EN
Старый сайт
История несостоявшейся любви
или
Окуривание Шикун Далета [1]
(В Интернете публикуется впервые)
Мне до сих пор кажется, что это был сон. Причудливый и хрупкий, точно льдинка, расстаявшая на моей ладони.
Но увы, это был не сон. Я до сих пор берегу ту самую бумажную салфетку с витиеватым вензелем и маленький блестящий шекель, [2] как волшебный талисман, как единственный вещественный свидетель той романтической истории с волнующим началом и горьким драматическим концом.
Но все по порядку. Хотя рассказывать мне чрезвычайно больно. И боль эта, я знаю, не утихнет никогда.
В аэропорту Бен Гурион мы приземлились в 15.35. Через полчаса я был уже в объятиях
детей - двух внуков, дочери и зятя, а в 18.10, после первого бокала за праздничным столом, я громко произнес:
- А не пора ли нам, друзья мои, начать собственное дело? Хватит батрачить на хозяев. Будем делать бизнес сами!
Дочь и зять многозначительно переглянулись и оба прыснули.
- В чем дело? - вспыхнул я.
- Примите наши поздравления, - ответил зять. - Вы достойны книги Гиннеса.
Я не на шутку рассердился:
- В чем дело, в конце концов?!
- Дело в том, что ты - абсолютный рекордсмен, - пояснила дочь и посмотрела на часы. - Каждый уважающий себя олим начинает говорить о бизнесе только после окончания ульпана, ну через месяц-два, ну хотя бы на вторые сутки. Но не через два часа и тридцать пять минут!
Я энергично возразил:
- Ваша ирония совершенно неуместна. Вы в Израиле торчите уже год и четыре месяца, и что?! Ты (я указал на зятя) - рабочий на заводе железобетонных блоков, а ты (я указал на дочь) - уборщица в отеле. Не густо, господа! А вы ведь оба - инженеры.
- Что ты предлагаешь? - примиренчески спросила дочь. - С какого бизнеса начнем - с фабрики, завода, супермаркета?
- Прошу не делать из меня совкового барана! - Я перешел на крик. - Бизнес начинают с малого, я знаю. Форд, к примеру, начинал с продажи спичек.
- Ротшильд... - осторожно поправил зять.
- Рокфеллер... - уточнила дочь.
Мы надолго уставились друг в друга, мучительно припоминая, кто же все-таки из капиталистов начинал со спичек.
Сережка, пятилетний внук, тут же побежал на кухню и принес коробку спичек. Я долго перекладывал этот коробок из одной руки в другую, в задумчивости ставил на ребро и на попа, но решение никак не приходило. Мы спорили о тонкостях предпринимательства, обсуждали варианты, делали прогнозы...
И тут дочь вскочила с места и бросилась на кухню.
- Курица!
Через несколько минут она торжественно вносила блюдо, на котором возвышалась бронзовая, с золотым отливом курица. Аромат заполнил всю квартиру, весь наш четырехэтажный дом, достиг Голан, а возможно, и западного берега Иордана.
Какой тут к черту бизнес?! Мы дружно потянулись к курице. Но, не успев сомкнуть ряды, услышали дверной звонок.
Так на пороге появилась Она, прекрасная незнакомка, которой суждено было в одно мгновение перевернуть всю мою израильскую жизнь. Правда, прекрасной незнакомке было чуть за сорок, но ее стройная фигура еще не оплыла, а в глазах метались искорки далекой молодости. Как говорят боксеры, она укладывала с первого удара.
Наши взгляды встретились. Мы мгновенно поняли, что обречены. Обречены на неизбежный интригующий роман.
- Бог ты мой! - повторяла незнакомка, точно заклинание, неотрывно глядя на меня.
Я смутился от смелости ее вспыхнувшего чувства, без утайки обращенного ко мне. Но я, увы, ошибся.
- Бог ты мой!... - повторила незнакомка. - Такого аромата я не помню с самого Чернигова.
Я оторопел.
- Вы по гостевому? Прибыли сегодня?
Я забормотал:
- В 15.35... Самолет опоздал на 42 минуты... - Я зачем-то полез в карман за авиабилетом и заграничным паспортом. - Вот билет, вот виза на девяносто суток...
Подобного идиотизма не припомню за собой за все свои пятьдесят два года. Незнакомка улыбнулась:
- Признайтесь, курица из СНГ?
Я был уже готов на очередную глупость, но, слава Богу, выручила дочь:
- Курица из Назарета. Ее привез мой муж.
Незнакомка загадочно молчала, затем порывисто повернулась всем корпусом ко мне. Ах, как круто вздымалась ее грудь! Кокетливо представилась:
- Эпоха...
