1. Основатель династии

      Я, с Вашего позволения, часовщик. Если Вы еще не забыли, часовщик или, как иногда говорят, "часовых дел мастер", это специалист по ремонту часов, которого Вы еще и в наше время можете увидеть сидящим в махонькой лавочке с такой цилиндрической штучкой в правом глазу, склоненным над махоньким столиком и занятым ремонтом микроскопического часового механизма.

      Не пугайтесь, я не собираюсь рассказывать Вам о тонкостях моей профессии, и, спрашивается, зачем бы я стал это делать, если в XXI веке уже почти укоренилась тенденция ничего не ремонтировать? Вещь сломалась, порвалась, перегорела или перетерлась - выбрось и купи себе другую. Скоро, я слышал, будет так: течет, скажем, крыша дома? - Все. Вы звоните по сотовому, и вам привозят новый дом, а старый - они знают, что с этим хламом делать. Так какой же дурак после этого станет чинить часы?

      Ну, так их не будут чинить. Дом после переработки станет подводной лодкой или партией женских гигиенических прокладок, а тысяча испорченных часов превратятся в телевизор вместе со встроенным в него телеведущим Николаем Сванидзе.

      Поэтому учеников у меня нет и мною завершится династия из четырех часовщиков, один за другим наследовавших мастерскую на углу улицы Ленина и Второго тупика в городе Новостародубске. Собственно, тут путаница: когда Александрiв шлях переименовали в ул.Ленина, Новостародубск исчез. Не совсем, а как название, а при въезде в него на деревянной арке приколотили большие деревянные буквы: Новостароворошиловск, причем слово было слишком длинным, а буквы большие, и пришлось сделать перенос на другую строчку после второй буквы "Р", а жители начали называть свой любимый город сокращенно Нововором, за что художника, плотника и секретаря райкома для беседы увезли на бричке в область, и они больше не вернулись.

      Впрочем, о чем это я? Да, так вот все четверо вплоть до меня по очереди сидели на этом углу, и только я, собрав семью и пожитки, уехал подальше, и теперь Вы видите меня уже в другом месте и в другой стране.

      А кто был первым часовщиком? Первым в нашей династии был Ехезкель Крехцер. Именно тот самый, о котором Вы подумали, потому что он был известен на всю Украину. Я хотел сказать: среди евреев Украины. Этот мой прадед, между прочим, отслужил очень много лет в царской армии, в том числе сражался в Севастополе в 1855 году под командованием Нахимова, и вместе с прославленным адмиралом героически продул эту кампанию англичанам и французам. Если бы они там с Нахимовым постарались лучше, то Россия и сейчас сидела бы заодно еще в Царьграде-Константинополе. Не исключено, что судьбу этого великого города решило шальное английское ядро, лишившее моего деда левой ноги. А не то б они с Нахимовым разгромили всех врагов своего дорогого императора.

      Выйдя в воинском смысле в полный расход, Ехезкель в поисках места, где приткнуться и чем заняться, наткнулся на старика-часовщика, который был бездетным, пригрел у себя инвалида и обучил мастерству. И не говорите после этого, что в мире мало добрых людей или что в сорок с лишним лет нельзя начать жизнь с начала, овладеть профессией и построить дом. Во всяком случае, наша часовая династия выросла на голом месте, при том что у основателя одна из ног была деревянной.

      Именно так: Ехезкелю было лет сорок с гаком, когда он подмастерьем на одной ноге вошел в дом своего благодетеля, а сыну он передал дело только в 1906 году, когда ему уже было 92 года. До этого мой дед Рувен был при нем вторым номером. Вы спрашиваете, как меня не перекорежило от постоянного держания лупы между бровью и щекой, и я на вашем месте тоже удивлялся бы, но что вы скажете о моем прадеде, который полвека просидел над часами и часиками жителей Новостародубска?

      Сколько в это время было Рувену? Тоже, я думаю, не меньше сорока. Вы знаете, у европейских аристократов было принято, чтобы старший сын наследовал титул и имение, а следующие избирали то ли духовную, то ли военную карьеру. Чем же мой обкуренный пороховым дымом всех их дурацких войн прадед был не аристократом? Так что вы думаете? - Второй его сын, Шимон, выучился почти на раввина. Проще говоря, он стал шойхетом, то есть специалистом по ритуальному лишению жизни домашних птиц и животных, чтобы сделать их кошерными, то есть пригодными к употреблению в пищу. Третий же сын Ехезкеля, Мойше, пошел по боевым стопам деда, и его забросило аж под Порт-Артур.

