1.

Чем пристальнее я приглядывался к Абрамкину, тем сильнее влюблялся в него.

Господи, Боже мой! Ну кто еще на такое способен? Добровольно отказаться от садов Соломона. Уйти в схиму, почти в монашество.

Да, Абрамкин достоин самой горячей любви.

Но все по порядку.

Началось же с того, что президент Абрамкин в очередной раз исчез.
И никто и негде не мог сыскать его. Хотя гуртово шукали даже в медвежьей тайге, под Магаданом, смотрели в морские бинокли в жерла уснувших и вот-вот просыпающихся вулканов.

Сгинул! Напрочь!

Обнаружили же мы его с гениальным сыщиком случайно. И, так сказать, с отчаяния. Когда уже поручение премьер-министра РФ Д.А. Медведкина отыскать альфу и омегу казалось неисполнимым, почти бредовым.

А случилось все так…

В октябре мы с Рябовым решили взять тайм-аут и навестить Туапсе, оттянуться, расслабиться. Погода стояла славная, ни жары, ни холода. Пресловутое бабье лето.

И вот мы меланхолически идем на дикий пляж мимо речушки со странным названием Паук.

— Эта река кишит жабами и змеями, — в проброс заметил инспектор.

— Гадов буду изничтожать своим акушерским стеком, — я молодецки выпятил грудь.

— Какой отважный, — устало усмехнулся сыскарь. За последнее время у нас не было ни одного путного дела, поэтому Рябов пребывал в перманентном состоянии скучающей мизантропии.

Шествуем мимо бородатого живописца-ханурика, тот разложил свое рукомесло на бетонном бордюре. На морских камешках, на выпуклых половинках бамбука изображена Киселева скала и радужные яхточки, взрезающие лазурь.

— Любая штука по сотке! — окликнул нас шаромыжка.

Мы чуть замедлили шаг.

— Отдам за полста! — горестно возопил продавец и тут же пожалел, что с бодуна сразу не опознал нас.

В прибрежном мастере мы обнаружили сгинувшего президента РФ, вертикаль власти, становой хребет российской политики и экономики, мозговую, так сказать, косточку родного отечества.

— Ваше сиятельство! — рявкнули мы в унисон с Рябовым.

2.

— Это не я… — глухо пробормотал Абрамкин.

— Эко вы обросли! — изумился Рябов. — Отрастили бороду и пушкинские бакенбарды. Родная мать не узнает!

— Матушка моя уж давно в лучшем из миров, — смиренно произнес Абрамкин. — Так будете покупать или нет мои опусы? Сам рисовал. Сегодня продал только на пузырь водки. На закусь не хватает.

Рябов достал портмоне из псевдо-крокодиловой кожи, протянул хрустящую сотку. Заметил:

— Никогда б не подумал, что буду платить самому богатому человеку планеты.

— Да какой я богатый?! Всё в дымке, даже в тумане забвения.

Абрамкин сунул мне фрагмент бамбука с изображением дикого пляжа. Море на оном спокойно. В бухточке лишь один белоснежный парусник. Парят две чайки. Ближе к нам возлежат в шезлонгах девушка с парнем. Верх ребристой скалы порос буйной зеленью, впрочем, уже начинающей желтеть, прям как сейчас, в октябре.

— Ничего не понимаю, — тер я виски, — человек поднявший Россию с колен, торгует жалкими поделками.

— И вовсе не жалкими! — сжал тонкие губы Абрамкин. — Если хотите знать, то я с детства грезил именно о таком творчестве. А деньги? Так тьфу на них! Только вот на закусь не хватает.

— Мало сотки? — сощурился Рябов.

— Ага. Если вы готовы еще бросить в общий котел, то пойдемте со мной. Накатим! Мы с моей супругой Линдой снимаем гараж у боснийца Жоржа.

— С превеликим удовольствием! — воспрял я. — Надо же где мы вас надыбали?! У туапсинского пляжа… Мистика!

3.

