EN
Старый сайт
Коган Илья Яковлевич
1927 г.рожд., родился в маленьком шахтёрском посёлке Лозовая - Павловка , Донбасс . Отец - служащий , мать - домохозяйка . С 1934 по 1941 жил в Запорожье . Во время боёв в городе был убит отец , мы с матерью ушли в Ворошиловград , где в1942г. оказались в оккупации .31.10.42 бежали от расстрела , 2 мес . скрывались на казачьем хуторе ,донские казаки нас спасли .17.1.43 были освобождены Красной армией .С апреля - 43 работал на восстановлении Сталинграда ,с45-го по 49-й -машиностроит. т-м ,с 49-го по 91-й жил в г. Глазове ,Удмуртия , работал "прометеем" на ТЭЦ ( давал тепло и свет городу и заводу ) - от мастера до нач. цеха .В 59-м заочно окончил Уральский Политехнический ин-т .Женат ,имел сына ( профессор Оксфордского университета ,физик- теоретик ,умер в 2003-м г. ) С 91-го по наст. время живу в Израиле . ВОТ ТАК ЭТО БЫЛО… ·
Часть 1 . Я ОТДАЮ ДОЛГ .
…Кого позвать мне ? С кем мне поделиться
Той грустной радостью , что я остался жив ?
С.Есенин
Вот это был прыжок! Алик заорал что-то воинственное и прыгнул с самой высокой скалки, метра четыре, наверное (интересно, почему это в Запорожье говорят: «скалка»? Не скала, не порог, а скалка?). Он подпрыгнул, сделал «ласточку» и... замер! Да, он замер в воздухе! И подмигивал нам с Юркой! И мы тоже что-то заорали и полезли на скалку; и тут Алик плавно перевернулся в воздухе, и стал медленно-медленно опускаться, всё ближе к воде, всё ближе, стал входить в воду руками, головой, ушёл в воду весь - и не одной брызги...
-Алька, мирово! - заорал я снова и полез на макушку скалки, но почему-то и Алик и Юрка исчезли; я крутил головой, но не находил их, и что-то колючее зацарапало мне шею; и не было уже ни ребят, ни Днепра, ни скалок, и постепенно, как проявляется изображение на фотобумаге, как, наверное, возвращается сознание после наркоза - Господи, так это был сон?! Боже мой, значит, нет ни Хортицы, ни Днепра, ни Солнца, ни ребят - нет ничего, ничего, есть только это страшное пробуждение в стоге соломы, и тихий стон мамы рядом - как вчера, как позавчера...
Ха! Покажите мне того пацана из 6-го «Б», который отказался бы пойти с Юркой и Михал Фёдорычем по плотине на правый берег! Ну, положим, с Юркой Мишка видится почти каждый день, и в кино ходят, и на скалки, корабли рассматривают и вообще, а вот Михал Фёдорыч!!Нет, конечно, и Мишкин папа не лыком шит, не лаптем щи хлебает, - это уж извините! Когда выясняется, что только Мишка решил дома обе задачи « ...по трубе А заливается, по трубе Б отливается...» - думаете, это Мишка их сам решил, да? Ага, как же, сейчас! Папина работа!
И когда Мишка одной левой обдирает всех в классе в шахматы, даже Толика, даже Рувку Гутаровича - это что, Ботвинник с Капабланкой научили Мишку играть в шахматы, да? Фигушки - папина работа!
А кто Мишке купил настоящий взрослый велосипед, перебрал его, смазал и за час научил Мишку держаться в седле - конечно, папа! А книжки из взрослой библиотеки - Ж. Верн, М. Рид, Д. Лондон, В. Скотт, А. Дюма, Уэллс, К. Дойл - Пушкин приносил, да? Папа чуть ли не каждый день ходит в библиотеку «Делового клуба», потому что Мишка глотает книги ,читает запоем... Нет, вы мне не говорите, папа у мишки мировой, даже Рувка Гуторович так сказал, а чтоб Рувка кого похвалил...
Но Михал Фёдорыч, он какой-то другой папа, понимаете? Ну, во-первых, дверь. Вернее, не дверь, а жёлтая, блестящая пластинка на ней ( наверное, медная!) «инженер-технолог М.Ф. Лещинский». Ничего, да?
Мишка не знал, что такое «технолог», но слово завораживало. Это, наверное, что-то такое, что считают на той линейке, что лежит на столе у Михал Фёдорыча, на ней стёклышко двигается; Юрка говорил, как она называется, но Мишка забыл. Ло-ге-ро... нет, забыл. Ну, неважно, Юрка говорил, что на ней всё-всё можно считать, но он не знает как. Да не в линейке дело, нужна нам та линейка! Вы лучше скажите - много таких пластинок на дверях в Запорожье видели, а? Ну, может, у доктора Гальперина, так то ж Гальперин, его ж всё Запорожье знает! А вы говорите...
А тот вечер, когда в цирк пошли - Михал Фёдорыч, Юрка и Мишка! Мишка ж никогда вечером в цирк не ходил, только днём, в воскресенье.
-Михал Фёдорыч, а меня пустят?
-Со мной пустят... И пустили!
Арена залита светом - нет, это не солнечные лучи, что идут через окна в куполе, в которых танцуют миллионы пылинок; нет, это прожектора, и красный ковёр полыхает в их лучах. И этот дядька в чёрном костюме (он и днём в чёрном костюме, но этот костюм, конечно, другой - не будет же он в одном и том же и днём и вечером!): «воз-з-з-здушный полёт, ак-к-к-кр-робаты под куполом цирка 9 - Альби - 9!» и джаз Криворебренко:
-Та-та-та-ра-а-ти-ти-та!!! И 9 парней, в красных трико, под куполом - и так, и так, и так, и джаз Криворебренко: Та-та-та-ра-а-ти-ти-та!!!
-Акр-р-робаты на подкидных досках 4 - Инго - 4!!! И джаз Криворебренко Та-та-та-ра-а-ти-ти-та!!! А? Такое можно забыть? А третье отделение - французская борьба! Только вечером! Парад, алле! Это надо было посмотреть - потому что уже никогда, никогда не выйдут на арену цирка ни Иван Поддубный, ни чёрный, как голенище, Франк Гуд, ни всевозможные чемпионы Ярцев, Калишевич, Загоруйко и всякие разные прочие... И запорожские пацаны бредили всеми этими «двойной нельсон», «партер», «туше», «тур де брас» и другими волшебными словами, которые так и берут за душу! Но это я так, к слову...
Ну а корабли? Что вы скажете за корабли? Ведь это же Михал Фёдорыч предложил Юрке и Мишке собирать военные корабли: фотографии, чертежи, описания, данные о флотах - братцы, как же это интересно!
Оказывается, у французских линкоров «Дюнкерк» и «Ришелье» по четыре орудия в башне - ничего себе! А у этих дураков - японцев на крейсере «Како» в башне по одной пушке - вот умора! Японцы, чего с них взять... А когда эта фашистская сволочь линкор «Бисмарк» весной потопил английский линейный крейсер - красавец «Хууд», Юрка даже заплакал, и Мишка его понял: вы сначала посмотрите на этот «Хууд», а потом говорите...
А вообще, жизнь прекрасна, когда тебе тринадцать, когда вода в Днепре прогрелась, и можно купаться, когда в школу только в сентябре, когда Лорка не перешла в 24-ю школу, а осталась в Мишкиной, 50-й, и когда можно пару часов погулять с Михал Фёдорычем по плотине, и он, наверняка, расскажет что-нибудь интересное! Если бы Мишка был красивой девушкой, как, например, Ира Кучеренко из 34-й квартиры - он бы обязательно влюбился и женился бы на Михал Фёдорыче, потому что дядька он - будь здоров! Белые брюки, белые туфли, белая украинская рубашка и усики, как у Чарли Чаплина - ничего, да?
