В о з в р а щ е н и е

            "Да где же Света?" Может, лучше  на улицу выйти?.." - оглядывалась Люба. Но тут же суматошно вскинулась, заметив подругу.   

            - Света!

            - Люба! - Светлана чмокнула её в щёку и отстранилась, разглядывая...  - Ой, какая ты ... загорелая, что ли... Ну, как твои? Что Михаил делает?

            - Трудится. Женя учиться начал после армии.  Яша в одиннадцатом классе. Вот так... А я  в магазине  работаю. Прижилась уже там... "На эти модели огромные скидки! На вас платье прекрасно сидит!"

            - На языке  свободно говоришь? Как там... иврит?

            - Да, на иврите. Говорю. За десять-то лет...

            - А я пока немецкий выучила... Знаешь, как трудно было! Документация на фабрике... Но ничего, теперь со мной считаются. Даже в начальство выбилась. Вот насчёт дружбы, правда... Настороженно относятся.  Слушай, я тебя забыла предупредить - я же имя поменяла. Светлана - слишком уж  русское... Да и фамилию мамину  взяла - Нидер. Нормальная немецкая фамилия.  Отец-то у меня русский был.     

- Как вас теперь называть, фрау Нидер? - засмеялась Люба.- Признавайся, давай...

            - Да так, нечто нейтральное - Мария...

            Машина рассекала мельтешащую снежную круговерть. Мимо окон проносились  коричневато-серые кусты в мелкой наледи, однотипные неяркие коттеджи...

            - Как Марта Фёдоровна? - спохватилась Люба.

            - Мама? Да ничего, - Света вела машину уверенно и чуточку залихватски. В зеркале отражалось её лицо - чуть оплывшее, с маленькими серыми глазами и волевой складкой у бледных губ. - Читает, гуляет... Кстати, в субботу у неё день рождения. Родственники придут, приятельницы... Вот, заодно,  ты мне и поможешь.

            Машина остановилась у длинного двухэтажного дома из красного кирпича.

- Вон мои окна, - Света указала рукой на крайний подъезд. - Видишь, на втором этаже мама у окна стоит! Ждёт уже. Сергей даже в кои веки  дома остался, не отправился к своим друзьям. Тебя хочет увидеть. Помнит, как мы в Москве друг к другу в гости ходили. Как играл он с твоим Женей.

            Люба сидела на мягком кожаном диване, оглядывая нарядно-торжественную гостиную. Мебель, неяркий ковёр, тяжело спадающие строгие шторы, картина в старинной раме...

            - Обои, наверное, Света сама клеила?  - Люба невольно погладила ладонью чуть выступающий рельеф пастельного узора на стене.

            Марта Фёдоровна важно кивнула головой.

            - Да, Све... Мария, то есть, она у нас молодец...

            - А я помню, как Женя меня учил елки рисовать, - задумчиво сказал Сергей, странно твёрдо выговаривая русские слова.

            Люба подумала, что Женя тоже говорит по-русски с акцентом, только с другим ("Мама, что есть покушать? Я уже заголодал...")

            Светлана, сидевшая рядом с Любой, нехотя поднялась.

            - Всё, бежать надо. Мама, ты Любушку покормишь...

В пятницу Светлана вернулась с работы рано и с полудня принялась готовиться к приёму гостей. Расторопно  лепила ровненькие пельмени, чёткими шеренгами заполнявшие две огромные деревянные доски, перекручивала селёдку на форшмак, поджаривала овощи для паштета. Люба хлопотала вместе с ней.

Ровно в шесть часов за дверью послышались оживлённые голоса, и звонок  мелодичной трелью сообщил о прибытии гостей.

            .

            Светлана познакомила её с вошедшими, как-то быстро и невнятно проговаривая - откуда Люба приехала.

            За столом говорили по-русски. Негромко - о погоде, о паркете, который недавно поменяли хозяева, о цвете обоев в спальне... Люба разглядывала гостей - почему-то только женщин. Три чопорные  пожилые дамы; женщина средних лет с молоденькой дочкой...

            Сергей заметно томился и украдкой кидал взгляды на дверь. Скоро  выбрался из-за стола и устроился перед телевизором, включив знакомую Любе программу MTV.

            Обсуждаемые за столом темы мало интересовали Любу. Она с чувством занялась эклерами, наполненными печёночным паштетом с грибами - коронным Светиным блюдом.

            Так увлеклась ими, что не сразу услышала голос зовущей её Светланы.

            - Люба, споёшь нам? Вот - Нина гитару с собой прихватила! Она у нас бард... бардша... Как правильно-то говорят?

            - Бард, конечно, - обиделась девушка. Что вы так шутите, тётя Мария?!

            - Уж и пошутить нельзя! - Светлана, румяная от двух рюмок коньяка,  повернулась к Любе:

            - Помнишь, Любаш, как мы с тобой на наших посиделках пели?