      Прадед был простым солдатом и в выражении "На кой ... нам, евреям, этот их ... порт сдался" он многоточий не ставил. Порт-Артур они все равно продули, на этот раз японцам, но никто мне еще так и не объяснил, какого черта Мойше должен был ради этого изначально проигрышного дела лишиться правого глаза.

      Пока что мы, как Вы видите, положили на алтарь их отечества одну ногу и один глаз. Если глаз выбили адмиралу Нельсону, то это я еще могу понять, чтобы Трумпельдор очень гордился потерей руки где-то на тех же, не то японских, не то китайских, полях, так позвольте усомниться, но при чем тут Мойше, который так до конца жизни и не понял, где этот Порт-Артур находится, кто в нем живет и есть ли там хотя бы одна синагога. К счастью, в отличие от Трумпельдора, Мойше хотя бы не привез домой Георгиевского креста. Я представляю себе выражение лица Ехезкеля, если бы он вошел в дом, мало того, что без глаза, так еще с крестом на груди!

      У Ехезкеля была жена Хайка и что-то около десяти детей, из которых мне известны только трое вышеназванных сыновей. Остальные не позднее 1906 года уехали в "голдене медыне", иначе говоря, в Америку. Мой дед Рувен, не мог бросить стариков-родителей и "дело", его брат Шимон не мог лишить евреев своего штетла кошерных мясных продуктов, а Мойшке с одним глазом никуда бы не впустили. Там на границе евреев проверяли на комплектность. Когда мой папа рассказывал мне об этом, то так подчеркивал верность "делу" площадью два на три метра, что я сморкался от умиления.

      Мойше, вследствие вышеупомянутого дефекта, приобретенного не то при защите своей родины, не то при нападении на чужую не подходил под американский стандарт, но жениться ему с одним глазом дозволялось, что он и сделал, причем поспешно, а жена тут же родила ему близнецов, мальчика и девочку. Вся мишпуха жила в одном доме, который был нельзя сказать, чтобы маленьким, и сложен он был из тяжелых, хорошо выдержанных плах, но психологически воспринимался, как пристройка к часовой мастерской площадью два на три.

      Такими их застал погром 1907 года.

      Мой отец родился в 1910-ом, и сам знал об этом событии понаслышке, так что могло дойти до меня? Обрывки. Знаю только, что погибли жена и дети Мойше, а его самого в это время не было дома. Ездил за "мануфактурой". Вы не знаете, что такое "мануфактура"? Мануфактура - это ткани, которые Мойше покупал на одной ярмарке, а потом продавал на другой. С таким же успехом он мог покупать сырые яйца, варить, продавать, а питаться "юшкой".

      Когда погибла его семья, он перестал ездить, и все время, день и ночь ходил, распрашивал людей и искал тех, кто убил его жену и детей. Дед Ехезкель, который со дня погрома уже не вставал с постели, только показал Мойше на стул возле себя и сказал: "Сядь и послушай, что скажет папа. Папа скажет коротко: делай, как знаешь". Что он имел в виду неизвестно, но несколько дней спустя старик ушел в другой мир, и, я надеюсь, ему там лучше, чем в этом, так как там должны были принять во внимание то, как он под командованием адмирала с еврейской фамилией Нахимов сражался на бывшей татарской земле, в городе с греческим названием Севастополь за то, чтобы турецкий Истамбул стал русским Царьградом на радость русскому императору Николаю, который вообще-то был немцем, но который не стерпел позорного поражения и умер при загадочных обстоятельствах, оставив жену и детей. Учтите, что, если даже Вы не поняли предыдущей фразы, то каково было ангелам распутывать этот узел! Просто они посмотрели на деда, на след от лупы в его глазу, на культяпь вместо ноги, и, бегло полистав биографические данные, отправили его, если и не в рай, куда, как и на Земле, попадают только по хорошей рекомендации, то, по крайней мере, в более приличное место, чем этот ваш Новостаро - как его?

