(окончание повести)

- О, мадам, для своих преклонных лет вы выглядите очень даже молодо. Как это вы сохранились?

- Я в холодильнике ночую. А вы, батенька, видимо геронтофил. Падки на старушек.
О, мой рыцарь, принес ли ты презервативы?

- Конечно.

- Выброси их!

- Ты уверена?

Она молча мотнула головой.

Павел сидел, держа в руке бокал с шампанским. Евгения, вытянувшись на диванчике, положила ноги ему на колени. Он погладил  Женькино загарелое колено, кожа ее была прохладной и слегка кололась. Женька согнула ногу, слегка надавив пяткой ему на живот.  Слегка приподнявшись, она сняла трусы и небрежно бросила их на пол.

 Сегодняшнее свиданье открывало новую страницу в их отношениях. Евгения вечно торопилась, жизнь ее была расписана по минутам, не больше шести часов на сон, остальное время - встречи, командировки, интервью, работа за компьюте­ром, вычитывание корректуры, редакционные планерки. Так и их с Павлом отношения состояли из торопливых встреч, во время которых Евгения даже не считала нужным от­ключать мобильник.. Это был ка­кой-то дежурный секс, вроде короткой утренней гимнастики. Сегодня все было по-другому.

- Я хочу, чтобы ты вернулся к нам в редакцию, Паша, - сказала она,- Наверное, ты и сам понял, что твой уход был ошибкой...Ты ведь ушел только потому, что мы с тобой пе­рестали трахаться. А работа была интересная, согласись.

- Но я больше не могу видеть в тебя начальника...- пожал он плечами.

- И не надо...Приходи на работу и делай что хочешь...

- Я подумаю.

- Нет. Я уже подумала за тебя.

- По-моему, ты слишком много на себя берешь...

Она со смехом щелкнула его по носу.

 Примерно через час, как они улеглись, Евгения толкнула его, находящегося где-то между дремотой и тоскливым бодрствованием, в бок локтем и, заглянув ему в глаза со страдальческим нетерпением,  сказала:

- Давай ис-чо.

Это было фирменное ее выражение «ис-чо». И, не дожидаясь согласия, она залезла на него сверху и уперлась ладонями ему в грудь. Он удивился тому, каким тяжелым было ее тело Близко-близко поднесла к нему лицо, и Павел почувствовал, что он смертельно, насквозь продырявлен буравчиком ее взгляда.

- Ис-чо...- повторила она требовательно.

Реальность пошатнулась...Евгения дышала хрипло, мягкие груди ее расплющивались о грудь Павла..  Комната быстро повернулась вокруг своей оси.  Он зажмурился, чтобы не видеть перед собой ее гипнотического  глаза. Над кроватью висел на стене большой глянцевый плакат - весело улыбающийся череп в каске, а внизу подпись «люби революцию!»

- Это мерзко!- сказала она, отодвигаясь - Ты спишь со мной, а думаешь о другой бабе...Ты же думаешь, что ее трахаешь!

- Почему ты так решила?- вздрогнул он.

- Не держи меня за идиотку. Я вижу. Ты думаешь об этой...мертвой!

Он хотел сказать, чтобы она не смела больше называть Лиду «мертвой», но про­молчал, словно находился в оцепенении...

Она откинула одеяло, встала с хрустом в коленках. Павел смотрел на нее снизу вверх, она возвышалась своим рельефным телом, тяжело дыша, разозленная, с мрачным лицом, вся покрытая ровным шо­коладным загаром, точно мулатка.

Натянула футболку с портретом Че Гевары и вышла из спальни.

«Женщины...- подумал Павел, - как они чувствуют?.. Откуда в них это непостижи­мое для мужчин понимание?.. Разве я мог бы понять, что женщина, которую я ласкаю, ду­мает о другом...Никогда. Женщины - они животные». Павла влекло к Евгении, он не мог без волнения смотреть на ее тело, да, именно ее тело притягивало...К таким отношениям неприменимо слово «любовь». «Я люблю не душу, а мясо...» Женька давала ему жрать себя. «До самой глотки».

 Павел встал и оделся.

Евгения стояла на кухне перед открытым окном и курила. Услышав его шаги, обернулась. У Павла заныло в груди, когда он увидел ее покрасневшие, часто моргающие глаза.

- Прости идиота...- сказал он.

- За что? Ты не виноват. Просто...мне шампанское в голову ударило...

      ...Павел вышел в белую ночь, в наполненный неясными психоделическими ночными звуками пустой город.

На Разъезжей показалась желтая машина «такси», Павел поднял руку, но машина не сбавила скорость и пролетела мимо, шелестя мотором.

Павел посмотрел на часы - метро откроется через два с половиной часа...

Небо над городом было зачехлено пепельной, освещаемой изнутри дымкой.

