Роковая дуэль
Громадный, богато уставленный мебелью холл, мерцал красными пятнами отраженного огня, полыхающего в большом камине. Возле него во вместительных креслах расположились двое гусар: один не старый, но уже седой поручик, другой - совсем юный корнет. Под их начищенными до блеска сапогами лежала медвежья шкура - головой к камину, гусары курили трубки, потягивали пунш и беседовали. Обо всём.
- А вам не приходилось драться на дуэли? - спросил безусый корнет не по годам седого поручика.
- Драться? Нет, не приходилось. Но я был секундантом на дуэлях ... сорок два раза.
- Не хитрая штука - быть секундантом, к тому же безопасная,- съёрничал корнет, сделав,уже кажется, лишний глоток пунша.
Поручик, нисколько не смутившись, снисходительно улыбнулся:
- Безопасная? Не скажите, молодой человек, не скажите. А хотите, милый корнет, случай?
- Хочу! тряхнув чубом, юный корнет сделал ну уж совсем лишний глоток пунша.
- Ну-с, слушайте-с,- седой поручик глубоко затянулся и ушёл взором в прошлое.- Служили в нашем полку некие Конский и Аголицын (опустим их звания и заслуги перед отечеством). И вот они как-то повздорили за карточной игрой. В результате Конский кинул свою грязную перчатку в лицо Аголицыну и предложил тому дуэль - стреляться с двадцати четырёх шагов.
Аголицын был не трус. С трудом отодрав перчатку от лица, он принял предложение Конского.
И вот дуэль. Её решили состряпать по-тихому. Нас было всего четверо: двое стреляющихся и двое секундантов. Я был секундантом со стороны Аголицына и я был, замечу, черноволос как арап. А секундант Конского, отмечу, имел отменное здоровье. Сейчас вы поймёте к чему я это говорю.
Итак. Дуэлянты взяли в руки пистолеты и заняли позиции. Кстати, была зима, падал снег. Был чудный день, лесной чистый воздух внушал радость к жизни. Хотелось жить!...
Между ними было ровно двадцать четыре шага, отмеренных мной.
- Господа! Не хотите ли примириться, - предложил я.
- Ни в коем случае!- заверещал Конский. - Только стреляться! Причём предлагаю уменьшить расстояние между нами на...двенадцать шагов!
- На двенадцать?- поперхнулся вишнёвой косточкой Аголицын, но тут же оправился: - С двенадцати шагов пусть дети стреляются! Я предлагаю стреляться!... с восьми...
-Ха-аааа-а!!!- после некоторой паузы нервно заржал Конский.- А я не буду стреляться с восьми, я буду... с шести!
- С четырёх!- рубанул Аголицын
- Ха-ааа-а!!!- вновь заржал Конский. - С трёх!
Я посмотрел на второго секунданта, тот держался за сердце. Мне и самому становилось дурно от такой "торговли", но она продолжалась.
Аголицын сквозь зубы:
- С двух!
Конский:
- С одного!
Аголицын:
- С пол-шага, милостливый государь.
И тут я не выдержал и закричал:
- Стоп! Господа гусары, дальше торговаться некуда, поэтому прошу стреляться... с пол-шага! Точка!
Дуэлянты со мной согласились. Я отмерил пол-шага, начертил на снегу две черты и объявил:
- Господа! Приступайте!
Дуэлянты сошлись и упёрлись дулами своих пистолетов друг другу в животы.
- Конский, стреляйте первым,- обречённо сказал Аголицын.
- И стрельну,- брызнул слюной Конский.
Внимание! Барабанная дробь. Конский взвёл курок и... тут... мать его! Конский решил поиграть в благородство. Ба-бах!- он выстрелил в воздух.
- Ваш выстрел,- напомнил я Аголицыну.
Аголицын тоже: ба-бах! - в воздух.
