Нисина Ляля

Рассказ написан по стихотворению "Семейное дерево" известной австралийской поэтессы Норы Крук. Публикуется впервые.


007

ВЕТЕРАН (Челябинск. Фото Андрей Паденко)


Наоми занята поисками корней.
Почему сейчас? Она говорит:
Всё изменилось. В новой России
не все пути ведут к братским могилам.

 Когда дочка и зять уходят на работу, Аня ставит на плиту чайник, и пока греется вода, спускается вниз к почтовым ящикам.

- Барыня, барыня идет! – слышит она шепоток соседки. Аня никогда не сидит на лавочках у подъезда и не сплетничает о соседях, а потому сама является объектом их пересудов. Ее уже и генеральшей объявляли, и народной артисткой, и шпионкой на пенсии.

Из почтового ящика Аня достает рекламные брошюрки и письмо в узком голубом конверте. Поднимаясь к себе, она машинально переворачивает конверт, и сердце ее замирает, а потом начинает биться медленно и тяжело, бухая в груди как паровой молот «ах! ах! ах!». Аня чуть не бегом преодолевает последние ступеньки, закрывает дверь на лестницу и долго стоит, прижимая к себе голубой конверт. А в голове вертится: «Нома! Номочка, сестричка, жива!» На кухне весело свистит чайник, тихо бормочет в комнате телевизор. Наконец, Аня приходит в себя и медленно идет на кухню. Ножом она аккуратно вскрывает конверт и вынимает два мелко исписанных листка.

Аня знает этот почерк, помнит эти ровные горизонтальные черточки над прописной буквой «т» и кудрявые завитушки заглавных «Б», «К» и «Н». Так писала их с Номой учительница Клавдия Маркеловна, так до сих пор пишет она сама. Аня читает письмо и слышит голос Номы:

Она пишет письма 
никого не находит на Украине
 

пропали все.
В Белоруссии
 
– никого.
А потом, после долгих поисков,
весточка из Челябинска:
Анна Ведрова.
Аня? Потерянная кузина?

Она теперь Наоми, живет в Австралии, где все ее зовут именно так. Она прожила долгую жизнь, полную трагедий, потерь, но и очень большого счастья и творчества. В прошлом году ей исполнилась, страшно сказать, - девяносто лет!

«Аня, тебе тоже в следующем месяце будет девяносто, - пишет Нома – станешь старушкой. Помнишь, как мы думали, что пятьдесят – это уже глубокая старость, и остается только ожидание смерти. Прошло уже сорок лет после пятидесяти, а я все живу, пишу и статьи, и стихи. И еще мне до сих пор снится сон из детства, в котором я летаю над нашей Сунгари и вижу свое отражение в воде.

Я осталась совсем одна. Все связи с родными оборваны. Я так рада, что нашла тебя, Анюта! Напиши мне, что ты знаешь о наших родителях».

Наоми объясняет – это ради детей:
я так и не расспросила маму,
а папа был скрытным… Он ведь

порвал со своей семьёй,
когда женился на маме.

…Аня всегда просыпается на рассвете. В ее спальне, тесной, выкроенной из широченного коридора трехкомнатной квартиры, нет окон. Но рассвет Аня чувствует, как чувствуют солнечный свет ослепшие старики, – не видя, но зная, что солнце уже встает. В доме довоенной постройки с толстыми стенами, широкими окнами и большими комнатами с высокими потолками почти не слышно уличного шума, даже трамвай, грохочущий и звенящий под окнами с конца тридцатых годов, не мешает. Аня тенью проскальзывает по коридору в туалет и, вернувшись, устраивается в кровати с книгой в руках. Она не любит выходить из своей «светелки» до ухода на работу дочери и зятя.

Из книги Аня достает вчерашнее письмо, медленно разглаживает листки, исписанные знакомым крупным почерком, и снова слушает голос Номы.

Дети полны любопытства 
Дед
 
– польский шляхтич,
Бабушка из клана раввинов…

Аня поднимается рано только в субботу и воскресенье, чтобы уйти из дому еще до того как встанут дети. Она навещает подруг, которых с каждыми выходными становится все меньше и меньше, – только в этом году троих на погост проводила.

- Скоро и слова не с кем будет сказать! – сокрушенно думает Аня.

Если же к воскресному обеду должны прийти внучка с правнуком, то Аня с рассветом начинает возиться на кухне. Поставленное с вечера тесто к утру поднимается и дышит, готовое выползти из большой глиняной миски. Аня закатывает рукава, повязывает голову косынкой и принимается за пирожки.

После обеда, оставив за столом потного захмелевшего зятя и, алеющего лицом, мужа внучки Наташи, допивать остатки, а дочку с внучкой шептаться на кухне, Аня с правнуком Сашенькой уходят в большой парк в конце улицы. В Пушкинском парке им не скучно даже зимой, когда не работают аттракционы. Они гуляют по аллеям и разговаривают.

- Бабушка, - просит Сашенька, - расскажи как ты жила в плену у китайцев и про маму с папой, которые у тебя тогда были, ну ты помнишь, да?

- Помню, милый, помню, мой хороший, - на миг зажмуривается Аня, - все помню, как будто вчера это было …

 Память всплывает, как снег тополей,
как парашюты-зёрна огромных вязов…
Аня, помнишь их вкус?

- Бабушка Аня, - перебивает Сашенька, - а как звали твою маму? Моя мама – Наташа, а твоя ..?

- Рахиль! – вырывается у Ани, и она в тот же миг понимает, что говорить этого не надо было.

- О! – Сашенька поражен, он даже останавливается. – Нам про нее в школе рассказывали. Ее сын Иосиф Прекрасный, как в сказке. Его еще украли в Египет!

Бабушка Аня, у тебя был брат Иосиф?

- Нет, Сашенька, - тихо отвечает Аня, поглаживая Сашенькину ладошку подушечкой большого пальца, - у меня был брат Владислав, Ладя. Его забрали в тридцать девятом, и мы больше не виделись.