Босниец Жорж оказался копией нашего президента. Такой же сивый, лохмато-бородатый, с дивными пушкинскими бакенбардами.

— Жорж! — протянул нам с Рябовым руку. — Если по-нашему — Джорджи. Проклятые янки разбомбили мою землю, поэтому я оказался здесь.

Говорил Жорж бойко, слегка калеча слова, будто после инсульта. Хотя инсульта никакого и не было. Человек этот отличался олимпийским здоровьем, вопреки своей сивой лохматости.

В майке с надписью «55» из оштукатуренного гаража вывернула седая дама. Синеватые круги под глазами. Большущая, вызывающая любовное томление, грудь. В черных же ее глазах так и пляшут бесы.

— Кого это ты, Юрок, приволок? — встала под библейским инжиром, подперла руки в бока. — Давай хоть сегодня завяжем с бухлом?

— Да они же мою Киселеву скалу за сотку купили! — удивился Абрамкин. — Готовы даже бросить живую наличность в общий котел.

— Говорю тебе, тормознем, — обернулась к нам. — Линдой меня зовут. Жена этого художника. Вообще-то при рождении мне дано имя Алла.

— От правосудия скрываетесь? — подмигнул я, акушер второго разряда Петр Кусков.

— Зачем? Просто имя Алла на редкость глупое. А в Линде — поэзия, нега.

Абрамкин рюкзак с поделками швырнул на продавленный диван, стоящий под навесом, увитым виноградом «Изабелла».

— Это, мать, — пояснил президент, — легендарный сыщик Рябов и его верный оруженосец, Петр Кусков.

— Да плевать мне на них!

— А я бы накатил… — Жорж с отчетливым хрустом почесал свою пушкинскую бакенбарду.

Я же всполохнулся: «Он больше похож на Пушкина, чем на нашего президента. Такой же вертлявый, с небесным огнем в очах. Но может ли он писать стихи? Это вряд ли…»

— Возвращайтесь, господин Абрамкин в Москву, — гулко, с басовыми модуляциями, прорычал Рябов.

Абрамкин сунул к лицу сыщика жесткую дулю:

— Накось, выкуси!

— Да вы же кумир миллионов! — обомлел Рябов.

— Стадо отбилось от рук, — подхватил я. — Жаждет кнута. Гурт, как ни крути, не может без пастыря.

— Дудки!

4.

И вот мы сидим под уличным навесом, буйно оплетенным виноградом «Изабелла», пьем «Агдам», заедаем хурмой «Королек».

Абрамкин исповедуется:

— Хотите, расскажу о своей заветной мечте? Ась? Хочу обогнуть на паруснике земной шар. Причем обогнуть в одиночку, соло. Именно поэтому я парусники на камнях и бамбуках рисую.

— Море не люблю, — заметил Жорж. — Я — сухопутный. Блюю.

— Опять меня напоили, — радостно вздохнула Линда. — А ведь хотела хоть на день уйти в завязку.

— Значит, тоскуют москали без меня? — подмигнул Абрамкин. — Если бы вы только знали, как они достали. Все время от меня ждут каких-то полоумных подвигов. Не люблю я массы. Тупая орда. Только к старости понимаешь, что все золотые орехи пустые. Слава — ничто, гиль.

— Знаете, почему я взяла псевдоним Линда? — подруга Абрамкина толкнула меня плечом.

— Откуда мне знать?

— Это в честь жены Чарльза Буковски, Линды. Она мой кумир. Мужественно жила с гениальным бухариком! Вот я и говорю Абрамкину, садись за стол и пиши. Станешь вторым Буковски.

— Я до сих пор не научился по-русски писать, — пригорюнился Жорж.

— Да о чем я буду писать? — вскинулся Абрамкин. — Все мои воспоминания под грифом «Строго секретно».

— А ты, голубок, о любовницах своих напиши, — Линда поправила тяжкую грудь.

— Ты с ума сошла? Сношения с блудодейками не моя стихия.