Он уже ждал ребят у Танкиста - вы знаете Танкиста и Лётчика на углу Ленина и Энтузиастов? Это вам не девушка с веслом, нет! Толик говорил, что он даже в Москве таких не видел, а уж в Москве памятников - будь спок! В шлемах, в комбинезонах, в крагах, высоченные, белоснежные (их к каждому первомаю белили), как посмотришь на них, так сразу:
...Если завтра война, если завтра в поход -
Мы сегодня к походу готовы!
...Михал Фёдорыч был сегодня не очень весёлый, и пока Мишка с Юркой спорили о том, какие пушки на «Марате» - 12 или 13 дюймов, Михал Фёдорыч всё время о чём-то думал и, похоже, о чём-то невесёлом, а когда уже подходили к плотине, он вдруг обнял Юрку и Мишку за плечи и нето спросил, нето сказал:
-Ну, что, мальчики, воевать будем, да?
Мишка и Юрка аж споткнулись:
-Какая война? С кем? - «Мальчики!» Всегда «ребята», «пацанчики», даже «братишечки», а тут - «мальчики»...
-С Германией, ребятки, с ней, с родимой...
Ну, это уж и вовсе чёрт-те что и с боку бантик! Риббентроп - сюда, Молотов - туда, с Гитлером - за ручку, «Александра Невского» и «Профессора Мамлока» ни в одном кинотеатре, ни в одном клубе не увидишь, «Карла Бруннера» ни в одной библиотеке не возьмешь - и война?! Ну, ладно, Польша там, Финляндия - их одной левой; Литва там,Латвия, Бессарабия - без выстрела, но война с Германией?!
-Так Михал же Федорыч, а договор, а Коминтерн, а немецкие коммунисты, они ж за нас будут, да?
Вздохнул Михал Фёдорыч, хмыкнул и сказал:
-Ладно, братцы, давайте, я вам лучше про такого писателя американского расскажу - О.Генри называется...
Вы плотину Днепрогэса знаете? 800 метров, можете не мерить, научный факт, уже меряно – перемеряно ! И все 800 метров Мишка и Юрка давились от смеха - там в рассказе этот дядька поставил поросёнка на четыре ноги, прицелился и так его буцнул, что этот поросёнок летел на 10 метров впереди собственного визга! Вот только название рассказа Мишка забыл - что-то поросячье... И еще один рассказ - там один ковбой любил девушку и что-то там про блинчики- тоже обхохочешься! Здорово рассказывал Михал Фёдорыч!
Когда вечером вернулись и прощались, Мишка спросил у него:
-Михал Фёдорыч, это вы пошутили... ну, про войну когда говорили?
-Эх, Мишенька, Мишенька, тёзка ты мой дорогой, да разве этим шутят?
Глава 2 Третий день новой эры . Полицай . 3 ноября 1942
...Какое же прекрасное было утро, и каким страшным было пробуждение! Мы выбрались из стога и вышли на дорогу, а дорога уже работала, шумела - по ней шло много людей, толкали тачки, с барахлишком из города, с продуктами - в город. Мы шли молча, я старался не смотреть на маму, лицо её было... Нет, лучше я не скажу вам, какое у неё было лицо. После того страшного вечера она больше не просила у меня прощения, просто мы шли, как вчера, как позавчера на восток, навстречу восходящему Солнцу, и как вчера, как позавчера у меня опять где-то глубоко-глубоко шевельнулась надежда - ну не должны мы умереть, когда навстречу нам такое Солнце! Ну Боженька, ну миленький, ну ты же всё можешь, ну сделай Чудо, ну неужели 18 человек в Мариуполе - это еще мало?! Сколько же мы ещё должны? Бабушка, тётя Гинда, и тётя Лида, и дядя Яша, и Мося, и Ева, и ещё Мося, и ещё Ева - сколько же с нас причитается, Господи?! Зачем тебе ещё мы - для круглого счёта, да? Господи, как хочется жить!! Ты слышишь, Господи, я не хочу умирать!! Боженька, миленький, ведь ты же меня столько раз спасал - помнишь, в Запорожье я тонул? И когда снаряд разорвался над нашей квартирой, и убило папу - помнишь? И когда в Ворошиловграде бомбы падали рядом, на Железнодорожной - ты ведь нас спас тогда, правда? Так спаси нас и сейчас, Ты ведь Всемогущий, Милосердный, Великий...
Мы сидели на обочине дороги, опустив ноги в кювет, а за нашими спинами, по дороге шли люди, обыкновенные счастливые люди, даже не думающие о том, что их сейчас можно застрелить только за то, что они русские, украинцы, греки, ещё кто - вот прямо здесь, на дороге... Счастливые люди, даже не подозревающие, какие они счастливые...
...Мама вдруг резко прижала меня к себе, и каким-то чужим, низким хриплым голосом сказала, нет, не сказала- выдавила из себя:
-Не бойся, сынок, это быстро...
Что - быстро? Я глянул влево, вправо - и увидел подходящего к нам полицая... Полицай, как полицай - в затрапезном, не первой свежести, сереньком, дешёвеньком костюмишке, в кирзовых сапогах, давно не нюхавших ваксы; невзрачная кепчонка, застиранная рубашка... Плюгавенький, в общем- то, полицаишко-а только сделать с нами может он что угодно, потому что за плечом у него- наша « трёхлинейка», на рукаве у него - белая повязка с орлом фашистским, и он- власть, маленькая, вонючая, но власть, а мы- жиды, к смерти приговорённые, нет у нас права на жизнь, и, наверное, минут через пять пойдёт он дальше по дороге, вот докурит и пойдёт, а на обочине останемся лежать мы с мамой... Вот и всё, Ева Соломоновна, и распишитесь в получении! Я потом пробовал разобраться - было ли страшно, понимал ли, что последние секундочки на свет Божий смотрю - так и не разобрался...
--Здравствуйте...-Здравствуйте...-Кто такие будете?
--Да вот, идём менять тряпки, может, продукты какие выменяем...
Вы - евреи?-Господи, да неужто не убьёт?! Ведь не « жиды» сказал, не «жидяры», а - «евреи»! Ведь узнал нас (А чего узнавать-то было? За версту видно!), а винтовку с ремня не снял! Господи, да неужто уцелеем?! И говорит вроде не злобно:
Вы - евреи? - Евреи...
-Так что ж вы тут сидите, как энти... Как их...
-Умирать не хочется...
-Так идите вы отседова Христа ради, уходите куда ни попадя, а то вашего брата на Острой Могиле вон какие горы наворочены...- и показал рукой выше головы - вон какие горы!
- Если Вы такой хороший человек - скажите, куда нам идти?
- Куды идти, куды идти...К нашим пробирайтеся, под Сталинград...А, может, лучше податься вам к казачкам, за Донец - места там глуховатые, немцев там мало.Это с Краснодона налево, километров 20 будет. Через Шахтарь, Глухово, ишо какие... Осторожно идите, да смотрите, такому гаду, как я, не попадайтеся!
-Дай Бог побольше таких гадов, как вы! - это я вступил в беседу.
--А ты, пацан, молчи, ничего ты не знаешь; наши прийдуть-мне первая пуля будеть...
