ВАЛУН

Толика Алтынова впервые я увидел в убогой гостинице с нежарким названием «Северная». Впрочем, гостиница – это громко сказано. Скорее, заезжая изба или шофёрская ночлежка, каких было много вдоль Трассы. Были в ней три 6-местных комнаты для мужчин и одна для женщин. И все «просторы». Нет, действительно, было просторно. В том, что не было грозного администратора, который из-за безапелляционной таблички «мест нет» категорично и властно указывал бы на дверь. Здесь на дверь никто не указывал. За дверями была стужа. А если и не стужа по летнему времени, то – безлюдье, гнус, тайга и боле ничего. Так что те, кому места в селёдочно набитых «нумерах» не хватило, а таких было большинство от общего числа «постояльцев», обитали в широком длинном коридоре.

В конце коридора была батарея отопления, ставшая «коронным» местом люда, не имеющего возможности куда-нибудь трудоустроиться, либо не очень-то и рвущиеся к работе по «зимнему экстремалу». Вот и кантовались здесь те и другие до весенней ростепели. Тогда в ходу была агитка «БАМ!», на которую многие «клевали». Так что народу здесь перебывало всякого. Вот и как их назовёшь, как не постояльцами? Ну а то, что гостиница, да ещё  «Северная», что, вообще-то, даже промёрзшему ежу было понятно, то все эти «фишки» для Материка, туда, где цивилизация. А здесь…

Ближние места к батарее оккупировали и твёрдо держали истые «бичи», на ком, как говорится, клейма негде ставить. Изредка попадали в эту люмпеновскую дружину «унесённые ветром» романтики, те, кто попался на бесстыдную провокацию и поехал «за туманом и за запахом тайги» и теперь здесь, у батареи оттаивал с глас шоры иллюзий.

Рядом с батареей была электрическая розетка – тотем для коридорных обитателей. Бичи, единовластно владея тотемом «по понятиям», ежечасно заваривали в литровой банке чай самодельным кипятильников (тоже безусловное имущество «дружины») или кипятили им воду для чифира (чифирь – это уже был праздник души и тела).

Вот тут среди них на правах пионера и обитал Толик.

*   *   *

Жизнь здесь текла своим чередом, по установившимся и уже неизменным правилам. «Дружинники», возвращаясь с шабашек, кто на таковые отваживался по зазимью или ходил на них в охотку или поневоле в силу глухого безденежья, втихую выпивали, немудрёно харчевались, закусывая, чифирили. Курить, несмотря на сорокаградусные морозы, выходили на крыльцо, блюдя в этом какие-то человеческие приличия общежития.

А Толик не курил, не пил водки и чифиру, не матерился. Эдакая «белая ворона». Да ещё каждое утро, как на постоянную работу, уходил он на временный «калым»: колол дрова на складах УРСа для печек. Всем добытым за труды свои делился с коридорными соседями, за что  его «белые чудачества» «чёрное воронье» терпело. И было ещё одно, что примиряло Толика с окружающей действительностью – его валенки.

Они были своего рода местной достопримечательностью, объектом повышенного внимания, разнообразили закостенелый быт и увлекали за неимением музеев и выставочных залов. Нет, валенки были как валенки, но (!) прикладная подошва к ним состояла из шести валеночных подошв, сплавленных друг с другом полиэтиленом. Эта «платформа» крепилась к самому валенку проволокой или верёвками с палочками для стяжки, вроде накладных коньков «снегурочка». А каждый вечер подошвы снимались и сушились на батарее. И это было действо, ритуал! На него собирались не только «коридорные» (впрочем, у них здесь было постоянное «место обитания»), но и «нумерные» (кому повезло пожить в комнатах). Последние, часто меняющиеся, а потому наблюдавшие «процесс» в диковинку, удивлялись, восторгались, даже фотографировали эти «чудо-валенки на платформе». За ними приходили их знакомые, заинтригованные рассказами о невидали. Так некоторые предлагали даже продать или поменять эти валенки  на новые (себе, мол, ещё сделаешь), но – тщетно. Не менялись и не продавались почему-то эти валенки. И почему-то никто «не догадывался» предложить Толику помощь в устройстве на работу. В ведь на БАМе тогда без путёвки или вызова и без «хорошей» профессии трудно было устроиться. Вот и приходилось простым работягам вроде Толика кантоваться в коридоре «Северной» до весны.

