с                                                 Лариса Городецкая

                                           ВДОВЕЦ И ЕГО ЖЕНЩИНЫ

                                                         Рассказ

           Две женщины были у вдовца. Сорок лет взрослой мужской жизни вместили всего двух женщин. Первая, любимая, умерла в расцвете. Дети выросли. Сейчас бы только жить да жить. Судьба посмеялась над бедняжкой, год назад забрала на небеса. Перед смертью она сказала Соломону всего два слова: " Бедный мой". И закрыла глаза навек.

       Вторая женщина-- доктор Сара Рабинович-- полноватая брюнетка с удивительно гладкой белой кожей, была семейным врачом  многодетного семейства. Одна из первых узнала, что хромой тщедушный бухгалтер овдовел. Привычно покачала головой: "Как он  управится? Яйцо сварить не может" и забыла. 

            Соломон появился  у Сары в кабинете еще более согбенный, чем год назад: радикулит замучил. И так все ясно: рентген, таблетки. Но пациент уже приспустил штаны. Доктору пришлось нащупать больное место повыше тощих ягодиц. Белые руки  лишь коснулись  поясницы -- стало легче. Ах, если бы в порыве милосердия она решилась провести нежной ручкой по спине, плечам! В жизни никогда вдовцу так страстно не хотелось женской ласки:

 -- Доктор, ах, доктор, ни сесть, ни лечь. Боль замучила! Я слышал, в Америке изобрели какой-то крем, намажешь утром...»

-- Сделайте рентген, увидим. По правде говоря, вам нужен хороший мануальный врач. Проблемы с позвоночником.

-- Вы - умница! Обычный ортодоксальный врач не признает мануальной терапии. Но я как раз считаю..., - аккуратно застегнутый, Соломон   присел на кушетку, развивая тему.

-- На рентген! Через неделю приходите.

-- Если ночью станет плохо?

-- Вызовите «скорую».

-- «Скорую»? Что, я собрался умирать? Слово тоже лечит, вы же знаете. Можно Вас потревожить  вечерком? Как семейство отнесется к ночным  звонкам?

-- Я живу одна. Будет плохо, позвоните, -- женщина нашарила листок бумаги,  небрежно черкнула заветный номер, -- после одиннадцати не трудитесь. Выключаю телефон.

По бухгалтерской привычке Соломон внимательно осмотрел бумажку, проверил цифры, перечислил вслух, и бережно уложил в бумажник возле сотенной купюры. Повеселевший, многозначительно попрощался и исчез.

     Вечером, без таблеток и массажей, боль прошла. Страдалец  усмотрел в этом добрый знак, решился, позвонил. Сара оказалась женщиной  приветливой, открытой. Ее нежный голосок обволакивал бухгалтерскую душу, извлекал из траурных пелен. Разделенные десятком километров,  собеседники живо, со знанием дела, обсуждали  пользу бесконтактного массажа. Докторица обсуждала, а Соломон сыпал пошлыми  намеками, мол, и контактный массаж не плох, если такие ручки. Прощаясь -- отвык за тридцать лет  -- он сделал комплимент: у вас божественное биополе, нежное и чистое, как у ребенка. Когда дети были маленькими -- вы знаете, мы вырастили четверых детей, самой младшей сейчас двадцать, она в Торонто. Да, так вот, дети были маленькими, ранним утром я заходил в их комнатку, на меня накатывали волны счастья, легкой радости. С вами  я тоже ощущаю такую радость! Душа поет. Позвольте вас обнять и пожелать спокойной ночи. Пусть вам приснятся летний сад и розы.

 Всю ночь очарованной даме снился ласковый вдовец. Он держал руки на ее груди и мощный поток энергии пронизывал все тело.

