EN
Старый сайт
. …Что записать на радость дню,
когда звонок поднял как плеть,
нерасторопную зорю
в одеждах утра подсмотреть,
смущенной и почти нагой?
Что задержать, когда вода
Из крана капает, хрипя
В ладони?
Утро повторять,
Пытаясь сон с лица совлечь?
Мотает нитку время вспять...
Пока Ася лежала на реабилитации в специальной клинике, ей оформили инвалидность и дешевую квартиру в доме, где жили калеки и пенсионеры. Лия помогала заполнять бумаги, ездила в «социальную помощь», хлопотала. Виталика они не упоминали. Удивительно, как Лия выкраивала на всё время? Она вечно куда-то неслась, хлопая крыльями, торопилась, опаздывала. Кроме своей основной работы, Лия вечерами присматривала за детьми, пока родители шлялись по театрам и ресторанам. Часто ухаживала за больными стариками. Иногда убирала квартиры с бригадой прелестных полячек — никакой работой не гнушалась. Все, чтобы поддержать Виталика. Тот еле перебивался с хлеба на квас, или там, на кока-колу: боксировал, пытался участвовать в соревнованиях, тренировать и ходил по барам и клубам. О работе для Аси не могло быть и речи: правая рука после перелома ключицы двигалась с трудом, машину она водить не в состоянии.
Из клиники Ася вышла на костылях и хромая, вошла в совершенно другой мир. После той вьюжной ночи жизнь круто трансформировалась, стала двигаться, словно в замедленном кино. Она начала обращать внимание на мелкие детали бытия. Теперь тело (она сама) требовало постоянного внимания. Ступать нужно было осторожно, подумавши. На каждый шаг ноги отвечали резкой болью: «Эй, вы там, наверху, что с ума посходили? Аккуратнее нас переставляйте! Забыли, что нам трудно? Так мы вам напомним!» Расстояния непомерно удлинились. Даже короткий путь от кровати до уборной в новой квартире был чреват опасностями и колдобинами. Какие колдобины на ковровом покрытии, казалось бы? А были. Два поворота, в коридор, и в уборную, крутые и захватывающие дух, если их пытаться преодолеть с налета. А ступать медленно — еще дольше и труднее.
Чтобы не утомлять читателей подробностями, скажем просто: Ася потеряла незатейливую способность ходить, и мир вокруг резко изменился. Если бы Ася Долина потеряла способность летать (предположим, что таковая способность была изначально), то не расстроилась бы так сильно. Никто кругом не летает, мир для летучих неприспособлен, так что она не много бы потеряла. Но ходят все кругом, даже бегают, для них дороги, лестницы, тропинки. И только Ася, и ей подобные, могут передвигаться, охая, хватаясь за стены, хромая, а то и в инвалидных креслах. Лестница взрастает на пути, преграждая его, неприступная наподобие Эвереста. Горки и выемки отрезают от цели напрочь. Пороги, ухабы, тяжелые двери, снег и слякоть, лед и нападавшие листья замедляют ход жизни, огорчают до слез. Да еще знакомые и незнакомые удивляются: «Такая молодая! Уже на костылях…»И ей было стыдно, что она молодая, а шаркает, кряхтит, ползет медлительной черепахой. Дверью вращающейся в магазине ее прищемляет, и по лестнице она не может спуститься, только ползком и боком. Асе даже казалось, что спина ее стала твердеть и покрываться затейливым панцирным узором, как у настоящей черепахи. Скоро, скоро она затвердеет вся изнутри и снаружи, душа сморщиться скукожиться, словно высохшее яблоко, станет не чувствительной, и тогда уже будет все равно. Но и на костылях не было сил ходить и Асю поместили в инвалидное кресло.
Пришел Год перемен. После семи толстых коров идут семь тощих, после семи тощих — голод. А потом что? Асе представлялось, что ее полновесные года-коровы вдруг сменились на обезумевших коз, с загадочными сатанинскими глазами. Шкодливые бодливые козы странно блеяли, и откуда-то из памяти выпросталась назойливая фраза: «…козу умели доить и малые дети в местечках. Коза была излюбленным животным у евреев и бедных мещан в глухих городках Российской Империи. Животное неприхотливое, дешевое, само находит корм. Козье молоко давали детям, о которых евреи всегда очень заботились, хлопотали вокруг…» Где-то она слышала, но не могла вспомнить. То ли от морфия, то ли от наркоза во время длительной операции, то ли от постоянной борьбы с болью, но память ее поблекла и прохудилась, точно старый платок, уже почти прозрачный, если посмотреть на свет — одни стертые нитки. Эта загадочная коза все время крутилась в голове, летала, напоминая полотна Шагала.
