EN
Старый сайт
Она сняла старую генеральскую дачу в Архангельском и собиралась провести там остаток лета. Я немного волновалась, встречая ее в Шереметьево. У меня даже было трусливое желание сказаться больной и не видеться с ней вовсе. Заграница так изувечила большинство моих знакомых, что мне было страшно потерять в лице Нади одно из самых дорогих воспоминаний молодости.
Свадьбу играли в ресторане. Народу было тьма. Среди гостей жениха Наде неожиданно приглянулся один молодой человек по имени Максим. Не знаю, что в нем было такого. Внешне он напомнил мне Володю Сухаревского, в которого Надя была влюблена в восьмом классе и фотография которого висела у нее в прежней жизни на кухне под оранжевым бра. Максим, как и Володя, был альбиносом, с белой, слишком чувствительной кожей, быстро краснеющей у крыльев носа, и неуловимым взглядом словно выцветших на солнце, слегка косящих глаз.
Гости от души веселились и плясали большой дружной толпой, то и дело натыкаясь друг на друга. Надя, несмотря на разницу поколений, была, как всегда, в ударе. Она утрированно дико делала нелепые механические па, строила забавные рожи в такт монотонной долбежки рэпа и, выкрикивая все лозунги перестройки, вычитанные ею из эмигрантских газет, заглушала примитивные частушки певцов. Рядом с ней всерьез увлекающиеся рэпом люди выглядели просто идиотами. Нет, Надя ничуть не изменилась. Это я стала другой. Сладкий плен закончился. Мне было грустно. Неожиданно заунывную долбежку техно сменила старая медленная мелодия «Отеля "Калифорния"». Надя машинально повернулась к первому оказавшемуся под рукой кавалеру и наткнулась на Макса.
— Я вдруг увидела, как он похож на Володю. Помнишь его фотографию у меня на кухне? Мне было шестнадцать, и я всеми правдами и неправдами пыталась протыриться на выпускной вечер старшеклассников, — Володя был старше меня на два года, — надеясь пригласить своего тайного возлюбленного на танец. — Разгоряченная Надя, подсев к моему столику, восторженно делилась со мной впечатлениями от танцев,
— Дальше можешь не продолжать, — весело махнула я рукой. — «В ее девичьих грезах звучала именно эта мелодия, — с деланным пафосом продолжила я за нее рассказ. — И вот теперь, через тридцать лет, ее рука лежала на плече лишь слегка повзрослевшего Володи. Молодой человек прижимал ее к себе с осторожной нежностью. Ах! Каким причудливым образом осуществляются порой наши девичьи грезы!..»
— Тебе бы бульварные романы писать, — насупилась Надя.
— Что, попахивает пошлятиной? — дерзко спросила я, давая понять, что к прежнему рабству возврата не будет.
— Ты здорово поднаторела в иглоукалывании! Полное отсутствие сентиментальности!
— Да уж, Бог миловал!
— Неужели ты не помнишь свою первую любовь?
— Помню. Леша Кузьмин. Я стащила из дома отцовские заграничные носки и подарила ему на 23 Февраля. Папа устроил дознание по всем правилам сыска, а вырвав у меня признание, выпорол и запер на два часа в чулане. Больше всего я боялась, что он пойдет отбирать эти носки у Алеши.
— Очень романтично!
— Зато полезно. Я наконец перестала брать чужие вещи. Отбил охоту.
— Ремнем? Это непедагогично!
— Но действенно!
Мы сидели за опустевшим столом и наблюдали за Максом. Максу, наверное, было не меньше двадцати пяти, но у него еще оставалась мальчишеская угловатость движений и сутулая долго-вязость стесняющегося своего роста подростка, неожиданно для самого себя вымахавшего за летние каникулы. Одним словом, было что-то в его облике, задевшее Надю за живое.
— А мне не хватает влюбленности, — простодушно призналась Надя. — Я люблю слушать наши старые мелодии. Они всегда уводят меня в мир давно забытых образов и чувств. Неужели я эмоционально одряхлела настолько, что способна только на ностальгическую сентиментальность? — печально подытожила она, пытаясь поймать соломинкой кусочек льда в джин-тонике.
— А как же Алекс?
— О! Алекс — совершенство. В этом вся проблема. Много лет мне не нравится ни один мужчина, хотя бы мельком, хотя бы просто в шутку. Все встречающиеся особи даже при беглом осмотре настолько уступают ему, что я и загораться не успеваю, как уже можно тухнуть. Но в Максе что-то есть.
