9.  род занятий

 -    Ну  и  куда  я  с  этой  мелочью  в  такую  жару? - размышлял Кончик, - В "Блин", пожалуй. Сейчас  там  столпотворение  в связи с событием. Кого-нибудь зацеплю (Честнее, - к кому-нибудь прицеплюсь, - сознался себе Кончик, но тут же отбросил слабость  осознания). Проездной билет до конца недели, в автобусе мазган, на  "эхад  кос  гдола"  (один  большой  бокал)  наскребу, - поеду.
И поехал.

Паб кишел, кипел, надувался парами, страдал новостью, изрыгал проклятия. Кончик продрался к стойке, отоварился "Туборгом".

-  Тода, Сима, - бросил монеты бармену, и окинул зал, ища  жертву. Она тут же обозначилась. 

-  Кончик, я здесь, - ну вот,  на  ловца  и  зверь. Это Дима Донат,

все  его  восемь  пудов  бесполезного  еврейской  общественности  веса. Что-то где-то нарыл, - обставлен разнообразной тарой с приличным закусоном. И уже в кондиции. Сейчас загрузит очередной  творческой  удачей  или  наоборот, зато хорошо угостит. Эх, зря спалил последние монеты, мог бы и нашару  прокатиться.

-   Привет, Дима.  Откуда  дровишки?  Аравийским шейхам  продался?  Козла  жертвенного  выдоил?  Наливай!
-   Не  козла,  а  ослов.  Тебе  чего?

-   Давай водочки, только, по маленькой. Отойти надо, я вчера  перебрал по инерции.

-   Понял, - Дима  распорядился  столом,  плеснул  по  маленькой, -  ты слышал,  видел? Это... - он слил содержимое в  толстую  голову, -  э-то-пиз-дец!

-   Да  ладно  тебе,  Дима... - с облегчением приступил Кончик, прочувствовав животворящую струю. 

-   Что, ладно тебе? Ладно! Ты посмотри, что делается. Притом, где? В Штатах! А что потом здесь будет, подумал? Давай,  закусывай, не стесняйся...

-   Причитаешь, как Соломон Брик, сосед мой. Так ему за восемьдесят, он из ума выжил. Что будет, то и будет. Нас с тобой не спросят.

-   Эт точно.  Повторим?

-   Нальёшь, - повторим.  Колись, где струю откопал?

-   Да, понимаешь... стыдно признаться. Короче, продался в  один  похабный политический листок. Наскочил случайно. Надоело в "Вестях" клянчить, надоело в "Израильтянине" побираться. Щёки раздувают, солидные, мол, издания, свободная пресса, - а цена им  всем грош в базарный день... Те же  проблемы, - где власть, там и деньги, где деньги, там и свобода слова продажного. А здесь я сам за всё и за всех. Сам тексты плету, сам редактирую, сам верстаю, всё сам. И полная, при этом,  вседозволенность в обговорённом, правда, направлении. Деньги за то смешные, но надёжные, по сусекам не скребу, в ноги не кланяюсь.

-   Это "Шинуй"? Или «Новое пришествие»? - угадывал Кончик.

-   Не гадай, Яша. Не скажу. Стыдно. Тебе хорошо, нашлёпал  пейзажик, сдал Мордаховичу, сиди, жди реализации, плюс   пособие по  безработице. А я со свежего  слова  кормлюсь.  Сиюминутный жанр. Сегодня ты не тиснул, завтра тебя не   отпечатали, послезавтра тебя забыли, через неделю ты с голоду сдох. При моих-то потребностях, - Дима колыхнул руками свое  мощное  брюхо. - Ещё по стопарю?
-   Я  где-то  слышал, - рукописи  не горят.

-   Согласен, но они мокнут от слёз автора и источаются  молью времени, - разливая, сформулировал Донатов.

-   Дима,  ты просто классик... Давай, за тебя.

-   И за тебя, Кончик. Закусывай, не стесняйся.  Как твои дела?

-   У меня всё, - вэри  вэл. Я своими нереализованными нашлёпками могу заполнить пару пролётов у Гуггенхайма. Подсуетись, - барыш пополам.  Или  там, Кристис, Сотбис, - нет  проблем. Наливай.

-   Погоди, не погоняй.  У  меня  к тебе  просьба.  Я  по  свежим  следам  накропал  тут  статеечку.  Оцени.