— Я бы в Боснию вернулся… — горько вздохнул Жорж. — Ах, какое же стадо у меня там было! 33 барана. 12 коров. А коз сколько?! Кур?! 77 жирных индюков… Все отполировали ракетами проклятые янки.

— Зря я у америкосов деньги свои хранил, — после глотка «Агдама» вскинулся Абрамкин. — Хранить бабки в стане врага — глупо.

5.

Мы с сыщиком Рябовым решили задержаться в Туапсе до тех пор, пока не уговорим президента РФ вернуться в родное стойло.

Абрамкин же всякий день с обезьяньей сноровкой лазил на высокую хурму, собирал матово-красный, упоительно медовый сорт «Королек».

Весь бетонный пол двора усыпан огромными леопардово-пятнистыми листьями инжира. Листья хрустят под ногами. И все-таки еще повсюду торжество зелени. Например, в будочку уличного клозета нужно было продираться сквозь нависшие гроздья черного винограда.

Босниец Жор снизу зорко наблюдал за президентскими древесными манипуляциями, замечал:

— Вы, русские, странные люди. Когда я с вами здороваюсь, то вы смотрите так, будто я что-то хочу украсть.

Линда с любовью наблюдала за Абрамкиным, эдаким бородатым орангутангом. Широко улыбалась:

— Молодчага, Юрок! Кремль тебя многому научил. Не потерял здесь сноровку. А ты, Жорж, не гунди. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Может, ты что и крадешь, а мы не в курсе.

Потом мы купно гуляли по городу. И тут мы заметили одну особенность. В Туапсе пропасть кошек и каких-то… затхлых пенсионеров. Котяры атакуют мусорные баки. Пенсионеры же сидят на лавочках в каком-то провинциальном оцепенении. Будто русские мумии.

А ведь пенсионеров можно понять. Абрамкин пропал. Только его неуемные подвиги и радовали. Придавали ценность дрянной пустой жизни.

— Мальчишки, а давайте на пляже устроим сабантуй? — предложила Линда. — Нажарим шашлыков. Под холодное-то пивко, ой как хорошо?!

— Можно и шашлычков… — хмуро отреагировал Абрамкин. — Хотя трупоедство я не приветствую.

— Кто бы говорил! — захохотала Линда. — Пожарим, так увидите, как он их будет лопать. Мясоед стопроцентный. Хищник! Дзюдоист, парашютист, кавалерист… Всего не перечислишь.

6.

Я, акушер Петр Кусков, никак не мог уразуметь, почему Абрамкин с Линдой ютятся в гараже, хотя у Жоржа пустовала просторная времянка.

— Это мы делаем для усмирения своих тщеславных порывов, — разъяснила Линда. — Я же в Москве была гендиром дизайнерского бюро «Большой палец». Все плакаты и баннеры, прославляющие «Единую Россию», моих рук дело.

— Идеологически разочаровались в партии жуликов и воров? — Рябов с наслаждением ел сочную хурму, сок бурно тек по его подбородку.

— Можно и так сказать… — задумалась Линда. — Все как-то враз опротивело. Буквально до рвоты. Вот здесь и оказалась.

— А куда вы дели свои деньги? — не теряя нить логики, вопросил я.

— Бабки мои лежат в одном кипрском банке. Их госдеповские америкосы заморозили.

— Проклятые янки! — горлово вскрикнул Жорж. — Уничтожили мою родину. Суки!

— А что с денежками вашего секс-партнера? — нахмурился Рябов. — Что его, бедолагу, заставляет рисовать парусники на камнях и бамбуках?

— Да он же из Златоглавой убег без паспорта и пластиковых карточек, — улыбнулась Линда. — Денег у него, конечно, до чёрта, как у царя Соломона. Только он принципиально ими не хочет пользоваться.

Подтянулся с корзиной хурмы и Абрамкин. Воскликнул:

— Друзья мои! Что деньги? Тлен! И какое упоительное забвение мне дает творчество. Да когда я делаю радужные росписи на камнях и бамбуках, то по-настоящему счастлив. Так счастлив, будто опять захватил Крым. Попутно и Азовское море.