Мы замолчали. Говоря о других мужчинах, она, наверное, имела в виду персонажей одной с ней весовой, то есть возрастной, категории. Макс, сам того не подозревая, применил запрещенный прием: за ним была молодость, бездумная и очаровательная.
— Знаешь, — удивленно протянула она, — мне в общем-то все равно, умен он или глуп, пишет ли он диссертацию или торгует на рынке абрикосами! Нет, это я, пожалуй, загнула, — засмеявшись, поправилась Надя и вздохнула. — Просто я уже давно тягощусь своим каким-то внутренним омертвлением, что ли. Втайне я рада даже этому жалкому всплеску чувств. Поверь, влюбленность нужна мне не для флирта, не как самоцель, а как допинг, как погружение в некую восхитительную нервозность, оживляющую жизнь и дающую возможность острее чувствовать мир вокруг, — оправдывалась она.
— Романтика всегда кончается какой-нибудь гадостью. Особенно в нашем доисторическом возрасте.
— Ты неподражаема! Иногда мне хочется стукнуть тебя по голове! «В нашем»! Говори уж как есть; в моем. Я ведь тебя на пять лет старше.
На следующее утро Надя, сладко позевывая, делилась со мной по телефону:
— Проснулась с таким приятным ощущением давно забытого томления в сердце. Вспомнила вчерашнюю вечеринку. Макса. Старую мелодию. Нет, такой случай упускать нельзя. Я читала одну статью в «Домовом» про кино. Там был такой термин — «уходящая натура», когда съемки ведутся на закате или во время лунного затмения и природу нельзя заставить сделать второй дубль. Неудача — это навсегда упущенная возможность, и следующей надо ждать день, месяц или год. Понимаешь, я вдруг остро ощутила, что Макс и есть моя «уходящая натура», Сейчас или никогда. Давай устроим вечеринку? И не спорь со мной, Степан, — повелительно-капризным тоном закончила она.
Моя лучшая подруга Надя, несмотря на мою многократную демонстрацию независимости, снова, как десять лет назад, с изумительным бесстыдством собиралась плести из меня веревки.
Надя позвала в гости большую компанию молодежи, включая молодоженов и Макса, замаскировав свои коварные планы под закрытие летнего сезона. Собраться решили через неделю на ее роскошной даче в Архангельском.
Я звонила ей каждый день, участливо справляясь о ее влюбленности, как о самочувствии тяжелобольного.
В ПОНЕДЕЛЬНИК моя единственная подруга Надя носилась как на крыльях.
ВТОРНИК и СРЕДУ, чтобы подогреть романтический настрой, ей уже пришлось вовсю фантазировать, то представляя, как они обедают с Максом в каком-нибудь укромном ресторанчике, задушевно беседуя о жизни, то мысленно переносясь с ним на прогулку в осенний парк, где он поверяет ей свои сердечные тайны. Вовсе не обязательно по поводу ее персоны, поясняла она. В своих мечтаниях Надя вполне допускала, что у Макса может быть девушка. Каким верным другом могла бы стать тогда Надя, сколькими бесценными советами поделиться за одно приобщение даже к чужой чувственности!
Однако к ЧЕТВЕРГУ ее грезы несколько потускнели, а воображаемые диалоги потеряли вчерашний накал, атакованные раздумьями о том, сколько сил потребует от нее организация достойного закрытия летнего сезона.
ПЯТНИЦУ мы провели в изнурительной беготне по магазинам, и Надин слегка раздосадованный тон красноречиво говорил: «А что, собственно, произошло? Ну, был этот чудесный медленный танец! Был ласковый мальчик, трогательно косящий в разные стороны блеклыми, словно выгоревшими на солнце, глазами. Был? А был ли мальчик?» Чувствовалось, что она усилием воли отгоняет от себя эти гнусные мысли, оберегая последние крохи нежданной сердечной симпатии.
Однако в СУББОТУ, занимаясь генеральной уборкой, Надя уже с нескрываемым раздражением досадовала, что весь следующий день придется потратить на гостей, а потом еще прибираться до ночи, так как она не успела нанять домработницу. И это сейчас, когда она так устала от перелета и когда хочется просто подольше поваляться в постели и побродить, никуда не спеша, по лесу. В который раз она задумчиво окидывала себя в зеркале придирчивым взглядом и со скукой в голосе вопрошала: "Может быть, не надо мыть голову и делать прическу пе ред гостями? Может, и так сойдет?»