Посмотрел он ещё секунду- другую на меня, повернулся и зашагал в сторону города... Лицо его не запомнил я , какое-то невзрачное, незапоминающееся лицо было у этого немолодого дядьки, а вот глаза-их я никогда не забуду! Горе было в них, тоска страшная, вина незамолимая. Наверное, нелёгкая это работёнка - жидов стрелять... Нас отпустил -небось, грех замаливал? А, может, сам не стрелял, видел, как другие стреляют - тоже нервных просят не смотреть...
...Может, есть « тот свет» , и, когда придет мой час, попрошу я Господа свести меня с тем полицаем, и прощу я ему кровь братьев и сестер моих, и поклонюсь я ему низко-низко за то, что не убил, за то, что дорожку верную указал, потому что пошли мы по этой дорожке, через Краснодон и налево, и живы остались. За щедрый подарок поблагодарю - за 60 годков счастливых, за любимых жену, сына, внуков, за интересную, любимую работу, что радость приносила много лет, за всё, за всё- вот только бы увидеть его, узнать бы мне его там, среди миллиардов...
Глава 3. Прощай , детство … 18 августа 1941 .
Ну кто бы мог подумать, что через полтора месяца немцы подойдут к Днепру! Где же наша легендарная, несокрушимая? Та, что от тайги до британских морей всех сильней?! Куда же вы смотрите, о чём думаете - Ворошилов и Будённый, Тимошенко и Кулик, Шапошников и Жуков ?Что же вы стоите, как остолопы, Лётчик и Танкист? Ведь это же вы , сталинские соколы, сшибали пачками «мессеры» и «капрони» в небе над Мадридом и Гвадалахарой? Ведь это же вы, три танкиста, три весёлых друга лупили в хвост и в гриву самураев на Хасане и на Халхин-Голе! Ведь это же вы рвали линию Маннергейма и брали Выборг! Ведь это же вы - если завтра война, так мы уже сегодня трах - тарарах!! Или не вы?.. Или не сшибали, не били, не рвали?.. Что-то страшно, пацаны... Мишка, конечно, и мысли допустить не может, что войну профукали, совсем, навсегда - ну, а если на время, если фашисты только месяц, только неделю гулять по плотине будут - что, легче, да?
Самое ходовое слово - эвакуация. Очень многие уезжают куда подальше, заводы разбирают по винтику, грузят эшелоны; в теплушках, на нарах - рабочие с семьями, узлы, чемоданы, сундуки, слёзы, ругань - весело...
Тимошков и маме предлагал место в эшелоне, хотя прекрасно он понимал, что это - пустой номер; знал директор коксохима, что бывший зам. Главбуха Яков Ефимович Шапиро умирает и почти не встаёт с кровати - чекисты в 32 - м году знали, как выбивать золотишко у несознательных евреев...Пока мама собирала по родне, кто сколько даст - папа месяц ночевал зимой на ледяном полу в ДОПРе. Хорошим туберкулёзом заплатила Советская власть папе за хороший труд! А Тимошков - что? Тимошков - дядька хороший, он и путёвки папе давал, и пайки в голодном 33-м, и премии, и, когда Орджоникидзе на «Запорожсталь» приезжал и на «коксохим» заехал - собрали ударников и стахановцев, и папа там был, и руку ему Серго пожал - только ведь туберкулёзу всё равно, что Антон Павлович Чехов, что Яков Ефимович Шапиро, что девушка на картине в Третьяковке... Вот и лежит Мишкин папа, кашляет в баночку, и ни о какой эвакуации и речи быть не может. И глаза у папы грустные, и плачет, когда думает, что никто не видит... И всё время просит маму - ой, не дай вам Бог услышать такие просьбы! Мама ругает его, уверяет, что - Бог даст! - поднимется папа, вместе и уедут. А, может, и уезжать - то не надо будет, остановят немца на Днепре да и погонят обратно! На том и кончают весёлый разговор...
...Числа 28-го, может,29-го июля Юрка пришёл рано, часов в 9, и видок у него был на 4 с минусом:
-Мишка, мы сегодня уезжаем, папа вчера взял билеты на пассажирский...
Вот и всё - и Юрка уезжает...Мишка знал, конечно, что Юрка вот - вот уедет, и всё равно неожиданно, и тоска ещё сильнее, и зареветь хочется...Ну да, ещё чего!
-Все едете? - Вот вопросик! Сейчас, конечно, Юрка скажет что-то вроде « Нет, только папа с мамой, а я остаюсь немцев бить...» Нет, пронесло:
-Мы с мамой. Папа поедет в эшелоне, когда блюминг погрузят.
Мишка уже знал, что блюминг- это не Блюмин, не Блюмкин, не Блюминфельд какой-нибудь; это такая громадная машина, может, 1000, может, 10000 тонн весит, длинная- предлинная, на ней какие-то железяки делают; он, этот блюминг, один на всю « Запорожсталь», и Михал Фёдорыч - начальник этого блюминга.
Мама обняла и поцеловала Юрку, и Мишка пошёл проводить его. Шли молча, и только у самого «круглого дома», где жил Юрка, ребята остановились. Понимали ли, предчувствовали, что расстаются надолго? Наверное, понимали, за полтора месяца повзрослели здорово, и простились по-взрослому, неуклюже обнялись и разошлись, не оглядываясь, на 34 года разошлись... Ах, война, что ж ты, подлая ,сделала?..
Утро было, как утро, отличное запорожское августовское утро, самый раз на Днепр идти, а там такая благодать! На море Мишка не был ни разу, знает просто, что пляжи там разные, есть лучше, есть хуже, где-нибудь, небось, и скалки есть - вот только вода солёная да другого берега не видно... Но вот то, что воды лучше, чем в Днепре, нигде не найти - это уж точно, и не говорите! В разных водах довелось потом Мишке омывать чресла свои- и в Чёрном, и в Красном морях, и в Волге-матушке, и в Дону-батюшке, в Неве и в мало кому ведомой Чепце, даже в Мичигане-озере- но только все они Днепру не родня! Детством, беспечным, босоногим детством пахнет та вода - и не выветриться этому запаху никогда...
А воздух-то какой чистый, прозрачный- почему раньше не замечал? И только глянув позавчера повнимательнее на заводы - а они вот они все, на виду, как на ладони - по-настоящему, пронзительно понял: заводы умерли. Не дымят громадины-домны, не дымят мартены, не дымят высоченные коксохимовские трубы- близнецы, стоящие парами, не дымит алюминиевый, не дымят ферросплавы. Не полыхает ночью пол-неба красным, не льют чугун... Умерли заводы. И опять стало тоскливо, и на Днепр идти расхотелось. А тут ещё папе сегодня стало хуже, еле встал с кровати, и радио - хоть не слушай: «...после тяжёлых и продолжительных боёв наши войска оставили...» ; «...с целью выравнивания линии фронта наши войска оставили...» -- города, города, города, большие и маленькие, знакомые и что первый раз услышал - это сколько ж можно оставлять, когда брать начнём?! Зашла встревоженная Степанида Игнатьевна-слышали? Говорят, немцы на правом десант выбросили, слышите, стреляют? И, правда, слышно, чуть- чуть , а слышно. Ничего себе, десант на правом, там же Днепрогэс! С улицы заорал Славка: « Мишка-а-а!Айда на крышу-у-у!» Побежали втроём - Славка, Мишка и Шурка из 87-го-на крышу, а там уж пацанов полно, куда-то смотрят, что-то показывают, а чего там увидишь? До правого километра два будет, но вроде какие-то взрывы видны. Шурка крутит свой перламутровый театральный бинокль, а что от него толку? А со стороны острова Хортица, через мост-бесконечный поток, люди, скот, машины, комбайны, косилки-молотилки разные, сверху хорошо видно, вот они, метров 500 будет, и конца- края потоку не видно... И вдруг среди этого потока-взрывы, взрывы! В клочья разнесло машину, люди врассыпную... Пацаны оцепенели-ничего себе, десант уничтожают! А снаряды - ближе, ближе, они рвутся уже в городе, у домов, между домами, в домах!Пацаны-как горох с крыши, Мишка влетел в квартиру, ошалевший от страха. Мама стояла возле папиной кровати спокойная, как показалось Мишке, характер мамин Мишка знал-кремень! Глаза у мамы - сухие и пустые какие-то:
-Мишенька, слушай, сынок, внимательно!Папа умирает, он уже без сознания...-тут только Мишка заметил , что папа, милый, любимый папа лежит с закрытыми глазами и редко, с какими-то всхлипами дышит-ты сейчас поможешь мне перенести папу в кухню , только раньше мы ему там постелим на полу, кровать не пройдёт...