Я, почуяв неладное, взглянул на второго секунданта. Тот лежал на снегу, на спине, раскинув руки как Христос. Как потом выяснилось- он умер прямо на месте, от разрыва сердца.
- Господа,- просипел я,- дуэль завершена.
Но дуэлянты уже меня не слышали, они обнимались.
Дома я подошёл к зеркалу, я был белый как лунь.
Вот такой случай был, милый корнет. А вы говорите, быть секундантом - дело безопасное...
Седой не по годам поручик, закончив свой рассказ, принялся по-новой набивать трубку.
В камине трещали дрова, безусый корнет плакал как ребёнок.
* * *
Камикадзе
Холостяк Николай Николаевич Терпилов любил готовить -было бы из чего и, соотвественно, любил покушать - было бы что. А раз Терпилов любил и первое и второе, то сегодня на ужин он пожарил себе баранью ножку под майонезом, сварил рис с изюмом и тёртой морковью (что-то вроде плова), плюс приготовил по особому рецепту мучную подливу - свою гордость. В добавок, к столу он приобщил голандский сыр(настоящий) и немного "Столичной" (настоящей).
В результате Николай Николаевич прекрасно поужинал. После ужина он посмотрел фильм по телевизору и в добром расположении духа отправился на боковую.
Звонок будильника. Несмотря на ранее утро - семь часов утра - Терпилов отлично выспался. Однако нажав на кнопку будильника, Николай Николаевич ощутил некий дискомфорт в животе. В тот же момент он ясно услышал тиканье, исходящее не от будильника и не от ручных часов, а ... от собственного живота. Да-да, в его животе тикало.
"Интересный номер",- подумал, заинтригованный Терпилов. Он начал лихорадочно вспоминать вчерашний рацион: ветчина с глазуньей, булочка с маслом- это на завтрак, котлеты по-киевски, картофельное пюре... Тут он понял всю бессмысленность дальнейшего перебора того, что он вчера кушал. Он с уверенностью воскликнул: "Часов я не глотал! И будильника тоже!" В ответ в животе резануло.
Наскоро одевшись и хлебнув из -под крана воды, небритый Терпилов бросился в поликлинику.
К счастью, к терапевту прорваться было не сложно. Могучий исполин-терапевт пощупал живот необычного пациента, послушал... и отошёл к окну. Выпил прямо из графина неразбавленного спирта, холодкуещего на подоконнике и, уставившись в хмурое осеннее окно протянул: "Мда-а-ааа!" Потом сел за стол и стал заполнять бланки - направления на ренген и к хирургу.
Когда Николаю Николаевичу сделали ренген , женщина - хирург, рассмотрев снимок, выдохнула: "Ой! Щас рожу!" Бедная, она седьмой месяц носила под сердцем ребёнка. Велев пациенту ждать её в кабинете, она пробкой вылетела в коридор. С улыбкой на лице, которая получается только в результате удара кирпичом по голове, легко, не по беременности, она по лестнице умчалась куда-то на верх. Не прошло и минуты, как она вернулась обратно к себе в кабинет, вернулась с криком: "Пациент, идёмте со мной!" Вместе, они уже лифтом поднялись на последний этаж поликлиники Женщина-хирург отворила перед Николаем Николаевичем дверь с табличкой "ПРОФЕССОР ЛЕТУНОВ-УСТРОЙЛОВ А.С."
Терпилов дрожа, словно осенний лист, и потея, словно свежезаваренный заварник, вошёл в кабинет профессора. Женщина-хируг не стала входить, она тихонько затворила за ним дверь.
Зашторенные окна, светящийся огромный экран с чёрной меткой ренгеновского снимка не предвещали ничего хорошего.
- Подойдите сюда,- произнёс синими губами профессор, замерев словно сфинкс возле огромного экрана.- Что вы видите на снимке?
Николай Николаевич вплотную приблизился к экрану и, показывая пальцем на снимок, сказал голосом робота:
- Что это? Пособие для террористов?