      Что касается Мойше, то погромщика и убийцу его семьи он, по рассказам, таки нашел. Он нашел его в кабаке за привычным занятием, подсел к нему, заказал четверть и так накачал, что тот для доставки домой уже нуждался в провожатом. Мойше проводил собутыльника до его сарая, связал, вывел из-под крыши всю живность, которая там была, а сарай поджег.

      Когда на другой день околоточный Микола Мац пришел за ним, чтобы отвести в участок, он ничего не отрицал и подробно описал процедуру казни, которую учинил "мещанину христианского вероисповедания Федору", спалив его вместе с принадлежавшим ему, Федору, сараем. Околоточный только удивился:

     -- Так чому ж ты пiсля цього не втiк? Чому повернувся додому?

     -- Да, вернулся домой. А зачем мне было удирать? Этот гад убил мою жену и двоих детей и не удрал.

     -- Все одно. Для чого ты вбыв Фьодора? - допытывался блюдущий порядок Микола.

     -- Он убил мою семью. Все видели. И он никуда не удрал. Ты же его не арестовал.

     -- Так мы ж не знали, что это бы он.

     -- А как ты так быстро узнал, что это я его спалил?

     -- Люди сказали.

     -- А почему люди не сказали тебе, что он убил мою жену и двоих детей. Они ж не видели, как я его спалил, а как он убивал мою жену и детей видели. Про него не сказали, а про меня сказали.

     -- Ну, все равно, почему ты не удрал?

     -- Куда?

     -- Как куда? - не понял околоточный, вытер слезу и показал на все стороны света: - Туды, туды, туды - куды хошь.

      Они потом долго сидели на колоде во дворе и говорили за жизнь, причем околоточный все время вытирал слезы и не знал, как быть.

     -- Почему ты плачешь? - спросил Мойше.

     -- Дiда жалко.

     -- А на що тобi дiд? Вiн же помер.

     -- Все одно. Дуже хороша була людына.

     -- Его тобi жаль, а моих жену и детей?

     -- Дiтей теж жалко. I жiнку теж.

      Потом он грустно-грустно посмотрел на Мойшу и добавил: "Люди дурнi. I всi до одного гiвно." И повел Мойшу в участок.

      Потом был суд, и Мойше получил сколько-то там лет каторги. А некоторое время спустя два уголовника бежали из Сибири и прихватили его с собой.

     -- Зачем он им был нужен? - спросил я отца, который все эти истории рассказывал в таком виде, как услышал их от своего отца.

     -- Насколько я сумел понять, Мойше каким-то образом услышал разговор, и они опасались, что он их выдаст.

     -- Проще было убить, - предположил я.

     -- Ты когда-нибудь пробовал? Легко убивают только в кино, а в жизни, я думаю, даже убийца, прежде, чем убить, должен перешагнуть порог. Спросил бы у Шимона и он тебе сказал бы, что даже убить курицу - это работа. Трудная.

      Не знаю, так ли уж прав был мой отец, но так он думал. Даже две войны от звонка до звонка его не изменили. Однажды он сказал: "Легче остановить поезд, чем пульс жизни одного комара".

      Словом, уголовники сказали Мойше: "Толку от тебя, жид, мало. Будешь кашу варить. Или рыбу".

     -- Если гефилте фиш, то я не умею, - признался Мойше, но уголовники не поняли этих слов и махнули рукой.

      Правда, один из уголовников, которого звали Петькой, сказал ему так:

     -- Учти, Мойша, если сковырнешься, то я тебя на себе нести не согласен.

      Мойше промолчал, а двое суток спустя Петька, который сказал, что не станет тащить жида на себе, оступился - ничего особенного, просто нога между корнями застряла - и вывихнул ступню. Его напарник напомнил ему об их уговоре, что, если один сковырнется, то другой спасается сам.

     -- Ты хочешь бросить его здесь? - спросит Мойше.

     -- А что делать? - пожал плечами парень.

     -- Ну, как хочешь. Только я в вашем уговоре не участвовал.

      Словом, я всех подробностей не знаю, но отец рассказывал мне, что Мойше таки вытащил этого уголовника из тайги. Тот, другой, который не рыжий, ушел один, а они остались вдвоем и день или два спустя они наткнулись на него. Он лежал, весь обглоданный зверьем. Одна его нога застряла между корнями. А вы говорите, что возмездия не существует. Потом они с Петькой добрались до Семипалатинска, где у Мойшиного спутника была баба, и им было, где остановиться.