Он вышел на пустую Лиговку, которая казалась бы совершенно безжизненной, если бы не перекличка синхронно мигающих на всем протяжении проспекта, бывшего когда-то питавшим Летний сад каналом,  желтых светофорных глаз. Будто бы по всей длине проспекта была растянута праздничная гирлянда.  Он поплелся в сторону Обводного канала. Неспеша шагая в серебристом полусумраке, Павел пытался представить, чтобы он чувствовал и о чем думал бы, если бы у него не было дома и он был обречен провести эту ночь под открытым небом.   Санкт-Петербург, как совершенно ни с чем не сравнимый тип цивилизации, почему-то всегда навевает чувство бездомности, жить в Питере - словно бы быть немножко бомжом.  Петербуржцы всегда чем-нибудь да болеют, например, нервным расстройством. От болотного климата, наверное Сами эти белые ночи не являются разве аномалией, если всякой ночи надлежит быть темной и черной. Лиговский асфальт серебрился вдали, напоминая фосфорический блеск воды на картине Куинджи «Лунная ночь на Днепре». Павел шел мимо обветшавшей Крестовоздвиженской церкви, миновал глухой и неподвижный Обводный, и чувствовал, как он немножко сходит с ума от всей этой окружающей психоделики белой ночи.

Он остановился возле подвальчика круглосуточного магазина и, секунду поразмыслив, спустился, толкнул дверь.

- Водку, пожалуйста, - сказал он продавщице, пожилой полной женщине.

- Какую вам?

- «Флагмана».

Она поставила перед ним бутылку с синей крышечкой.

- Вам одной ночью не страшно?

- Не страшно. Нам газовые баллончики выдают, - объяснила продавщица.

Опорожнять бутылку Павел начал прямо на идущих вверх ступеньках магазина. Идти стало легче, водка словно бы придала смысл этому его ночному хождению.

Внезапно Павел понял, что дорога ведет его к Волкову кладбищу. Он остановился и стал думать, как пойти иначе. Но тут же стал убеждать себя, что тот путь, которым он идет, самый короткий, а пройти мимо кладбища ночью - совершенно пустяковое дело, ведь ходил же он тысячи раз мимо Волкова кладбища днем. Если разобраться, какая разница, день или ночь, а тем более, что ночь-то стоит белая, словно бы уравненная в правах с обычным днем.

Взглянув на окутанное туманцем Волково кладбище, Павел не увидел ничего нищенского, пугающего, напротив, оно казалось как-то чище, прибранее,  чем днем, не было видно покосившихся гнилых крестов, покрытых мхом древних надгробий. Павел остановился возле ограды кладбища, решив, что будет правильно выпить (не чокаясь с самим собой) за упокой души всех погребенных в этой довольно сумрачной части Петербурга. Он склонил голову, постоял какое-то время без  движений, потом отвинтил крышечку бутылки и сделал большой глоток. Умиротворенный, зашагал дальше.

Вдруг он увидел, что невдалеке две  мужские фигуры медленно пересекли проезжую часть и остановились на тротуаре, о чем-то совещаясь. Это были молодые люди в черных куртках, бритые наголо.     

Один из парней, тощий, с длинными руками и продолговатым черепом, был вооружен баллончиком краски. Он поднял руку с баллончиком, и на белой стене с шипением появилась буква «К»

- Мужик, чего тебе?- злобно спросил второй - крепкий круглолицый парень.

Павел молча смотрел на парней и на чернеющую букву «К», от которой вниз по стене зазмеились подтеки. От этих служителей культа революции, поскрипывающих кожанками, точно комиссары эпохи Октября,  веяло агрессией, какие-то властные биотоки заполняли окружающее их пространство, и Павел наткнулся на их взгляды, как на стеклянную стену. 

- Что вы пишите?- спросил Павел.

Скинхеды переглянулись, один из них погладил свой лысый череп.

-  Мы пишем «капитализм - дерьмо!». Ты против, дядя? - с вызовом спросил длинный. Павел разглядел, что под курткой у него надета футболка с портретом Эрнесто Че Гевары - такая же, как у Евгении.

- Нет, не против. А вы журналистку Женю Шевцову знаете?

Парни снова глянули друг на друга, но выражение их лиц уже не было ожесточенным.

- Знаем. Клевая телка. Я ей интервью давал...- сказал длинный, - А ты почему спросил?..  

Павел не ответил.

- Дашь нам водки отхлебнуть?- спросил крепыш.

- Пейте.

Он протянул крепышу пузырь «флагмана», тот не спеша отвернул крышку, сделал большой глоток и, шумно занюхав рукавом кожаной куртки, передал бутылку длинному.  Парень запрокинул голову и стал пить, Павел видел, как дергается  кадык на тощей небритой шее.

В бутылке оставалось несколько глотков. Павел тут же допил оставшееся, поставил бутылку на тротуар и пошел, сунув руки в карманы. Пройдя где-то сотню шагов, он обернулся и увидел, что вслед за буквой «К» на стенке появились следующие - «АП». Павел подумал, что упоминание имени Евгении Шевцовой, как волшебное слово в сказке, сейчас спасло его от неприятной истории.  Одно словечко, и грозные воители, вышедшие на ночную тропу войны с баллончиком краски как оружием пролетариата, внезапно превратились в робких десятиклассников, влюбленных в свою молодую клевую училку, короткая юбка и упругие бедра которой доводят их до неистовства. Разумеется, Женька спала со многими из скинов. Женька сходит с ума, просто бесится от романтики бритых комиссаров в кожанках,  подобно тому, как порнозвезда Мадонна играет с образом революционера Че Гевары, их возбуждает откровенно прущая  мужская сила бунтарей, вооруженных когда булыжником, когда лимонкой, когда митинговым мегафоном, когда баллончиком с краской, но всегда действующих вопреки обстоятельствам.  Как это смешно и нелепо - ревновать женщину не к какому-то мужчине, а к целой политической партии!..Не случайно же над ее кроватью висит плакат «Люби революцию!» Именно в спальне полагается любить.   Любопытно, сколько раз революция любила Женьку в ее постели? Как революция обнимала ее, как мяла ее груди, как Женька, широко раздвинув коленки,  повизгивала под тяжестью тучного революционного тела?.. Наверное, и революции Женька требовательно говорила «ис-чо», и революция была рада стараться. Революция думала, что Женька - клевая телка.