-   Я  так  и  знал, что  ты  меня не  просто,  по  дружбе, - Кончику  уже под язык попало,  он  заторчал  и  его  понесло, - Стыдитесь,    Дима, при таком размахе стола, какие могут быть меркантильные  отношения?  Принцип, ты мне - я тебе, - в вас ещё не  изжит. А   если  он  не  изжит,  и  если  на  то  пошло, вы  со мной  ещё за   предыдущее  не  рассчитались,  не  расплатились, как  говорится,   по  счетам...

-   Что  ты  несешь? - насупился Дима, -  Какие  счета?
-   Частушку про  Флориду  забыл?  А  я  помню.  Ты  ее  тогда в     "Израильтянине"  тиснул,  а  мне  бутылку  не  поставил.

    Эх,  ФлорИда,  Фл0рида,

    Наплевала  в  душу.

    Обещала  Гору  дать,

    Отдалася  Бушу. - спел  Кончик,  для  убедительности.

Народ, выпивающий рядом, исполнение одобрил, наградив жидкими  аплодисментами.

-   Кто автор? Ну-ка, ну-ка, вспоминайте, писатель... Перестань,  Дима, не красней, - шучу.

-   Да  пошел  ты,  Кончик.  Я-то  вполне  серьезно.

-   Ты  дундук, Дима, и  Израиль  тебя  усугубил.  Читай,  если     хочешь  услышать мнение Виссариона неистового,  не  тяни    кота за хвост.

-   Название  условное, - "Не  спешить", - приступил  Дима, - потом что-нибудь посоветуешь...  

"Дождались.

Голливудские виртуальные  страшилки  воплотились,  наконец,  в  реальную  кровь  и  смерть сограждан, не  отходя  от  Америки,  от  самого  её  сердца. Сострадаю, как  любой  нормальный,  но  вот  что не даёт покоя.
Смотришь  через  цветную  дыру  на  возмущённых предводителей  наций,  сурово  осуждающих,  и  утверждаешься  в  мысли,  что  знают  они  только  дипломатию  зелёных  беретов  и   заклинания,  типа  "Мочить  в  сортире".  

-  Коряво,  вижу,  потом  поправлю.

А  куда  вы  раньше  смотрели,  господа  президенты? Вспомните,  где  выпестовывались  и  вскармливались  эти  нелюди? Бен Ладен  в  ЦРУ?  Басаев  в  КГБ?  Я  не  знаю,  но  думаю, - пара,  тройка  и  в  Моссаде  отыщется.

Теперь  воюют  могучие  ведомства  вовсю  со  своими  вдумчивыми учениками, без особого, правда, успеха. Помолились  Аллаху  несколько  фанатиков  и  смели  разом  в  пыль  тысячи невинных. Не правда ли, вдохновляющий  пример  для  подражания   кровожадному исламскому воинству.

-  Моссад вымарай. Не пройдёт, - вставил Кончик.

-  Пожалуй, - согласился Дима.          

...Теперь главный вопрос, - кого громить, откуда противник  коварный? Вопрос,  впрочем,  не  сложный.  Куда  с  таким   размахом  и  прибылью  продавали  оружие,  там  же  ищи.
Политические недоумки из  антогонистических  лагерей,  в  лихой  погоне  за  лёгким  барышом,  разменивали  на  нефть  и  арабское дешёвое золото  пушки-пулемёты, наивно  полагая, что "чурки  эти"  всю  оставшуюся  жизнь  будут  поливать  друг  друга  свинцом,  благословляя  источник  поступлений.  Просчитались,  стратеги  грёбаные. 

-  Это, сами  выкинут, - не удержался Кончик.
Дима, нехотя, вычеркнул.

...Сколько  писано  и  говорено  из  ящика  про  теплые  чувства  к  Израилю, нерушимую дружбу и  финансовую  поддержку  из-за  океана.  Как  разукрашена  "новая  российская  политика"  на  Ближнем  Востоке.  А  какова  реальность?

А  реальность  такова,  что  коспонсор  из-за  океана  одной  рукой  подаёт  от  щедрот  своих  на  оборону  евреям,  а  другой  вооружает  Саудовскую Аравию,  Египет  и  прочие   Кувейты,  в восторженной надежде, что  через  океан  это  никогда не перелетит.  А  коспонсор  с  Севера,  лубянского  разлива, одобрительно похлопывая по плечам конфликтующих мужей, вооружает  Иран,  Сирию  и  прочие  Фаластыны.

Всем  сёстрам  по  серьгам. Одним, - небольшие  бабки  на  оружие и  защиту  демократических  ценностей.  Другим, - за  большие  бабки,  это  же  оружие и мягкие предостережения.