                                                          ***

       В неожиданном романе Сару смущало нарушение ее любимого закона «Что внутри, то и снаружи» . У Соломона было все наоборот: в хилом теле обитал железный дух.  А Саре  вдруг захотелось взять несчастного под свое крыло. Хотелось пожалеть - он силен.  Хотелось протянуть руку, приголубить - он успевал раньше произнести слова любви. Хотелось покормить, влить живительные соки  -- он не ел, хотелось дать ощущение покоя - он вставал надежной каменной стеной.   Все обманчиво, неясно, зыбко. Неизменно -- лишь  рассказы об умершей жене!  В конце любого разговора вдовец закатывал глаза:

-- Хочешь в Грецию? Мы были там вдвоем. Детей оставили у мамы. Второй медовый месяц. Нет, вру. С нами поехал старший сын. Он был в тяжелом возрасте, тринадцать лет . Всем подряд хамил, даже мне. Супруга не решилась его оставить. Ой! Какая там рыбалка! Ты не знаешь: ведь я рыбак! На зорьке, в пять часов, подъем --и след простыл. Не всегда везло, но важен сам процесс.

-- И я -- рыбак, -- неожиданно сказала Сара. Она ненавидела рыбалку всей душой, -- "рыбак"  мужского рода? Нет женского?

-- Почему же, есть рыбачки. Ты выходишь с удочкой? У женщин дома столько дел! Как  успеваешь? -- Мужчина недоуменно пожал плечами. Но мысль перепрыгнула с домашних дел на рыболовную усладу, воображение заработало: "Прекрасно! Вместе! По утреннему холодку. Моя жена даже слышать не хотела. Ой, извини. Так неудобно. Все про жену да про жену. Пойми меня: тридцать лет! Не обижайся.

Подруга не обижалась.  Много лет назад, после  романтичной свадьбы,  она развелась, и добрые воспоминания не терзали душу. Не было уютных завтраков на кухне, звонков по телефону: просто так, спросить, как дела, по утрам муж не целовал сонные губы.  Одинокая  молодость прошла. Встреча с Соломоном возродила смутные надежды. Ежели мужчина способен так любить, на такую святую преданность  -- теперь это ее мужчина --  можно погрузиться в семейную любовь. Кто-то будет заглядывать в глаза и спрашивать:

"Хорошо тебе, родимая?".   Так размышляя, Сара подавила смутную тревогу, приняла зазывные намеки кавалера провести выходные тет-а-тет.  Встреча готовилась в доме Соломона. Он варил пельмени, переживал, звонил, что-то спрашивал про соль и перец. Растроганная Сара поняла, что рисковать не стоит. Стушила немного мяса в винном соусе и прихватила на парадный ужин. Сияющий хозяин встретил гостью на пороге, чмокнул ручку. "Вот мои хоромы" ,-- и повел с гордым видом на экскурсию по дому. Сара, с узелком в руках, всматривалась в глубину огромного  салона. Мебель закутана в чехлы. Люстра в марлевом саване. Высокие, с резными спинками стулья навевают черную тоску. Рогатые маски по углам. Длинный коридор и -- двери, двери. Все закрыто.

      Самым теплым местом оказалась кухня. В уютном закутке, возле шкафа, примостился столик на двоих. Смущал умывальник, забитый грязными тарелками. Бог с ними! Можно не смотреть. Чуткий Соломон постарался, гостью посадил лицом к окну. А из окна  дивный вид : бескрайнее сверкающее море сливается с бескрайним небом -- и звезды. Вино, нежные прикосновения. Сейчас бы на руки разнеженную Сару -- и в кровать! Тяжела ноша. Хилому вдовцу не дотащить. Не страшно, сама пойдет, вон как раскраснелась. Приберем остатки пира и - любовь. Хозяин  засуетился. Мясо -- в холодильник. Пельмени -- в коробку с крышкой, чтобы не засохли. Гостья закатала рукава нарядной блестящей блузки, подступилась к умывальнику. Соломон, как коршун, сзади налетел, осыпал поцелуями нежные завитки волос на шее.

-- Что ты затеяла? Сейчас время для посуды? Пойдем, пойдем, душа моя. Как ты прекрасна!

-- Проснешься -- в кухне чистота. Будешь думать обо мне с любовью, -- кокетничала Сара.

-- Завтра встанем пораньше, уберем. Не сейчас, прошу тебя. Умираю от желания, -- Соломон попытался обхватить  ее за талию, потащил от умывальника, -- сейчас в кроватку, отдохнем, поспим. Утром, как новенькие, за полчаса наведем порядок.

-- Мне рано на работу, прием в больнице, -- задыхаясь от поцелуев и попыток Соломона все-таки отнести ее на руках в кровать, шептала Сара.

