И вот мне снова пять лет. Я стою на стуле, а бабушка с мамой любуются мною. На мне новенькие, пахнувшие  кожей хромовые сапожки. Брюки галифе заправлены и отутюжены. Коротенькая курточка с блестящими пуговицами, пришитыми бабушкиными руками. Я стою и боюсь пошевелиться. Мама говорит мне, чтобы я не ходил в новых сапогах по лужам. Чтобы обходил камни,
и не дай Б-г играл в футбол. Бабушка сложила руки на животе:

- Геня, он не маленький, он всё понимает. Ему уже пять лет. Мишенька, сехел мой, ты бабушку любишь?

Господи, она ещё спрашивает, или я её люблю? Я хотел сказать, что люблю её и маму, и папу, и дедушку, но стою на стуле, боюсь шевельнуться. Ведь мне приказано стоять и ждать, что скажет папа. И мы ждём. Папа заходит в комнату, смотрит на меня, на маму, потом на бабушку:

- Мама, я же вам говорил, это мой сын! Он точная копия дедушки Мойсея.  Жаль, что он не дожил до этого дня. Он бы гордился своим внуком.

Папа снимает меня со стула. И мы идем гулять. Папа говорит, что мы пойдём к тёте Перл, это бабушкина сестра, и он купит мне сладкого петушка на палочке. Но покупать папе не пришлось. Тётя Перл своим не продавала. Своим было без денег. Она говорила, что не обеднеет, если кто-то возьмет петушка.

Мы заходим к тёте Перл. Увидев меня, она  сразу начинает кричать. У нас в семье все кричат, если им что-то нравится:

- Ой, Мишкеле! Ой, а нахес! Ой, а шейне бухер.  Что бы мне было за тебя. - Она кричит,  а её руки гладят мои сапоги: - Ой, а шейне штифеле! А солдатский! Дус ист а галифе? А настоящий, галефе?  Ой, чтобы, а ты мог всё это порвать на здоровье.

Пока тётя Перл перечисляла все пожелания, я, не отрываясь, смотрел на баночку, в которой было полным-полно цветных, сладких, красивых петушков. Я вдыхал запах горячего, чуть подожженного сахара, и знал, что на свете ничего подобного и вкуснее нет, и не будет.

Когда Перл слышит, что папа хочет купить мне петушка, то её крик становится ещё громче:

- Ой, и как вам это нравиться? Эдик хочет купить у меня петушок. Он хочет сделать меня богатой!

 - Ты слышишь, Мишкале, твой папа хочет дать мне деньги? Ты это слышишь?! Так ты скажи своему папе, что Перл у своих денег не берёт. Скажи ему! Я жду! Или мы уже не свои?

Я с трудом отрываю глаза от петушков:

- Мы свои, бабушка Перл, мы свои. Вы же меня знаете, я бабушки Ховы внук.

А Перл продолжает причитать:

- Забирай все петушки. Скажи своей бабушки, что её сестра не жадная.  - И тащит из банки двух петушков. Один - красный с гребешком, второй - зеленый и без гребешка. Увидев, что я смотрю на инвалида, и вот- вот заплачу, втиснула мне в сжатую ладонь жёлтый пистолетик.

Это было новое изобретение тёти Перл. Когда спрос на петушков стал падать, она быстро сообразила, и в её ассортименте появились цветные пистолеты.

Перл была единственным производителем сладких игрушек в нашем местечке. У неё на базаре было своё место. И даже если Перл оставалась дома и не шла на базар, никто не занимал её место.  Иначе крик (а кричать она умела) был слышен  далеко за пределами базара.

У тёти Перл был единственный работник, её хромой, полусумасшедший муж Шома. Он был на войне и его контузило. И, наверное, от всех фронтовых испытаний, он немного сошёл с ума. Он был добрым человеком и всегда улыбался. Вы видели, как смеются сумасшедшие? Нет? Так смеются только маленькие дети и безгрешные люди.

Шома работал на свою жену. Сидя на низенькой табуретке, он нарезал сосновые палочки, на которых потом появлялись мои любимые петушки.

Когда я стал взрослым, то часто приезжал погостить к родственникам и всегда заходил к Перл и Шоме. Увидев меня, он улыбался и подмигивал. Я знал, что это была просьба угостить его рюмкой водки.  "Шоме пить нельзя,  - говорила мне Перл, - иначе..." - и не найдя причины, по которой ему нельзя, она ставила печать: - "нельзя и всё".

Но я на печать не обращал внимания. Я брал Шому за руку и он, прихрамывая, сильно сжимал мою ладонь. Шома любил меня. А я его. Мы заходили в чайную, и я заказывал  водку. Закусывали мы бутербродами с сыром. Выйдя на улицу, мы оба радовались нашей встрече. Я был рад ещё раз увидеть мою большую семью. А Шома? А Шома, пройдя немного, дёргал меня за рукав и, улыбаясь, смотрел в глаза. Этой улыбке я отказать не мог. И мы возвращались в чайную.

Дома Перл собиралась, как всегда кричать, но в этот раз, увидев счастливого мужа и внука, ведь я внук её сестры, только сказала:

- О! Шикорники вернулись.  И что скажут соседи? Что приехал внук из Одессы и напоил дедушку Шому?

Потом подошла ко мне и протянула свои золотые руки. Я наклонился. Ведь я уже был тогда взрослым. Перл целовала меня, а её глаза были полны слёз. Ну, почему, почему в нашей семье все кричат и плачут когда им хорошо? Ну, почему?

Но сегодня мне пять лет. Сегодня я гуляю с папой. На мне новые хромовые сапожки. В руках два сладких петушка и жёлтый пистолет.  Мы идём домой. Мама приготовила обед. Папа сказал, если я всё покушаю, то могу взять петушка. Я поел всё. И, взяв зелённого петушка без гребешка,  выбегаю во двор. Мой друг Марик  подсаживается ко мне, и мы начинаем по очереди  облизывать петушка.

Никогда, никогда не забуду тех петушков и тётю Перл. И Марика, я не забуду. Он похоронен в Нью-Йорке.

Прошло пятьдесят лет. Сегодня я гуляю с внучкой по улицам Берлина. Мы заходим в русский магазин. Возле кассы в баночке на пластмассовых палочках красуются карамельные цветные петушки.

 - Выбирай, -  сказал я внучке. -  Выбирай самого красивого.

Она долго перебирала... и выбрала зелёненького петушка без гребешка.

- Дедушка, дедушка, почему ты плачешь?

Я взял на руки моё счастье:

- Нахес мой, у нас в семье все плачут, если им хорошо.