ТРИ СТРАНИЧКИ ИЗ ДНЕВНИКА  СУПРУГИ
               ВЕЛИКОГО РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ

                        ПЕРВАЯ  СТРАНИЦА
                          4-е декабря с.г.

...Нынче Лёвушка, как это стало давно его второй нехорошей привычкой и причудой, проснувшись, не хотел одеваться, а, будучи в своём теперь обыкновенном капризе и упрямстве, сел за свой рабочий стол и стал заново перерабатывать - то есть перечёркивать, перемарывать всё, накануне мною переписанное...
     На этот раз ему не понравились мои вставки в его описание довольно интимного разговора Nicolas с графиней Марьей...
     Сцена сама  по себе мало что решающая, но она настолько  домашняя, настолько близкая мне, моему духу и воспитанию, или, как говорят уже - мировоззрению - (какое скучное и ненужно длинное и такое тяжёлое слово,  но оно может стать для populus со временем весьма обыкновенным!?)...
        ... "Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя
все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу!"...
      - Вот его герой, вот его икона! Вот его проповедь!!! ....
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было «справедливо». Это и было его главнейшее заблуждение:  считать себя во всём и всегда правым. 

Сегодня  он затронул  одну из  немногих моих чрезвычайно чувствительных струн... Нимало не понимая до сих пор нисколечко в воспитании детей, особенно  малосмышлённых, но  уже чувствительных настолько, что это и поражает меня и даже пугает, Leo свёл все коллизии исключительно к упрям-ству и желанию всё, находящееся под ручонками дитяти, поломать либо испортить... 
- „Наказывать, не  давая сласти, - только развивает жадность." 
-... Разве же  только  жадность?  Неспроста  же  Николенька, ещё в одной рубашке, выскочил ко мне и разрыдался, целуя меня и захлёбываясь от слёз, стал уверять меня в своём полном понимании вины...
 (Ах,Боже, ...да и вина ли эта вовсе?)...
....Отца, самого лишённого возвышенных качеств и порою глумящегося над нашей тягой к добродетельным поступкам, можно было бы понять, но простить я  этого в нём не хотела никогда и не хочу.
...Переписав   всю   сцену   со  славным   Николенькой,   я,  вопреки обыкновению, ограничилась лишь исправлением некоторого числа  описок  и  ошибок...   Но  что-то,  а  я  понимаю  это  „что-то", заставило Лёвушку, вопреки обыкновенности, возмутиться моим  (естественным для него!) вторжением в „Его!?" текст. Быть может, виноват   также и вчерашний крупный проигрыш  в Английском  клобе? ...Или   кто-то из отставных  генералов  опять пристал  с  надоевшими Leo пустыми  ремарками  к описанию батальных сцен. 
    Но я, как и прежде, докажу ему его неправоту и необходимость черпать вдохновение не только из собственных заблуждений, но и из реальной жизни нашего круга...   А ежели он будет непозволительно упрям и непонятлив, то придётся, как говаривала берлинская Шарлотта,
„отослать обратно все подушки"... 
Увы, эта мера меня устроит на ближайшую пару недель, но позже он сам придёт ко мне с очередной повинной и накопившейся за эти дни пачкой...
ни на что не годных черновиков!...

                                   ВТОРАЯ  СТРАНИЧКА
 (ИЗ   ДНЕВНИКА   СУПРУГИ ВЕЛИКОГО  РУССКОГО  ПИСАТЕЛЯ)

 
                    