-Почему в кухню?
--Потому что стреляют с правого , трудно понять, да?
Взяли всё с маминой кровати и пошли в кухню, стелить. Но постель не понадобилась... Взрыв был страшным. Инстинкт сработал исправно - мама и Мишка мгновенно оказались под столом, это спасло от кусков штукатурки, обошлось... Пыль ещё не улеглась, когда вбежали в комнату, а комнаты уже нет, нет стены с окном, нет куска потолка, всё завалено кирпичом, штукатуркой, стеклом. И нет папы. Уже нет. И не нужна постель, и не нужен бульон, что варится в кухне на керосинке... И слёз нет. И хорошо, что нет, некогда плакать-то, папу надо где-то как-то хоронить, пока обстрел поутих, это ведь ненадолго, небось, у немцев тоже суп закипел, обеденный перерыв...
Побежали в убежище под 88-м домом, а там свет горит! Электрический! Да недолго-пока носилки искали, погас свет. Надолго погас, на годы - был Днепрогэс, да весь кончился... Попросили дворника, дядю Мустафу, помочь, положили папу на носилки, а куда нести - люди добрые подсказали: рядом, во дворе больницы большая яма, сейчас в ней братская могила, ещё не полная. Нести метров 100, да и снаряды рвутся не близко - самое время хоронить... Пришли - есть ещё место. Сверху боец молоденький, да как-то не по-людски лежит, лицом вниз... Перевернул его дядя Мустафа, что-то по-татарски сказал, землёй присыпал, и папу сверху положили, и опять по-татарски и стали втроём засыпать, побыстрей бы надо, а то уж снаряды близко. Почти засыпали, только носки комнатных туфель чуть открыты - а снаряды вот они, будь они прокляты! Убежали с намерением - вернуться и завершить похороны... И вернулись часа через два, да делать уже нечего, дохоронили без них , ямка полна, можно бугорок насыпать, крест ставить... Вернулись в убежище, тут Мишка и выдал, не сдержался. Никогда он так не плакал до того, никогда не заплачет потом. За всё плакал - за детство своё погубленное, за папу, которого и похоронить не смогли по-человечески, за несчастную нашу землю поруганную, за днепровскую водичку, кровью разбавленную, за красавец наш - Запорожье, за мамины муки - за всё, за всё... Вот и кончилось детство твоё, Мишка, в 13 лет кончилось, а 41-й только разворачивался...
Глава 4. С праздником , сынок ! 7 ноября 1942
5 пригожих деньков подарил нам Господь- Бог. Теплынь, на небе ни облачка - бабье лето первой категории. Идём потихоньку в сторону города - нам ведь всё равно, куда идти, надежды-то никакой вот и играем с безносой в прятки, авось ещё денёк проживём...
Глядь - навстречу немцы на велосипедах в касках, с автоматами, на груди - огромные бляхи: фельджандармирен, полевая полиция... Шесть их было. Вот сейчас документы проверят, и финита ла комедиа. Вот сейчас... Вот... Неужто проехали? Проехали!! Перебросились парой слов на своём поганом языке, а слезть с велосипедов поленились - опять пронесло... А шестого вылезли из стога - видим, хана наше дело. Небо серое, свинцовое, и дождь, мерзкий холодный дождь. К вечеру сухой нитки на нас не было, но и дождь прекратился, вместо него - морозец с ветром, и так-то хорошо этот морозный ветерок стог продувал насквозь, и одежонка наша быстро превратилась в ледяную кольчугу, знатно похрустывала...
Страшная была ночь, но ведь живы остались, только пальцы на ногах поморозили, да разве ж это беда? Пальцы - мелочь, идти можно ну и ладно... Как рассвело, вышли мы на шоссе, обняла меня мама, поцеловала и дрожащими, замёрзшими губами:
- с праздником, сынок... - я обмер, неужто умом тронулась? Ах да, сегодня ведь седьмое ноября...
- с праздником, мамочка...
- Вот что, Мишенька, родной ты мой - нету у меня больше сил... Пошли сдаваться? Вот в Краснодон зайдём-и в полицию... Это быстро... Вот увидишь - это быстро... Пойдём, сынок, а?
Нет, не хочу!!! Жить хочу, Господи, я хочу жить!!!
-Умирать не хочется, мамочка, давай ещё поживём немножко... Может, в Краснодоне пойдём налево, к казакам, как тот полицай сказал?
-Да, они нас ждут, обед уже приготовили- и после паузы, равнодушно-
ну давай, поживём ещё...
И пошли мы через Краснодон налево, через хутора Шахтарь, Глухово, ещё какие... Нет, в стогах нам больше не ночевать, отночевались! Слава Богу, пока живы, не замёрзли, воспаления лёгких не схватили - ту ночку страшную на всю оставшуюся жизнь запомнили! А ночевать в избу ни одна душа без разрешения старосты не пустит - на этот счёт у немцев особый приказ есть - расстреляют за милую душу! Терять нечего, решилась мама на отчаянный шаг - и первом же хуторе пошла к старосте,
Сказала, что потеряла документы, что ходит с сыном, работу ищет, портниха хорошая ( мама, действительно, шила отменно), может, господин староста даст справку, чтобы на ночлег пускали, а вот в благодарность - часы мужа, « Павел Буре» называется, может, слыхали, хорошие часы, носите на здоровье...И ведь дал староста справку, ей-Богу дал !! Честно заработал, может, первые в своей жизни часы.
...Поначалу протягивать руку за Христовым подаянием, снимать шапку и креститься было стыдно, мучительно, а потом привыкли, вот только я сначала левой крест творил (левша я...) Подавали не щедро, без разносолов, но подавали, чувства голода почти не было. Спасибо вам, люди добрые, за доброту вашу, ведь и самим вам было не сладко...
Первый наш ночлег в довольно бедной избе, но чистенько. Земляной пол.
Коптилка из сплющенной гильзы. Хозяйка - пожилая женщина лет пятидесяти, сын Иван, парень лет двадцати, светловолосый, с голубыми глазами. Незрячими. С детства. Господи, как же он обрадовался нашему приходу!
Ось бач i те, мамо, я ж казав, що мен i сон був-рад i сть нам буде! От i гост i до нас!
