Предлагаем вашему вниманию первое произведение в рамках дискуссии на тему " Свой среди чужих, чужой среди своих". Интересное осмысление ситуации и поведения людей и с позиции настоящего, и с позиции прожитого. 

Редколлегия. 

Доктор Илона

Июль, полдень, Хайфа, чёрный каньон «Шекем». Местные знают…

Экономя оставшееся здоровье, не могу не зайти.

Прочувствуйте июль в Хайфе, - снаружи жара полуденная, духота, море плавленое, бетон трещит, камни варятся, вонь помоек и злые мухи.

А в каньоне образцово-показательный казённый уют, - идеально чисто, прохладно, ледяные мрамора чередуются тёплыми разводами гранитов. Снуют бесшумные прозрачные лифты, лениво урчат эскалаторы, развозя толчею у входа. Преувеличенно искусственные цветы, циклопические стволы и зелень в объятиях стекла навевают образ огромного аквариума.

И ты в нём, - рыбья мелочь, - ловишь воздух, отдышаться не можешь.

Растёкшийся лицом и телом шомер, типичный «афро-америкен», лениво шарит в сумках посетительниц. Но с затаённым удовольствием обводит электронным щупом их нижнюю, выразительную часть.

Напротив, через прозрачную перегородку, сверкает отдел музыкальных инструментов, - полированным лаком и горячей медью полыхает, переливается, заманивает. Лабух накаченный, малиновой маечкой с чёрной «чегеварой» втугую обтянутый, татуевидно расписанный, по барабанам ползает. Примеривается, - крутит палочки, постукивает, бьёт тарелками, ногой в бас бухает, - отдыхает.

Я тоже не тороплюсь, - рабочий день по уходу за ветераном трёх войн окончен, - имею право. Присел в укромном уголке, отхожу в прохладе, Дину Рубину «На солнечной стороне…» с ленцой штудирую, углубляюсь неспешно в её послевоенное прошлое. Параллельно, - в своё.

- И как вам это нравится? – вытаскивает меня оттуда бархатный женский баритон.

- Простите… - с досадой возвращаюсь я в суету дня, - простите, вы о чём?

- Что вы мне скажете про последнюю Рубину? – статная, выразительная дама присаживается рядом, устраивает покупки, заглядывает в книгу и сходу - в дискуссию.

- То же, что про первую и все последующие, - силюсь я понять причину внимания, ошарашен натиском.

- Тогда я не ошиблась, - она извлекает из упаковки такой же свежий томик, демонстрируя единство, - удивительно, как достоверно схвачены обстановка и типажи послевоенного Ташкента. Да? Как ты думаешь, Дине сколько тогда было? Всего ничего, а как излагает… Послушай… Тебя как зовут?

- Анатолий, - выпало машинально.

- Илона, - представляется дама, даёт короткое время на осмотр и оценку.

Оценка, в основном, положительная, - всё на месте, - формы и пытливое содержание глаз. Смущает только бьющий через край темперамент.

- Послушай, Анатолий, что такое Ташкент послевоенный…

Барабаны за стеклянной перегородкой затихли и в опустившуюся тишину вкрадываются тяжёлое дыхание короткой южной ночи, далёкое нытьё дойры, назойливый звон цикад и поздние выяснения ишаков.

Это Ташкент послевоенный…

- Из Ташкента после землетрясения все евреи сбежали в Москву, после Москвы, в Израиль, - а куда ещё? Но тогда, в сороковых, в начале пятидесятых, это было что-то. Это была настоящая столица эвакуации. Там же кроме евреев… Я хочу сказать, что узбеки, татары и прочие русские, конечно, присутствовали, как антураж, массовка и декорации к фильму «Джульбарс». Но всё остальное, - всё остальное были евреи. Евреи учили, лечили, торговали, штопали, шили… В том числе обувь и дела. Они выступали в цирке и снимали кино про два солдата…

- Про два солдата, - это Алма-Ата.

- Возможно, но всё остальное… Евреи сидели в кино, в симфоническом оркестре, заведовали консерваторией, рынками, и даже руководили всем этим в низовых партийных организациях. Ты не поверишь, там был сам Володя Рецептер и я у него начинала.

- В театре? – я не поспеваю за её прыткой мыслью, не всё улавливаю.

Она пальцами, как вилами, приподнимает соломенную копну причёски, придаёт ей форму упорного неповиновения обстоятельствам, сквозь золотые очки сияет голубизной воспоминаний и теперь без слов ясно, что в театре без неё не обошлось.