*   *   *

 В то время я трудоустраивался в Урганскую ГРП, для чего проходил медкомиссию в Тынде (флюорография и все дела там…). Ну и ночевал в том самом гостиничном коридоре, был свидетелем, говоря протокольным языком, местного «праздника жизни». Тогда, уже перед самым отъездом в Уркан я и посоветовал Толянычу податься в ту же партию, куда определился сам: работники были нужны, всех квалификаций и без. Поговорили раз другой «за жизнь»: а что, годы молодые (под тридцать ему было), сила – здоровье есть, там поработает до весны, поднакопит деньжат, а с деньгами уже можно куда-то дальше двигать, если, конечно, пригретое место не задержит. Да Толик и сам всё понимал, так что воду мы не толкли особо. Оставил я ему адрес конторы, объяснил условия приёма, с тем и уехал.

…Встретились мы с ним на пороге конторы в конце мая. Он только что выписался из больницы, где залечивал ожоги после пожара…

Разговорились – что да как? Выяснилось, что уже через две недели после моего отъезда Толик трудоустроился в нашу ГРП. А вот решающим фактором очередного «зигзага» в его биографии стала кража: украли как-то ночью «бичи» Толины валенки-выручалочки, подкинув, будто в насмешку, какие-то опорки (ну, хоть и на то «совесть проснулась», не оставили парня посреди зимы босиком «куковать»). А так как были те валенки, похоже, неким самоопределением для Толяныча, даже средством существования (а без них на какую шабашку пойдёшь?), то стала эта кража «последней каплей», после чего решил для себя – так дальше жить нельзя, надо что-то менять, и поменял…

Зашёл разговор о причине его пребывания в больнице: о пожаре, ожогах… О пожаре том слухи разные по участкам ходили. Но на то они и слухи. А тут очевидец, живой свидетель, опять же говоря по протоколу. И вот какая картина нарисовалась.

*   *   *

 Толя до прихода в партию тайгу видел разве что издалека. С природой и рыбалкой знакомство не водил. В общем, дитя урбанизации. А потому, хоть и был крепок телом, но по мягкости характера, какой-то детской наивности и беззащитности стал объектом насмешек и розыгрышей, зачастую жестоких. Работяги, понятно, лицеев, университетов не кончали; а в тайге окромя работы – ничего, скукотища; а тут такое «развлечение»…

Взяли Анатолия на зимний сезон шурфовки воротовщиком. Работа трудоёмкая, но особого ума не надо: крутишь ручку ворота, спуск – подъём, берёшь бадью с породой, несёшь, высыпаешь, потом пустую прицепил к тросу и опустил по команде в забой, – и все дела. Сноровка вот только была нужна. А с этим у Толика была попервоначалу напряжёнка, так что как напарник он не радовал, ну, да других не было, выбирать не приходилось.

А напарником был у него проходчик по прозвищу Чона, мужичонка, прямо скажем, мелкий и мелочный, жадный и слой на всех и вся (встречаются ещё такие геморроидальные типы на наших бескрайних просторах). Да и проходчик был. Между нами говоря, неважнецкий, всё больше языком «хаживал». Ну, и тут уж он за каждый огрех ел Толика буквально поедом.

В тот день в шурфе на глубине шести метром вышла линза льда вперемежку с камнями. На пожёг не пройти: заливает, – остаётся одно – долбить. Процесс долгий и утомительный. А пока внизу идёт работа, наверху одно занятие – ждать. Толя ждал – ждал, замёрз и решил сбегать в балок попить чайку, согреться (пока там Чона ещё накайлит!),  по-быстрому думалось обернуться: туда – сюда, вроде как и не отлучался… Ну и пошёл – побежал,  никого не упредив.