....Наконец закончилась эта ужасная самоубийственная история!
Пройдя через все муки преодолений гнева, возмущения, протеста, оскорбле-ний и издевательств и намёков, устных и письменный угроз, я наконец-то поняла самое главное - это история про воздаяние за любовную неверность - новая форма, новый образец разрешения банального семейного конфликта - того самого адюльтера, которым грешат все семьи - или почти все - или буквально все, но части из семей удаётся затушить этот огонь нелегитмной страсти, вспыхивающей везде почти регулярно через два-три года, но не разгорающейся до размеров московского пожара 1812-года, когда только бегство и смерть возникали как единственные (да и единственные ли), результаты окончания чьего-то безумия и приведшего к нему чьего-то непростительного своеволия...
То, чем постоянно,  непростительно постоянно, грешил САМ  Лео, он же нестерпимо  и невыносимо БОЯЛСЯ обнаружить КАК ОТВЕТ  с МОЕЙ стороны - какой же он безумец!  
Да разве можно ли когда-нибудь и кому-нибудь урезонить ревность того, кто на своём грешном опыте знает лёгкость измен, слабость женских сердец и вседозволеннсть мужской греховности, столь ласково и иронично поощряемой не только литературой, но и обычаями света...
      Есть нечто неотвратимое в сладком яде искушения, продаваемого на книжных лотках чуть ли не на каждом углу и не только на столичных развалах, но и в самых укромных уголках всех цивилизованных стран... Разврат воспет, узаконен, обожествлён... И так-называемое уничтожение крепостного права сделало его общенациональным и общедоступным. Но зачем же было НАКАЗЫВАТЬ СМЕРТЬЮ, да ещё такою механической, такой отвратительной формы...(такой современной - такой общедоступной и тем самым уничижающй и оскорбляющей достижения современного технического гения нашего века...)? 
        Я предлагала Ему иные, не столь омерзительные способы самоуничто-жения... Нет!... Лишь через колёса, рельсы, станционные вокзалы, на глазах любознательной благородной публики - вот они новые формы гильотирования. За что же так ненавидеть хрупкое женское тело, доставлявшее радость, хоть и не освященную Обычаем и Верой, но такую естественную, как само  рождение ребёнка!!!
         И для этой казни-убийства опорочить всё естество страдалицы... Заставить её - и многократно - ощущать, абсолютно зазря, если не сказать-пустопорожне - ненависть к любому проявлению человеческого кем бы то ни было, встреченным в роковые пред-само-убийственные часы...
        Ежели перечислить те мимолётные, но столь ненавистные и нелицепри-ятные  ремарки, заметки, оглядки, которыми самоубивица, как бы прощаясь с ненавидимым уже (да и без реальных-то, а лишь надуманных причин) человечеством - любыми: простолюдинами, аристократами, благородными, родными и вовсе незнакомыми - клеймила и хулила всех подряд...
       Это превращение очаровательной женщины в злобное человекоподобное существо, никак не заслужившее ни прощения, ни снисхождени, но лишь неумолимо, волей злого Рока  (А ТОЧНЕЕ - злой волей ОДНОГО АВТОРА!!!), ведомой к гибели, сотворено в итоге и талантливо и омерзительно-настойчиво, словно ускользающая жизнь  старательной осенней мухи, никак не улетающей из наглухо закрытой залы, а постоянно липнущей к вашим рукам, лицу, голове, столу, у которого вы сели, чтобы выпить бокал сладковатой мальвазии или португальского вина, даже к краю этого бокала - и нету сил и ловкости прогнать её, эту осеннюю, уже предназначенную природой к смерти, прочь...
      Вся жизнь ваша в эти минуты испорчена - и поломана какой-то вздорной настойчивостью вздорного насекомого... Вам уже безразлично - улетит ли эта муха в какую-либо оконную щель, или чьи-то ловкие и бездумные руки механически, какой-нибудь иностранной хлопушкой или, того интереснее, напустят на неё какое-то опасное и смертельное химическое облако - подарок заграничных умельцев...
    Вы будете равно спокойно и равно бездушно и равно облегчённо довольны её исчезновением...
    А что будет испытывать эта мушка, всего-лишь взалкавшая на исходе своей беспутной жизни  чего-то запретного, но так ею желанного - вам истинно безразлично и будет забыто через несколько секунд....
Даже не минут, а именно секунд..  
Вот столько же  секунд и будут обманутые гениальным писателем  читатели вспоминать бедную, исстрадавшуюся самоубивицу....

