МЫЛЬНАЯ ОПЕРА
Серия 4

КАШЕРНЫЙ ПЕТУХ ДЛЯ СТАРОЙ БАБУШКИ

Район города, или, по-местному, махалля, где жила семья десятилетнего Левика, в старые времена был кишлаком Миробад, чье имя сохранилосья лишь в названиях двух пересекающихся улиц Миробадских - Большой и Малой. В начале 50-х их выделили
под частную застройку, и бывшие огороды и сады Миробада, разгородившись заборами на трехсотметровые участки, обросли белыми одноэтажными домами, значительную часть которых построили евреи: как местные-бухарские, так и русские, занесенные ветрами революций и войн. Домов и дворов в махалле стало в несколько раз больше, чем адресов, и городские власти для порядка дома перенумеровали и вывесили новые таблички, в которых, как от века водилось в той стране, из-за ошибки какого-то писаря появился сюрреалистический намек на свежую еврейскую струю махаллинской крови. Таблички извещали прохожих, что те идут по улицам "М.Миробадского" и "Б.Миробадского" - своеобразных "подпоручиков Киже". Постепенно, как и в истории с легендарным подпоручиком, эти новые названия из повода для острот перекочевали у махаллинских евреев в область факта. Так и говорили: "На Бениной улице" или " На Мойшиной улице".

Так вот, Левик жил недалеко от пересечения этих улиц - на "Мойшиной ", а на "Бениной" улице находилась шил - синагога. В еврейскую Пасху, а также в дни со смешными, на левикин слух, древнееврейскими названиями Рошушун и Йонкыпер, бабушка, наряженная в праздничное платье, повязавшая голову платком, и дедушка, в своем неизменном картузе, накинувший на пиджак большой полосатый шелковый шарф, недавно присланный ему в подарок братом, исчезнувшим лет тридцать назад, аж из антиподной Аргентины, и называемый по-еврейски талес, шли под вечер в эту синагогу. Левик как-то пошел было с ними, но у калитки синагоги оробел - во дворе собрались, в основном, старики и старухи. Он не решился войти и убежал к своим товарищам...

В их семье жила еще старая бабушка - дедова мать,  или, как называла ее бабушка, швигер. Ей было за девяносто, она почти полностью ослепла и оглохла и коротала остаток отпущенных ей дней, сидя во дворе на среднеазиатском солнце - в тени, даже летом, она мерзла. По пятницам перед заходом солнца сноха ее, левикина бабушка, наливала в плоскую жестянку немного постного масла и пускала плавать в нем пару конических фитильков, скрученных из ваты. Древняя старуха зажигала два огонька и шептала над ними что-то непонятное и таинственное...

...Как-то в апреле бабушка притащила с базара двух живых петухов, дала Левику трешку и одного из них и отправила в синагогу к резаке, объяснив, что наступает праздник, и старой бабушке необходимо сготовить кашерное, а для этого петуха обязательно должен забить резака. Таща полусонного петуха за связанные лапы,  мальчик поплелся по "Мойшиной" улице мимо домов продавца мануфактуры Ильяича, артиста Каландарова, сапожника Ильяича, парикмахера Хаюмова, доктора Зильберштейна, инженера Фрадкина, учителя Шапиро, семья которого состояла из двух странных детей, Моти и Фриды, избегавших соседей-сверстников, толстой жены, по уличным слухам, лысой, поскольку она носила парик, и белобородого деда, сидевшего целыми днями на скамеечке у ворот, что-то непрерывно шепча, и одетого, несмотря на жару, в черные костюм и шляпу... Вот уже и дом мясника Акселерода - на углу "Бениной улицы".

Повернув за угол, Левик нос к носу столкнулся с Батыркой, учившимся в параллельном пятом классе, одним из двух главных хулиганов махалли в своей возрастной категории. Его постоянным соперником считался Соломон Ильяич, по прозвищу Сало, и каждую весну, когда на берегах уличных арыков появлялась свежая травка, эти пацаны на глазах беснующейся от азарта толпы сверстников из всей округи, устраивали на лужайке поединок - яростную драку до первого разбитого носа. Незадолго до того победителем вышел Батырка, и все пацаны, согласно неписанному уличному кодексу, весь год обязаны были ему подчиняться. Соседские взрослые, между прочим, не любили и побаивались мать Батырки, директора какой-то трикотажной фабрики и, кроме того, супругу милиционера, человека, надо сказать, малоприметного на ее колоритном фоне. Это была крупная женщина с нарисованными во весь лоб темно-зеленой усьмой широченными бровями, дымящая неизменным "Казбеком" и при любом случае открывавшая громкий золотозубый рот, переполненный русским матом с отдельными узбекскими вкраплениями. Одновременно руки ее автоматически проделывали характерные движения узбекского национального бокса - резкое  выбрасывание кулаков от плеч... Чаще всего она бушевала на улице по поводу очередного избиения пацанами ее младшего сына Акмаля, мальчика слабого, тихого и трусливого, на котором пацаны отыгрывались за власть его старшего брата, грозы махалли.