Когда-нибудь, подумал он, я из журналиста переквалифицируюсь в писателя, начну писать роман, и первой его фразой будет обращенный к неизвестному читателю вопрос: «Любили ли вы когда-нибудь женщину, читающую по ночам «Майн кампф»?».

Он вышел на купчинские окраины. Купчино...Если классическую архитектуру именовали «застывшей музыкой», то окраинные новостройки «спальных районов» - не иначе как какой-нибудь окаменевший поросячий визг.

Теперь до дома было недалеко. Справа блеснула вода продолговатого котлована, в котором жаркими днями купался народ, лишенный возможности выехать за город.  Павел подошел к воде, поверхность которой казалась холодной и твердой, точно железная плита, и опустил в нее руку. Как ни странно, вода все еще хранила тепло вчерашнего жаркого дня.  Павел разделся догола, небрежно бросил одежду на росную траву и стал заходить в воду по пологому твердому дну, опасливо подумав: «Я слишком пьян для купания, так можно и утонуть!..» Но теплая вода манила. Он заходил все дальше, пока вода не дошла до горла. Тогда он остановился и, задрав голову, посмотрел в небо, в котором уже чувствовалась близость солнца. В вышине пульсировал красный бортовой огонек самолета, и Павел пожалел, что он не находится на этом летящем выше облаков самолете, а ведь так прекрасно было бы встречать новый день в воздухе, смотря в иллюминатор на огромное расплавленное солнце и гадая, какие города сейчас расположены под крылом...Он вновь почувствовал себя бездомным, вновь с неприязнью подумал про свой город, жизнь в котором бросает в душу каждого бациллу неотвратимого сумасшествия. Куда лучше было бы переехать навсегда в провинциальный городишко, где воцарилось гибридное время то ли «военного коммунизма», то ли поздней перестройки, жить там и работать на таком славном машиностроительном заводе, где делают революционные электростанции, которые одни во всем свете способны сделать человека независимым...Потом он с завистью подумал о бритоголовых парнях, которым для полного кайфа достаточно написать на стене «капитализм - дерьмо!», и о том, как хорошо и смачно длинный парень сказал про Евгению Шевцову - «клевая телка»... «Молодцы ребята», - уважительно подумал он, упрекнув себя, что не догадался предложить своим новым знакомым сходить в круглосуточный подвальчик, взять еще водки и выпить за знакомство. Водки, ну и, разумеется, по бутылочке пива... Наверное, им нашлось бы о чем поговорить до утра - о женщинах, например. В воздухе все еще висела пепельная дымка, скрадывавшая очертания предметов. Павел чувствовал, как вода успокаивает нервы, изгоняет из тела вязкую ноющую боль. Медленно окунул лицо, не закрывая глаз. В толще котлованной воды играли голубоватые и розовые блики.  

Когда Павел обернулся, он увидел на берегу двух призраков. Две белые фигуры, сквозь которые, кажется, просвечивала темная трава, склонившись друг к другу, замерли над кромкой воды. Призраки не двигались, их лики с темными провалами глазниц были бледны и не живы.  Завороженный видением, Павел несколько секунд стоял без движений, а потом  медленно пошел к берегу, и в этот момент вода почему-то перестала казаться теплой, иголочки стали колоть внезапно натянувшуюся кожу.   Вблизи мистические бесплотные фигуры оказались двумя девчонками, которые сидели на траве. Родившееся солнце позволяло хорошо рассмотреть их. На вид им было лет по шестнадцать. Одна имела кукольное глазастое лицо и нелепые красные волосы, другая, в рваных джинсах и черной майке, была смугла по-восточному и очень худа. Павел заметил, что девчонки рассыпают на ладошках белый порошок. Выражение их лиц было отсутствующим, каким-то действительно лунно-неземным, как у призраков. Смуглая девица ткнулась длинным носом себе в ладонь. «Я сегодня первый раз пробовала...Не знаю, как это будет», - сказала кукольная девочка, тоже поднося ладонь лодочкой к лицу и плотно жмуря глаза. Внезапно обе уставились на Павла. Выйдя из воды, он мгновенно продрог. 

-  О-ой, - выдохнула испуганно кукла, хватая себя руками за красные космы.- У меня чо, глюк?..Я вижу, как из воды парень выходит. Слушай, Розка, а он совсем голый...Мне страшно, Розка, как быстро началось!

-   И у меня этот глюк! - радостно сказала смуглая, с восточным птичьим акцентом, и вытянулась во весь рост на траве.

«Неплохой перфоменс для подружек... Они действительно думают, что меня тут нет....» - подумал Павел, шагнув на берег. Девчонки на него глядели, не отводя глаз. Он подошел к одежде, первым делом натянул носки и лишь потом трусы и майку.

- Хоро-ошо-о-о... блаженно произнесла смуглая, извиваясь на траве, как черная змея.

Жаль было ее, красноволосую, страдающую, с судорожной гримасой на весьма милом глазастом личике.  