      В это время уже началась Первая мировая.

      2.Мойша

      Я стараюсь быть с Вами абсолютно честным и поэтому не скрываю, что многое, из того, что я тут рассказываю, я услышал от отца и других старших родственников, но многое, как вы догадываетесь, приплетаю от себя. Или, скорее, вплетаю. Это похоже на ленты, которые женщины вплетают в косы. Хотя для меня это выглядит иначе. Я ВИЖУ. Именно так: я вижу свою жизнь, причем, не с того момента, когда начал что-то соображать и откладывать в детскую память, а с таких давних времен, что здесь не хватит места все описать. Я не придумываю, а рассказываю то, что видел и слышал.

      Это похоже на телесериал. Все, кого я знаю, судят о телесериалах безо всякого почтения к ним. Говорят, что "это не искусство". Правильно. Я давно понял, что, чем ближе к искусству, тем дальше от жизни. Искусство потому и прекрасно, что к жизни оно имеет самое отдаленное отношение. Это плод воображения, как фрукты - плоды деревьев. Стоит вам попробовать записывать или заснимать жизнь, как начинает получаться что-то похожее на телесериал. Кстати их в основном смотрят как раз те, что говорят: сериалы - это не театр и не кино. Конечно нет.

      Я терпеть не могу, когда при мне заводят разговоры о высоком театральном искусстве. Мне приходится молчать, потому что не могу же я признаться, что театра не люблю. Во-первых, не люблю скопления людей, которые справа, слева и вокруг меня кашляют, сморкаются и, что хуже всего, аплодируют. А если мне не понравилось то, что культурному человеку обязано нравиться? Ну, так я некультурный. У меня семиклассное образование. Во-вторых, артисты на сцене иногда играют удачно, а иногда нет. А в кино они, может быть, по сто раз повторяют кадр, прежде чем получится о-то-то. То есть то, что мне нужно. Поэтому я предпочитаю видеть их у себя дома, на экране.

      Кстати, я это говорю только Вам лично, а если Вы захотите напечатать, то уберите этот абзац о театре. Не хочу, чтобы другие знали.

      Как бы то ни было, но то, что я изо дня в день вижу перед глазами, я вижу так ясно, как сейчас вижу Вас, и это похоже на безразмерный сериал, один из тех, которые мой внук Витька "перекачивает" на свои видеокасеты и который можно крутить во все стороны, перескакивая в любую с одной серии на другую и возвращаясь назад, к забытому.

      Так, бродя по кривым улицам и переулкам города, который называют то временем, то пространством, то тем и другим, я видел, как однажды Петька, напившись "как положено", так врезал своей подруге, что она оказалась без признаков жизни, после чего он сказал, что выбора нет и нужно уходить. Когда же они отошли достаточно далеко, Петька доходчиво объяснил товарищу, ничего не смыслящему в вопросах конспирации (Позже Мойша разберется в тонкостях этого искусства), что скрываться от полиции лучше врозь, чем вместе.

      Был чужой город Семипалатинск, были холод и снег и вертелась тошнотворная мысль, что семипалатинский полицай Микола снова отправит его на каторгу. Теперь уже за два убийства. Кутаясь в то, что еще оставалось от его одежды, Мойше отсиживался в чужих сараях и питался такими отбросами, что ими брезговали семипалатинские собаки, а один добрый, старый Полкан, войдя в его положение из чисто собачьего, столь редкого среди людей, милосердия, приютил его под крыльцом высоченного купеческого сруба, где к ним сквозь щели тонкими струйками воровски проникало драгоценное тепло барского дома. К тому же у Полкана была его теплая шуба, которой хватало на двоих.

      Мойше быстро научился воровать на рынке и приносил своему благодетелю вкусные кусочки из мясных рядов, а если стибрить не удавалось, то Полкан тоже не обижался, потому, что - сами понимаете - не в жратве счастье, а дружба дороже всех блюд.

      Так прошел месяц, и на свалках, где Мойше собирал кое-какие съедобные отбросы, завоняло весной. И вдруг - кто бы мог подумать? - он встретил на рынке ту самую женщину, которую Петька называл своей бабой, которая в трудную минуту приютила их обоих и которую он якобы убил, хотя сам Мойше этого не видел.

     -- Ну, как? - задал он ей, может быть и глупый, но естественный вопрос.

     -- Что как? - не поняла Петькина подруга.