"Куда идешь?" - Батырка перегородил Левику дорогу. Тот, куда деваться, объяснил. Пришлось показать и трешку, зажатую в потном кулаке. "Давай деньги!" - приказал Батырка, - "Лучше поедим мороженого, а петуха я сам зарублю!". Несколько скоротечных душевных колебаний Левика, и они побежали к началу "Мойшиной" улицы, где в фанерной будке около школы  тетка в белом халате торговала мороженым и газировкой. Трешки хватило как раз на пару палочек эскимо и стаканов крюшона. Наслаждаясь на ходу мороженным, мальчишки с петухом возвратились к батыркиному двору. Двор был окружен со всех сторон строениями дома директорши, посреди протекал арычек, над которым возвышался помост-айван, где обычно папа-милиционер, сняв сапоги и мундир, в одних галифе и майке, на подушках коротал вечера с кем-то из соседей-узбеков за чаем, дыней или четушкой водки. С трех сторон айван окружали  кусты роз. Земля, которую батыркины сестры целыми днями вылизывали мокрым веником, сверкала чистотой.

Батырка вынес из сарая топор, бросил связанного петуха недалеко от айвана и с размаху рубанул птицу по шее. Голова вместе с шеей отлетела в сторону, из туловища ударил пульсирующий фонтан крови, а тушка, несмотря на связанные лапки, стала биться в дикой пляске, разбрызгивая кровь на айван, розовые кусты и выглаженную землю. Из дома, матерясь, выскочила батыркина мать с ремнем в руке. "Бежим" - заорал Батырка, и схватив петуха, рванул через калитку на улицу. Левик, сам не зная как, буквально скатапультировал за ним. Они пробежали несколько кварталов между глинобитными дувалами, пока, задохнувшись, не поняли, что погоня безнадежно отстала, и расплачиваться Батырке предстоит одному. "Ничего", - говорил он Левику, - "Вечером отец придет с работы, захочет кушать, и ей будет не до меня!"...

..."Это что такое? Аврум, иди посмотри!" - завопила бабушка, увидев обезглавленную птицу. Левик попытался сделать удивленное лицо, некоторое время лепетал что-то о синагоге и резаке, но вскоре, завравшись и запутавшись, расплакался и чистосердечно сознался в содеянном. Бабушкины крики разбудили деда, дремавшего в комнате с газетой в руках, он вышел и стал нервозно говорить по-еврейски что-то нравоучительное, предрекающее Левику в будущем нехороший конец. Но постепенно все успокоились, бабушка выпила валерьянки, дала Левику второго петуха и еще одну  трешку и с массой нудных назиданий снова отправила его к  резаке.

На этот раз обошлось без приключений. Двор синагоги был пуст. Над входом в дом висела доска, где наверху была нарисована шестиконечная звезда, а под ней надпись в две колонки, одна из которых была написана таинственными древнееврейскими буквами, ранее виденными Левиком только на кладбище, а другая по-русски. Левик ее прочел. Оказалось, что это - молитва о благословении советской власти и советского правительства.

Резака  через окно увидел Левика с петухом и вышел к нему. Это был бородатый человек в черном костюме и шапочке, похожей на тюбетейку. Он взял петуха, пошел с ним в фанерную кабинку, стоявшую в углу двора, что-то пошептал над птицей, затем, слегка общипав петушиную шею под клювом, надрезал это место бритвой. Потекла кровь, но резака крепко держал трепыхавшегося петуха, пока тот не затих. Появилась женщина, очень похожая на жену учителя Шапиро, и общипала перья с шеи и груди петуха в принесенный ею мешок. Левик отдал резаке трешку и понес петуха домой. На этот раз бабушка была довольна. "Посмотри",- говорила она,- "как аккуратно он его зарезал! Какой большой гелцел мит моце мейл  получится у меня к столу на Пейсах!"