- Его забрали в Египет? – недоумевает Сашенька. - А почему твой папа не смог его найти и вернуть?

- Папы уже тогда с нами не было, - пытается объяснить Аня, - его взяли сразу, на первой же станции, а нас с мамой и няней Пашей отправили дальше. У меня еще сестра была, совсем малышка… - она умолкает.

Сашенька терпеливо ждет продолжения, потом не выдерживает:

- А как звали твою сестру? А это вы от китайцев уезжали, да? На поезде? А куда вы приехали?

Аня усаживает Сашеньку на скамейку. Скамейки теперь покрашены, мусор стали убирать, и в парке чуть не на каждой аллее есть продуктовая палатка,  – не то, что в пятидесятые, когда к единственному лотку с мороженым выстраивалась получасовая очередь.

Саша сразу же вскакивает на скамейку коленками и обнимает Аню за шею маленькими теплыми ручками.

- Р-рассказывай, бабуля, говор-ри! – приказывает он, перекатывая во рту недавно освоенную букву «р».

- Сестру звали Ира, мама ее так и записала «Ира Ведрова». Она умерла от скарлатины зимой сорок четвертого здесь, в Танкограде.

- Сорок четвертого… - тихонько шепчет Сашенька

- Вот весной пойдем на кладбище, я тебе ее могилку покажу. И мама моя возле нее похоронена, Ведрова Раиса. А из Харбина нас поездом отправили, в августе тридцать пятого это было...

- А Харбина – это где, у китайцев? – не унимается Сашенька.

- Тогда Харбин был русским городом, - рассказывает Аня, гладя по волосам, прильнувшего к ней Сашеньку. – У нас дом был свой, беленый, двухэтажный, ставни резные. Как мы в Харбине хорошо жили! Няня у нас была, Прасковья, Паша, она вместе с нами уехала. Она и помогла маме Ведровой записаться.

- Ведровой… - повторяет Сашенька. – А китайцы вас в плену держали? Вот я бы их! Ба Аня, у меня в компьютере игра есть, там такие монстры, прямо как китайцы, я вчера их всех взорвал!!

По аллее проходит молодая мамочка с коляской.

- Как внучек-то на вас похож! – улыбается она, и Аня с Сашенькой улыбаются в ответ. Люди теперь не бояться смотреть друг другу в глаза и смеются гораздо чаще чем раньше.

Сашенька и вправду очень похож на Аню, внучка Наташа тоже светловолосая и синеглазая, совсем как Аня в молодости. А вот дочка Ира уродилась в мамину родню, смуглая, кареглазая, кудри вьются. И полная она, совсем как мама и тетя Дебора в молодости. Сама Аня сохранила стройную фигуру и прямую спину, сзади ее еще за молодую принимают. Волосы, правда, седые совсем, но Ира ее подкрашивает, не дает опускаться.

- А расскажи опять, как вы в ночнушках купались, – вдруг со смехом вспоминает Сашенька. – Когда еще купальников не изобрели!

 Помнишь купальню для женщин?
Мальчишки ныряли под брёвнами,
грузные мамы визжали…

Мы были худышки.

- У меня в Харбине была сестра двоюродная Ленора, Нома, - рассказывает Аня. И задумчиво нараспев декламирует: «Она Ленорой, при луне, со мной скакала на коне!»

- Нет, - смеется она, глядя в удивленно распахнувшиеся Сашенькины глаза, - нам родители не разрешали верхом скакать. Только Ладе папа позволял ездить на нашей лошадке. Мы с кузиной Номочкой однажды из купальни подсматривали, когда Ладя лошадь в реке купал! Мы с ней погодки, дружили, секретничали, играли вместе. Нома часто пропускала школу, болела, и тогда мама отводила меня к ним, чтобы ей не было скучно. Мы с ней шалили, нам часто попадало то от ее мамы, то от моей. Они уехали в Шанхай, как раз перед тем как нас …

Аня закрывает глаза и слышит голос кузины Номы:

«Анюта, мой папа думает, что работа на железной дороге скоро кончится. Мы уезжаем в Шанхай…»  

Как они плакали, расставаясь!

- Бабушка Аня, - не унимается Сашенька, - а как вы шалили?

- Мы… - Аня задумывается.

 Помнишь, однажды
Сунгари разлилась?
Лодки нас развозили по городу!
Потом была эпидемия, и нас застукали
во время холеры с чёрными от вишни губами…

- А холера хуже СПИДА? – интересуется Сашенька. – А у нас в классе есть Элеонора, но ее все называют Элей. – И важно добавляет – Она татарка. А твоя сестра – татарка?

- Нет, Сашенька, Нома не татарка, - улыбается Аня, тяжело поднимаясь со скамейки. – Пойдем-ка домой, миленький, уже вечереет.

- Бабушка, - подпрыгивает рядом с ней Сашенька, - а почему ты говоришь как Пушкин? Сейчас не говорят «вечереет», и миленьким меня никто не зовет. Я – Саша!

- Конечно, Саша! – подтверждает Аня. – А говорю я по-старинному, потому что мама с Пашей так говорили, вот я и привыкла.

- Нет, - Сашенька забегает вперед и смотрит ей в лицо. – Папа сказал, что ты - динозавр прошлого! А в школе нам говорили, что все динозавры умерли. Ты не похожа на динозавра, ты красивая, у тебя блузка с кружевами и значок с камушками. Ты тоже умрешь?

Аня поднимает голову и смотрит на ярко оранжевые верхушки деревьев, глаза ее полны слез: только один человек ей говорил, что она красивая. И вот еще  Сашенька сегодня.

- Это называется брошка, - Аня касается камеи у ворота.