      Солнечные лучи вырвались из-за домов. Громыхали вагоны на сортировочной станции. Утро наступило. Совершенно не нужное какое-то утро.

      VII.

Не дождавшись выхода своей статьи о машиностроительном заводе, Павел уволился из редакции газеты «Бизнес-класс», никому не объяснив причин своего ухода.  Став безработным, Павел с утра до вечера сидел дома, пытался читать, глядел в телевизор невидящим взглядом.

А потом произошло невероятное. В ночных «Вестях» Павел увидел сюжет о том, что сегодня вечером был убит известный бизнесмен, генеральный директор строительной корпорации Геннадий Лемехов... Джип генерального директора был обстрелян из проез­жавшего мимо микроавтобуса «фольксваген», сам Лемехов, его водитель и телохранитель погибли на месте покушения. В кадре мелькнули изрешеченный пулями черный джип Ле­мехова, два пулевых отверстия в лобовом стекле, оторванное зеркало заднего вида.  Павел в ту же секунду вспомнил, как он садился в эту раскаленную на солнце машину с тонированными стеклами, в охлажденный кондиционером, пахнущий кожей салон...На экране телевизора застыло широкое, с крючковатым носом и крупным лбом лицо Геннадия  Лемехова, окруженное черной траурной рамкой. Затем были показаны короткие интервью губернатора провинциального города, начальника милиции и даже заместителя министра внутренних дел, которые комментировали происшедшее, говорили о «заказном убийстве», связанным с бизнесом и политической деятельностью жертвы покушения. Исполнителей убийства по горячим следам найти не удалось. И хотя это убийство произошло в провинциальном городе, где жил бизнесмен, событие срочно попало в эфир всех телеканалов страны, потому что покойный был из тех людей, чье имя известно в самых высоких кабинетах.

Рука Павла словно сама собой потянулась к телефону, он набрал номер Евгении.

      - Привет...- сказала она. -  Да, я уже в курсе...Так что принимай решение, что бу­дем делать с тем материалом...

      - Ничего...- выдохнул Павел. - В нем нет больше смысла. Некому мстить. Извини, что заставил тебя хлопотать впустую.

      - Ерунда, ты абсолютно прав, родной.

      - Я люблю тебя...

      - Я знаю. 

      После этой ночи Павел стал ждать. Если Лида жива, то теперь, после гибели Лемехова, ей ничто не помешает разыскать Павла. Даже если он упрятал ее в психушку, там ведь тоже у пациентов есть какая-то связь с внешним миром. Павел не сомневался, что если она жива, то в ближайшие дни даст знать о себе. Особенно мучительным был первый день ожидания, Павел не находил себе места, еле передвигал ноги, его мучила то головная боль, то странная тошнота, он чувствовал, как то и дело лоб покрывается испариной и немеют ладони - все это напоминало приближение какой-то болезни. Он напряженно вслушивался в каждый звук, вынимал из кармана молчавший телефон. Лида не позвонила. Ни в этот день, ни на следующий. Прошла неделя без событий. И Павел понял, что она не могла, не должна была звонить, потому что Лиды больше нет. Он смирился с этой мыслью, истомленный пустым ожиданием, и установившаяся ясность была, видимо, все же легче, чем многодневное напряженное вслушивание в тишину.  

Евгения пришла к нему почти через неделю его затворничества. В прихожей оглядела его с ног до головы удивленным взглядом. Одета она была удивительно строго, даже мрачно, в темно-фиолетовом плаще, темно-синем костюме и черных туфельках. Волосы на головке уложены в каком-то готическом стиле, и от этого она даже казалась выше ростом.

-  Чего это с тобой?.. Небритый, опухший. Комнаты не проветрены. Запил, что ли?

- Дома ни грамма спиртного...- пожал он плечами.

С недоверчивым видом она прошла на кухню, посмотрела на гору грязной посуды в раковине, открыла пустой холодильник, подержала на ладони заплесневевший кусок хлеба,  носком туфли отбросила пустую упаковку из-под кефира...

- Значит так...- она кинула плесневую горбушку в мусорное ведро. - Собирайся-ка ты, дружок. Переезжай ко мне.

- Зачем?- тупо спросил Павел.

- Жить.

- Дай неделю на раздумье.

Даю. Три дня на сборы. Чувствую, без меня ты погибнешь.

На другой день вечером позвонила ему на мобильный. Поздоровалась голосом невозмутимым, немного даже равнодушным, и Павел тут же настроился на деловой разговор.

      - Родной мой, должна сообщить. У нас с тобой будет ребенок.

      - Что, серьезно?..- он был почти уверен, что это шутка. (Вполне в ее стиле!)

      - Абсолютно. Сто пудов.

      - А замуж за меня пойдешь?

      - Нет. Хотя...это не окончательное решение. 