- Ну, не сразу… Я с пяти лет кукол лечила. Врачом, только врачом!

Мне пять лет, а я гостям и родителям лекцию читаю про чистоту рук и большой беде от комаров и мух. Мухи заразу разносят, а комары кровь народную пьют. До сих пор пьют, суки. Поэтому мы здесь. А почему, ты думал? Комары зае… Ну, ладно.

- Очень доходчиво. А при чём тут Рецептер?

- Как при чём?! Я же школу с металлической медалью закончила и сходу в медицинский. С пяти лет мечтала, - всех игрушек-зверушек лечила и анатомировала, - сходу, на врача-педиатра. Представь меня в молодости, - мордашка круглая, фигурка полненькая, ямки на плечах, - беленький, пушистенький очкарик, - ни хухрена не вижу, - иду в медицинский, где все евреи, - студенты и преподаватели, кроме ректора. Ректор – абсолютный Узбек Рашидович. А куда прикажете идти пушистому птенчику из интеллигентной еврейской семьи? Ну, не в педагогический же, где все узбеки и русские.

- И где тут Рецептер?

- Был Рецептер. Но сначала был доцент Харатьян. Не смотри на меня так. Да-да, доцент Харатьян, - родной дядька этого белобрысого суслика, гардемарина, прости Господи, - проводит практику в клинике. Три, ты понял, три, - она выставляет мне указательный, средний и безымянный, -три группы слушают сердечные ритмы тощего как смерть, больного.

Все эти Фишманы, Штокманы, Белецкие, Дроздецкие, Гликманы, Бликманы, - вся конопатая еврейская рать и одна узбечка Конакбаева, - все слушают сердечные ритмы досрочно умирающего. И слышат! Отчётливо слышат шумы и аритмию. А студентка Блинова, - это я, - у меня папа русский, - не слышит ни черта Блинова. Ни хухрена не слышу, хоть плачь! Доцент Харатьян, дядька того самого, линялого суслика, - фонендоскоп свой суёт, - Ещё раз, студентка Блинова, пройдите по пяти основным точкам. Слышите?

Три группы слышали, узбечка Конакбаева слышала, а я не слышу и соврать не могу. Не получается у студентки Блиновой соврать светилу медицины… А доцент Харатьян… - она ставит торжественную паузу, - Сердце, господа будущие эскулапы, у больного справа! Патология,

дек-стра-кар-дия! Молодец, Блинова, идите домой. Остальных прошу ещё раз. И внимательно, и не врать!

Ты понял? И так всю жизнь, - что-нибудь не так слышу. Ну, не как все…

Я тебя не задерживаю? – она подхватывает сумки, покупки.

- Мы про Рецептера не выяснили.

- Вот… а после четвёртого курса я уже на скорой помощи работала…

И с первого дежурства меня водитель, узбек, на плече домой доставил.

Вдымину была, просто, вдребадан, в со-сись-ку! Папа в шоке, мама в обмороке. Дороги – жуть, жара, пылища, песок в нос, в рот, в глаза, в горло. И в каждом кишлаке, куда бы ни приехали, - малиновый сок, малиновый сок, - прохладный, мягкий, тягучий, - что-то необыкновенное

Ну вот, - мама в шоке, папа в обмороке. Интеллигентная еврейская семья, - соседи из окон вываливаются, - а я на плече водителя – узбека… Это было вино, - ты понял? Ви-ни-ще! Так на чём мы там?

- Узбеков лечим, вино малиновое пьём…

- И не только узбеков. Ты не язва, нет, слабоват, мамочка… Из института иду участковым врачом в клинику доктора Шварца. Доктор Шварц, - совершеннейший Еврей Моисеевич, - знаменитость, красавец, светский лев. Староват, правда, и чуть дурковат. Я ему, - сопля зелёная, - давала знаки… Нет, давала я другому, - не ржи, - за которого потом замуж вышла. А доктору Шварцу – знаки, знаков не жалко… Так, о чём мы?

- Узбеков лечим…

- Ладно, в глинобитном районе Ташкента, от центра минут десять, не больше, ищу пациентов по вызову, - её плечи, руки, ладони, пальцы ходуном ходят в воображаемом лабиринте, теряют направление, упираются в тупики, прячутся в тень, прыгают через арыки, огибают ишачий навоз и стучат в глухие ворота дубовой толщины, - Над воротами, - «Моисей ЦИК. Закрутка. Мережка. Ришелье». Цик, между прочим, - фамилия. Представь себе, - бьюсь полчаса, открывается, вот такусенькое, смотровое оконце. Сонный глаз сообщает, - Почта уже была.