Кружева на белую, непонятно мужскую или женскую рубашку, она вывязала сама из катушечных белых ниток, - мода унисекс у нее не приживается. А камея мамина, и бриллианты на ней самые настоящие. Никто из родных и  подумать не может, что у нее остались какие-то ценности. Мамины изумрудные серьги  и кольцо Аня подарила внучке к свадьбе. Наташа с мужем сразу же продали их и купили машину. Конечно, машина им нужна – работают оба на другом конце города, два раза в неделю возят Сашеньку в спортивную школу. А летом  - дачные хлопоты.

 Дачи за нашей рекой… наша
любимая Зотовская заимка…

Сколько нас тогда было!
Отцы приезжали из города,
нагруженные фруктами…

 Домашние пьют чай с пирожками. Аня сегодня напекла с луком и яйцом и с творогом и изюмом. Зять обиженный, что нет любимых пирожков с мясом, ворчит: «Изощряемся, словно и не русские: изюмы, яйцы!»  

- Один, два, три, четыре…, - считает про себя Аня, - десять!

Она снова дышит ровно, лицо спокойно-непроницаемое.

Наташин муж доливает в чашку кипяток из чайника, подхватывает с блюда очередной пирожок.

- Я когда в университете учился, часто бывал у Борьки Зильбермана. Какие рулеты его мамаша пекла!

Он поворачивает разгоряченное лицо к Ане.

- Не в обиду вам, Анна Андреевна, я ваши пирожки очень уважаю. – И добавляет невпопад. – Борька большим человеком стал, компания своя, работает, говорил по двенадцать часов в сутки, на работу меня звал.

Дочка с внучкой переглядываются, а зять презрительно фыркает.

Наташа кормит Сашеньку, и дети собираются домой – завтра понедельник, всем рано вставать.

Посуда вымыта, большие блюда для пирожков с золоченными витыми ручками – остатки дрезденского сервиза – упрятаны за стекло в серванте. Дочка расчесывает крашеные рыжим волосы и рассказывает Ане как ей неуютно на работе. Она теперь ежедневно жалуется родным, что в бухгалтерии  поменяли программу, а где же ей угнаться за своими заведующими отделом, молодыми и  прыткими Грановским и Сигалом.

- В администрации должны работать солидные люди, а не вчерашние студенты! – неизвестно кому доказывает Ира.

Аня не очень сочувствует дочкиным страданиям, но старается убедить себя, что Ира работает много и тяжело, что для ее самолюбия очень болезненно, что она стареет и уже не может конкурировать с молодежью.

- Жиды они! – заключает из спальни зять сонным голосом.

Ира, наконец, перестает критиковать свою «молодую команду» и уходит спать, а Аня еще раз проверяет, закрыта ли дверь на лестницу, и тоже идет к себе в «светелку». Она включает свет, ложится, берет с тумбочки книгу, в которую вложено письмо от Номы.

Как ты живёшь, Аня?
Какая была у тебя жизнь?


Аня гасит лампу и закрывает глаза.

Какая была у нее жизнь? Такая же, как у всех ее подруг, у всего предвоенного поколения. Выпускной вечер был в субботу, а в воскресенье началась война. Они встречали рассвет такие, по-щенячьи, счастливые, в накинутых на плечи мальчишечьих пиджаках, еще не зная, что где-то уже гибнут люди. Уже через неделю город наводнили эвакуированные. За первые три месяца войны население Челябинска увеличилось вдвое – ни милиция, ни НКВД не поспевали за всеми углядеть. Видно поэтому, Ане удалось поступить в фельдшерско-акушерскую школу. Посмотрел зав учебной частью ее школьный табель, прочитал анкету, хмыкнул, да и подписал заявление. Он назавтра на фронт уходил, захотелось, видно, напоследок доброе дело сделать. Аню он предупредил, чтоб не высовывалась и чтоб о семье много не болтала. «А где родилась – вообще забудь! – наставлял он новую студентку. – Считай, что Китая в твоей жизни не было, - здесь жить начала!»

И закрутились в Аниной жизни военные годы. Занятия в три смены, дежурство в госпитале, работа в госпитальной прачечной. Повезло еще, что до учебного корпуса на Больничной улице идти было всего ничего - от парка Пушкина по Свердловскому проспекту. С мамой они почти не виделись, а когда случайно сталкивались при дневном свете, то Аня каждый раз поражалась, как мама исхудала. А мама обнимала Аню со словами: «Как же ты выросла, девочка моя дорогая!» Няня Паша отоваривала карточки, вела хозяйство и называла их с мамой «солдатики мои». Ангелом-хранителем была Паша: как бы голодно ни было, а их всегда ждала дома кастрюля с супом, завернутая в старое одеяло.

Аня вздыхает и поворачивается на другой бок.

Какая была у нее жизнь?

Наверное, хорошая. После войны она вышла замуж, единственная из всех девушек в их доме, - повезло. Запала в сердце своему Николаше еще совсем девочкой. Он в сорок втором в госпитале лежал, а они, студентки, там концерты давали. Аня с подругой Ниной пели еще мало кому известную «Землянку» Суркова, только недавно в «Комсомольской правде» напечатанную. Три раза их с Ниной заставляли на бис петь, многие раненые плакали. Николаше в тот день операцию делали, осколок из голени вынули, он еще не вставал, на носилках в зал занесли. После концерта санитарка попросила их с Ниной подойти к нему, зовет, мол. Так и познакомились они, потом он ей письма писал. А после победы жениться приехал.

Аня улыбается.

Платье ей Николаша свадебное из Германии привез из голубого креп-жоржета, юбка и рукава плиссированные, как сейчас перед глазами стоит! Маме он очень понравился, полюбила как сына, все равно, как если бы Ладя вернулся: не знала как обласкать, чем угостить. И Паше он по душе пришелся. Так вот и стали они жить в квартире этой. Николаша ее называл «Аннушка-красавица». В сорок восьмом сын родился, Андреем назвали, потом в пятьдесят шестом Ирина. Няня Паша еще успела ей детей вынянчить, в детсад отдавать не пришлось. Потом они все вместе за мамой ухаживали…

Анины закрытые глаза наполняются слезами. Она поворачивается на другой бок, достает из-под подушки носовой платок.