     -- Мы думали, ты - того?

     -- С какой стати? - удивилась она.

     -- А где Петька?

     -- Дома. Куда он денется?

     -- Так может и я...

     -- Нет, Мошка, - объяснила она Мойше простую, но очень важную житейскую истину, которую должен бы каждый из нас получать, как витамин "С" вместе с молоком матери: Каждый должен идти своей дорогой. Ты своей, а мы с Петькой - сам понимаешь. Чтобы ты не сумлевался, так скажу тебе также, что Петька все это сам придумал, чтобы от тебя сдыхаться. Потому что - сам понимаешь.

      Честно говоря, даже гораздо более мудрый Полкан, и тот этого не смог бы понять, а Мойше осталось только грустно посмотреть вслед нисколько не убитой, даже горем, Петькиной подруге и плестись дальше. Хорошо бы всем людям и всем народам понимать, что каждый должен идти только своей дорогой, а на чужих дорогах рытвины и ухабы бывают особенно чужими.

      С какой стати он так расстроился? Можно подумать, что он впервые на своем жизненном пути столкнулся с черствостью и неблагодарностью, которые люди считают почему-то качествами, свойственными животным, но хорошо, что животные об этом не знают, в смысле, что люди так о них думают. А принцип простой: умри ты сегодня, а я завтра. Один известный писатель сообщил нам об этом так, как будто этот принцип придуман в каторжных лагерях. Я не был в лагере, но знаком с ним с детства.

      Куда податься бедному еврею, у которого даже бумаги с указанием на его иудейское вероисповедание, и той нет. Возможно, под воздействием запахов весны, напомнивших ему про "садок вышневый коло хаты", а может быть потому, что вспомнил братьев и других членов семьи, но потянуло его на Украину.

      Что значит "вспомнил" или, иначе говоря, как мог забыть? А очень просто. Почитайте Пятикнижие и обратите внимание на то, как Всевышний время от времени вспоминает о своем возлюбленном народе. Что это значит? Не хотите же вы сказать... То-то и оно!

      А как бедному бродяге добраться из Семипалатинска на Украину? Конечно же на товарняке. При условии, само собой, что вся обслуга товарняка полканьего, а не человечьего типа, а поскольку в те суровые времена это было не так, то на одном из этапов его, полузамерзжего, втащили в станционный участок, где накормить не поспешили, а документы потребовали.

      Мне самому ни разу в жизни - Бог миловал - не пришлось оказаться в роли загнанного в угол, в ситуации, когда, вопреки утверждению, что безвыходных положений якобы не существует, человек видит перед собой тупик и только тупик, и нет вариантов, и поблизости нет никого, кто пришел бы на помощь, и шансы на то, чтобы выкрутиться, равны нулю, помноженному на минус единицу. Не уверен, что сам понял значение этого выражения, но мой внук Витька объяснил мне: это когда не только деваться некуда, но когда все - полнейший абсурд, и когда ты как мышь в мышеловке, причем не только нет шансов убежать, но сыр, который так хотелось пожевать, даже перед смертью не дадут попробовать.

      В таких случаях взгляд тянется к окну, потому что свет - это надежда. За окном была заснеженная деревянная церквушка. Ее коническая крыша заканчивалась ажурным крестом и на самом верху сидела ворона.

      ***

      С тех пор, как мы живем в Израиле и, хотя и с немалым скрипом, но работает мой маленький "бизнес", я собранные за год деньги трачу на поездки в Европу и всегда беру с собой внука Витьку. Он, конечно, большой шалопай, а если мой прадед Ехезкель видит его из страны, где он обитает сейчас, то наверняка ворчит про себя, что его пра-пра форменный "шейгец", что абсолютно справедливо, не считая того, что он мой любимый внук, и где же я возьму другого?

      Прошлым летом мы провели две недели в Праге, и получили большое удовольствие от прогулок и поездок по стране. Однажды, когда мы отдыхали на скамейке на Староместской площади, и нас бдительно охраняли солдатские фигуры колоколен старинных готических и барочных церквей, Витька увидел рекламу концерта органной музыки в церкви святого Николая и предложил пойти послушать, тем более, что до начала оставалось минут пятнадцать. Он мужественно выдержал мой саркастический взгляд и сказал, что никогда не слышал, как звучит орган.

