МУХА.

   Муха гоняла  по краю граненого стакана, стоявшего на столе уже где-то с полчаса. Он сидел, подперев голову рукой, и наблюдал за процессом. Временами она останавливалась, опускала хоботок  в его портвейн, налитый почти до краю, и снова неслась по кругу, вновь останавливалась, и опускала в вино уже свои лапки, быстро-быстро ими перебирая. Эта мелкая дрянь не улетала, очевидно, ей понравился вкус, в этом она не была оригинальна, любил его и он, но зачем же в его портвейне мыть ноги?  Когда же к она, наконец, напьется, или надышится, вырубится, и можно будет, наконец,  приступить к процедуре опохмелки. Не прогонял он ее еще и по причине, что не любил пить один, какая- никакая, а все-таки компания. Нет, конечно, были исключения из правила, но нужно стараться сохранять приличия. Ведь в одиночку пьют лишь алкоголики, а себя он считал всего лишь в меру потребляющим индивидом. Просто у каждого своя мера. Муха же, видно, потеряла голову от привалившего на нее счастья, и не могла никак выбрать себе место, чтобы предаться предстоящему блаженству. Почему то портвейн ее совсем не брал, и терпение начинало заканчиваться. Он и так ждал уже достаточно, побеждая безумное желание осушить стакан, ведь состояние его после вчерашнего было просто никакейшн. Голова трещала, сушняк, и тут эта сволочь, с которой он решил великодушно поделиться, и проявил настоящий гуманизм, взял в свою компанию, никак не может принять, сколько ей надо, на грудь, и благородно, красиво свалить, освободив ему место. Нет, наверняка  портвейн ей понравился, и она просто растягивает удовольствие.

   Кто любит в этом мире виски, кому-то нравиться коньяк, или водка, кто-то не мыслит себе жизни без красного вина, кое-кто делает вид, что без ума от кубинского рома, он же обожал портвейн. Но не тот, что приготовлен из винограда, выращенного в солнечной долине реки Дору, а свой, ординарный, белый,  местного разлива. Даже много лет назад, в эпоху повального дефицита, он не изменял своим предпочтениям, и мог на электричке поехать в пригород, для пополнения своих быстро таящих запасов.

   Муха же не проявляла никаких признаков опьянения, хоботок в вино уже почти не опускала, а работала все больше лапками, может, она мочит лапки, и потом их облизывает? Поскольку все манипуляции муха проводила с сумасшедшей скоростью, подтверждения своим догадкам получить не получалось. Наконец, он решил ее побеспокоить, согнал рукой со стакана, и с чувством его опрокинул. Портвейн согревающее опустился по пищеводу вниз, и почти сразу головная боль стала стихать. Окружающие предметы стали приобретать привычную отчетливость, стук сердца в ушах становился все тише, дрожь  рук почти прекратилась, прошло головокружение, словом, он начал приходить в норму.  

  Он взял блюдце, накапал туда из стакана остатки портвейна, достал из холодильника ветчину, отрезал кубик, и положил в блюдце рядом с лужицей портвейна, немного отодвинув от себя. Почти сразу муха приземлилась на блюдце. Он снова подпер ладонью голову и погрузился в созерцание происходящего.

По мере того, как тепло портвейна все более растекалось по его телу, его отношение к мухе начало в корне меняться. Она уже совсем не казалась ему отвратительным созданием, он даже начал испытывать к ней некое подобие симпатии. Она была серой, а не отвратительной зеленой, покрытая редкими волосками, брюшко желтоватое, и эти огромные темно-красные глаза. Вот если бы у человека были такие, можно было видеть, что творится вокруг, одно неудобство, глаза такие большие, что панамку уже не оденешь, каждый глаз размером с пол-башки. Чем больше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась и вызывала уважение. Не зря ведь великие Гомер и Лукиан обессмертили ее в своих творениях!  Мухи видели как людишки лазили по деревьям, и вообще, если бы не они, то мир уже давно утонул бы в нечистотах. Нет, определенно, очень нужное природе создание, не то что человек, который только и может, что гадить вокруг себя. Мозги  начали потихоньку восстанавливать работоспособность, и он начал вытягивать из закоулков памяти пословицы про муху:

«Как  выпили варенухи, так и загудели, как мухи», «А муха зря не сядет!», «Был бы мед, а муха и из Багдада прилетит», «И царю в миску муха попадает». Все, достаточно. Он прекратил рыться в закоулках своей памяти, сейчас явно не время, и принял решение. Тихонько поднялся, достал из шкафчика небольшой прозрачный пластиковый контейнер и снова сел за стол. Муха никуда не улетала. Выждав момент, когда она опустит свой хоботок в портвейн,  резко накрыл ее сверху контейнером: «Что, не ожидала? Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди. Так и человек. Сегодня ты наслаждаешься ароматом дорогой кожи в салоне «Бентли», а завтра уже мучаешься от миазмов стоящей под кроватью утки».

  Муха взлетела, сделала несколько маленьких кругов, пару раз ударилась в прозрачную стенку, особо не расстроилась, снова уселась, и продолжила наслаждаться его портвейном, похоже, ее все устраивало.   Он взял нож, и проковырял в контейнере несколько отверстий, чтобы был доступ свежего воздуха, взял фломастер, витиевато сверху написал «ЖУЖА», и поставил дату.

   Не спеша собрался и выдвинулся на работу. Идти ему было недалеко, состояние его нормализовалось, и он шел, любуясь цветением  каштанов. Его домашняя пленница не выходила у него из головы всю дорогу, он почти все время думал о ней, какое все-таки интересное создание, любопытно, она наклекается  до беспамятства, или знает меру?    

   Напротив его работы уже, как всегда, был открыт небольшой бар. За стойкой стоял невысокого роста, бородатый бармен Жорик, неопределенного возраста, ему можно было дать и тридцать, и сорок, и полтинник.  Белоснежной салфеткой он натирал и так сверкающие бокалы. Он кивнул, здороваясь, достал отдельно стоящую бутылку портвейна, граненый стакан, поставил на стойку и положил рядом леденец. Такой портвейн из всех посетителей пил он один, да и единственный, кто предпочитал граненый стакан.  Положив на стойку бара купюру, чокнулся с пустой рюмкой бармена, влил в себя стакан, и бросил в рот конфету. Бармен был давно ему хорошо знаком, тот когда то преподавал в сельхозакадемии, и должен знать ответ на его вопрос: «Жорик, сколько живет муха?»

   Тот сделал еще более умное лицо: «Их в природе насчитывается  сорок тысяч видов, живут от восьми дней до нескольких месяцев, вас какая интересует, навозная?»

«Нет, небольшая такая, серенькая, с красными глазищами».

«Все ясно. Муха комнатная, муска доместика! Живет от восьми до двадцати дней».

«Всего то?» - Ему стало грустно: «А белая мышь?»

«До трех лет.»

«Ну, это же совсем другое дело! Спасибо!» и он довольный, покинул бар. Перейдя на противоположную сторону улицы, вошел в монументальное здание с колоннами, и оказался в просторном вестибюле. Поднялся по мраморной  лестнице на второй этаж, прошел по длинному коридору, вошел в кабинет, и закрыл за собой дверь с висящей на ней сверкающей  латунной табличкой: «Директор театра Муха Петр Сигизмундович».