            - Конечно, помню! - Люба подумала, что со Светланой всегда за столом было весело - и пели, и азартно прыгали под орущий магнитофон, и хохотали над чем-то...

            Люба сочиняла песни, и слушать её любили. Друзья советовали на сцене себя попробовать. Да всё недосуг было - дети, работа, длинные, проглатывающие время  перегоны московского метро...

А сейчас, пока летела к Светлане и следила за размытыми контурами облаков,  сложились в сознании строчки - лёгкие, с налётом грусти:

А первая любовь нам вечною казалась

И в тишине плыла безмолвная строка...

            Только петь здесь, перед незнакомыми людьми не хотелось.

            - Ой, я не в голосе сегодня... Потом, как-нибудь...  ("Когда это - "потом"?)

            Светлана искренне огорчилась:

            - Жалко! Ну, ничего, будем Нину слушать.

            Девушка взяла гитару; Голос был слабым, но чистым.

            "Женя тоже хочет научиться играть на гитаре, только времени не хватает. С базы приходил - отсыпался полдня. Потом с компьютером возился, а вечером к друзьям... И сейчас - учеба, да работа.  Гитару мою у себя в комнате повесил - "Она настроение создаёт..."

            Гости меж тем негромко беседовали,

            В коротком затишье, наступившим за столом, Люба поймала, выхватила конец фразы...

            "... этот турок мне заявляет: - Вот будет нас миллиона три - побоишься замечания делать!" Но я ему хорошо ответила! "Евреев, говорю,  шесть миллионов было".

            Худая старуха улыбнулась - значительно и удовлетворённо.

            Люба отодвинула стул, вышла из-за стола. Встала у окна, глядя в темноту и глубоко вдыхая горький запах багровой герани, заполнившей  подоконник.

            "Евреев было... было... Была родня отца...  вся. Стёртая, изничтоженная в закатном ужасе Варшавского гетто. Были мамины сестры, соседи, подруги.

"Малку вывели с четырьмя детьми, а пятым она была беременна..."

"Учительницу все любили. Сын у неё был, лет четырнадцати мальчик. Всегда побеждал на математических олимпиадах. Она как-то деньги нашла на базаре. Подняла их: "Евреи, чей кошелёк?" Как мама говорила на идише: "Идн! "*Не помню уже, забыла язык..."

Их было шесть миллионов... шесть. Еврейская Атлантида, вознёсшаяся  облаками  дыма в мутное небо Европы...

            В Израиль Люба прилетела под вечер. На звонок домой отозвался младший сын.

            - Яшенька! - Люба, улыбаясь, вслушивалась в обрадованный юношеский басок. - Приехала уже. Часа через три дома буду. Подарки всем привезла! Увидишь, -  погладила рукой сумку с покупками  и невольно скользнула взглядом по кольцу на безымянном пальце - подарку Светланы. Аквамарин в тонкой серебреной оправе холодно отсвечивал зелёным. - Целую вас!

            Она поднялась в автобус; окинула взглядом пассажиров - большей частью, солдат - привычные, загорелые лица с округлыми ещё по-детски щеками и припухлыми губами. Солдат в вязаной кипе, беззвучно шевеля губами, читал молитвенник.

            Автобус тронулся, рассекая городское пространство.

            Люба сидела у окна, а мимо проносились дома, сверкающие витрины магазинов, столики уличных кафе.

            Городские постройки исчезли. По краям дороги пронзительно зеленела трава, и многочисленные жёлтые цветы с безыскусной детской готовностью подставляли себя взгляду.

                        Впечатления последних дней толкались в Любином сознании. Они дрейфовали бесформенными островами, сталкивались тяжёлыми зазубринами,  тревожа и не желая совмещаться.

            В тёмном салоне электронные часы над кабиной водителя красными цифрами отмеривали мгновения жизни.

            В тишине раздавались трели мобильных телефонов, и молодые голоса. И обязательно - неизменным паролем, пульсирующими позывными проплывала фраза - "Ани бедерех абайта"**.

            На большом перекрёстке автобус остановился и внезапным миражом справа от дороги возник сияющий огнями ресторан. Подъехала украшенная лентами машина. Люба следила из окна за хрупкой  невестой, плывущей в густых сумерках. Короткая фата звёздно витала над лёгкими плечами. Рядом широко шагал жених, и бежали двое мальчиков в нарядных костюмчиках. Их белые атласные кипы мерцали в отблесках фонарей.

            "Брухим абаим", - прочитала Люба светящиеся над дверями слова. - "Благословенны входящие..."

            Душные тиски, сжимавшие сердце последние дни медленно разжались, и она вдруг заплакала - беззвучно, коротко переводя дыхание и вытирая слёзы рукой с больно царапнувшим щёку сверкающим аквамарином...

      *идн - евреи(идиш)

     ** ани бедерех абайта - я по дороге домой (иврит)