Мама перед смертью стала легкая, маленькая, как девочка все равно. А в Китае, Аня помнит, мама была полная, с высокой грудью, Их сосед всегда языком щелкал, когда они с мамой мимо шли. Папе всегда говорили «Какая красавица ваша Рахиль!»  

Когда умер твой папа?
Где он родился?

Аня никогда не спрашивала маму о папе, не хотела ее расстраивать. Она так и не узнала точно, откуда папа родом, кто его родители. Няня Паша вспоминала, что мама рассказывала, что он «на путейца» в Петербурге учился. У них в Харбине в каждой семье были путейцы, почти все на дороге работали. В восьмидесятом году, когда уже не было ни мамы, ни Паши, а ее, Аню, проводили на пенсию, она решилась пойти в Комитет и узнать о судьбе папы. Сколько переговорено с Николашей шепотом в спальне, сколько придумано вариантов папиной судьбы! Аня хотела надеяться, что он жив, просто не может их найти, живет где-нибудь в Караганде или в Джезказгане, а может даже в близком Златоусте. Аню в Комитете приняли очень вежливо и на запрос о папе и брате, обещали прислать ответ.

Анины слезы пролились на подушку и теперь уже бегут из глаз без остановки. Она садится на кровати и, стараясь не зарыдать в голос, вытирает глаза платком. Ответы пришли в один день в двух одинаковых белых конвертах. Николаша ждал ее, не открывал, и читали они, прижавшись друг к другу, как дети, ищущие у материнской груди сочувствия и защиты.

Аня достает из ящика тумбочки тетрадку и шариковую синюю ручку.

«Дорогая Наоми, твоё письмо
было ударом грома. Я помню всё,
даже твой голос. Твоя мама пекла
замечательный штрудель. Те годы,
Наоми, были счастливейшими

В моей жизни. Я помню всё…

Моего папу расстреляли прямо на станции по приговору суда, вынесенного заочно. Их всех судили, когда мы еще были в Харбине. Бессловесные обвиняемые и быстрый суд. Мы ехали неизвестно куда, а мама и Паша волновались, как папа будет нас догонять, как, мол, узнает, на какой станции сойти. Нашего Ладю забрали в тридцать девятом, он прожил после ареста еще четыре года. Его осудили на 10 лет за антисоветскую агитацию. Наверное, кто-то донес, такое случалось. Умер он в лагере. Я так и не смогла поехать и поклониться их могилам, а теперь уже не получится. Помолись за них, Номочка.
Ты пишешь:

Я составляю семейное
древо. С кем из родных
у тебя сохранилась связь?
Где они живут?

Я не имею связи ни с кем. Много лет такая связь могла означать только одно – арест. А у меня росли дети. Сын, Андрей, стал инженером, был такой талантливый мальчик, умница. Он погиб в семьдесят восьмом – авария на шахте. Оставил молодую жену, детей завести не успел…»

Аня снова вытирает слезы. Надо написать о чем-то хорошем. Нома пишет о своей жизни, она везде побывала, путешествовала, работала в газете, много печаталась, писала стихи. Обещала прислать Ане свои книги.

«У меня был замечательный муж, - продолжает Аня, - мы прожили очень долгую и счастливую жизнь. Уже пятнадцать лет как я его похоронила, а каждый день вспоминаю, ты понимаешь меня, Ном?»

Это письмо ты должна обдумать.
Я овдовела и живу с дочкой.
Она хорошая девочка, но
настроена против евреев.
…Мы выдавали
себя за русских, и теперь даже
дочка меня не подозревает…
Ном, я тебя расстраиваю,
я знаю это, сестрёнка, но если ты
всё же захочешь переписываться,
пиши только на “До востребования”.

Во вторник Аня, наконец,  выбирается на почтамт. До Кировки решила идти пешком, спешить некуда. У почтамта Аня садится на скамейку рядом с бронзовым ветераном и долго молча отдыхает, глядя на огромный памятник танкисту. Рукой Аня накрыла холодную руку скульптуры. Ветеран кажется Ане похожим на Николашу: и взгляд такой же, и орден Красной Звезды, и орденские планки на пиджаке. Мысленно поговорив с Николашей, Аня гладит его по руке, потом поднимается со скамейки и идет на почтамт.
Наконец, письмо в далекую Австралию падает в почтовый ящик, и Аня медленно и устало идет обратно домой. «Годы! – думает она дорогой, - Вроде бы уставать не из-за чего, а к концу дня – как будто весь день раненых на второй этаж перетаскивала… - И тут же обрывает сама себя: - Каких раненых, Анюта, уже шестьдесят пять лет как война кончилась!»

Взгляд Ани падает на бронзовую фигуру солдата-афганца, так похожего на певца Розенбаума, и она тяжело вздыхает.

Домой Аня добралась благополучно, успела еще прилечь на часок, так что к приходу Иры была уже в порядке.

- Мама, я хочу пригласить гостей на твой день рождения, - начинает дочка. – Все-таки, у тебя юбилейная дата. Позовем всех, кто знал тебя: моих девочек, Наташиных подружек. Мы все выросли с тобой, мы хотим отпраздновать, когда еще придется… - тут она умолкает, чувствуя, что увлеклась.

- Хорошо, - Аня понимает, что спорить бесполезно, и что в воскресенье Ира с Наташей уже все обсудили и решили, - но в следующий раз будем праздновать не раньше чем через десять лет!

Ира смеется, радуясь, что мать так легко согласилась, и начинает обсуждать, что можно приготовить заранее, а что они с Наташей будут стряпать утром в воскресенье.