Наконец наступило ВОСКРЕСЕНЬЕ, и начали съезжаться гости. При виде Макса Надя все-таки слегка встрепенулась и сделала волевое лицо, твердо решив, по всей видимости, во что бы то ни стало раздуть угасающие угли влюбленности. Надюша усадила Макса рядом с собой. Другую сторону от Макса для пущей безопасности она заняла своей старшей сестрой, грузной и стеснительной Ларисой. Надя бросала на своего избранника деликатные боковые взгляды, и растерянность на ее лице говорила о том, что она не знает, что же делать дальше.
Очевидно, Надя уже столько лет ни с кем не флиртовала, что совершенно не помнила, с чего надо начинать. Силясь придумать что-нибудь этакое, она морщила лоб, с удивлением обнаруживая, что прежнее виртуозное умение мило болтать ни о чем, очаровывая собеседника, у нее без тренировки полностью атрофировалось. Ах, если бы речь шла об инвестициях, фьючерсных контрактах и ипотеке, она могла бы поддерживать беседу часами. Сколько увлекательного для понимающих она могла бы рассказать про современные строительные технологии, пластиковые трубы и кровельные покрытия! Алекс долгое время работал в строительной фирме, поэтому она досконально знала все про кубы кладки и врезку коммуникаций, разрешения на строительство и льготы по налогам. На крайний случай она могла бы поделиться умением распознавать у малышей ветрянку или посетовать на некачественное детское питание. Но сколько ни силилась, Надя совершенно ничего не могла припомнить про легкую грусть от уходящего лета, прощальный шелест тронутой осенью листвы и прочую сентиментальную дребедень, на которую была такая мастерица еще совсем недавно.
Облизав пересохшие от волнения губы, она зыркнула на меня недовольным взглядом: нечего, мол, отслеживать мою охоту. «Понимаешь, — потом объясняла она мне, —я стала вспоминать, что в таких случаях говорили мои прежние поклонники мне самой. Думала, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Ты права, я старая идиотка!»
Ну что же они ей плели? С трудом припомнив пару фраз, Надя стеснительно кашлянула и, наклонившись к Максу, проворковала сдавленным шепотом:
— Всех этих гостей я собрала, чтобы увидеть тебя еще раз! Макс от неожиданности выронил нож, поперхнулся куском шашлыка и, затравленно оглянувшись по сторонам, замер.
«Что-то не то брякнула», — подумала она и, стараясь поправить положение, напористо продолжила;
— Слушай, ты мне очень нравишься!
Макс выронил вслед за ножом вилку, с трудом сглотнул так и не пережеванный шашлык и покраснел до корней волос.
«Я так на себя разозлилась! Ты не представляешь! Что я такое несу! Знаешь, я чувствовала себя каким-то неповоротливым, стопудовым трактором "Кировец"! Ну, как это там всегда говорится?»
Сверля глазами потупившегося парня, моя лучшая подруга Надя рванула напролом.
Макс дернулся всем телом, пооледнел как полотно и отодвинул от себя тарелку.
«Знаешь, честное слово, у меня тогда словно бегущая строка на заднем плане пронеслась: "Идиотка! Ничего пошлей и придумать нельзя"», — оправдывалась мне потом Надя.
Сама опешив от собственной лобовой атаки, Надя поспешила дать задний ход:
— Впрочем, я тебя совсем не знаю. Трудно сразу сказать, стоит ли?
— Может, и не стоит, — одними губами прошептал позеленевший Макс и отодвинулся от нее вместе со стулом как можно дальше, прижавшись вплотную к пышнотелой Ларисе.
Это был еще не полный провал. Еще можно было рассмеяться заразительным, волнующим смехом и игриво бросить: «Неправильный ответ, мой мальчик! Вынуждена поставить тебе единицу! Но могу подсказать правильный. Надо было ответить: "Я очень хороший, и, если мы будем видеться, ты в этом убедишься. Я обещаю очень дорожить нашей дружбой". Повтори-ка, братец! Ха-ха!» На худой конец, еще можно было бы представить все шуткой и весело посмеяться с гостями над собой и Максом. Но Надя мрачно застыла с перекошенным от обиды лицом, и я с ужасом увидела, что на глаза у нее наворачиваются злые слезы. Оказывается, она совершенно не знала, что испытывает женщина, когда ее отвергают, и было видно, как хочется ей взять и шмякнуть гадкого, противного Макса чем-нибудь тяжелым по башке, как меня, когда я говорила ей колкости.