Боже мой! Два самых несчастных в мире человека, обреченных, приговоренных к смерти, бегущих от этой смерти, голодных, бездомных, лишённых всех эмоций, всех чувств, кроме одного - чувства страха, заполнившего их доверху-и это « рад i сть»? И это «гост i »? Эх,, Иван, Иван, лучше бы вместо нас да постучался бы к тебе доктор Айболит, дал бы тебе волшебную пилюлю - и прозрел бы ты , и увидел бы ты, до чего мир хорош - даже в оккупации...И угостила нас хозяйка знаете, чем? Тыквенной кашей с пшеном! Наверное, царю на обед подавали всякие бифштексы-рамштексы, на то он и царь, но уж на закуску-тыквенную кашу с пшеном непременно! А я, дурень, до войны от неё нос воротил...
А потом разговорились мы с Иваном, вернее, я разговорился и начал ему рассказывать « Таинственный остров»- до войны это была моя любимая, настольная книга. И пошёл я по тропинкам острова Линкольна, через леса Дальнего запада, на Змеиный полуостров, по берегу бухты Вашингтона, побывал в Гранитном дворце, вспомнил инженера Сайруса Смита и его верных друзей, даже Топа и Юпа не забыл, посетил капитана Немо, дождался яхту «Дункан»--и шел со мной по острову Ивани и -разрази меня гром! - он видел всё это, ей-Богу, он видел всё! Он бурно радовался, когда был спасён инженер Сайрус Смит, когда возле умирающего Герберта оказалась коробочка с хинином, рвал и метал, когда пираты захватили благородного Айртона - никогда не было и не будет у меня такого благодарного слушателя!
А утром мы поблагодарили хозяйку, попрощались с грустным Иваном и пошли дальше, в неизвестность...
Глава 5. ... И пошли они , солнцем палимы … Немцы .август – 41 – июль – 42 .
Пару дней пробыли Мишка с мамой в убежище под 88-м домом, отошли малость, пришли в себя, собрали кое- какие вещички, попрощались с папой и соседями и пошли на завод, в эшелон. Вышли затемно, только начало сереть - ночью почти не стреляли, да и идти не жарко, до завода километра 3-4 будет. На пол - пути присели отдохнуть. Молчали... И вдруг дрогнула земля. Мишка посмотрел на запад - и ахнул: там, где-то у Днепра беззвучно вырастал, поднимался огромный, агромаднейший чёрный гриб... Плотина! Взорвали плотину!
-Мама, открой шире рот!!
-Что?
Открой! Шире! Рот!
И рвануло! Ох, как рвануло! Гордость наша, любовь наша, красавец наш Днепрогэс, Дн i прельстан ти наш р i дний, какой же болью в наших сердцах отозвалась твоя боль, твоя смертельная рана, что ой как не скоро зарубцуется! А сколько же ещё впереди таких ран - вот она, безносая, как размахалась своей косой, всерьёз размахалась, без дураков, без праздников и выходных, счёт на миллионы идёт, кто там следующий, подходи!!
И пошли они солнцем палимы, дождями поливаемы, ветром обдуваемы, снегом посыпаемы - на телегах, на машинах, на товарняках... Это ведь только на карте на географической- вот тебе Запорожье, вот тебе Ворошиловград, пол - суток езды, пересадка в Волновахе. А в этих полусутках прифронтовых - и бомбёжки, и больницы,и ночёвки в поле, и многое- многое другое; за такие пол - суток год отпуска полагается...Ох, не скоро ещё мама и тётя Нина обнимутся и наревутся, и отогреется Мишка у горячей « голландки»,и поест несказанно вкусного борща и ляжет спать на белой хрустящей простыне. И долго не сможет заснуть, будет слушать, как немыслимо старинные часы, гордость дяди Гриши, восстановленные им по винтику, по гаечке, звучно тикают, отсчитывая первые минуты декабря 41-го. Господи, хорошо-то как! Кончились, кажется, муки наши! Немцев-то как буцнули под Москвой! Взяли на юге Ростов и Таганрог, в Донбассе - Лозовая и Барвенково. В Крыму - Керчь и Феодосия! Под Ленинградом - Тихвин ( кто его раньше знал, тот Тихвин? ) Нет, пацаны, теперь только вперёд! И хоть фон Клейст со своими танками стоит в Дебальцево, 70 километров, 3 часа ходу, ну да ничего, и его черёд придет! Как сюда шли, так и обратно побегут, и сделаем папе могилку, и погуляем ещё по отстроенной плотине! Открылись, заработали школы, и пошёл Мишка в 7-й класс, за одной партой сидит с Муськой, двоюродной сестрой. И подумать не мог Мишка раньше, какое же это счастье - сидеть за партой, решать задачи, делать уроки, даже учить английский за 7-й, не зная толком немецкий за 5-й и 6-й, да пёс с ним, с английским-то, надо будет - выучим! И кончил Мишка 7-й класс, да вот только весной и летом 42-го получилось не совсем хорошо, вернее, совсем не хорошо...
Вот уж не думал Мишка, не гадал, что областной город, да ещё какой- город Ворошилова, краснознамённый Ворошиловград, сдадут без боя! Весной начало здорово бухать на западе, тревожно стало, но со всех сторон бросились объяснять, что рвут лёд на Донце - и так было приятно этому верить! Фронт-то рядом, и так хотелось верить, что вот-вот он двинется, громыхая, вперёд - он и двинулся, вот только не угадали, в какую сторону... А какая весна чудесная была, как парила земля, как пахла акация - занюхаешься! И так-то уютно было в доме вечером, при открытых окнах, за которыми трещат цикады, а уж ночная фиалка как старается вовсю! И как убаюкивает голос зашедшего «на огонёк» деда Аронсона, который так-то старательно расписывает благородство и интеллигентность немецких оккупантов образца 1918-го года:
-Хлеб давали белый, как из золота - чтоб я так жил!
Вот так ты и жил, дед, до 1-го ноября 42-го... Ах, русский «Авось», русский «Авось», сколько же от тебя зла - было, есть и будет!
Ох, надо бы уезжать, ох надо бы, да как? Эшелонов нет, поезда пассажирские не ходят, а на робкие уговоры Доры, Муськи и Мишки -уходить пешком, только отмахивались. Да и куда уходить, если стреляют где-то на востоке... Наверное, числа 12-го ( в июле уже дело было, в июле) страшно бомбили станцию, казалось, что бомбы падали рядом- жили-то на Ольховской. А через день- два заполыхала нефтебаза за заводом Артёма, над городом черно, город вымер, никого на улицах.
И соседи Шустерманы, что недавно вернулись из эвакуации, запричитали по Ташкенту, который недавно хаяли... И деда Аронсона что-то не видно, а вот немцев видно уже, идут спокойненько по обеим сторонам улицы, в касках, в зелёных френчах с засученными рукавами, с автоматами в опущенных руках, идут, переговариваются, смеются - это тебе не «Профессор Мамлок», не « если завтра война...», нет, живые фашисты идут по Ольховской, тут уж дело керосином пахнет... Хорошо защитили город Ворошилова, спасибо вам, Лётчик и Танкист!
