоело, и самый представительный человек из новой компании заметил:
- Шли бы вы ребята по-хорошему пока...
Глеб начал по обыкновению хамить, задетый за живое:
- Указывать дома будешь, своей жене, - твердо глядя в глаза обидчику, довольно членораздельно произнес Глеб, о чем ему пришлось тут же здорово пожалеть. Крепко сложенный молодой человек, похожий на спортсмена тяжелоатлета, без лишних слов выволок тщедушного Глеба за дверь кабака и легко бросил его на газон, прилегающий к пивной. Полет Глеба был успешным, но приземлился он неудачно, снайперски попав задним местом на металлический колышек ограждения. Взвыв нечеловеческим голосом, Глеб вскочил с колышком в заднице, выдирая попутно, связанные проволокой между собой, остальные колья ограждения. Так он бегал, завывая от боли и унижения, под сочувственными взглядами окружающих, прохожих и всех посетителей кабака, давних корешей Глеба, пока его, вместе с "реквизированным" им ограждением не умчала в больницу "Скорая помощь".
Прошло немного времени, Глеба вылечили, сделав ему три операции, но стал он каким-то тихим, от былого его дерзкого хамства не осталось и следа. Походка его изменилась, стал он передвигаться, широко расставляя ноги, враскорячку. "На районе" над ним ухахатывались, но встречали с деланным видом молчаливого сочувствия, он это видел и страдал невыносимо.
Теперь за Глебом навсегда утвердилась кличка "Штырь".