Макс тем временем что-то излишне оживленно рассказывал ее сестре, стараясь даже не смотреть в Надину сторону. Весь оставшийся вечер он прятался за свою грузную соседку, как маленький мальчик за маму при виде злого Бармалея. Когда гости включили музыку и все пошли плясать, Макс судорожно вцепился в Надину старшую сестру и танцевал с ней танец за танцем, норовя прикрыться ею всякий раз, когда Надя случайно проплывала с кем-нибудь в паре мимо. Вот теперь провал действительно был полным.
На следующий день мы сидели с отвергнутой страдалицей в модном кафе на застекленной веранде ресторана «Прага» и обсуждали причины тотального фиаско, утешаясь горой фруктовых пирожных. Разделявший с нами чаепитие мой закадычный друг и бывший коллега по ТАСС Саша Быков с прохладной любезностью слушал Надины жалобы на трудную женскую долю и отрешенно глядел на крыши Арбата. Сашу я очень уважала. Во-первых, потому, что за его лощеной внешностью рафинированного плейбоя скрывался настоящий, несгибаемый боец с жизненными обстоятельствами. Во-вторых, Саша был единственным человеком из всех моих знакомых, который из принципа не держал дома телевизор, чтобы не засорять мозги. И в-третьих, за десять лет знакомства он ни разу не пришел ко мне в гости с одной и той же барышней. Возможно, потому, что Сашино сердце было давно занято худой кареглазой Машей-дочкой, которую он воспитывал один. Словом, Саша делал то, что другие особи мужеского пола только декларировали.
— Что это было? Какое-то затмение! — сокрушалась Надя. — Почему Макс так испугался? Мне и надо-то было от него всего лишь подтверждение своей неликвидности. Немного галантности, немного ухаживаний! Это ведь так интересно и ни к чему не обязывает! К тому же — ты знаешь — я хороший друг. Может, я действительно уже стала старой каргой, и меня на мальчиков потянуло?
Саша, рассеянно глядя куда-то вбок на запруженный машинами Калининский проспект, ответил:
— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Недавно я возвращался из отпуска в Москву от родственников из Архангельска по Ленинградке. Когда-то она считалась хорошей трассой, но сейчас обветшала, пошла трещинами и выбоинами. Многие десятки километров дорога идет через лес, на обочинах стоят люди с корзинами и продают грибы, морошку и бруснику. Если притормозить и вглядеться в лес, то с удивлением обнаруживаешь, что там за деревьями бурлит жизнь. Целые семьи, слепив себе временные хибары из веток, ютятся в перелесках вдоль дороги. Дети ходят за грибами и ягодами, старики жгут костры и готовят на огне нехитрый обед из грибной похлебки и травяного чая без сахара. Вместо хлеба сухари, и то не вдоволь. Женщины перебирают и сушат белые, плетут корзины и вяжут короба. Мужчины ставят, как и их прадеды сто лет назад, самодельные силки на редкую здесь дичь или зайцев, носят из ближайшего болотца мутную воду в старых пластиковых ведрах с оторванными ручками и караулят тяжелые корзины с отборными дарами леса у обочины в надежде продать их каким-нибудь проезжающим водителям. Все эти семьи снялись со своих насиженных мест от бескормицы и страха перед обещающей быть лютой зимой. Их деревни стоят за сотни километров от этого дремучего леса. Но делать в них нечего. Колхозы развалены. Зарплату большинству работников не платят уже второй год. Плодовые деревья в этом году остались без цвета из-за поздних заморозков, а огороды смыло наводнением, прошедшим по всему северу и центру России. Люди пришли сюда пешком, ночуя где придется. Это был исход за прокормом, так как для многих из них первобытное собирательство стало единственным способом сделать хоть какие-то запасы на зиму и заработать пару копеек на хлеб. По пятницам сюда приезжают перекупщики и за бесценок забирают все на продажу в Петербург и Москву. Когда я притормозил у одного такого продавца и, выбрав ведро крепких боровиков и большой берестяной короб брусники, осведомился о цене, молодой парень помялся и, слегка запинаясь от волнения, выпалил: «В-в-вообще-то я хочу пятьдесят рублей, но... за тридцать отдам», — бесхитростно закончил он торговлю. Я оглянулся и увидел, что по всей протяженности трассы сквозь кусты за счастливцем напряженно наблюдали десятки пар глаз и в каждой читалось: «Почему эта красивая зеленая машина притормозила не у МОЕЙ корзины?» Тридцать рублей стоит в здешнем кафе чашка пустого чая без сахара, — задумчиво подытожил Саша, водя пальцем по ободку красивой фарфоровой сахарницы. — Но в то же время это двенадцать буханок черного хлеба. Понимаешь?