Ночью Ане приснился Николаша. Он шел мимо лавочки с ветераном и смотрел на Аню укоризненно, потом помахал ей рукой. Мимо прошли мама с няней Пашей, вели за руки Иру. Сестренка весело подпрыгивала и что-то напевала. Аня хотела подойти к ним, но не могла подняться со скамейки, а они уходили все дальше и дальше по Кировке к реке. Мама обернулась, улыбнулась Ане и сказала: «Ты всегда была умной девочкой, ты знаешь что делать!»

Аня просыпается на рассвете и долго лежит, не открывая глаз. Ей через неделю исполнится девяносто, она – динозавр, у нее почти не осталось сверстниц. Нина Валеева, закадычная подружка, почти не ходит, и на ее день рождения, конечно, не выберется. И Нома даже открытку не пришлет, потому что еще не получит ее письма и не узнает, нашла ли она свою сестренку Анюту.

День рождения, вопреки ожиданиям Ани, прошел очень хорошо. Утром Ира с Наташей поздравили ее и подарили ей шикарный голубой шифоновый костюм с кружевным воротничком.

- Ну, похоже это на твое свадебное платье? – смеясь, спрашивала Наташа. – Ты у нас, бабуля, еще красавица хоть куда!

Зять удивил Аню несказанно, исчезнув ненадолго после завтрака, и появившись с букетом роз.

- Мама! – он неловко сунул ей букет прямо в лицо. - Я вас поздравляю и желаю вам здоровья на многие лета. Мне, можно сказать, повезло с тещей! – И, глядя на Иру с Наташей, удивленно застывших у кухонной двери, добавил, - Ну, и с Иркой, конечно тоже!

Наташа все утро помогала на кухне, потом поехала домой переодеваться. Они с мужем вернулись через час с сюрпризом – привезли тетю Нину Валееву. Уговорили ее приехать отпраздновать бабушки Ани день рождения. Сашенька раскрасил большие цифры девяносто, каждая на отдельном листе напечатана, и вместе с отцом они пришпилили их на ковер над диваном. Еще Сашенька потребовал шарики, а то «что за день рождения без шариков!?», и мужчины чуть не два часа их надували и развешивали.

Пришли гости, стало шумно. Потом долго рассаживались за столами,  детей усадили на диванных подушках вокруг журнального столика. Много было выпито и много тостов сказано в этот день, и Аня, сама себе удивляясь, наслаждалась общением с компанией молодых и не очень, но годящихся ей в дети, таких разных людей. Расходились поздно, прощались, обнимали Аню, еще раз желали здоровья. Наташина подруга с мужем взялись отвезти домой уставшую Нину.

Сашенька давно спал на диване в кабинете. Ира с Наташей его раздели, накрыли одеялом, подставили к узкому диванчику стулья, – не скатился бы ночью на пол. Чистую посуду носили в гостиную, - даже зять сегодня не ушел спать, помогал. Аня сидела у стола и перетирала рюмки, Ира расставляла в серванте бокалы, Наташа домывала остатки. Наконец все было убрано. Внучка с мужем сели в кресла, дочка с зятем устало опустились на диван. Аня повернулась к ним.

- Милые вы мои, спасибо вам за подарки, за чудесный день рождения! Наверное, такого хорошего у меня уже не будет, спасибо, что порадовали напоследок!

- Да вы, мама, еще в полном здравии! – отозвался зять, - Раньше люди крепкие рождались, вы еще нас переживете!

- Не дай господь, пережить детей своих, - возразила Аня, - все должно идти естественным путем. Дети мои мне глаза закроют, а их дети уже им самим. Счастлив тот, кто уходит, на детей и внуков полюбовавшись, а мне такое счастье выпало: Наташу замуж выдали, правнук растет.

- Я тебя, бабуля, еще лучше порадую - подняла сонные глаза Наташа, - сейчас такое скажу, что у тебя похоронные мысли сразу пройдут. – Мам, папа, не спи, бабуля, у нас ожидается прибавление семейства! Всем кричать ура!

- В добрый час, Наташенька, - заулыбалась Аня, - давно пора было. Сашенька братика или сестричку уже и просить перестал – то-то радости будет!

- Тусенька! – Ира бросилась обнимать дочку

- Туська, так держать! – потряс руками над головой зять. – Молодцы, ребята!

Наташу засыпали вопросами, но оказалось, что срок еще очень маленький, ультразвуковое исследование не делали, а в остальном, все идет нормально, и чувствует она себя очень хорошо – никакого токсикоза. Наконец домашние угомонились и снова посмотрели на Аню, что мол, еще бабуля им сказать-то хотела.

- Мне сегодня минуло девяносто, - начала Аня, - стыдно мне уже лгать, особенно вам, родным людям. Я хочу вам рассказать правду о нас.

Она уронила руки на стол, мысленно, как привыкла за последние пятнадцать лет, спросила Николашиного совета, и начала рассказ.

- Маму мою звали Рахиль, в девичестве Коэн. Она из клана раввинов в Могилеве, это в Белоруссии. Первой красавицей была, ее за какого-то главного раввина хотели выдать. Но перед свадьбой она из дому убежала, села в поезд и уехала к сестре. Тетю мою, Дебору, по большой любви, офицер годом раньше из дому увез. Службу ради нее оставил, инженером в управлении железной дороги работал. Вот к ним мама и убежала, – они тогда в Петербурге жили. Там, наверное, и с папой познакомилась, потому что в Китай они уже все вместе уехали. Потом брат мой родился, через пять лет я, а потом сестра наша – Ира. Мы очень хорошо в Китае жили, там русских много было, революция нас не затронула, только еще больше народу приехало. В тридцать пятом году после наводнения нас стали насильно в Россию вывозить. Родители, помню, ехать совсем не хотели, но китайские власти не защитили. Загнали солдаты людей в поезд, и в Россию повезли. Папу вместе с другими мужчинами из нашего вагона на первой же станции сняли с поезда, потом, узнала я, – там же и расстреляли. А нам повезло: и поселили в городе, не в степи голой, и квартиру дали, и маме, как только новые документы выправила, сразу предложили работу. Паша, наша няня, с ней в суд ходила и свидетельствовала, что она русская и зовут ее Раиса Ведрова, в девичестве Долгова. Это Пашина фамилия была, она в суде  присягала, что мама ей сестра. А паспорт, будто бы, у отца в кармане остался, - им ведь не сказали, когда отца из вагона выводили, что насовсем забирают. Евреев в то время уже на хорошую работу не брали, а нас у мамы трое было, и Паша всегда с нами жила. Так стала моя мама русской, и всю жизнь в отделе технической документации на тракторном проработала. Мама до самой смерти надеялась, что папа жив, и Ладя, брат мой, из лагерей вернется. После смерти Иры мама долго оправиться не могла, все говорила, что это ей за предательство наказание Б-жье.