 -- Ты не ночуешь у меня?! После всего......что будет, ты хочешь повернуться и уйти ? -- Отрезвевший Соломон скрестил худые руки на груди, взгляд уплыл в окно, за темный горизонт. -- Ты - первая женщина, переступившая порог моей квартиры после ... с тех пор, как я один. Не для того мы встретились... заняться сексом и через полчаса расстаться. Приличные люди так не делают. Не хочу тебя обидеть, ты много лет одна. Вероятно, были связи... бессердечные. Я хочу сказать ... без чувства, без любви.

Теперь уж гостья рассердилась. Поджала губы. Черные брови сошлись в полоску. Домой, немедленно домой! Схватила мясо, тушенное в вине,  втиснула в маленький кулек.  Кулек порвался. Сара металась  в поисках корзинки. А Соломон, руки заложив за спину, в космос устремив холодный взгляд, раскачивался, как маятник с носка на пятку и  витийствовал: 

-- Нельзя превращать мужчину в проститутку.  У меня такое чувство... ты пришла меня использовать, как терапевтическое средство, для  тонуса. Врач прекрасно знает: половое воздержание вредно для здоровья. И мясцо принесла в каком-то соусе... странном. Это оскорбительно. Феминизм -- хорошо, но нужно знать границы. Я -- мужчина. С мужским достоинством!

Что делать при таком раскладе? Смеяться? Доктор  слышала от пациентов, что их используют как допинг, раз в неделю. Прогулка, легкий ужин, еще полчаса небурный секс -- и окрыленная барышня торопится домой. Но Сарины чувства к Соломону  другие, нежные.

-- Ты не прав. Мне хорошо с тобой... говорить, молчать. Мы - родственные души.

Соломон стремительно вернулся из печальных высей:

-- Останешься до утра?

-- Конечно, если хочешь.

Растроганный вдовец схватил Сарину руку, прижал к щеке.

--Боже мой, -- еле слышно шептали его губы, -- «если хочешь»  говорила моя жена.

Тихо - тихо сказал, но гостья  услыхала, помрачнела. А воспрянувший герой с прежним пылом обнял женщину за плечи, осыпал поцелуями. Дрожащими руками расстегнул пуговки на блузке. И так, в поцелуях, незаметно увлек  в супружескую спальню. Не церемонясь, сорвал остатки Сариных одежд, повалил на кровать, нелепо дернулся.  Женщина опытная, Сара  знала... предвидела... боялась. Но так! Вдовец глухо застонал, рухнул на коврик у кровати. Сукин сын! Он извинялся перед умершей женой, что нарушил супружескую верность. Как будто Сары в доме нет, обнаженной, дрожащей, в чужой постели -- ее нет! Гостья  отрешенно, не понимая, что происходит, переступила скрюченное тельце, закуталась плащом и выскочила босая -- вон из  могильника.

  Наутро помирились.

-- Ты должна меня понять. Тридцать лет... - И  Сара поняла, с радостью, с трепетом: ее чувства к Соломону не каприз. Жуткая сцена в спальне, прошла мимо сознания и канула в небытие. Душа мужчины  была прекрасна. Понять -- почти простить. Да и прощать, собственно, нечего. Не сводить же счеты со старой треснувшей пластинкой "Пойми, прости".  Припев будет повторяться, повторяться,  патефон  скрипеть, слова все меньше различимы,  сотрутся  в шепот. И,  тоскуя, вдовец, чтоб их услышать, пойдет  холодным длинным коридором...  