      Теперь они почти не расставались, Евгения была рядом и на работе, и дома. Переезд в ее квартиру на Разъезжей оказался для Павла легким и естественным, будто он когда-то уже жил здесь. Переезд со старой квартиры походил на бегство от страхов, которыми словно бы были пропитаны там стены, от ночного бодрствования на кухне с очередной чашкой крепкого до горечи кофе, от своего безглазого, точно розоватый череп, отражения в предутреннем окне, от черных газетных строчек, постоянно наводящих на мысль о некрологе, от телефона, в трубке которого так и не прозвучал тот единственный желанный голос, от вульгарного телевизионного ящика, оглушавшего и ослепляющего рекламой антипохмельных порошков, от немытой посуды в раковине, плесневой хлебной корки, оставленных на кухне ботинок и галстука на холодильнике, от обстановки, внутри которой Павел предавался тому, что выводил в своем сознании формулу небытия... Чтобы вылечиться от всей этой жути, нужно было уехать. Он понимал, что сейчас оказался в положении побитой и больной дворняги, которую добрая женщина привела к себе домой, досыта накормила и разрешила ложиться на свою постель. Он принял ее заботу, потому что в нем не осталось воли к сопротивлению, и чужие сильные руки теперь могли лепить любую фигуру из его бесформенной сущности. Его можно было давить и мять, точно тесто в квашне.  Жаль, думал он, что Евгения старше лишь на десять лет (всего-то!), ведь будь ей, например, лет пятьдесят с лишком, она не вызывала бы у него плотского влечения, и он мог бы относиться к ней как к старшей сестре или даже матери.  Рядом с Павлом теперь всегда находилась женщина, любящая мужиков-революционеров, мужиков-террористов, мясников с лимонками. Она была всегда теперь рядом - женщина, которая, наверное, любила Павла как странное исключение из общего правила, как человека, который никогда бы не смог сделать ненависть своей профессией. Да, кто-то изо дня в день сочиняет статьи, кто-то печет хлеб, кто-то смотрит в бинокль с капитанского мостика, а кто-то каждый день занимается тем, что ненавидит. И это тоже работа. Павел пытался ненавидеть  Лемехова, но он внезапно погиб, а ненавидеть мертвого конечно нельзя, потому что нечестно: человека нет больше и он не может ответить взаимной ненавистью... Навсегда исчезла женщина, которая словно бы была создана исключительно для Павла, которая на несколько дней была послана Господом в его жизнь, чтобы всему, решительно всему придать новый смысл, - она исчезла с той же ошеломляющей внезапностью, как и явилась, и в наказание за то, что не сберег ее, единственную, за то, что не совершил невозможного и струсил, Павел теперь попался в лапы властного и влюбленного в него существа, которое пронзает насквозь буравчиком гипнотического взгляда и говорит свое фирменное «ис-чо». Предусмотрительно отказавшись от противозачаточных средств, тридцатисемилетняя любительница революционеров впервые в жизни забеременела от совершенно нереволюционного парня, у которого не хватит духа даже сделать антикапиталистическую надпись на стене. Любили ли вы когда-нибудь женщину, читающую по ночам «Майн кампф»? Нет? Как много вы потеряли. Впрочем, один вполне революционный поступок в своем новом жилище Павел все-таки совершил.  Он содрал со стены в спальне плакат «Люби революцию!» и в присутствии Женьки разорвал его. Она внимательно наблюдала, как он самозабвенно уничтожает плакат, и потом, облизнув губы язычком,  произнесла то ли недоуменно, то ли даже одобрительно: «Хм!»

      В редакции еженедельника Павлу выделили отдельный кабинет. Небольшая комнатушка, но все-таки отдельный кабинет, который должен был подчеркнуть особый статус Павла. За время, миновавшее со дня его увольнения, в редакции ничего не изменилось.

      Однажды, уже накануне нового года, Евгения спросила:

      - Как мы назовем нашу дочь?..

- Не знаю...- растерялся он, - Я еще не думал об этом.

«Не думал...О чем я вообще думаю в последние месяцы? В башке полное отсутствие мыслей, провал, вакуум...Я превращаюсь в растение»

      - Давай назовем Лидией...

      Павел напрягся и внимательно посмотрел в ее смеющееся лицо.

      - Почему...Лидией?- глухо спросил он.

      - Так звали мою маму! 

      VIII.

Конференция по проблемам антикоррупционного законодательства проходила в небольшом областном городке, и прошла бы она незамеченной, если бы среди участников ее не были заявлены крупные чины прокуратуры и министерства внутренних дел. Главный редактор еженедельника Евгения Шевцова сочла, что на прокурорский «тусняк» неплохо бы послать корреспондента.  Название областного города заставило Павла вспомнить, что именно там находился Свято-Духов женский монастырь, восстановлением которого занималась корпорация покойного Геннадия Лемехова. Павел заявил, что поедет на конференцию.

- Это еще зачем?.. У нас полно корреспондентов, а ты, между прочим, загружен работой по горло. Или мы с дочуркой тебе надоели, отдохнуть от нас решил? - допытывалась Евгения.

- Не от вас отдохнуть, а вообще...- пожал он плечами, изображая усталое равнодушие.

- Что это за «вообще»?..- начинала сердиться Евгения.

-  Пойми, я ведь журналист. А чем занимаюсь в редакции?.. Читаю, правлю тексты, а хочется живой работы. Поехать, посмотреть, что-нибудь вынюхивать, идти по следу...

- По следу идти? Ну-ну, это тебе как раз на прокурорской конференции удалось бы...- заметила она ехидно. - Ладно, твой аргумент принимается. Иди оформляй командировку.

Перегнувшись через стол, Павел чмокнул ее в подставленную для поцелуя щечку. 

- Смотри, Пашка! - когда он уже стоял в дверях, сказала Женька. - Если по бабам там пойдешь, оторву яйца.   