Аня вдруг задохнулась, закашлялась, Наташа сбегала на кухню за водой. Аня отпила воды, отдышалась и продолжала.

- В тебе, Ира, четверть еврейской крови, в Наташе восьмушка. А по еврейскому закону и я чистокровная еврейка, и дочка моя, и внучка. Вы уж простите, родные, огорчила я вас сегодня, и за нашу с мамой ложь во спасение тоже простите. Я неделю назад письмо получила от Номы, кузины моей, маминой сестры, тети Деборы, дочки. Они в Китае остались, из Харбина успели в Шанхай уехать, потом в Австралию. В Сиднее она живет, зовут ее теперь Наоми. Русский язык не забыла, стихи пишет, дневник на русском ведет. Я сначала ей написала, чтоб она на главпочтамт письма отсылала, а потом стыдно мне стало. Девяносто лет и все в страхе жить, во лжи этой… Не хочу!

Тихо было в гостиной. Потом Наташа тихонько сказала, носом шмыгнув:

- Бабулечка моя любимая, как хорошо, что ты у нас есть!

А зять, кряхтя, поднялся с дивана, подошел к Ане и руку ее, безвольно на столе лежавшую, к губам поднес.

…Последние три ночи перед днем рождения Аня почти не спала, ворочалась, вздыхала, все думала о письме Номы. Она лежала без сна, глядя в темноту, пока перед глазами не начинали танцевать белые сполохи, и год за годом вспоминала свою жизнь. И все думала, как сложилось бы, останься она в Китае. Уехала бы потом как Нома куда-нибудь в Австралию или, допустим, в Аргентину. Как путешествовала бы она по всему миру, встречала бы много интересных людей. Всех, кроме Николаши. И никто бы никогда не назвал ее «Аннушкой-красавицей», а как-нибудь по-другому ей совсем не хотелось. И не отпускали ее эти мысли до рассвета.

А сегодня, уставшая от хлопот, Аня еле-еле добрела до своей «светелки» и заснула тяжелым сном, как только голова коснулась подушки. Во сне пришел к ней Николаша, обнял, погладил по волосам, и они вдвоем полетели далеко-далеко в небо синее и прекрасное как Анино свадебное платье.

Семейное дерево?
Мы жгли всё дерево
на отопление.

Это спасло нам жизнь.


Чтобы оставить комментарий, необходимо зарегистрироваться
  • По запросу http://www.breslev.co.il/articles/жизнь_как_жизнь/жизнь_как_жизнь/семейное_дерево.aspx?id=23574&language=russian ничего не найдено.

    Рекомендации:
    •Убедитесь, что все слова написаны без ошибок.
    •Попробуйте использовать другие ключевые слова.
    •Попробуйте использовать более популярные ключевые слова.
    •Попробуйте уменьшить количество слов в запросе.

  • Мы опубликовали Ваш рассказ на сайте breslev.co.il Вот ссылка на него. Большое спасибо! Рита
    http://www.breslev.co.il/articles/жизнь_как_жизнь/жизнь_как_жизнь/семейное_дерево.aspx?id=23574&language=russian

  • наш сайт http://www.breslev.co.il/default.aspx?language=russian.хочет опубликовать Ваш рассказ. Будем очень признательны за сотрудничество. с уважением . Рита.

  • Надежде
    История Аниной жизни как грейпфрутовый сок: бесподобно красивый цвет, очень полезно, а выпьешь - остается горечь. Вы абсолютно правы - судьба народа и отдельных людей - судьба страны. Б-г даст, все в прошлом, новое время будет лучше.
    Спасибо, Айша, Людмила, Фаина, что не забыли меня за год. Обещаю подтянутся и соответствовать!
    Фаиночка, жажда творчества все же беда! Творчество не обечпечивает материальных благ, а человеку, у которого семья, работа и другие обязательства, на творческие занятия приходится, в буквальном смыле, урывать врямя. Я пишу от случая к случаю, обдумывать некогда, качество падает, получается сумбурно. Хорошо, если на каникулась удается выбрать время. Но иногда удержаться просто невозможно!:)

  • Лялечка, дорогая! Как я рада твоей публикации после долгого перерыва! И как всегда в прошлом - прекрасная проза.
    И почему же ты пишешь в комменте, что жажда творчества - беда всей твоей жизни? Разве жажда творчества может быть бедой, разве то вдохновение, когда ты за два дня написала такой рассказ - может быть бедой? Разве твоё природное воображение, которое привело тебя в Харбин, в Челябинск, в комнату без окон, в семью девяностолетней Ани - разве такое воображение может быть бедой? Да ты просто нечаянно оговорила себя! Или же я недопоняла твою иронию. Думаю, что следует благодарить судьбу за твою жажду творчества. Спасибо тебе, дорогая, за этот трогательный рассказ.