Да только это скоро сказывается, да не скоро делается. До балка – с километр, пока печку раскочегарил, чай вскипятил, попил, а время идёт, и не как задумывалось, а гораздо быстрее…

Когда после чаепития вернулся Толян к шурфу и подал голос «я здесь», снизу гейзером ударил словесный фонтан матюгов, проклятий и всё – в одной заковыристой упаковке, сцементированной ожиданием: Чона, прокайлив «линзу», потребовал бадью вниз, а в ответ – тишина… Подождал, покричал ещё – тихо. Оно, конечно, если никого нет окресрест на километр и более, то тут хоть заорись…

Пробовал вылезти наверх – не получается: обледенели, стенки, скользко; а кайло – не альпеншток, да и Чона не альпинист, и снаряжение не то: спецовка – не для лазания по вертикали. Оставалось одно – сидеть и ждать…

Дождался. А когда был наконец-то поднят наверх, к ругань попытался (для убедительности и отдохновения, что ли) закрепить кулачным боем. А Толя в ответ только по-детски недоумевал: чего такого он наделал (когда ничего не сделал)? Мужики позже растолковали ему популярно, чем всё могло закончиться, и то, что он и напарник, который обязан подстраховывать товарища по работе постоянно. И слава богу, что на тот раз всё обошлось. Вроде, Толик всё понял и проникся.

Но это всё предыстория. А сама история, с пожаром, в результате чего Толяныч и оказался в больнице, выглядела так.

Раз вечером, заправляя соляркой лампу, он пролил сколько-то на пол. Канистра затыкалась куском ветоши, тоже, понятное дело, насквозь пропитанной этой биохимической горючей жидкостью. Так что не затычка получалась, а фитиль. Оставалось только огоньку поднести и…

Канистру обыкновенно хранили на улице, для душевного спокойствия и от греха подальше. Ну а тут Толик пихнул её временно под нары, да и забыл…

Дальше, просто: кто-то ночью задел спросонья лампу (кто – так и не узнали, да, видимо. и не дознавались особо), она упала на пол, там – пролитая солярка, а рядом под нарами – канистра с «фитилём»: «приходи кума любоваться». Такой вот «эффект домино». Полыхнуло так, что выскакивали на улицу кто в чём спал. Кто-то пытался тушить, да где там!...

Толя, под которым и находилась эта «порожовая бочка», треклятая забытая им канистра, пока вкарабкивался из спального мешка, обжёг себе «пятую точу» и поясницу. Досталось маленько. Впрочем, нет, досталось больше. На Толю «свалилась» стоимость балка и его содержимого. Увольнять его, должника, не собирались. По крайней мере, пока с долгом не рассчитается.

После больницы направили его на мой участок. Ну а здесь, по весне, после шурфовки обычно – стройка, промывка, – работа есть круглый год. Основные работы – лес валить, плотничать и прочая, – многого из этого Толяныч и в глаза раньше не видел и слыхом не слыхивал. А будучи дежурным по кухне умудрился как –то раз макароны в холодную воду засыпать, типа как картошку… Результат – понятен без кулинарной книге, как вполне понятной и недвусмысленной была матерная рецензия работяг на получившееся блюдо. Так что, пользовали Толю, как говорится, на подхвате – «поди, принеси, подай, подтащи…».

*   *   *

На базе мест стало не хватать: весь участок вышел из тайги, собирались в бригады, определялись – кто куда, да ещё много ребят вернулось из Уркана после отгулов.