Я настолько растерялся, что физически почувствовал, как у меня округляются глаза. Незнакомка засмеялась:
- Вас удивляет мое имя? Не удивляйтесь - каприз отца. Идейный был товарищ. - Понизив голос, она добавила: - Для всех я - Эпа, но для вас могу быть Эпи...
- Александр, - ответил я в порядке взаимного знакомства.
- Какой же вы, однако... - как можно мягче улыбнулась Эпа. - Здесь заграница, и здесь вы - Алекс. Начинайте привыкать. Идемте, я вас с мамой познакомлю.
Я нерешительно уперся. Зачем мне ее мама?
- Идемте же! - настойчиво тянула Эпа. - Ее весь Шикун-Далет знает.
Я растерянно взглянул на дочь, но она только развела руками
Квартира Эпы располагалась как раз под нами. Прямо с порога мы сразу же налетели на маму. Точно на сундук в старой коммуналке.
- Моя мама! - торжественно объявила Эпа. - Но вы ее не бойтесь. Она почти не видит и не слышит. Мама! - Прокричала Эпа. - Познакомься, это Алекс. Он только что из СНГ.
- Ша! - перебила мама. - Знаю. Самолет опоздал на сорок две минуты. А что вы ждали от этого аэрофлота, от этих гоев? Так говорите, курица, как Иисус - из Назарета? А сами вы откуда?
- Из Москвы.
- Из самой-самой? Подумать только! И где вы там живете?
- А вы знаете Москву?
- О чем вы говорите?! Конечно, нет! Я там ни разу не была. Вы прибыли с женой?
- Я с женой в разводе.
- И очень хорошо. Наверное, гойка? Значит, вы один? А где же Ельцин?
Я поежился, маразм крепчал.
- Ельцин на своем посту.
- Я так и знала! Он в Москве, а Арафат в это время целуется с Хусейном. А Рабин отдает Сирии Голаны. Как вам это нравится?!
- Мама, успокойся, - вмешалась Эпа. - Все будет беседэр, [3] - и увлекла меня в гостиную.
- Наш Рабин не лучше вашего Гайдара! - кричала мама.
- Не обращайте на нее внимания, - сказала Эпа. - Мама - старый партработник, двадцать четыре года трудилась костеляншей в обкомовском пансионате.
Эпа водила меня по своей квартире, словно экскурсовод по музейным залам, и с пафосом рассказывала:
- Здесь у нас гостиная. Этот угловой диванчик я нашла на улице. Согласитесь, чудо? Подлинный Людовик. Этот шкафчик - тоже с улицы. Ретро начала века, вы не находите?
Честно говоря, я не находил. Но вежливо поддакнул. Такое ретро я скорее бы отнес ко временам царя Давида.
- Ну и, наконец, детская! - торжественно объявила Эпа и распахнула дверь в маленькую угловую комнату.
Я огляделся, но детского ничего не обнаружил. Панцирная допотопная кровать явно черниговского происхождения, тумбочка со множеством лекарственных флакончиков, да еще прибор для измерения давления. Пожалуй, всё. Да, еще портрет мамы на стене. В солидной раме и на фоне знамени. Не мама, а вылитая член политбюро ЦК КПСС. Фотографировали маму, наверняка, в Красном уголке партийного пансионата.
Эпа перехватила мой недоуменный взгляд и рассмеялась:
- Комнату мамы мы называем детской. Вы, наверное, заметили - мама впала в детство. Но я даже рада за нее. Ведь она совсем не знала детства. Хотя бы здесь узнает.
- Спасибо товарищу Рабину за наше счастливое детство! - отсалютовала мама, оказавшаяся тут как тут.
Я с опаской посмотрел на маму.
- Нет, так невозможно, - сказала Эпа. - От мамы здесь нам никуда не деться, а я должна вам столько рассказать... - Эпа замолчала. Было видно, как она волнуется. - Должна признаться, Алекс, что здесь я очень-очень одинока. Мне кажется, вы тот, кто обязательно меня поймет. - Она снова замолчала и как-то испытующе посмотрела на меня.
Признаться, я вовсе не был уверен, что пойму ее. Я уже ничего не понимал. Я был, как то утлое суденышко, которое внезапно сорвало с якоря и швырнуло в незнакомое штормовое море.
- Я вас очень даже понимаю... - сказал я Эпе.
Взгляд Эпы повлажнел.
- Спасибо, Алекс... А теперь мы спустимся к озеру Кинерет, и вы увидите ночную Тверию. Она прекрасна. Надеюсь, дети вас отпустят?
- Эпа, надень шифоновую кофточку! - тут же отозвалась мама. - С Голан сегодня дует.
...Мы выбрали столик у самой воды. Сзади бурлила ночная Тверия, а перед нами чернел Кинерет. Смутно угадывались ситуэты холмов на противоположном берегу, украшенных гирляндами мерцающих огней. Эти холмы были Голанами.