И весь мир медленно вращался, удивляя и пугая новизной и странностью. Все было теперь другим: листья, деревья, небеса, даже дороги, в большинстве своем недоступные для Аси — таинственный сад за маленькой дверцей в Стране Чудес. Кого только не было в этом саду! Птиц оказалось на удивление много. Бродили соседские собаки и коты, скакали в изобилии белки и бурундуки. И тени, на которые она стала обращать внимание, живые, ползущие, меняющие цвет и плотность в зависимости от времени дня. У Аси появились новые соседи и знакомые — больные и врачи. Два раза в неделю ее возили в клинику на физиотерапию, а потом в «Группу психологической поддержки» для хронических больных и по борьбе с болью. Значительную часть времени Ася теперь проводила в госпитале, среди калек, алкоголиков и наркоманов. Она потонула, медленно опускаясь на дно общества. Ниже шли только бездомные и преступники. Как ни странно, после первого отчаянья, а потом тихой печали, Ася стала ощущать некоторую приятность своего положения, постоянного страдания, безделья и созерцания, незнакомого окружения. Герой из «Уловки 22», который любил чувствовать себя несчастным, чтобы продлить быстротекущее время и насладиться этой протяженностью.
Погружаясь «на дно» она представляла себя утопленником ме-е-е-едленно опускающимся в неведомую темноту. В пугающей глубине проплывают страшноватые и занятные рыбы, морские чудища, плавно колышутся скользкие водоросли, затонувшие корабли других человеческих жизней, все это опасное, даже омерзительное для живых, а ей… в самый раз. Когда уже не было сил ползать на костылях, она села в инвалидное кресло. «Депрессия! Понятное дело…» — вздыхали врачи и выписывали таблетки. Но она аккуратно складывала цветные таблетки узорными слоями в стеклянную бутылочку, и принимала их редко-редко, если уж совсем не могла заснуть от боли несколько дней. Остальные — копила про запас, если нужно будет… закончить… все это, если станет уж совсем невмоготу.Все изменилось в Асиной жизни. В который раз? Исчез Виталий. Перевез ее вещи на новую квартиру, помог расставить мебель, все второпях. И убежал, похоже, что навсегда, упомянув вскользь, что познакомился с одной девушкой…, Бетси.
У Бетсиного папаши завод где-то в Питсбурге, сталелитейный. Стальная барышня, и на вид ничего. Хорошенькая, в общем и целом… только сильно белесая и веснушки.
— Но блондинки в моде, правда?
— Правда… — Ася не стала расспрашивать. Виталий заторопился, опрокинул стул. Махнул в дверях рукой, обернулся, словно хотел добавить что-то, но только пробурчал:
— Ну, бывай! Не болей, не кашляй, малыш!
Зато из озерного тумана (она теперь жила рядом с Мичиганом, из окна был виден голубой осколок воды), из тумана выплыл полузабытый Брэндон, опять с букетом. На этот раз он принес оранжевые тропические цветы, завернутые в папиросную бумагу. Цветы напоминали хищных птиц с острыми синими клювами. И сам — носатый грач, с хищным, алчным выражением поглядывал на нее искоса, плотоядно, словно на вкусного, беспомощного червяка. Сообщил, что переедет осенью в Чикаго. Школьная подруга Ребекка, которая преподает в университете Рузвельта, нашла для него работу.
— Вы должны познакомиться, — заключил он. — Ребекка тебе очень понравиться, она такая добрая. Душевная — вот подходящее слово! Поможет тебе, пока я не перееду окончательно, поддержит… в трудную минуту. Так это говорится по-русски? Она всем помогает. В твоем положении важно иметь верных друзей, правда? — он просительно заглянул Асе в глаза. Она не могла не ответить:— Да, важно иметь друзей. Таких, как ты…Брэндон просиял. Он провел с Асей целый день, всю длинную душную субботу. Возил ее в кресле на Нэви Пир, угощал мороженым. Вместе смотрели салют над озером; от причала отплывали украшенные фонариками нарядные корабли. Он пытался угадать каждое ее желание. Закутывал от ветра, защищал от солнца, и Асино сердце переполнялось благодарностью. Действительно, верный друг. Вернулись в ее квартиру уже ночью. Давно Ася так поздно не ложилась, ее клонило в сон. Она долго царапала дверь ключом, прежде, чем попала в скважину. Но Брэндон был свеж и энергичен. Помог ей снять куртку, перебраться на постель. Укрыл ноги пледом, поставил чайник.