                                                                ***

        После памятной безумной ночи Сара боязливо сдувала пыль, могильный прах,   уговаривала, убеждала: « Мы построим храм, дорогой! В нем навечно сохранится священной образ твоей жены, матери твоих детей. Этот храм -- твоя память. Нужно разграничить : в долгосрочной памяти будет нетленный образ, в оперативной -- события современной  жизни. Они не должны быть вместе. Каждому -- свое. Ты согласен? Предстоит тяжелый душевный труд. Мы справимся. Будем строить наше счастье не на развалинах чужого храма, тот будет цел и невредим, а наш -- блестящий, светлый, розовый».  Так говорила новая подруга, оперируя научной терминологией в романтичном флере. Подействовало. Соломон, сцепив руки за спиной, раскачиваясь с носка на пятку, задумчиво тянул: «Да-а, оперативную память нужно чистить. Авгиевы конюшни. Почему наш дом будет розовый? Я не люблю!»      Сара прекрасно понимала, что возлюбленный менять ничего не будет. Ему и так не плохо. Чистить «конюшни» придется ей. Первой жертвой будут знаковые вещи. В каждом доме они хламятся по углам . Смотришь, вазочка, затейливо украшенная золотым узором, ее купили на арабском рынке в медовый месяц, столик  с шахматной доской, подушка... Хуже -- портреты умершей: слезы, слезы, воспоминания, дрожащий голос  Соломона: "Вот она, после школы, молодая. Мы только познакомились. А вот  с ребенком на руках, с дочкой. Малышка выросла. Сейчас в Торонто. Нет, что я говорю! На ручках младший сын." -- Тоскливые  речи  звучали   в Сарином  воображении так достоверно, так печально, дрожащий голос безутешного вдовца...

                                                ***

          В субботу утром , в сумке обыкновенная жареная курица ,  Сара по-хозяйски вошла в квартиру, сдернула с умывальника газетный лист -- вдовец стыдливо прикрыл совсем уж безобразную гору тарелок, и приступила к действиям, греющим душу Соломона: мыла посуду и расточала комплименты. Так, между делом, начала атаку:

 -- Слушай, Соломончик, эти черные кресла ... кто на них сидит? С твоим радикулитом...

-- А! Нравится мебель?! Антикварная! Только у меня. Купил по случаю.

-- На этих креслах сидеть нельзя, спина болит. Где отдыхала твоя жена?

-- Стульчик стоял возле меня. Подожди, я поищу в кладовке, если не выбросил. Кто отдыхал? Моя жена? Когда, Сарочка ? К вечеру она валилась с ног. Четверо детей... Еле до кровати доползала, -- вдовец умолк,  вздохнул, --  и про меня не забывай! Мне тоже хотелось   любви и ласки.  Вот, нашел! - Хозяин вытащил деревянный складной стул, поставил рядом с креслом. Не  спеша,  торжественно приготовил  чай, придвинул калорифер - больные ноги мерзли,  плотоядно уселся, щелкнул пультом телевизора.-- Семь часов! Футбол! Посиди, а хочешь, полежи.

Гостья нерешительно остановилась на пороге спальни. Одна, без Соломона, она сюда не заходила и на кровати, широкой, супружеской кровати, не лежала.

 -- Одеяло в шкафу на полке, -- донеслось на фоне  марша. 

Сара приоткрыла дверцы шкафа. Мужские шляпы, стопка новых, в целлофане, голубых рубашек.

--Нашла? На средней полке. Возьми, укройся.

--Не хочется. Ты смотри, смотри... 

      Воительница   осталась вдруг одна, без  опеки, без хозяина. Тихо вышла из теплого  Соломонова круга в прохладный зал, задержалась у зеркала. Увидела себя - настороженную, бледную. Ну,  решимости больше!  Мы на пороге новой жизни!   Подкрасила губы,  уложила пряди каштановых волос.  Взгляд заскользил  по стенам пустынного салона:  пейзажи - ревущие водопады, классический утес с одиноким деревом на фоне голубого неба, фотографии детей . Ковбой - старший сын верхом на лошади. Счастливый, еще не лысый, Соломон с малышкой на руках.  В  белом платье дочка, теперь она в Торонто, близнецы в матросках и  --  водопады.

--  Сарочка, что ты там делаешь? Иди сюда, садись - вот стульчик.  Закончится футбол, пойдем обедать.-Привычным камертоном звучало на фоне марша.

Сара медленно повернулась, недоуменно, по- детски, развела руками, спросила смущенно, страшась увидеть соперницу:

-- Как выглядела твоя жена? Красивая? Где портреты? 

-- Она была отме-е- нным фотографом. Всех снимала. Сама понимаешь, на снимках ее нет.

   «Ее н-е-т... нет... нет», -- эхом пронеслось по всем углам.  Нежный блик -- на фотографиях... С кем воевать? С уставшей женщиной без имени?  Она ушла... С одиноким Соломоном?