— Чужое не бери! — смачно сплюнул Жорж. — Зачем янки замочили моих козлов и баранов? Жирных индюков? Отдайте!

7.

Организовали мы на пляже, как и задумывали, сабантуй. Жарим шашлыки, пугливо оглядываемся. Повсюду мерзость запустения. Купальный сезон завершился, на пляже никто не убирает. Измятые пластиковые бутылки, грязные целлофановые пакеты, проеденная морской солью шина. Прямо перед нами распахнута дверь изрядно загаженного ватерклозета, объява на жестяной стене: «Туалет — 50 рублей. Душ — 100 рублей».

Жуткое зрелище. Но русаки этого категорически не замечают. Жарят на углях шашлыки. Лакают водку с пивом. Кто-то блюет, кто-то душевно поет.

Абрамкин пригубил янтарное пиво, пыхнул беломориной.

— Боже Всемогущий! Какая же у меня была слава. Президенты СНГ валялись у меня в ногах. Сам Папа Римский ждал меня в прихожей часами. А какие блистательные войны я развязывал?! Конфетка!

— Зачем уехал из Москвы? — впилась клыками в мясную плоть шашлыка Линда.

Абрамкин допил бутылку пива до дна, тыльной стороной ладони смахнул пену.

— Возраст Соломона подкатил. И вот я за библейским царем говорю: «Всё суета сует. Что было, то и будет».

— Кубаноиды ничего себе народец, — замечает Жорж, седые его бакенбарды нежно перебирает бриз. — Хотя и противные. Жадные и горластые.

— Что же, господин президент, — изумился я, — прямо до гробовой плиты будете расписывать свои камешки?

— Разве у меня есть выбор?

— Но ведь ваши поделки почти никто не покупает? — еще больше моего изумился Рябов.

— Плевать! Мудро писал Пастернак: «Цель творчества — самоотдача, а не шумиха, не успех».

— Как говоришь? Пастернак? — задумался Жорж. — Надо почитать на досуге.

8.

К нам на костылях прискакал инвалид без ноги. Впалые небритые щеки, какой-то пронзающий, апостольской мощи взгляд.

— Рыбки к пивку не угодно ли?

— Какой еще рыбки? — посуровел Абрамкин.

— Копченая тарань и малосольный толстолобик.

— Мы же шашлык едим… — я сыто погладил свое брюхо.

— Ну и ладно… — легко согласился убогий. — Рыбка была так, для затравки. Я к вам, господин живописец, от горячего почитателя вашего таланта.

— Живописец?! — Абрамкин вытаращил небесно-голубые глаза. — Никто меня так еще не называл.

— И что же у вас за поручение? — Рябов подбросил в почти потухший костер сучья.

— Вот… — инвалид извлек из внутреннего кармана пуховика измызганный конверт.

— Что это вот? — Абрамкин брезгливо взял почтовый конверт, понюхал. — Пахнет толстолобиком и копченой таранью.

— Что за послание — мне знать недосуг… — одноногий споро заскакал прочь.

— Да открывайте же! — Жорж с вулканическим нетерпением топнул ногой.

И Абрамкин раскрыл.

Достал из конверта золотую каточку «Сбербанка».

— А что там еще? — выхватила послание Линда. — Ага! Записка! Читаю… «Примите, многоуважаемый имярек, от горячего почитателя вашего нешуточного таланта. Пин-код — 3333».  И подпись — Аноним.

— Что за бесовщина! — вскричал Абрамкин. — Эй, увечный! Где ты?

Ан одноногого вестника уж и след простыл.

— Банкоматы «Сбербанка», — выдал я справку, — располагаются прямо на выходе с пляжа, возле хинкальной «Надежда».

9.