- Нет. Но вы угадали - это бомба с часовым механизмом. И она у вас в желудке.
Операцию делать поздно,- резанул правдой профессор Летунов-Устройлов и почему-то стянул с головы медшапочку.- Поэтому я принял меры.
- Бомба? В моём желудке? Меры! - Терпилов никак не мог усвоить эти слова, вернее их смысл. Вдруг им овладела дикая паника, паника цивилизованного человека заблудившегося в джунглях. Он заметался по кабинету профессора, роняя всё что только можно уронить, вплоть до самого профессора. Он искал выход, а когда наконец нашёл, то дорогу ему преградили трое: двое с автоматами и в масках и один - с ламапасами.
- Смирррно-о!!! - рявкнул с лампасами.
Рядовой запаса Терпилов рефлексивно вытянулся в струнку. Возникла тишина, отчего тиканье бомбы зазвучало с особой отчётливостью.
- Мать-перемать!- сбил фуражку на затылок, повидавший многое на своём веку седой генерал.
Двое в масках с испугу передёрнули затворы.
- Ничего, сынок, потикает, потикает и перестанет,- успокоил старый генерал и кивнул: - В машину его! В кузов!
Впервые за всю историю существования, лечебная поликлиника номер тринадцать города Начихайска была оцеплена военными. У главного входа, "под парами" стоял экскорт - три полицейских машины с включёнными мигалками и "Уазик" с сапёрами. Между полицией и сапёрами сопел объект сопроваждения - "Газон"- самосвал, на половину гружённый опилом. На этот опил и уложили Николая Николаевича.
Взвыли сирены, самосвал с экскортом отправились в путь.
Путь оказался не таким уж и долгим. "Опасный груз" вместе с опилом вывалили посреди какого-то загородного пустыря. Вывалили и дали дёру.
Быть может издали, прячась в каком-нибудь овраге, и наблюдал в биноколь белоголовый генерал за скрюченным человеком, лежащем на жёлтой куче опила, - этого Николай Николаевич Терпилов не знал, да и не хотел знать. Он лежал на опиле и слушал тиканье бомбы, которая неизвестно как обжилась в его желудке, и которая вот-вот жахнет, разнеся на мелкие клочки носителя.
Ему вспомнилось детство, юность, покойные родители, первая любовь. Но почему-то ярче всего в его мозгу всплывали аппетитные картинки бодрого завтрака, сытного обеда, приятно-утомительного ужина. Закапал дождик,
Терпилов заплакал. И тут ка-ак зазвенит - зззззззз!!!!
Семь часов утра, пора идти на завод - слесарничать.
Николай Николаевич Терпилов, нажав на кнопку будильника, схватил пузатое тельце, сжал его ненавистно и засунул глубоко под падушку. Туда же он отправил и ручные часы. После, свернувшись калачиком, он долго прислушивался к своей утробе. В животе урчало, даже булькало, но никак не тикало.
"Значит всё это лишь сон? Значит нет во мне бомбы!" - обрадовался Терпилов. Но вскоре приуныл: Значит и ужина не было: бараньей ножки, "Столичной?" А бодрый завтрак? Завтрак...
Завтрак. На завтрак, как обычно, были чай и хлеб.
Автобус. Проходная. Казалось всё пойдёт своим чередом, но случилось нечто.
По дороге к цеху Николая Николаевича скрутило. Слесарь сморщился и схватился за живот, когда он согнулся, то ясно услышал - тик-тик, тик-тик.
Это уже не сон,- понял Терпилов. Скрючившись, он направился к заводской больнице, но потом передумал и свернул к заводоуправлению.
Он решил во что бы то не стало попасть на приём к директору. Именно сейчас. Лишь бы тот находился на месте, а ни где-нибудь в загранкомандировке.
Шесть месяцев (!!!!!) Николаю Николаевичу Терпилову и ещё семистам рабочим задерживали зарплату.