      Хорошо это или плохо, но в нашей семье нет ни меломанов, ни даже любителей музыки. Что делать? Возможно, кому-то из наших предков медведь наступил на ухо, или Ехезкеля однажды так оглушили залпы орудий, что он потерял способность воспринимать не только Баха, но даже "Хаву нагилу". Мы же унаследовали его музыкальную глухоту.

      И, однако, случилось чудо, и мы с Витькой УСЛЫШАЛИ. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что мы оба услышали то, что нам хотел сказать великий композитор Бах. Держась за руки, мы оторвались от земли, от окружавшей нас толпы чихающих и кашляющих меломанов, от скрипа стульев, от тяжелой одышки толстяка, пыхтевшего мне в затылок, - от всего, что не было музыкой.

      К сожалению, не знаю, как у Витьки, а у меня этот полет длился не долго. Прямо перед собой я увидел Его лицо и вообразил себе лицо Иоганна Себастьяна, и что-то внутри меня опять защелкнулось. Я подумал, что Бах никак не мог творить такую великую музыку для неулыбчивого человека, который был изображен над алтарем.

      Странно, непонятно, как может смертный даже пытаться изображать на доске или из камня лица богов, а уж если такая безумная мысль пришла в голову, то... Мы с моим внуком изобразили бы его улыбающимся. Тот, что был написан красками над алтарем, был не Иисусом, а пытался играть его роль. Он напомнил мне артиста Михаила Ульянова в роли Тевье-молочника. Артист хороший, но, извините, не Тевье.

      Это я в связи с тем, что Мойше увидел церквушку, и это изменило курс его жизни.

      ***

     -- Михаил, сын Емельянов, Крехтунов, - по-солдатски отрапортовал Мойше, на ходу транслитерировав Крехцера в Крехтунова, а Мойше в Михаила.

     -- Мишка Крехтунов? А ты часом не воевал под Порт-Артуром? - спросил полицай. - А, нет, тот Крехтунов был Костей.

     -- Костя - мой родственник. Двоюродный брат, - продолжал заливать Мойше, которому ничего другого не оставалось.

      Не всегда же знаменитое "еврейское счастье" бывает со знаком минус. - Костя - сын двоюродного брата моего отца, - уточнил он. Он умер. Перепил и по пьянке замерз.

     -- Жаль. То правда, что выпить он - того... Мы с ним в одном батальоне пахали. Меня зовут Федор.

     -- Правда? Бывают же совпадения!

     -- Ты о чем?

     -- Это я так.

     -- А ты где глаз потерял? В драке?

      Ну, тут уже врать не пришлось, и оказалось, что они с Федором глотали пыль и ловили пули в окопах на соседних сопках, и пошел разговор о номерах полков и именах командиров, и кончилось тем, что оба терли друг другу спины в доброй сибирской бане, причем, Мойше приходилось изворачиваться, прикрывая позорные признаки своей неправославности, и Федор выдал ему из своего гардероба рубаху, штаны и стеганую телогрейку, и они выпили чуть ли ни четверть самогона, закусывая черным хлебом, луком и салом, и под занавес исполнили "Амурские волны" и "Врагу не сдается", после чего дуэтом захрапели на печи.

      Хорошо это или плохо, но такова, как говорится "сэ-ла-ви", причем в это время на полях Первой мировой уже давно гремели пушки, и, хотя царь еще не отрекся от престола, но дела его были, как сказал бы японский микадо, в полном смысле "азо-хэн-вэй".

      ***

      Тут поток информации о Мойше прерывается. Что-то говорилось о том, будто бы от Федора ушла его баба, что оба ветерана японской войны стали не-разлей-вода, что подались на Кавказ, а один человек - не знаю, правда ли это - трепался, будто бы они сколотили в Батуми форменную банду и промышляли разбоем и грабежом, по потом присоединились к банде Джугашвили и даже участвовали в ограблении банков для нужд мирового пролетариата. Сам Мойше эти свои подвиги категорически отрицал, а в Курсе истории ВКП(б) говорится, что Джугашвили был в это время в героической Туруханской ссылке.

      В город Мойше вернулся только в 20 году с прежней фамилией Крехцер и в должности начальника уездного ЧК. А бывший полицай, домушник, медвежатник и большевик-подпольщик Федор состоял при нем в качестве адьютанта и технического специалиста по ведению допросов