До приезда Толи я спал в балке, пока тесно не стало. Но по весне воздух уже более-менее тёплый. И мы с ним от тесноты, шума и несмолкаемого круглые сутки гама решили перебраться в отдельную палатку: тут тебе и свободнее и суеты никакой. Так что, поставили мы палатку, установили печурку –  легендарную «буржуйку», сколотили нары. И к работе…

Начинался сезон промывки (чего зимой накопали) и стройки (под будущую зиму). У Толи было три дня – подготовить инструмент, пройти-сдать т/б, обустроиться в быту, ну и по мелочи там…

За отсутствием трудовых навыков определили его для начала чокеровщиком: куда проще – цепляй тросами поваленные лесины, обрубив перед этим с них ветки (значит, ещё и сучкорубом). Строевой лес свозил к месту стройки на трелёвочнике ДТ-40 тракторист Ваня Агапов. Он, при отсутствии помощника сам же и цеплял брёвна. И были ещё в команде два вальщика – Кувалда и Баклан (за этими прозвищами (погонялами – как не преминут поправить «грамотные» блатные) их имена как-то стёрлись и забылись; пусть и у нас они так пройдут). И хоть работали вручную, «двуручкой» («Дружба-2»), но споро, а чифирнув, не уступали, пожалуй, бензопиле. Вот только рубка сучьев отвлекала и сбивала ритм.  Так что, Толик-сучкоруб со своими чокерными концами был, что называется, к месту. Да и работа, отметим, предстояла незамысловатая по сути. Надо было обрубить на дереве сучья, чокерными крючьями зацепить за комли восемь лесин. Затем трактор соберёт их в охапку, затянет к себе на щит и волоком вывезет с делянки на место промежуточного складирования. Чокеровщику-стропальщику оставалось только следить, чтобы, чтобы стропы надёжно охватывали хлусты, а весь волок был ровно стянут на щите трелёвочника.

И хоть инструмент был немудрящий, но у каждого – свой, личный, топор – с собственного изготовления топорищем, чтобы по своей руке, значит, лезвие – это сам как заточишь, так и будешь потом долбиться. Ну а поскольку у Толика времени наладить своё «оружие» по руке не было, то, получив уже готовый, стандартного исполнения топор, спецовку, сапоги, выслужав инструктаж, который сводился, в основном, к тому, что нельзя «разевать рот», любуясь красотами природы, а надо быть всегда в боевой готовности и со вниманием следить за производственным процессом, он вместе с вальщиками направился на делянку. Трактор подъезжал позже: чтобы не жечь зря солярку.

*   *   *

Так у Толяныча началась новая трудовая жизнь. Обрубив сучья с первых поваленных деревьев, он подошёл, стирая пот, к костерку, где вальщики на перекуре уже грели банку с «чаем». «Ну, чо, Анатоль, – поприветствовал его Баклан, оскалив щербатый рот с почерневшими зубами. – С трудовым крещением тебя. Отдохни, щас скоро твой шеф на тракторе подтянется. И пока ты будешь цеплять, мы тебе ещё на пару волоку повалим. Пока покури». «А я не курю», – простодушно ответил Толя. «Ага, и не пьёшь: ни водку, ни брагу, ни даже чай. Как верблюд, – догадливо продолжил за него Баклан. И закончил, как бы подытожив. –  Ничего. Научишься. Если, раньше не сбежишь отсюда.

Надо заметить, что цеплять хлысты, чтобы они при стягивании на общий трос не упирались в пеньки и кочки, да делать это быстро – дело не простое и небезопасное. Без привычки и должной сноровки – трудновато. В общем, ответственное дело. Вот почему, когда Толя подошёл к трактористу Ване со словами «здравствуйте, я ваш новый чокер», тот, уже ранее прослышав о былых Толиных «подвигах», даже руками замахал: «Не надо, сынок, я сам». Однако, новый помощник был неумолим и имел свою «рабочую гордость», которую выразил кратко: «Это моя работа. Я за неё деньги получаю». Такая вот оказалась позиция! Ваня, чтобы не тратить время на пустые разговоры, для вида как бы «уступил». Сошлись на том, что это только сначала, в первые дни Ваня поможет где-то в чём-то, а Толя при этом посмотрит, поучится – что к чему. А пока, значит, как тракторист зацепит брёвна, да включит лебёдку и начнёт их поднимать на щит и поедет, то лучше всего отойти метров на десять при этом, от греха подальше, и ближе не подходить. Так где-то с неделю и проходил Толя в сторонке, присматривался, учился. Но сучки обрубал исправно. Наловчился даже в сырую погоду разжигать костёр, приноровился сам точить топор и даже приобретал (на всякий случай) навык сворачивания самокруток: от комаров (тот случай, когда курение столько не убивает, как предупреждает Минздрав, а скорее защищает).