  • Поклон автору за умение на небольшом полотне рассказа сделать время выпуклым, осязаемым, детали точными и узнаваемыми, эмоции передать так, что читатель помимо своей воли становится соучастником событий. Дай Вам Бог!
    Сердечно, Люда

  • В моём рассказе, как во многих других, никаких аллегорий. Я никогда и ничего не придумываю художественного, - в моих ручейках я пересказываю увиденное и услышанное, поэтому и окончания нет нужды допридумывать. При этом склоняю голову перед теми, кто умудряется художественное сочетать с документальным.
    О ком рассказал вкратце, - это встреченные в Австралии живые люди с номерами на запястьях. Лагеря - сталинские. История побега - реальная. Но мы говорили на смеси русского, польского и английского, поэтому, - и, чтобы избежать упрёков в длинном коменте на чухой ветке, - я скомкал концовку, имея ввиду, что они оказались в Харбине. Т.е. та часть мучительного пути из реки - до Харбины мне неизвестна. Встреча была случайной. Я увидел, что в конце базарного дня, на Виктория-маркт в Мельбурне, бодренькая старушка не может закрыть контейнер на колёсиках, в котором хранился её товар - обувь. Я подошёл, припёр дверцу, помог накинуть ЗАМОК, размером, как на почтовом ящике. Она протянула мне 2 доллара. Пока я отказывался (у нас принято помогать женщинам и старикам), я увидел на руке татуировку - номер. Пристал с вопросами, тем более что я в Мельбурне впервые в жизни снимал \"Панасоном-7\". Даже не заметил, как опустил камеру, слушая. Потом меня познакомили с хозяином трикотажной фабрики \"Вест\", - с таким же номером на руке. Тот же рассказ, тот же сталинский лагерь, та же компания ребят, бежавших из лагеря, бросившись в половодье в ледяную реку. Потом была Харбина и Австралия - Мельбурн.
    У вас прекрасная история правды, не зависимо от концовки. Умоляю, прекратите хоть вы её обсуждать. Оставьте это занятие бездушным.

  • Уважаемая, дорогая Ляля!Я читала Ваш рассказ просто как историю жизни человека, историю семьи.Поверите, слезы ручьем - и все тут.Вот вроде бы и ничего сейчас,все самое тяжелое Аня пережила, родные и близкие рядом есть, но с самого начала эта трагическая нота в воспоминаниях о прошлом все пересиливает и застревает комом в горле.Какая-то всеобщая трагическая судьба у народа!Скольким пришлось жечь свое семейное дерево, чтобы отогреться и выжить. Хорошо еще, если не до тла

  • Ночь на седьмое, Квинсленд, Бризбан.
    Здесь жарко - лето, не зима.
    Еще украшены под Кристмас
    На пыльной улице дома.
    В высоком австралийском небе
    Горят на солнце купола,
    И в Николаевском соборе
    Уже звонят колокола.
    И с первою звездою яркой
    Кутьёю украшают стол,
    Под елку сложены подарки,
    Блестит лампады ореол.
    Мир замер чуда ожидая
    Внимая счастью и любви.
    Звезда восходит, побеждая,
    И хор поет «Благослови!»

  • Дорогая Ляля,рада приветствовать Вас на Острове с новым интересным рассказом! С уважением Айша.

  • Никто до Вас не затронул эту тему! А ведь это- ключевая проблема рассказа ( во всяком случае, по замыслу!) Правомерно ли предпочесть материальное духовному, когда речь идет о спасении детей. И спасла Анина мать только одного из трех, а всю жизнь прожила в страхе. Вот у кого горькая судьба!
    Я тоже считаю Анину исповедь Поступком. Ведь она не могла предположить реакцию родных, а ей жить с ними одной семьей в одной квартире!
    И сжигать ли семейное дерево на отопление - решать когда нибудь каждому из нас.

  • Жажда творчества - это беда всей моей жизни. Целый год не писала, а прочитала стихотворение Норы и написала этот рассказ за два дня. А уж когда посмотрела фотографии Челябинска, то просто не могла ввести одну из многочисленных фигур в рассказ.
    Владимир, по всей Кировке - пешеходной зоне - установили около тридцати скульптур - все раные и очень интересные!
    Елена, Вы очень хорошо сказали \"над ними одно небо\". Есть такой международный ежегодник \"Под небом единым\", где печатают очень добрые и жизнеутверждающие рассказы.
    Александр, спасибо, такой отзыв в стихах дорогого стоит. Горжусь, что спровоцировала!
    Семен, а ведь Аня дожила до преклонных лет не благодаря, а вопреки, как очень многое в России 20 века. Вы правы, уйти во сне - это счастье, данное праведникам. Только, по замыслу моему, Ане еще рано было уходить.
    Елена,интересно, что почти все воспринимают первый вариант конца как уход, и потому второй вариант нравится больше, потому что никто не хочет, чтобы Аня ушла так внезапно.
    Валентин, я не знала, что в сталинских лагерях татуировали на запястьях номера! Не совсем я поняла рассказ о \"берегах Харбины\". Это аллегория?

    Самый лучшие пожелания к новому году всем жителям острова Андерс!

  • Лялечка, милая, с возвращением! Спасибо, за такую трогательную жизненную повесть. Боже мой, сколько интересных трагических судеб затронула пролетарская революция, а потом жестокая война. Это чудо, что Аня, пережив и хорошее, и плохое дожила до 90 лет!!! Это подарок судьбы. Она до последней минуты оставалась полезной детям, внукам и правнукам. Я полностью оправдываю её поступок. Чтобы выжить приходилось говорить неправду. Никакого предательства или преступления я здесь не вижу. А последнюю исповедь Ани перед близкими, считаю героической. Да, пути Господни не исповедимы...
    С любовью - Ариша.

  • Наилучшие пожелания к дальнейшей жизни!
    Прекрасный рассказ! Если бы от меня зависело, я запретил бы на сайте обсуждать варианты или различные концовки, которые разосланы тому или другому товарищу по перу. Какое мне, например, или другому читателю дело до вариантов? Неужели не понимаете вы или ваши консультанты (как вы сами их назовёте), что подобными обсуждениями вы просто уничтожаете мелодию и настроение, возникающее при чтении? Раз уж на сайте открыт рассказ в таком виде, позвольте нам его воспринимать без выпячивания параллельных имён и мнений. А то получается, как после просмотра хорошего фильма. Одни выносят своё настроение, молча обдумывая и заново переживая судьбы героев, - а другие, топая рядом, начинают дискуссии вслух о том, какой актёр с кем живёт, в каком ресторане напился.