      ...Проведя на невообразимо скучной конференции первый день командировки и взяв интервью у помощника генерального прокурора, Павел решил, что на следующий день с утра отправится в Свято-Духов монастырь. Оказалось, однако, что монастырь находится не в самом городе, а на расстоянии около сорока километров от центра. Почти час он ждал автобус - старый, лязгающий, плюющийся чадным дымом «икарус», в который кроме Павла сели грибники с корзинами и рюкзаками, люди загарелые, шумные, крепко пахнущие лесом и речкой. 

И только сейчас, сидя в ползущем по шоссе «икарусе», Павел всерьез задумался о том, почему для него так важна эта поездка. Он испытывал неодолимое желание побывать там, но логически не мог объяснить своего стремления. Конечно,  желание было связано с памятью о Лиде, но эти воспоминания в последнее время стали меркнуть и перестали быть такими мучительными, как три года назад. Ничуть не кривя душой, Павел мог сказать, что доволен своей семейной жизнью, он безумно любил двухлетнюю дочурку Лидию, с Евгенией они ладили, если и ссорились, то по мелочам, он позволил супруге чувствовать себя начальницей - и на работе, и дома, и ее властный характер ничуть не угнетал его. Наверное, ему нравилось быть «подкаблучником». Смотря на однообразный пейзаж за  окном «икаруса» - поля, рощи вдали, мелькание телеграфных столбов, - Павел стал упрекать себя за то, что он гонится за призраком, вообще ведет себя несерьезно. Сколько можно жить в мире каких-то выдумок, страхов перед мистической чепухой. Вроде бы остепенился, да вот опять ветер в голове. Зачем все это нужно ему, удачливому и счастливому человеку, мужу и отцу, у которого есть интересная работа, человеку, имеющему все основания с уверенностью смотреть в завтрашний день. И эту поездку затеял он, поддавшись неотчетливому порыву, и Евгения, разумеется, понимала, что муж опять теряет голову от своих фантазий, поэтому не хотела отпускать. В похожих случаях, когда он совершал необъяснимые поступки, Евгения издевательским тоном замечала: «Ты поэт в душе!.. Повинуешься приказаниям из космоса, черт тебя поймет» Павел бранил себя, называя дураком, фантазером и искателем приключений.  Веление космоса, не иначе.  Лучше родиться каким-нибудь папуасом, людоедом в черной Африке, чем русским интеллигентом, в организме которого всегда не хватает каких-нибудь витаминов, а в мозгах - понимания очевидных для каждого здравомыслящего человека вещей. Далось вам, господа, это «небо в алмазах»!..

      Автобус двигался словно бы из последних сил, его лихорадило, он кренился то на правый, то на левый бок, а на остановках стоял слишком долго, точно бы отдыхая и превозмогая усталость. Жаль было старого трудягу, который, похоже, бегает этим маршрутом не один десяток лет.

      Очередную остановку «икарус» сделал возле железнодорожной станции. В автобус здесь села пожилая женщина в старом пальтишке и девочка лет пятнадцати. Павел машинально посмотрел в их сторону, но не смог отвести взгляда - в облике девочки было что-то необычное. Сразу не понять, что именно. Она вошла в автобус, глядя прямо перед собой, держа прямо и напряженно спину, словно бережно несла в руках наполненный до краев сосуд.  Пожилая мама придерживала дочь за руку, подвела ее к свободному месту в середине салона. Только сейчас Павел понял, что девочка слепая. У девочки были большие медового цвета глаза с длинными ресницами, глядящие из глубоких глазниц, и трудно было поверить, что эти глаза мертвы. Длинная русая коса струилась по плечу. В девочку можно было влюбиться. 

      - До Духова монастыря далеко?- спросила женщина у сидевшей рядом приятной старушки с корзинкой.

      - Недалеко будет. Да вы с дороги церковные купола увидите...

      Между пассажиркой и старушкой завязался разговор, обрывки которого долетали до Павла. Он понял, что в Свято-Духовом монастыре находится источник, вода которого исцеляет глазные болезни. Пассажирка рассказывала, в каких клиниках пытались лечить девочку, родившуюся с глазной патологией, как один московский профессор посетовал ехать сюда, к целебному источнику. Медицина бессильна, осталось лишь на чудо надеяться.

      Автобус тяжело взобрался на вершину холма, и невдалеке, точно мираж, стали видны сверкнувшие светлым золотом купола. «Икарус», заскрипев тормозами и вздрогнув всем телом на ухабе,  остановился напротив распахнутых железных ворот, от которых в глубь яблоневого сада струилась укрытая синеватыми тенями  желтая песчаная дорожка. Павел вышел из автобуса, помог спуститься женщине с девочкой, которая спускалась из автобуса все с той же опасливой напряженностью, будто несла в руках наполненный до краев сосуд.

Створки высоких ворот со скрипом покачивались от ветра.  Павел ступил на песчаную дорожку, изрисованную причудливыми тенями, похожими на полупрозрачные акварельные мазки. Пробивавшийся сквозь тяжелую слоистую листву свет ложился на желтоватый песок и недавно скошенную траву блуждающими солнечными зайчиками. Несмотря на близость оживленного шоссе, здесь царила  тишина, будто в дремучем лесу, и яблоневый сад казался каким-то задумчивым, словно бы созерцательно погруженным в себя.                                                 

Дорожка вела к белым стенам одноглавого храма с узенькими, похожими на бойницы, окнами, а сам храм напоминал стройную фигуру русского воина в шлеме и кольчужке - молчаливого, строгого, крепко стоящего на земле.