- Вы врача ребёнку вызывали?

- Мо-о-ойша! Мо-о-ойша! Перестань спать! Спустись уже, наконец, во двор и поймай Шмулека. Шму-у-улик! Где это негодяй? Он болен. Чем он заболел, доктор?

- Так откройте, я осмотрю. Вы же врача вызывали…

- Мо-о-ойша! Перестань спать! Мы врача вызывали? Где этот бандит?

Чем он болен, доктор?

- Мне отсюда не видно…

- Вы с фининспекции? У нас уплочено, - это Мойша в том же окошке, - наглый глаз и вьющиеся на носу волосы.

- Минуточку, кто звонил в больницу? Я, по-вашему, зачем сюда пришла?

- Не надо меня пугать, у нас уплочено.

- Да откройте же, я врач! Вот адрес.

- Зачем, если вы с фининспекции. Может вам шить? Так и скажите. Вы не от Гусмана?

- Я от Шварца.

- Софа, открой, - она всё спутала. Ей шить, она от Гусмана…

- Ну, хорошо, я врач. А моя подруга, Клара, классная дама школы, что напротив, идёт на дом к родителям Миши Гершковича. Да-да, того самого… Идёт на дом, потому что Миша талантливо забивает мячи за «Пахтакор» и кладёт с прибором на всё советское образование. Ты понял? Притом, родители Миши, - они, что, хуже других? Они тоже шьют.

- Вы от Гусмана? Что будем шить? – там, в дверях мама Миши. Её надо видеть, эту маму.

- Извините, я по поводу вашего сына. Он не ходит в школу.

- Отец, ты слышишь, что творится? Твой паразит не ходит в школу!

И что вы хотите с таким отцом? У них вся семья, - калеки. Милочка, на вашу одёжу смотреть страшно. У вас своя материя?

- Какая материя? Вы послушайте, я из школы. Поймите, Мишу отчислят, если он не исправит двойки по алгебре, геометрии и физике. Это ведущие предметы.

- Отец, ты где? Ты слышишь? Твой паразит никому не сдал предметы.

Не волнуйтесь, дама, он ему всыплет, - станет как шёлковый… Шить будем на осень? Я не поняла, у вас своя материя? Если нет, - у нас широкий выбор тканей. Вам к лицу будет.

- Послушайте, руководство школы понимает, что ваш сын, - футбольный талант и перспективный для страны юноша, но мы обязаны…

- Отец, ты слышишь? Твой паразит… Не крутитесь, дама, сядьте сюда, давайте прикинемте фасон.

Клара умоляет, - пусть Миша выучит от сих, до сих… Пусть не учит, пусть придёт и что-нибудь напишет. Трудно? Пусть не пишет, пусть просто придёт, - тройка ему обеспечена.

- Отец, не волнуйся, твоему паразиту тройка обеспечена. Не всё ж евреям головой, ноги тоже кое-что могут… Будемте шить на осень. Разденьтесь, дама, снимем ваши размеры. Я не поняла, у вас мех свой? Если нет, - у нас большой выбор шкур…

- У меня таких сценок из старого Ташкента… На пять томов! Вот тебе, - первый вызов, - тяжёлая лакунарная ангина у Володи Прокофьева. Сына… Не угадал, не композитора, - сын сосланного профессора русской литературы. Лингвистика – мудистика, понятия для меня в то время…

Но, мамочка, библиотека! Ну, книги, ну, тома, ну, фолианты! И пропала, просто чикулдыкнулась! Читала, представь себе, моя посуду, чистя зубы и сидя на толчке. Не читала, - гло-та-ла. Упивалась, как малиновым вином, - вдребадан. И попала в лапы злобным диссидентам во главе, с кем бы ты думал? С самим Александром Исаевичем Солженицыным.

- Это сильно.

- А ты думал! У них там сходнячок интеллектуалов, - литературный кружок собирался. Чтения, обсуждения, чай, варенье. Мрачный тип в углу. Лоб длинный, борода рыжая, глаза свинцовые, - молчит в основном значительно. А народ вокруг хлопочет, - Алессан Ссаич, Алессан Ссаич!