От банкомата, затрапезного провинциального банкомата, мы повели Абрамкина под руки. Ему стало дурно с сердцем, одолела икота. Посиневшие губы его то и дело шептали:

— Сто лямов долларей! Ик-ик… Ты только подумай!

— Хорошая сумма! — сказочно оживился Жорж. — Если чуток одолжите мне, то на территории своего огорода построю трехэтажную хоромину. С мезонином. С венецианскими стеклами. С лепным потолком. Павлина бы какого во дворе пустил. Пусть, подлец, шебуршит листвой инжира.

Линда локтем толкнула Абрамкина:

— Милый, зажми нос, икота отпустит. Кто ж знал, что у тебя такие горячие почитатели таланта?

— Что-то здесь нечисто… — хмурился я, акушер Кусков.

— Расклад понятен и младенцу! — озорно сверкнул очами Рябов.

— Какой еще ик-ик расклад? — гнусаво спросил Абрамкин с зажатым носом, икота его пока не отпустила.

— А такой… Вычислили вас ГРУ и ФСБ. Как? Не знаю… Возможно, вам вживили микрочип. Надыбали по геолокации.

— И что же они хотят? — ахнул Абрамкин.

— Займите мне денег! Богом молю! — рявкнул Жорж. Как же все-таки он смахивает на поэта А.С. Пушкина. У того, кстати, тоже были финансовые проблемы.

— Чего хотят? — повторил президентский вопрос Рябов. — Хотят, чтобы вы вернулись к своим баранам. К электорату.

— Не хочу! — захныкал президент. — Пусть кто угодно возвращается, только не я. Пусть Жорж возвращается. Сострижет свои пушкинские бакенбарды и вернется.

— В Москву не желаю, — в свою очередь захныкал Жорж. — Там меня сразу арестуют за отсутствие регистрации и прописки. Павлина хочу. Пусть яйца несет. Бабу хочу. С грудями. Пусть рожает детей.

— Экий блажной… — скривилась Линда.

10.

Сначала Абрамкин хотел эту пластиковую карту отдать. Но как отыскать одноногого странника? Потом он решил все бабло перевести на счет благотворительного фонта «Добрые руки». Но потом раздумал, мол, знаю я эти добрые руки, до копья разворуют.

Абрамкин затих, к пластику не прикасался, зато с особым рвением стал рисовать свои миниатюры. И поделки у него выходили одна другой краше. Столько изящества, грации, внутренней свободы. Стал вровень, плечо к плечу, с прославленным маринистом Айвазовским. Или того выше.

— Господин президент, возьмите меня в ученики, — я как-то смиренно подсел к Абрамкину.

— Тебе-то зачем? — подозрительно сощурился.

— Любуюсь я на вас, когда вы творите. Столько в вас душевной гармонии. Вы становитесь просветленным, избранным. Вот богатые, по меткому библейскому выражению, не войдут в рай, как верблюд не пролезет в игольное ушко. А вы войдете!

— Да он куда угодно без мыла войдет! — Линда, борясь с похмельем, опрокинула в себя стакан рассола.

Абрамкин взял меня за руку:

— Как вас зовут? Петя? Пётр… Что-то у меня в последнее время с памятью. Садитесь рядом. Попытаюсь вам преподать азы творчества.

Из-за кряжистого ствола инжира выглянул Жорж:

— Юра, дай миллиончик!

— Сгинь, сатана! — отмахнулся от него Абрамкин. — Так вот… Перед живописным трудом, Пётр, постарайтесь вызвать в себе состояние растроганности, нежности.

— Как же я его вызову? — обалдел я.

— Вспомните самое сердечное событие своей жизни.

— Ага… Когда-то я любил. Кажется, любили и меня.

— Только вспоминайте все нежно эротичное. Никакого секса! Тем более грязного.

11.

А потом набежали кучевые облака, хлынул дождь. Да какой! И не утихал целую неделю. Река Паук вышла из берегов, затопив проезжую часть. Автомобили стали гирляндами радужных поплавков.

Мимо дома Жоржа, тот стоял на горе, бурно неслась грязевая жижа.