На Эпе была нарядная шифоновая кофточка, хотя ветер с Голан, как предупреждала мама, вовсе и не дул. Перед Эпой стоял большой бокал колы, я заказал себе бутылку пива.
Мы долго и упорно молчали, не зная, с чего начать. Пристально вглядывались в темноту Голан, точно два пограничника в дозоре. Наконец, Эпа нарушила молчание:
- Дайте вашу руку, Алекс...
Я вздрогнул и послушно протянул ей руку, чуть не опрокинув пиво.
- Чувствуете? - спросила Эпа.
Я чувствовал, что ничего более нелепого, чем подобное зависшее над столом рукопожатие, в данной пикантной ситуации придумать невозможно. Я, естественно, в этом не признался и что-то промычал в ответ. Конечно, я должен был сказать о биотоках, которые пронзили наши руки, а, возможно, отважившись на большее, признаться, что чувствую биение сердец. Но кроме какого-то подозрительно бугрящегося, как мозоль, рубца на ее большой, не по-женски жесткой ладони, я ничего не ощущал.
- Чуквствуете рану? - повторила Эпа и прозительно посмотрела мне в глаза.
О какой ране речь? Судя по романтическому началу нашего знакомства - о сердечной. Но я все отчетливее осязал на ее мужской ладони большой рубец.
Вконец сбитый с толку своим дурацким положением, я изобразил подобие загадочной улыбки. Тогда Эпа взяла инициативу на себя. Она энергично высвободила руку и широко ее раскрыла. Ладонь пересекал лилово-красный, чуть затянувшийся рубец. Мне стало плохо.
- Впечатляет? - торжествующе спросила Эпа. - А вы спрашиваете о нашей репатрианской жизни здесь, в Израиле, о женской доле разведенной олимки!
Я ни о чем таком не спрашивал! Да и мог ли я придумать такую дичь, как "разведенная олимка"? Что-то вроде разведенной бормотухи, наливки, настойки, спирта или еще какого-нибудь пойла.
- Вот вам и ответ, - набирала обороты Эпа, демонстрируя изуродованную руку. - Всего три дня, как прорвало. Порезала осколком тарелки на работе. Извините за пикантную подробность, Алекс, - столько гноя вышло... А я ишачу! Посуду мою в ресторане. Скажите, у нас в Чернигове могло такое быть? А здесь - пожалуйста! И все только потому, что шекели нужны.
Я, не мигая, смотрел на Эпу.
- Да, я олимка и при том - в разводе, - запальчиво сказала Эпа. - Тут профсоюза и парткома, извините, нет. Тут балабайт - хозяин. Вы бы видели его! Рост - метр с кипой, а туда же: "хочу тебя!". Хоть ты тресни. А попробуй отказать - гуляй на все четыре стороны, нарвешься на другого. У меня глаза на лоб полезли, а он уже штаны снимает. Гуманный, гад! Спрашивает: "Где тебе удобно? Хочешь - здесь, прямо на столе, а то давай в подсобке. Там, - говорит, - все олимки у меня перебывали". Врезала б ему по морде, да рука поранена. «Я, - говорит, - пылаю весь от страсти». Говорю ему: иди под душ, охолонись. Он смеется: " зачем под душ, когда ты рядом? Тебя хочу!". Вот так-то, Алекс. Здесь заграница. Да, правовое государство, но только не в интимной сфере...
Эпа тяжело вздохнула, потянулась к бокалу с колой, отпила маленькими нервными глотками. Потом заговорила вновь, поверяя мне все новые подробности своей горестной интимной жизни.
Из всех ее рассказов мне особенно запомнился один, связанный все с тем же балабайтом. Случилось это глубокой ночью, ресторан тогда закрыли только в три. Пока перемыла всю посуду (это с пораженной-то рукой!), на часах уже четыре. Домой не доберешься. А он тут как тут. Опять штаны свои поганые снимает. Ну что ты сделаешь?! "Спокойно, - говорю себе, - спокойно, Эпа..." А у самой сердце в горле бьется. "Как хочешь, - говорю ему, - а здесь я не могу, на рабочем месте. Давай уедем". "Куда?- спрашивает он. - Ко мне домой нельзя. Жена, дети (вот поганка!)" Ко мне, отвечаю, тоже. Мама не спит, волнуется. "Ну и что? – отвечает балабайт. - Все равно она не видит и не слышит". "Хоть ты и в кипе, а дурак!" - говорю ему. "Мама у меня старейший партработник. Двадцать четыре года в пансионате "Искра". У нее моральный кодекс". "А что это такое - моральный кодекс?" - не понимает балабайт. Поди, втолкуй ему. "Ладно, - соглашаюсь я. - Поехали на пляж". А он уже - за руль, мотор заводит....