Глава 6. Милые мои Грачики ! 13 ноября 1942
Вот он, Донец, угрюмый, серый, негостеприимный - что-то ждёт нас, запорожцев за Донцом? Лодочник перевёз нас через реку, и мы зашагали по казачьей земле, через лесок, по тропинке - куда? Хорошо, хоть одна она была, тропинка эта, а то, поди знай, по которой идти? А привела нас эта тропинка в хутор Гундоровские Грачики - пусть всегда будет Благословение Божье с тобой, милый наш хутор, приютивший, пригревший нас, спасший нас в лихолетье оккупации! И не наша вина в том, что, наверняка, наше спасение было оплачено жизнями 15-и евреев полгода назад... Вот так получилось, что ещё осенью 41-го приехали в этот хутор три еврейских семьи, колхозники из какого-то еврейского колхоза, 15 человек - старики, женщины, дети, жили с казаками дружно, детишки вместе играли, да вот только недолго эта «дружба народов» продолжалась. Летом 42-го пришли немцы, кто-то донёс, приехали каратели и тут же, во дворах всех евреев постреляли- не везти же их за 25 километров, ещё чего! Одного мальчонку, правда, не добили, но недалеко ушёл жидёнок - по следу, по крови нашли и ошибку исправили... Потрясло это казаков здорово, другого слова не придумаешь - потрясло. Конечно, так-то оно всё правильно: бей жидов, спасай Россию! Всё ясно и понятно, чего там... И вдруг оказывается, что неплохие они люди, эти евреи, вон как вкалывают по крестьянскому делу, и детишки их вон какие ладные! И вот, на глазах хуторян эти эсэсы стреляют старика Моисея и дочь его Аню, а трёхлетнюю Лизочку - ... ой, да что же это такое делается, люди добрые, да за что же это их так?! И когда мы с мамой пришли в хутор, нам многие рассказывали об этой трагедии, но никто, никогда не спрашивал, кто мы такие, никто, никогда не спрашивал у нас документы - ни атаман, ни староста, ни полицаи (двое их было) -запретная тема! А знали если не все, то очень многие. Мама шила, нас кормили, а на запретную тему - ни гу - гу! 2 месяца вот так играли в молчанку, 2 месяца ежедневного, ежечасного, ежесекундного страха: выдадут - не выдадут? Выживём - не выживём? Придут наши - не придут? Отчаяние сменялось надеждой, надежда - отчаянием, и когда становилось совсем невмоготу, я вспоминал Солнце, встающее навстречу... Бедная моя, милая, любимая мама, я становлюсь перед тобой на колени, целую твои натруженные руки - каково же было тебе всё это страшное время нести двойную нагрузку, как выдержало это сердце твоё, нервы твои, рассудок твой! В каком же я неоплатном долгу перед тобой! ...И только когда пришли наши, заговорили хуторяне - подходили знакомые и незнакомые, хлопали по плечу, радовались, что уцелели мы. Обет, клятву давали, что ли - может быть, хоть этих двух спасём? Не знаю, не говорили. Спасли - и всё. Милый ты мой хутор Гундоровские Грачики, Глубокинский район, Ростовская область, навсегда ты в сердце моём!
А пришли наши 17-го января 43-го - в видавших виды ватниках, засаленных полушубках, бывших когда- то белыми, с милым, родным матом, с фронтовой неразберихой, с бомбёжкой, которая чуть было не свела на-нет все наши попытки уцелеть в этой мясорубке...2 дня бомбили немцы наш несчастный хутор, а у нас новость- мама тифом заболела! Вокруг дома 6 бомб, 6 воронок, крыльцо оторвало, осколок пробил бревенчатую стену, а маме всё до лампочки, лежит себе, как барыня, без сознания! И ведь опять Бог помог, и бомбить перестали, и мама оклемалась... Вот оно, Солнце, встающее навстречу, а вы говорите...
А фронт - вот он, рядом, за Ворошиловградом, каких - нибудь 50- 60 километров; и свалилась на меня новая напасть, болезнь - не болезнь, навождение какое-то, что ли. Есть рассказ у Джека Лондона, кажется,
« любовь к жизни» называется, помните? Человек шёл по снежной пустыне, шел из последних сил, потом полз, перекатывался... Он добрался до берега, его увидели с корабля и спасли . Когда он пришёл в себя, на него « нашло»- он боялся, что не хватит продуктов. Он ненавидел всех, кто сидел за столом - они ели, они уменьшали запасы пищи! Все ему говорили, что продуктов много, водили в кладовые, на камбуз - но он не верил. Он клянчил сухари у матросов, он воровал сухари, его каюта была забита сухарями. Врач сказал, что это пройдёт - и это прошло. Он выздоровел. Что- то похожее было у меня. Я боялся возвращения немцев- до тошноты, до холодного пота, до страшной сухости во рту. Я очень плохо спал, с трудом дожидался утра - и начинался ежедневный ритуал:
я ходил по хутору и обращался к каждому встречному военному с одним вопросом - как на фронте? Не вернутся ли немцы? Меня успокаивали, а я не верил... Когда фронт ушёл вперёд, военных на хуторе не стало, и муки мои усилились. Пришёл я в себя только в марте, когда мы с мамой двинулись на восток, в сторону Сталинграда. Нас тепло проводили - и прощайте, наши милые Грачики, храни вас Бог! И вас,15 моих собратьев по крови, я никогда не забуду, вечная вам память и вечная благодарность наша! Простите нас, что живые мы остались...
Глава 7. Ад . 3 месяца в аду . Июль – октябрь 1942
И началось... Ну, дед Аронсон, где же благородные немцы, где хлеб, белый, как из золота? А что такое « пейч» ты, дед, знаешь? Молчит дед... Мишка видел этот пейч в деле, в работе - Слава Богу, не на себе испытал, только видел и никогда не забудет.
Через пару дней после прихода немцев, среди множества плакатов, листовок, приказов, обращений появился приказ об обязательной регистрации евреев за неявку - расстрел. Вопросы есть? Какие там, к чёрту, вопросы, когда совершенно ясно, что идёт решение еврейского вопроса, всерьёз, без дураков, и есть только один вопрос - когда? Сколько ещё проживём? Из дома дяди - тёти, где жили вшестером, вывезли всю мебель . Под угрозой расстрела - носить повязки со звездой Давида. Идёт разнузданная антисемитская пропаганда, с плакатов глядят омерзительные рожи жидов - кровопийц, исступленные призывы - бить, бить , бить...И бьют. Хорошо бьют. Приказ - каждый день к 8 - и утра приходить на биржу труда, арбайтсбегёрде. «Работодатели» разбирают по 5 - 10 человек , кому сколько надо. В первый же день попал Мишка на уборку мусора во дворе этой самой биржи. И где - то часов в 10 - 11 увидел он такое, чего не забудет до конца дней своих . На высокое крыльцо , как на трибуну, вышла группа офицеров и прихвостней во главе с комендантом Зоффнером. На середину двора вытолкнули перепуганного человечка, одетого довольно элегантно - он явно не представлял, куда и зачем его ведут... На расстоянии метров 10 - 20 друг от друга поставили возчиков с кнутами ( только что во двор привезли на телегах какую - то мебель ).Распоряжался всей этой церемонией завхоз биржи - Стеценко, кажется. Он что - то сказал этому перепуганному человечку, и тот побежал, прихрамывая, к одному из возчиков. Тот ударил его кнутом, несильно ударил, человек ойкнул и побежал к другому возчику... Перепуганные возчики били с явным недолётом. Разгневанный Зоффнер что -то крикнул Стеценке и бросил ему пейч. Пейч - это длинная плеть, обтянутая кожей. Бог её знает, как там она устроена, но что вещь серьёзная, Мишка увидел сразу... Стеценко схватил пейч, поляк Стась, один из холуёв Зоффнера, выхватил кнут у возчика - и началась настоящая работа, сплошные прямые попадания... Мишка узнал этого человека - это был парикмахер с Ленинской, один раз Мишка стригся у него... Одежда бедняги превратилась в кровавые лохмотья, он упал на землю, что -то кричал по - еврейски, потом затих; его ещё немного потоптали ногами и волоком утащили. Публика, смеясь, разошлась. Мишка стоял в полуобмороке - он первый раз в жизни видел, как бьют взрослого человека. Проходивший мимо разгоряченный Стеценко бросил:
- Что не работаешь, жидёнок? Тоже батогов захотел?!