    Ваш рассказ я не хочу воспринимать, как придуманный и проверенный циркулем. В Австралии я познакомился с поляками, у которых на запястьях сохранились татуировки, лагерные номера, Сталинские лагеря ссыльных. Они - 10-ти, 12-ти летними детьми работали на пушечном и танковом заводе. И чуть позже, со старшими ребятами, потому что родители были расстреляны или умерли от голода, - они решили обмазать свои одежды пушечной смазкой, привязать себя к специально заготовленным брёвнам, и броситься в реку, когда половодье взломает лёд. Так удалось им бежать, - так добрались до берегов Харбины. Удивительные судьбы! И вот представьте, сейчас, после рассказа, я начну здесь обсуждать со своими знакомыми, насколько удачно я написал концовку.
    Огромное спасибо!

  • ...Я сам родом из Челябинска, но эту скуьптуру установили после моего отъезда. Очень приличная проза.Вл. Борисов.

  • Замечательный рассказ, а тот альтернативный конец, который Вы показали Ирине Лейшгольд, нравится мне еще больше! Спасибо! И - С новым чудесным годом!!! :-)

  • Дорогая Ляля! Рад твоему возвращению и такому же мудрому и спокойному по манере письма повествованию, как и все прежние.
    Ещё одна грустная история из разорванных судеб прошлого века, где перемешалась эмиграция, революция, красный террор, недолгая любовь и новая жизнь поколений, вынужденных срывать то, чем можно гордиться.
    Дожить до 90 в кругу детей, внуков и правнуков - это какая-то компенсация за пережитые невзгоды, хотя память не позволяет жить спокойно и слёзы душат и накатываются невольно от тяжких воспоминания и незаслуженной горькой судьбы. Хотя иной вариант не мог бы заменить прекрасные мгновения и слова Николаши: \"Аннушка - красавица\", повторенные несмышлёнышем правнуком...
    А если она умерла во сне, то это и было подтверждением её праведной жизни.
    Прекрасное чтение для меня.

  • Семейное дерево... Дерево жизни...
    Как часто в пределах советской отчизны
    Бывало забыто, из страха потерь.
    И вот, открывается только теперь...
    ***
    С благодарностью за интереснейший, трогательный рассказ
    и самыми добрыми новогодними пожеланиями,
    А.Андреевский

  • Начала читать Ваш рассказ, и появилось ощущение, словно я окунулась в полноводную реку с неспешным течением. Оно не сбивает с ног, не пытается накрыть с головой и лишить возможности что-либо соображать, но плавно и мягко увлекает за собой. А вскоре ты понимаешь, что и сама уже не хочешь покидать эту реку ,в которой так правдиво отражается Жизнь. В ней все взаимосвязано. И то, что кажется
    бедой непоправимой, может послужить началом прекрасных отношений. Например: останься семья главной героини в Китае – она никогда бы не встретила своего любимого Николашу. «И никто бы никогда не назвал ее «Аннушкой-красавицей», а как-нибудь по-другому ей совсем не хотелось»
    Вот только второй вариант окончания рассказа мне понравился больше. Нора и Аня живут далеко друг от друга. Но над ними одно небо, где они запросто могут встретиться и полетать вместе, пусть только во сне. А когда человек, ушедший в мир иной, забирает кого-то с собой, - это больше ассоциируется со смертью.
    Благодарю Вас ,дорогая Ляля!Елена Смовженко,с уважением

  • Очень необычное произведение! В стихах всегда присутствует певучесть.Вот сейчас мне показалось,что весь рассказ настоящая песнь жизни.И воспоминания, как разные нотки, разные мотивы - то грусть,то радость...

  • Ирина, а знаете, у этого рассказа есть другой конец. Я очень долго думала, какой поставить, и посоветовалась с Норой Крук. Ей понравился этот вариант.
    Но полет, в моей трактации, не должен означать смерть, а, напротив, - возвышение, рост. Есть такая примета, что когда дети летают во сне, то они растут. Аня совершила Поступок. Не большой, но все же, и, по моей задумке, полет должен обозначить ее рост (уже не физический, конечно).
    А вот второй вариант:
    А сегодня, уставшая от хлопот, Аня еле-еле добрела до своей «светелки» и заснула тяжелым сном, как только голова коснулась подушки. Во сне она летала над Сунгари, смотрела на облака, отражавшиеся в воде и мечтала, что если бы Номе приснился этот же сон, то они бы повидались, пусть даже и во сне.

  • Интересная, необычная идея - написать рассказ по стихотворению и в то же время сделать его ответом на письмо давно потерянной и неожиданно нашедшейся кузины.
    Каждый вопрос кузины будит воспоминания, а воспоминаний много, и радостных, и печальных: жизнь-то длинная, девяностолетняя, и пришлась она на бурный двадцатый век, который, как щепки в водовороте, крутил и рассеивал семьи.
    Получилась повесть о жизни, где отразились трагические события эпохи.
    Как всегда у Ляли, рассказ написан в спокойной повествовательной манере, без трагических надрывов и педалирования драматизма, очень хорошим языком, отчего он получился щемящим и волнующим.
    Единственное, что показалось мне неудачной ноткой, - это конец. Может быть, я не так поняла, но полет Ани с Николашей в синее далекое небо, очевидно, означает ее смерть, и это ожидаемо, а потому тривиально.
    Но, повторяю, вполне возможно, что это мое восприятие.
    Хороший рассказ!
    Ирина Лейшгольд

Последние поступления

Кто сейчас на сайте?

Тубольцев Юрий  

Посетители

  • Пользователей на сайте: 1
  • Пользователей не на сайте: 2,327
  • Гостей: 625