Эпа замолчала. Я не посмел ее спросить, что было дальше. Она грустно улыбнулась:
- Не пугайтесь, Алекс. Ничего такого не было. Тогда я снова увильнула. А было это так. Приехали на пляж. Я мечусь по пляжу, он - за мной, точно кобель на привязи. Ну, - говорит, - чего ты ищешь? Присматриваю место, отвечаю. Привыкаю к обстановке. Присмотрю местечко, завтра и приедем. Он набычился, смотрит исподлобья, глаза сверкают в темноте, как у собаки Баскервилей. И на меня попер. Не подходи! - кричу. - Если тронешь, утоплюсь! Он сплюнул на песок, матюгнулся на иврите и пошел к машине. Так рванул, что, думала, колеса отлетят. А меня оставил. В четыре ночи, на песке....
...После ночной прогулки мы вернулись заполночь. Дом уже спал. Возле ее двери мы остановились.
- Спокойной ночи, Эпа, - говорю я ей. - Не унывайте, все будет беседэр. - И уже хочу подняться по ступенькам.
- Погодите, Алекс... - сказала Эпа и открыла дверь ключом. - Прошу вас, зайдите на минутку...
Мы вошли в ее квартиру. Свет не включали. Было слышно ровное похрапывание старой коммунистки. Крадучись, прошли на кухню. Лунный свет серебрил на Эпе шифоновую кофточку.
Эпа возилась у кухонного стола, шуршала пергаментной бумагой. Протянула сверток. Я развернул его. В бумажной салфетке с витиеватым вензелем был завернут ломоть пирога.
- Это вам, - сказала Эпа. - Штрудель. Сама пекла. Ешьте на здоровье и вспоминайте Эпу...
Я молча взял пирог и тихо вышел. Эпа проводила меня взглядом, полным грусти и тоски. Я тоже уходил с тяжелым чувством и со штруделем в руках.
Дочь и зять еще не спали
- Папа, это ты? - спросила дочь из спальни. - Как прошло первое свидание на Земле обетованной? - Дочь и зять слегка хихикнули. - Имеешь право. Ты взрослый, свободный человек.
Из спальни вышел зять, в трусах и майке.
- Пока вы там гуляли, мы тут малый бизнес сочинили. Рокфеллер начинал со спичек, мы начинаем с кур! Наша курица произвела фурор. Вы ушли, а тут весь дом сбежался. "Что за курица? Откуда?" Эта, - говорю, - из Назарета. Тут ведь всё кашерное: и аромат, и вкус не те. А в Назарете, у арабов, они парные. Соседи просят: "Привезите нам! За услуги мы заплатим". Сговорились - с курицы по шекелю.
Назавтра ранним утром зять умчался в Назарет. К полудню вернулся, увешанный парными курами, точно охотник - дичью. Разнёс заказы по квартирам. Сияет. Еще бы - двадцать восемь шекелей чистой прибыли в кармане! Шекель с носа, или с клюва - это как угодно...
Больше всех радовался я.
- А я что говорил?! Бизнес надо делать, господа! Бизнес! Погодите, дайте только срок - мы окурим весь Шикун Далет! - Я потянулся к калькулятору.
Но тут позвонили в дверь, зять побежал открыть. Через минуту он вернулся. Растерянный. На его ладони сверкал маленький блестящий шекель.
- Заходила Эпа. Вся в слезах. Просила передать лично вам, - и он протянул мне шекель.
- В чем дело? - не понял я. - Ты и ей курицу привез?
- Конечно. Как просила ее мать.
- И шекель взял с нее?
- Конечно. Бизнес, значит, бизнес. Никаких уступок.
- Что ты натворил?! - воскликнул я и медленно побрел к балкону.
Из всех окон источались ароматнейшие запахи запеченных кур. Кур из Назарета. Дом отмечал куриный праздник. Праздник некошерных кур. И только лишь под нами, на первом этаже, было тихо.
- Эпа... - позвал я осторожно.
В ответ - молчание.
Я позвал настойчивей и громче:
- Эпа!
И снова тишина.
...Любовь и бизнес. Только теперь я начал сознавать, как несовместимы эти категории. Маленький блестящий шекель лежал на моей ладони и жег мне руку.
...Прошло три месяца. Я улетел в Москву. Но не проходит дня, чтобы я не вспомнил Эпу. Перед глазами навязчиво стоит одна картина: я на балконе, а внизу, в квартире Эпы, - тишина.
На моей ладони - маленький блестящий шекель.
Легкое куриное перо парит над Шикун Далетом. Оно кружится и кружится, не смея упасть на землю...
[1] Микрорайон в г. Тверия
[2] Денежная единица в Израиле
[3] В порядке