- -Нет...- выдохнул Мишка и опять замахал метлой...
И пошли дни, страшные своей безысходностью, отчаянием, голодное, почти биологическое существование, полные ужаса пробуждения на рассвете, побои, издевательства...
И ещё один день Мишка не забудет никогда. Отсчитали 15 мужчин и подростков, посадили в огромную грузовую машину и отвезли на окраину города. На рельсах стоит дрезина, обычная дрезина с автомобильным движком. И 2 немца - обер-ефрейтор и рядовой. Приказ - дрезину разобрать и погрузить на машину. Понимайт? Випольняйт!! И выполнили. К вечеру дрезина была погружена, только вот Мишка не надеялся уж, что доживёт до этого вечера...Красивые парни были эти немцы, симпатичные, таких на плакатах рисуют:
«Пейте советское шампанское!», «Летайте самолётами Аэрофлота!», «Храните деньги в сберегательной кассе!» А в руках этих симпатяг - палки в палец толщиной, и эти красавчики не бездельничали,
нет!
-Эсс-л-л-яйх! Эсс-р-р-р-аух! Эсс-л-л-яйх, эсс-р-р-аух! Ферфлюхтер меньш!! - и по головам, по плечам , по рукам , по спинам ,но не до смерти, нет , дрезину - то грузить надо ! Мама вечером глянула на Мишку - и ей стало плохо...
Отто, Вилли, Ганс, Губерт - ведь этот человек тебе в отцы годится, а этот, в очках - в дедушки, они же тебе не сделали ничего плохого,за что же ты их так ?!
Не судите о Боге по Земле, ибо Земля - не лучшее его творение...
Ну вот, ещё один день прошёл - сколько осталось? Завтра воскресенье, хоть поспим подольше... Ужинали молча, при свете коптилки. Вареная свекла - не так уж плохо, если чуть посолить. Скоро и она кончается, но об этом старались не думать. Дверь была не заперта, и полицай вошёл без стука, вошёл по-деловому, «жидами» не обозвал, сел, развернул на коленях какие-то листы со списками:
Туроки и Шапиро тут живуть? - и перечислил дядю Гришу, тётю Нину, Дору, Мусю и Мишу с мамой, и, не дожидаясь ответа:
-Завтра, 1-го ноября, к 6-и утра прийтить на стадион Ворошилова, самые дорогие вещи взять, ясно? В гетто будуть вас отправлять, в Сталино... Глядите мне, не опаздуйте, а то потом бегай, собирай вас! Ну, бувайте ...Энти, Гох... во хвамилия... Гох-лер-не-ры в 24-м живуть? -Ушёл.
Всё дальнейшее - как во сне. Мама упала перед Мишкой на колени, и, захлёбываясь слезами и обхватив руками ноги его , выла, просила прощения:
-Погубила я тебя, сыночек мой родненький, прости меня, прости-и-и!!
Тётя Нина исступлённо целовала девочек - и тоже просила прощения. Дядя Гриша бегал по комнате и что-то выкрикивал по-еврейски. Это длилось, наверное, минуты две. Первой пришла в себя тётя Нина, она вообще молодец, эта тётя Нина:
Быстро одеваемся и уходим, пока комендантский час не наступил! - и вдруг её осенило, - Дора, бери Мусю, и бегите к итальянцам, может, они вас спасут! Боже мой, бегите же быстрей!!
Похватали, что можно, и разбежались в разные стороны: тётя Нина, дядя Гриша, мама с Мишкой - через посёлок Будённого на Краснодонское шоссе, а Дора с Муськой - к итальянцам. Что за итальянцы такие, откуда? Обыкновенные итальянцы, из Италии. Будь навеки благословенна ты, прекрасная Италия, страна, приютившая и спасшая
мишкиных сестёр! ...Стояли в городе какие-то итальянские части, может, гарнизон, может, на отдыхе, может, ещё чего. Симпатичные ребята, никого не грабили, никого не убивали, славные ребята, берсальеры с петушиными перьями на касках, карабинеры в допотопных треуголках, ходившие парами, щеголеватые офицеры в элегантных светло-серых мундирах; франты - лётчики, даже моряка Мишка однажды видел. С утра до утра распевали свои неаполитанские песни и сводили с ума ворошиловградских девчат! А в кинотеатре «Октябрь» было у них что-то вроде клуба, и понадобилось им там порядок навести. Пришли они на биржу труда, отсчитали им 5 женщин, и Дора оказалась в этой пятёрке. Подметают, полы моют, а в перерыве Дора села к пианино. А была Дора студенткой Киевской консерватории и играла так, что о ней писала газета «Правда», вот так! И вот села она к пианино и заиграла, и стала она штатной уборщицей в «Октябре», и души в ней итальянцы не чаяли. И когда пришли Дора с Мусей к ним в этот страшный вечер - приютили их итальянцы, прятали, и капитан Дебени сумел отправить их в Италию, в свою семью, к синьоре Изе, где и прожили девочки , как члены семьи, до конца войны, а потом домой вернулись. Капитану Дебени и жене его Изе посмертно в музее «Яд ва-шем»присвоено звание «праведник мира». Вот такая история, а вы говорите...
А Мишка с мамой, тётя Нина и дядя Гриша вышли на окраину города , пересидели до рассвета в загаженной ожидалке трамвайной, а как рассвело - вышли на дорогу и пошли на восток, навстречу восходящему Солнцу. На шоссе было людно - горожане шли в деревню выменивать, у кого что было, на продукты: костюм, патефон, отрез бостона, часы... Людно было на дороге, весело, вот и влились в этот поток. Шли весь день, шли просто так, безо всякой цели, просто умирать не хотелось. Переночевали в стогу соломы, деньки отличные были, золотые деньки. А наутро тётя Нина и дядя Гриша вернулись в город, что-нибудь узнать о девочках. Девочек, конечно, не нашли, но сами уцелели, живы остались, а спасли их соседи, Людмила Фёдоровна и Иван Николаевич Аносовы - с тем и будут не забыты, земля им пухом! Но это уж совсем-совсем другой разговор...
Глава 8. Михайловна и Проня . Котелок . Март 1943
Живые!!! Живые мы!!! Выжили! Ну что, Зоффнер, Беккер, Краузе, Ляйх, собаки гитлеровские, паскуды фашистские - взяли?! Может, сдохли вы уже, гниёте в русской земле, а мы вот идём по этой прекрасной земле, на восток идём, на Сталинград, и Солнце встаёт нам навстречу! Ах ты ж, Боже мой, как хорошо! Как парит земля , как высоко в небе поёт - заливается какая-то пичуга , жаворонок, наверное, как прекрасна бескрайняя Донская степь, и пусть нам жарко в наших зимних лохмотьях
(не бросать же - ещё чего!), пусть всего имущества - мятый солдатский котелок, что дал нам в Грачиках сержант Костин, пусть шагать нам до Сталинграда 300 километров - ничего, дошагаем, доберёмся до Волги,
и свой кирпичик вложим в стены твои, Сталинград!
Отшагали мы в первый день 25 километров, дошли до Глубокой, переночевали где-то возле вокзала, а рано утром быстренько ушли из станицы - и вовремя... Километра 3 отошли, присели на бугорке, а над нами спокойно, в идеальном строю, 3 группы «юнкерсов», 60 штук, на север, на Миллерово, наверное, а штук 5- 6 отделились, быстренько выстроились в «карусель» - и пошли пикировать на станцию, всё в огне, в дыму - жуть! И опять наша счастливая звезда прикрыла нас...