Впереди Павла по дорожке удалялась маленькая черная фигура монашки. Она шла медленно, и Павел быстро нагнал ее, но тут же замедлил шаг, потому что ему показалась  неловким обгонять монашку возле храма и вообще идти так торопливо.

      - Матушка...- негромко окликнул Павел.

      Монахиня остановилась и обернулась.

      - Матушка, как мне пройти в иконописную мастерскую?- напряженно вглядываясь в ее лицо, спросил он.

      В первую секунду лицо монахини показалось ему неуловимо знакомым. Но тут же он подумал, что ничего странного в этом нет, потому что у большинства монахинь похо­жее кроткое, самоуглубленное выражение лиц, и всегда эти спокойные и добрые, как на иконе, глаза. Глаза, в которые смотреть хочется.  Вот эта женщина и похожа на тех матушек, которых приходилось Павлу встречать...

      - Видите вон там деревянный крест?..- монахиня указала в сторону тонкой, совсем детской ручкой, которая словно бы просвечивала на солнце всеми своими косточками и жилочками - Он установлен на месте, где стоял взорванный в революцию храм. По правую руку будет двухэтажное здание белого кирпича, это келейный корпус. Вы его обойдете и там будет мастерская...

      - Спасибо, матушка,- сказал Павел, переведя взгляд с ее бледного лица на крохот­ную, с розовыми ноготками руку. - Простите, простите меня, но...Просто...Мне показа­лось, что я вас видел. Мы знакомы?

      Голос его задрожал от волнения. Лицо монахини в его сознании соединилось с тем образом, который он помнил до мельчайших подробностей. За три минувших года воспо­минания ничуть не померкли, будто все случилось вчера. Бледная, непогрешимо чистая кожа лица, круглый лоб с едва заметно синеющей жилочкой у виска, острый, с тонкими ноздрями нос и чуть вздернутая верхняя губа. Может ли быть случайным такое сход­ство?.. Лида, милая, любимая Лида. Я понимаю, что не можешь позволить себе узнать меня, человека из былой, страшной жизни. Но, Боже мой, ведь и я не могу быть полно­стью уверенным, что это именно ты. Наверное, и приехал я сюда потому лишь, что само название Свято-Духова монастыря впервые услышал из твоих уст, а значит подсозна­тельно ожидал здесь встречи с тобой. «Нет...Нет...- тут же остановил себя Павел, - Ведь это я сам придумал эту встречу, я слишком долго думал об этом...Оживает мой безумный вымысел! Ничего этого в реальности нет».

      Монахиня не ответила на его вопрос.

      - Вы, я вижу, впервые у нас...- сказала она с улыбкой, - Хорошо, что приехали, ведь это так отрадно видеть, как с Божьей помощью возвращается жизнь в бывшие руины, оставшиеся от советской власти. Еще десять лет назад на месте храма стояли только обго­релые стены, а в келейном корпусе находился склад.

      «Значит, она не погибла?.. - подумал Павел, чувствуя, как он все глубже погружается в реальность своего вымысла,  - а я считал ее покойной.  Какая ра­дость, что я ошибался. Но почему тогда она не искала меня, почему не дала мне никакой весточки, никакого знака?.. Ведь я точно знаю, что она любила меня так же сильно, как и я ее, ведь я был первым в ее жизни мужчиной». Три года Павел мучил себя воспомина­ниями о тех  днях и ночах, проведенных в провинциальной гостинице, порой даже не отдавая себе отчета в том, что он снова и снова переживает минуту за минутой, час за ча­сом и день за днем все происходившее тогда - какое-то особенное, главное время в его жизни.   «Лида...- мысленно обратился он к монахине, - Разве сейчас, когда мы вновь встретились, когда никого нет рядом, ты не можешь сказать, что узнала меня...Произнеси одно лишь слово. Клянусь, я не буду задавать вопросов, я могу даже уйти в ту же минуту, если ты этого захочешь. Ведь эта наша встреча - последняя, самая последняя, и больше мы не увидимся на земле. Господь дал нам счастье свидеться перед вечной разлукой. Как бы я хотел рассказать тебе, что у меня родилась дочь, которую мы назвали твоим именем. Она такая славная, наша маленькая Лида...».

      - Если у вас будет время...- сказала монахиня и, встретившись своими иконными глазами с его неподвижным вопрошающим взглядом, на мгновение задумчиво замолкла, - Если у вас будет время, заходите к нам в детский лагерь. Этим летом мы принимаем на отдых детишек из неблагополучных семей, кормим их, успокаиваем их встревоженные души, рассказываем о Православии. Это дети осужденных, алкоголиков, некоторые из них уже пробовали алкоголь и наркотики...Но здесь они преображаются, потому что впервые в жизни чувствуют, что их кто-то любит. Если сможете, заходите и спросите  сестру Таи­сию. Это я...