— Ты любишь чай с медом или с малиной?
— Я не хочу чая…
— Я тебе заварил ромашковый — ты лучше заснешь. И мед полезно… в России меня лечили медом, горячим чаем и водкой. Ты замерзла у озера, тебе нужно согреться. Чтобы не простудиться, да? Водка есть? Нет? Ну, все равно, чай…
— Да… — сонно ответила Ася, — поздно уже.
На полуслове Брэндон замер с чашкой в руках. На лице его было такое беспомощное, отчаянное, страстное ожидание, что Ася мысленно махнула рукой: мне все равно, а ему приятно… какая разница теперь… хоть кто-то…— Оставайся! Куда ты пойдешь, на ночь глядя. Что я наделала?! Она неприязненно глянула на Брэндона, спавшего на спине с открытым ртом, раскинув худые колени. Хоть не храпит во сне, и то хлеб. Лицо его хранило все тоже беспомощное выражение. Черный носатый птенец, выпавший из гнезда. Жалко его. Осторожно Ася погладила спутанные волосы на потном виске. Пусть спит! Вчера устал, толкая ее тяжелое кресло. Все ее осудят… Нет, никто не осудит, никому до нее дела нет! Она — невидима, почти не существует, ее судьба истончала и протерлась, будто старый зеленый платок, прозрачный на свет… Нужно выпросить у «медик эйда» электрическое кресло или скутер. Невозможно толкать этого железного монстра. Посмотрела на свои мозолистые ладони, стертые о шины инвалидного кресла:
Одна, все одна я,Что камень немая —Мне некому слова сказать…
И вправду, никто не осудил. Разве что «староста» их инвалидно-стариковского дома баба Роза, да, может быть, несколько других старушек. Но эти бабки всех осуждали. Сидели на лавочке перед домом, этакие Нат Пинкертоны в платочках и беретиках, и страстно выслеживали, кто к кому приходит и что приносит. Потом обсуждали взахлеб, строили гипотезы и догадки. Уж эти, несомненно, отметили частые посещения Брэндона и сделали соответствующие орг. выводы. Лия сочувственно улыбнулась, столкнувшись с ним однажды. «Душевная» Ребекка усиленно помогала Асе, совалась во все дела, и откровенно завидовала, ревновала. Зачем только Брэндон их познакомил? Чтобы мучить женщину? Видно и без очков, что толстенькая Ребекка влюблена в него, точно кошка, и, наверное, с детства. А он изображает смесь Онегина с Печориным. Подруга Элла, редко к ней заезжавшая, по телефону так прокомментировала новость:
— Изумительно, ты умудряешься даже в своем положении заводить романы! Да еще и с американцем, с профессором? Везучая! Он, наверное, и зарабатывает прилично. Когда вы поженитесь?
— Да, я везучая… — Ася усмехнулась, похлопала себя по распухшим коленям. — Никогда мы не поженимся, уж поверь мне. Я буду его любовницей и содержанкой, «камелией», по выражению твоего любимого Достоевского… Так проще и романтичнее. Нет, он совсем немного получает. Насчет содержанки, я загнула. У меня же своя пенсия по инвалидности и «медик-эйд». Квартира почти бесплатная с видом на озеро. Хорошо в Америке быть инвалидом и нищим!
— Да, хорошо, — вздохнула Элла, не расслышав иронии, — работать не нужно. «Хорошо тому живется, у кого одна нога. Ему пенсия дается и не нужно сапога», — вспомнилось Асе. Ей теперь часто лезли в голову разные пошлые прибаутки, фразы, глупые песенки из «прошлой жизни» и долго болтались, раздражая на периферии сознания. Словно за время болезни сломался, провалился какой-то забор, и сквозь образовавшуюся дыру хлынула всякая ерунда в память, так выбегают блеющие, назойливые козы из загона… опять эти козы!
— Если я за Бэндона выйду замуж, то все потеряю, все государственные и штатные пособия. И расходы лягут на его плечи. Да он и не предлагал… Она представила угловатые, нервные плечи Брэндона и поморщилась.
— Еще предложит, вот увидишь! — утешила ее сердобольная Элла.
Мендельсон Иегуда 
Вайнер Ирина 
Андерс Валерия 
Мастинская Фаина 
Нисина Ляля 
Лейшгольд Ирина 
Талейсник Семен 
Демидович Татьяна 