Через десять дней, обработав свою делянку, собрались на базе – наметить, что делать дальше. На этом подготовка к основным летним работам закончилась. Из конторы приехала «вахтовка», чтобы дать нам неделю отдых. Ну а там – со свежими силами опять за работу. Многие, кому было на что «погулять», поехали «на отгулы».

*   *   *

На базе остались геолог с супругой, Толик, как общий рабочий по базе, и завхоз Коля по прозванию Шнифт. К слову, кличку эту завхозу «подарил» Баклан: такой уж у него был своеобразный способ характеристики людей и кратком самовыражении к ним.

Через неделю все вернулись, всё – как полагается, в полном составе. Ну и с собой, конечно же, «было». Так что, ещё дня два «отходили». Да и к базе подъехали ну-у, оч-чень «весёлые». А у «родных пенат» видим – возле нашей с Толей палатки гора берёзовой щепы, а рядом с чурбаком-верстаком стоит Толя и крутит в руках нечто: то ли черенок для сапёрной лопаты, то ли короткое весло… Баклан оживился:

- Что, Толя, резьбой по дереву увлёкся?

- Не-а. Топорище делаю.

- Ну и как?

- Да чт-то, вот, не выходит…

Баклан задумчиво повертел в руках результат «трудов праведных». Спросил:

- И сколько дней это делаешь?

- Третий…

- Да-а-а, – протянул Баклан. – Ты так до осени у нас весь березняк угробишь. И, отмечу сразу, без толку, – И неожиданно добавил. –  Кличка у тебя будет – Валун. А по поводу этих сырых жердей, запомни: из них топорище не сделать, в лучшем случае – только ручки для мётел. А с таким усердием, да без советов, самостоятельно, эдак ты весь леспромхоз без работы оставишь… Ладно, придёт время – научишься. А пока, завари-ка чифирчику. За псевдоним.

Так Толик приобрёл новоё имя, «имидж». И надо сказать, не единожды его оправдывал. У Баклана глаз на то, и впрямь, был «пристрелянный».

То, случилось, пошёл воды набрать для чая, а чуть выше по течению (в каких-то двух метрах, только голову поверни! так – нет! одним словом – валун!). В другой раз залил в бане раскалённые камни холодной водой: «для пара», значит. И не то, чтобы он тупой и недалёкий (к слову – в прошлой жизни кандидатом наук был!), а как-то так всё искренне получалось, и не от мира сего…

А по осени, тогда духота и сушь случилась (не «бабье лето» даже, а сущий «бабий зной»), решили провести на базе что-то типа «субботника» (на путную работу всё равно сил не хватало). Ну, там – собрать дрова в поленницы, уложить брёвна в штабеля, что остались от стройки. В общем, облагородить, так сказать территорию и быт. Распределили работы. И каждый занялся своим делом. Толику выпало «ответственное задание» - сгребать накопившийся мусор вокруг продовольственного склада.

К обеду всё закончили. В заключение Коля Шнифт, как «прораб субботника» обошёл «фронт работ», где-то что-то подкорректировал, и подвёл итог – порядок. После чего собрались мы около камералки. Чай пьём., курим, разговоры говорим. А какие там разговоры? Всё вокруг да около – о погоде и о бабах… И тут – чу! – донёс ветерок до нас… запашок дыма.!.. Крутим носами – откуда, вестимо? – ага-а, со стороны склада…

Надо отметить, что в тот день с утра ровно так задувало от нас в сторону посёлка, а к обеду стало крутить вокруг каждого пня. Когда же мы расчухали (быстро, правда), то оказалось, что наш Толик «инициативно» поджёг у склада собранный им в кучу мусор (чтобы, значит, окончательную «зачистку» произвесть). Да огонёк- то и не устерёг: тот «тихим сапом» пополз к посёлку, а когда уже стал подбираться к тайге – тут ещё и ветер сменился, и началось!..