  -  -  -  -  -

                 (предположительно  позже  1870-ых  годов)

                                                ТРЕТИЯ  СТРАНИЧКА
      ИЗ   ДНЕВНИКА   СУПРУГИ ВЕЛИКОГО  РУССКОГО  ПИСАТЕЛЯ

              

Как неприятно, стыдно, тяжело и противосовестно даже перечитывать, и при этом заново  самой переживать, перемучиваться, перестрадывать прошедшие во времени, но не ушедшие из сердца и памяти эти вечно, к моему несчастью, живущие в моей измученной противоречиями душе, годы нашей совместной жизни...  Да и можно ли назвать её совместной?
       И в чём именно была её совместность???
По Его неискоренённому мнению жизнь женщины - лишь удовлетворение её плотскости... Вне этого - всякие увлечения музыкой, учительством и просвещением бедного народа, сочинительством и тому подобным - лишь блажь и ненужность... А в этой плотской жизни нет ничего лучше безгра-мотной деревенской крестьянки. Особенно, если она не замужем...
     Вот что получилось, если  до 34-х лет не иметь близко  никакой порядочной  женщины...
И какова цена всем его Учениям, если он никогда не был искренен, и лишь тогда выскакивал ОН - настоящий, когда  я  становилась, вопреки его привычкам - сама собою: любящей чистоту - и во внешнем, и внутреннем, и обнаруживала такую ненужную ему активность, любящую музыку, цветы, чтение, со стремлениями к свободе и самоделанию...
Его же идеал - женщина пассивная, физически здоровая, бессловесная и без воли...
   А если нет, то его мучит всё и вся: и моя  любовь к искусству, и моё учительство, и чтение биографий великих музыкантов и античных писателей и философов (да какие они великие, когда велик лишь ОН, один!), а моя же  любовь к ним, совершенно не мешающая мне его любить, как и в прежние годы,  моментально вызывала в нём ненависть, даже к   давно умершим... 
      О каком «всепрощении» ему рассуждать, а тем более призывать народы, если сам Он порой был бессмысленно беспощаден, считая себя правым и справедливым во своих  вздорных капризах ... И вчера, и сегодня и всегда Он был против свободы и так называемой равноправности женщин...
    У женщины мол лишь одна цель - половая любовь... Вечный, заставляя-ющий меня страдать, циничный взгляд на всё естественное-человеческое между людьми, и постоянный нескончаемый протест, сопротивление всему, абсолютно всему человечеству, а что же ему тогда и не протестовать против меня - самой беззащитной перед Его  неприятием самого нормального «во человецех».
      Обвиняя нас в плотскости, он сам не раз был безудержно, словно боготворимый им мужик, груб и бесцеремонен! Чего стоило ему прямо в своих знаменитых самодельных сапогах, тех самых, что он порой шил по просьбе своих литературных приятелей, нераздетым заваливаться в супру-жескую постель! И никакого раскаяния за своё скотство, непростимое даже и для крестьянского мужика. 
           Хорошее же зеркало русской крестьянской революции, как его уже расписали некоторые радикалы, и хороша же будет эта революция, если так вот она будет относиться и к женщине и к цивилизации. Бог помилует, может до неё и не доживу! Но каково это будет для моих детей!... 
       И вечные упрёки по любому поводу да и без оного:
-„Зачем продаю Его книги...».... Что я мол - «Забываюсь, что он может ЗАПРЕТИТЬ продавать Его книги»...  забыв, что на эти же деньги доставляю Ему верховую лошадь, и Его спаржу и Его фрукты, Его благотворительность, Его велосипеды и пр...
Не я пользуюсь деньгами, а больше всего Его дети, которых он забросил, не воспитал и не приучил к работе, а сама я меньше всех их трачу, а запрети он продавать книги, «и я уйду на себя работать, в классные дамы, корректорши и т.д. Я люблю труд и не люблю жизнь, поставленную всю не по моему вкусу, а по инерции и по тому, как её поставила семья - муж и дети.»...