Втянулись мы в этот поход. В день проходили по 20 - 25 километров. Где-то шли, где-то подвозили нас. Направление - на станцию Тацинская, оттуда поезда на Сталинград идут. Вернее, товарняк, пассажирских ещё нет. Надо поторапливаться... Но один переход спутал все наши планы. В этот день отшагали мы 42 километра - ничего, да? Не было сёл , хуторов на пути, шли, как по пустыне . К вечеру приковыляли в хутор Титов, зашли в крайнюю хату, мама присела на лавку, а встать не может , обезножила. Отработали ноги своё... Какое же это счастье, что на скорбном нашем пути добрые люди стояли, нас дожидались! Ведь и плохих людей немало, верно? А может и были они, да не запомнились, ну да Бог с ними. А хорошие - вот они! Зашла соседка, может, за солью, может, посудачить, разговорилась с мамой и – а ну, пацан, как тебя - Мишка? Ану, давай, Минька, потащили её до нас! - Безапеляционно, обсуждению не подлежит.
Вот живут на хуторе две женщины: красивая, статная казачка Проня и свекровь её, Михайловна, нестарая ещё женщина, тоже, видать, в молодости не в дурнушках ходила. Сын Прони, студент Ленинградского университета, воюет где-то, муж Прони погиб в 41-м, похоронку получила... Второй сын, Колька, лет четырнадцати, по хозяйству помогает, отличный парень, доложу я вам! Господи Боже ж ты мой, что за чудесные люди попались нам! Как ладно, как красиво жили меж собой, как любили- холили друг друга! Рассказала мама им притчу:
стоят, дескать, в раю два кресла - для свекрови и невестки, что на земле жили в любви и согласии, так ведь до сих пор стоят те кресла пустые, не заняты никем, вас дожидаются! Ну и расхохотались же обе:
Ох, Семёновна, Семеновна, мы бы и рады в рай, да грехи не пущають! А за байку спасибо табе!
Вот и начали они, кудесницы эти, исцелять маму, 22 дня парили, мяли, растирали, поили снадобьями - и ведь поставили они мою маму на здоровые ноги!
...Эх, стать бы мне Богом на пару деньков, навёл бы я порядок на Земле, поубавил бы зла, поприбавил бы благодати, трудился бы с утра до вечера, но не забыл бы в этой круговерти о Михайловне и Проне, выкроил бы для них несколько минут, проследил бы, чтоб не угодили, куда не надо, чтоб обязательно заняли свои кресла!
Пришла пора идти, поплакали бабы, попрощались мы с Колькой - и в путь - дороженьку...
Вот она, эта самая Тацинская. Махонькая станция. Кто её раньше- то знал? Глянет, бывало, пассажир в окно, прочтёт по складам название станции - и примется доедать свою курицу... А сейчас - тысячи людей около вокзала, пассажирские ещё не ходят (ведь ещё два месяца назад немцы тут были, бои страшные, в степи танки сгоревшие, в них - танкисты обугленные, сам видел), люди штурмом берут товарняки - теплушки, платформы, сутками ждут. Это откуда же столько желающих уехать на Сталинград? А вот откуда. Вы, поди, и не подозреваете, и не слыхивали, что немцы во время боёв в Сталинграде вывезли из города на таких вот товарняках, на грузовиках в станицы и хутора Сталинградской и Ростовской областей 60000 мирных жителей! 60000! Вот сейчас и рвётся эта орава домой, в разрушенный дотла родной город. И это ничего, что на улицах, в развалинах ещё немало трупов, что весь город - это лес печных труб и море железных кроватей, хоть мебельный магазин открывай... Домой, домой, как рыба, что на нерест вверх по реке прёт - домой! Вот и мы влились в этот могучий поток, взгромоздились на платформы с углем и задремали под перестук колёс... Народу на
платформах видимо -невидимо, и никто не думает о налёте немецкой авиации (а они налетают, налетают и нередко...)- другая проблема вырастает во весь рост с каждым часом, с каждым километром; и когда состав останавливается на каком-нибудь полустанке, который и полустанком-то назвать можно только условно: была одна колея, стало четыре, сгоревшие здания, печные трубы, и степь, без конца, без края, до самого горизонта - что тут начинается! По неписаному закону мужчины - налево, женщины - направо... А тут ещё машинист - шутник на паровозе гудеть начнёт (и понять человека можно - всю дорогу одной рукой паровоз ведёт, а другой на небо глядит, не покажутся ли «юнкерсы» или «хейнкели»?) Как не пошутковать, не повеселиться, глядя из будки паровозной, как сотни людей в самом непотребном виде бегут к составу, карабкаются на высоченные платформы - обхохочешься! Говорят, на станции Обливской даже малость поколотили такого шутника... Вот так и ехали, и недолго ехали, двое суток всего, к вечеру приехали в Бекетовку - это один из районов города, немцев здесь не было. Слезли с платформы, зашли в вокзал - ну, здравствуй, Сталинград, принимай новых горожан! Перекусили остатками наших скудных запасов и улеглись на полу. Устали здорово, уснули сразу. Проснулся я от маминого плача. Нечасто видел я, как мама плачет - зрелище не из лёгких. А плакала мама всерьёз, по-настоящему, и повод для плача был серьёзный - украли у нас котелок, тот, что подарил сержант Костин в Грачиках, единственное наше достояние, теперь у нас не было ничего, шаром покати... Пробегал мимо солдатик:
-Что ревёшь, тётка? - я ответил:
-Котелок украли...
-Чего-о? Тьфу, мать-перемать!!-матюкнулся парень и побежал дальше, по своим делам.
Мама успокоилась, и мы стали пробираться к выходу.
-Эй, тётка, погоди! - солдатик, тот самый, сунул маме в руки новенький, зелёный алюминиевый котелок, наполовину с какой-то кашей, полбуханки черного хлеба - и убежал, мы даже не успели его поблагодарить.
Начиналась наша Сталинградская жизнь, но это уж совсем-совсем другой разговор...
Глава 9. Последняя… Я отдаю долг .
Вот поставил я последнее многоточие в своём немудрящем писании и ещё раз задумался - зачем же, всё-таки, написал я всё это? Ведь отлично понимаю, что не писатель я; так, графоман чистых кровей; что Нобелевскую премию, пожалуй, не получу, да и государственную - тоже; нигде это напечатано не будет, сделаю на ксероксе несколько копий, подарю близким и друзьям - на том и кончится моя окололитературная деятельность. Зачем же писал? А вот зачем:
Много-много лет чувствую нечто вроде вины перед людьми, которых не отблагодарил, не поцеловал руку, не встал перед ними на колени. Я не помню, а зачастую и не знаю их имён. Так пусть Господь-Бог, который знает всё, пусть он им скажет, что я их помню... Я отдаю долг . Может быть, кто-нибудь прочтёт мои писания и помянет добрым словом этих людей - и это будет для меня радость. Может быть, кто-нибудь станет чуть добрее - и это тоже будет для меня радость.
Я наберусь нахальства и, как всамделишный писатель, посвящаю эту писанину свою светлой памяти Мамы и Папы моих, светлой памяти шести миллионов собратьев моих , светлой памяти всех праведников мира - и тех, кому посвящены деревья в музее « Яд ва Шем», и тех, кто этого не удостоился...
Dixi et animam meam levavi*
И. Коган 20. 10. 2001
* Я сказал и облегчил свою душу (лат.)