      «Сестра Таисия! Вот как зовут тебя теперь...Позволь, я буду звать тебе прежним твоим именем. К новому трудно привыкнуть...» - мысленно попросил он.    Память вы­страивала перед его глазами ленту ярко освещенных кадров, на одном Лида сидела в ка­фешке провинциальной гостиницы, одетая в черный свитер и голубые джинсы, задумчи­вая и одинокая, затем Павел увидел самого себя, читающего ей Заболоцого «Дай жрать тебя до самой глотки!», а потом замелькали кадры, которые нельзя, грешно и стыдно было соединять с образом этой тихой монахини Таисии. Павел мысленно обратился к Господу с мольбой о прощении за то, что смеет оживлять в своей памяти эти греховные картины, но не вспомнить их он не мог.  А вспомнил он, как купалась она в речке возле заброшенного садоводства, барахталась в воде, брызгалась и фыркала,  вспомнил нагое тело ее, пахнущее водой и водорослями, как карабкалась она по берегу, вылезая из воды, вся покрытая капельками воды, с покачивающимися грудями,   вспомнил, как, сидя рядом с ним на поваленном дереве, большим пальцем загорелой ножки чертила она на песке ка­кие-то знаки. «Боже всемогущий, как счастлив я, что были в моей жизни те минуту...»- просветленно подумал он. Он боялся, что, приглядевшись к монахине, более пристально всмотревшись в ее лицо, поймет, что она  вовсе не похожа на Лиду, что первое впечатление обмануло его, ведь разумом он ясно сознавал, что разговаривает с этой красивой и доброй женщиной впервые в жизни, но душу свою не мог приневолить, примучить, убедить в том, что безо всяких доказательств понимал разум. Кажется, никогда прежде Павел не сознавал так ясно, что в человеке обречены на вечную борьбу два начала - душа и разум, - не сознавал, хотя столько написано, столько сказано об этом за долгие века, но каждый смертный доходит до этой простенькой истины ценой собственных страданий.  

- Меня зовут Павел...Молитесь за меня, сестра Таисия...- просил он, склонив го­лову.

      - Седые волосы...- вдруг произнесла сестра Таисия.

      - Что вы сказали?..

      - У вас седые волосы вот здесь...- неожиданно монахиня, приподнявшись на цы­почки, протянула руку и прикоснулась к его макушке. Он почувствовал прикосновение ее руки, от которого будто бы электрический разряд прошел по телу.

      «Спасибо!..- подумал он, - Ты подала мне знак...Этим же движением ты приглажи­вала мои волосы, когда мы стояли в твоем гостиничном  номере за несколько часов до разлуки. Значит, ты меня узнала».

      - Я буду за вас молиться,- сказала монахиня Таисия и все той же неторопливой поход­кой пошла по дорожке в направлении белокирпичного келейного корпуса. 

      Павел не стал смотреть ей вслед. Он поднял глаза и смотрел на большие, освещен­ные солнцем купола, вокруг которых кружили острокрылые ласточки, падая и стреми­тельно взмывая под самые облака, нависавшие неподвижными сахарными горами. «Се­стра Таисия занята великим делом,- подумал он, - Она врачует детские души. Сколько их в нашей стране, бездомных, больных, никому не нужных, ставших уже алкоголиками и наркоманами, живущих без понятия о том, что есть грех...Пусть Господь даст ей силы, ведь это нужно всем нам».  Возле храма стояли нищие, были тут старики и старухи, также совсем молодые мужчины и женщины, державшие в руках консервные банки, пластико­вые стаканчики для подаяния...Грязные, скверно пахнущие, в нестиранных  лохмотьях. Павел полез в карман, вынул и раздал всю имевшуюся мелочь, а когда оказалось, что не всем хватило его монет, открыл и кошелек, стал раздавать купюры по десять и пятьдесят рублей. Сторублевая купюра досталась высокой нестарой женщине, лицо которой было изуродовано ожогами, щеки ее покрывала рубцеватая желтая кожа...Чем больше он раз­давал денег, тем радостнее и спокойнее становилось на душе, будто этим он выдавливал из себя гадкий гной неверия, страхов и глупых обид. Он остановился, когда понял, что ос­тается лишь двести рублей на обратную дорогу. Нищие благодарили, спраши­вали его имя, чтобы молиться за него...

      В воздухе над Свято-Духовом монастырем гудела колокольная бронза. «Может быть, - подумал Павел, - это вовсе и неплохо: жить в том мире, который ты сам себе придумал». Ведь никто не узнает никогда, как представляет мир слепая девочка, которую мама, разочаровавшись в медицине,  привезла к целебному монастырскому источнику. Может быть, в том ее мире жить спокойнее, может быть там меньше зла и уродства. Может быть, слепая от рождения девочка свободнее нас, зрячих, ведь реальная жизнь не способна принудить ее верить в неприятную очевидность, девочка сама решает, во что ей верить, а во что - нет. Ведь человек действительно творец своего счастья, потому что свое счастье он сам себе придумывает, изобретает. Беды, вожделенные безумия (а ведь в безумии, как известно и познается истинный русский интеллигент), разносортные фобии и мании на любой вкус и кошелек, неудачи и наше перманентное «попадалово»  тоже, скорее всего, есть плод тех таинственных химических реакций, которые протекают в наших мозгах.  

Только через несколько минут Павел понял, что среди отданных нищим монет оказалась и та пятирублевка, которая упала ему в ладонь на эскалаторе станции метро «Сенная». Почти три года он носил эту монетку, как талисман. Впору было испытать «ярость по поводу утерянного гроша».

Павел почувствовал вибрацию телефона в нагрудном кармане. Звонила Евгения.

      - Привет. Когда будешь дома? - звонила, видимо, из машины по дороге домой, слышались уличные шумы, автомобильные гудки, скрип тормозов.

      -  Поезд на Питер через сорок минут. К вечеру буду...- ответил он.