Из тлевшего мусора искры попали на мох между нижними венцами склада. Огонь стал набирать силу. С нашей-то стороны не видно, что происходит на тыльной части дома: склад к нам фасадом. Да никто туда и не смотрел особо: чего там может быть интересного? И Шнифт при заключительном обходе тоже не подошёл туда. А там как раз самое-то «интересное» и начиналось!..

Быстро проникнувшись, мы бросились к очагу пожара. Стали тушить, кому что под руку попало… Вспомнили про пожарный щит, что прямо у дверей склада... К нему, за «пожарным реквизитом»… Да куда там!..  Весь инструмент, как дорогостоящий и особо ценный «экспонат», будто в музее или даже в банке, оказался прибит – прикручен к щиту намертво, не оторвёшь. А если даже и оторвали бы, то оторванными «огрызками» пользоваться было бесполезно.

Тут Коля ещё умолял, суетясь по руками – ногами, не портить «внешний вид» этой растреклятой и бесполезной «противопожарной экспозиции». Но, правда, быстренько открыл с всё же  двери склада (там в углу валялся к списанию старый  инструмент). К нему ещё и новые вёдра добавил – коль пошла такая жарь!..

Так и тушили. Самопальной просекой отсекали огонь, что неумолимо пытался прорваться к посёлку, где высились деревья, и пожар с низового в миг мог переметнуться в верховой, а уж там – не приведи бог!..

Зачищали мох и кусты. Нижние венцы склада залили водой. Благо, ключ был неподалёку. А к завершению аврала и ветерок как-то стих. Напряжение спало. И только тогда уж – грязные, потные, злые, ещё не чувствуя усталости, а потому злые вдвойне – мы стали осознавать, что могла случиться, если бы…

Тут, конечно, что не слово, то мат – перемат, и все непечатные обороты (но – от души!) – в одну мишень – в Колю и Толю. Особо плевались тягучей слюной на пожарный щит. Сыпали предложения – приварить, к едрёной фене, всё железо это «выставочное» на железный же лист. Чтобы, значит, на века, и для услады глаз очередной въедливой комиссии: а как у вас тут это? – а вот, пожалуйста, в лучшем виде!.. Тьфу-у!

Коля и на по жаре кричал, и потом не отказывался – по «широте души» пообещал (и выполнил, однако!) «ящик проставить»; уговаривал только, чтобы, значит, «сор из избы не выносили».  Ну, так, вроде, «втихую» всё и закончилось. Тогда же « по-тихому», но Толику всё же малость «перепало». Да и то сказать, это тайга – «уважай, соблюдай и помни» - закон! Только так здесь и проживёшь, и выживешь!

*   *   *

Прошло время. Толик пообвык, научился самостоятельно ставить палатку, мастерить себе инструмент. Пилить, валить, рубить, строить, – ко всему, что необходимо в этой «лихой» жизни, приспособился, и многому научился (здесь уже по опыту не кандидатской, а докторской диссертацией попахивать стало!). Помимо «программы – минимум» наловчился шить на руках, подшивать валенки, еду готовить съедобную…

Спустя уже годы и работая на других участках, слышал я, что Валун «вырос» до проходчика шурфов. Но к этому добавились и другие «навыки» – курить, пить чифирь, смачно материться (по делу, конечно), а вслед за делом – выпивать и драться (это уж – как довесок и обязательное приложение, хошь – не хошь, а – бери, и здесь по этому поводу – даже не спрашивают!).

В общем, «заматерел» тот некогда «светлый мальчик» Толик. Действительно стал эдаким ВАЛУНОМ. Мхом, хоть, и не оброс (говорили, бородой только), но провидцем оказался Баклан, теперь это уже был Валун…

Николай КИРОВ