Мне-то нипочём, кто там, что, за что и почему, - ни черта не понимала, - слушала, млела, мечтала… И представь, - направляют меня на практику в посёлок Бастандык, а он уже там. Я детей лечу, Солженицын в школе, - толи историю, толи литературу преподаёт. Или химию? Не помню…

Я лечу, а он калечит… Здоровались. Ты не утомился?

- Рецептер, Рецептер, - напоминаю я уже с провизорской интонацией.

- Это третий курс, театральная студия «Медик». У меня потрясающая память и слух, - ты убедился. Вся в поисках, в книгах, в надеждах. Мордашка свежая, очки круглые, – ни хухрена не вижу, зато роскошные белокурые, до попы, волосы. Иду играть Дездемону, а дают – «Кушать подано». Ты же понимаешь, - система Станиславского, проникновение в подсознание, история с психологией, - потом это стало моей основной профессией. А мне главное, - войти вовремя, ничего плечом не задеть, никого бедром не опрокинуть и фразу не забыть, - «Кушать подано».

Зато сиськи-масиськи, ямки на плечах, попка, ножки тоненькие, - их и играла.

- И Рецептер всё это ставил?

- Ставил Додин. Рецептер давал нам сценическое движение.

- В студии «Медик»?

- В театральном училище столицы эвакуации.

- Ты и там наследила?

- Ха! Ещё как! Я просто шокировала медицинскую общественность и бедных родителей. Сыграла, по случаю, главную роль в какой-то дребедени, - бурлеск с канканом, - где нужны были, как раз, сиськи-попки и потрясённый Додин, да-да, не удивляйся, отец нынешнего.

Кого только не собрал Ташкент. Сам Додин соблазнял меня в актрисы. И соблазнил, - пошла пробиваться в театральное. Вот там, как раз, молодой Рецептер. Ты бы видел, - фигура, весь в чёрном в обтяжку, - «Лаэрт, откуда эта неприязнь?». А тот, - «В глубине души, где ненависти, собственно, и место, - я вас прощу. Иное дело, честь…». И руки, руки… Он уже тогда состоялся. Что ты, - руки! «Я не люблю его и потакать безумству не намерен» - это Клавдий. У меня по-тря-сающая память. Ладонь сверху – власть, подаяние. Ладонь снизу – э-э-э, не важно… Потом в Москве, через… Господи, сколько лет! Мы буквально рядом, - он в зале Чайковского даёт «Гамлет», мы с мужем… С другим уже, э-э-э, не важно… живём в переулке Козицком, рядом с «Елисеевским», - зал Чайковского буквально, через дорогу…

- Строго вспоминая, где «Елисеевский» и где зал Чайковского.

- Тогда это было напротив. Моноспектакль помнишь? Володя Рецептер один у рампы, фигура, весь в чёрном, свет, лицо и руки, - «Быть или не быть…» Да… А нас учил поднимать со сцены спички. Бросит коробок

на пол, - поднимите, сотворите этюд… Я не справлялась и осталась во врачах. И слава Б-гу.

- Не жалеешь? Мне кажется, ты бы не затерялась. Фани Раневская из тебя так и прёт.

- Ты напрасно иронизируешь. Я не затерялась, - заканчивает она, вытряхнув озорные нотки, - Мы, психотерапевты, с искусством, по сути, одну работу работаем, - души лечим. И результат приблизительно, - она снова ворошит и устраивает причёску, - неважнецкий пока результат. Болеют души… Заговорила я тебя. Ну что, будем дружить?

- Непременно.

Можно ставить точку, но звонит доктор Илона, - Слушай, я из торгового центра. Запиши куда-нибудь, - «Не вздумайте брать здесь мясо, оно со склизью. Мясо берите в «Фортуне». Но колбасу в «Фортуне» не берите, вам обязательно подсунут жопки». Как тебе? Внеси, пригодится…

И вдруг, разом подавив весёлость, - Мне иногда кажется, я уже жизнь прожила, перешла черту, смотрю на всё это откуда-то издалека и несправедливо меряю изношенной старой меркой. Ты как-то спросил, - что мне страна и люди? Страна, как страна, ничего нового. Я имею ввиду государство, сообщество. Мы с тобой видели мерзостней… А людей

люблю. Жалко стариков и детей. Детей – особенно. Знаешь, что такое твой Израиль? Это всё, что ты имел для людей хорошего, привёз сюда и раздарил здесь. Это и есть твой Израиль. Остальное, - не в счёт…

И тут же, - Послушай, что говорит Данька, внучёнок-мальчёнок мой.

Я – ему, - давай в дурака сыграем. А он – мне, - давай лучше в дуру.