— В этом наводнении я вижу перст судьбы, — меланхолично заметил Абрамкин. — Пусть всё на хрен смоет. Народятся другие Адам и Ева. Появится робкая надежда на чистую и светлую жизнь. На чеховское небо в алмазах.

— Юрок, может, накатишь? — нахмурилась Линда. — Не любо мне, когда ты погружаешься в метафизику.

— Зря вы мне бабки не дали, — зло сплюнул Жорж. — Остался я без павлина, без бабы. Типа кастрата.

— Да не мои это денежки! Не мои! — вскричал Абрамкин. — Что же ты, куриная голова, у меня невозможное требуешь?!

— Чьи это деньги? — Жорж в истерическом порыве схватился за свои пушистые бакенбарды.

— Народные. Бабки за русские нефть и газ. За алмазы и яхонты. За шкуры соболей и бобров. За русский лес, что медитативно шумит вот уже тысячу лет.

Разговор шел в доме Жоржа. Гараж подтопило. К тому же, власти отключили водоснабжение и газ. В доме же Жоржа было тепло, кондиционер работал в режиме отопления, газ шел из баллона.

Абрамкин сидел за столом, с папироской в зубах, в очках, и тоненькой кисточкой из беличьей шерсти расписывал камешки и бамбуки. Уж в коий раз талантливо запечатлевая Киселёву скалу, одинокий парусник, прибрежную гальку, горластых чаек.

— Никогда мне не овладеть этим чудом искусства, — мечтательно вздохнул я, акушер Кусков.

12.

Дождь вдруг затих, и к нам приковылял одноногий посыльный, с пятнистым рюкзаком за плечами.

— Рыбка! Соленая и копченая рыбка! — заорал он. — Толстолобики. Тарань. Бычки.

— Братишечка! Родной! — вскинулся Абрамкин. — Забери ты эту золотую карточку к чертовой матери. Избавь от греха!

— Какую еще золотую карточку? — обалдел убогий.

— Gold card! — прохрипел президент.

— Задумали над инвалидом потешаться? Я вас в первый раз вижу! — продавец рыбы запрыгал на костылях вниз по улице Володарского.

Абрамкин тер виски:

— Мне кажется, я схожу с ума… Прошлое вспоминается, как в тумане. Был ли я славен и богат, как царь Соломон? Или это бредовое видение, морок?

И тут опять хлынул дождь. Так припустил, пуще прежнего.

— Мне нужно кой-кому позвонить, — сказал босниец Жорж. Удалился в соседнюю комнату, плотно прикрыл за собой дверь.

Буквально через четверть часа громово зашумели лопасти пятнистого вертолета с пулеметными гнездами.

Воздушная машина, летучий агрегат, сел перед домом в грязевую жижу. Из нутра небесного зверя выскочили кряжистые спецназовцы в масках. Вальяжно вышел и сам маршал Сергей Сойгу с золотой шашкой на боку, весь в орденах и медалях и прочих знаках отличия.

Какой-то миг… И мы все оказались в наручниках, с кляпами во рту. Кроме, конечно, президента.

Маршал же Сойгу молитвенно стал пред Абрамкиным на колени, сложил на груди боевые, пропахшие сирийским порохом, руки.

— Ваше высочество, вернитесь в Москву. Без вас ну никак!

— Не хочу. Здесь я в нирване. Я подсел на творчество.

— Там вы достигните еще большей нирваны.

— А скажи, Серёга, сто лямов — это вы мне подбросили?

— Какие лямы? Нет! Это может ГРУ? ФСБ? По моим каналам такое шальное бабло не проходило.

Жорж выплюнул кляп:

— Денег хочу. Павлина с бабой.

— Хороший босниец. Правильный, — маршал покачал головой. — Нам позвонил. Расставил все точки над «i». Надо бы его наградить. Или бабла подбросить.

         
                                                                        *  *  *

     

            

               ----- Морской пейзаж из интернета-