Чтобы ярко не пылало, - тлело  потихоньку. Чтобы каштаны  таскать и  не  обжечься.  Чтобы на коротком поводке держать тех, и этих. И в намордниках. Воюйте, дорогие  друзья и союзники,  несильно,  но  долго,  до  полного  удовлетворения  наших   финансовых  интересов. Такая вот несложная  экономика  просматривается.  Такое   разделение  войны  и  бабок.

А  у  ребят  из  Фаластыны  политика  тоже  несложная. Завёлся  у  тебя  шмайсер, - пальни  в  соседа,  из  чистого  любопытства.  Потом  найти  повод  повторить.  А  если  сосед  ещё  и  цветом  кожи,  верой или, не  дай  Бог,  формой  носа, - разбить  его собачью  голову. Хорошо,  есть  чем.  Со временем  до  благодетелей  добраться  во  имя  Аллаха и мирового господства  правоверных. Можно на  Севере, можно  за  океаном. Добрались. На Севере -  Ичкерия пылает, за океаном - ВТЦ и Пентагон горят.

Теперь, когда вооружили их  до  зубов,  превозмогая  боль  утрат, - вперёд, через  океан,  чтобы  наступить  на  грабли, брошенные  героическими российскими полками, где-нибудь  в  Афганистане. 

-  Тут  удачно,  да? - проверил Дима.

Может  быть всё это нужно, - глобальные  военные  операции,  объединенные усилия, гордые авианосцы, непобедимый спецназ.  Спешить  только  не  стоит.  Голове  дать  работу.

Глядишь,  выяснится,  что  дешевле  фабрику  по  производству  зубных  щёток  им  построить,  благосостояние  повысить. 

Отвлечет  как-то.  Я  не  утверждаю.  А  вдруг?  Не  спешить,  подумать  надо.

И  нам,  евреям  "русской  улицы"  не  повредит.

Ведь  это именно  мы,  как  выясняет  статистика,  определяющая  часть  электората,  склоняющая  нацию  то  влево,  то  вправо,  но  в  основном  назад,  к  сияющим  соплям  недоразвитого в России общественного строя.  Выбираем  мы,  по  странной  памяти,  сердцем,  куда  стучит  пепел  нереализованных  социалистических идеалов и неоправданных в покинутой стране  надежд.  Головой  бы  нужно.  Головой.  Не спешить в сомнениях  на  выборы,  не  просовывать  в  узкую  щель  избирательной  урны  свою  волю, истосковавшуюся  по справедливости,  чтобы  всего  через  год  поменять  всё  с точностью  до  наоборот.  И  что  в  результате?

А  в  результате, - у  руля  государственного  судна  не  лоцман,  как  положено,  а  водитель  тяжёлой  строительной  техники...

-  Ты  понял  намёк? - расцвёл Дима.

-  Трудно не понять... 

...И  возглавляет  борьбу  с  интифадой  тот,  кто  её...  Как  бы  это  помягче  выразиться?

Вот,  я  и  говорю, - не  спешить,  сесть,  подумать,  приложить  усилия,  поломать  голову.  Есть  же  неплохие  исторические  прецеденты. 

-  Тут ещё из Франклина ввернуть можно или из Джефферсона.

А не  хватает  тямы, - собрать  друзей,  уехать  за  город, на  лоно природы, выпить водки с чистой  совестью  и  ясным осознанием  того  факта,  что ни у кого  не  пошёл на поводу  и не занимался  делом,  тебе  не  свойственным."

-   Всё, - богатое  тело  Димы  качнулось  в  поклоне.  Аудитория,     привлечённая его густым, с хрипотцой, баритоном, безмолвно  рассыпалась, внутренне протестуя.
-   Это  ты  сегодня? - не  понял  Кончик.
-    А когда? - не  понял  Дима.
-    Лихо.

-    Да?  Ты  думаешь,  возьмут?

-    Никогда  и  никуда.  Давай,  Дима,  за  твой  талант.

-    Погоди,  Кончик,  ну  почему?  Что  тут  не  верно?

-    Всё  верно,  потому  и  не  возьмут.

-    Не  юродствуй.

-    Хорошо,  загибай  пальцы.  В  своем  поганом  листке  ты  это  пропихнешь? Или хозяин не позволит? А если пропихнёшь,   поганой метлой тебя выметет.

-    Да  я  в свой листок и  не  собирался. Это для большой прессы.

-   А  хоть  бы  и  собрался, - кто  тебе  разрешит?  Над  тобой ведь  балабайт негласной цензурой висит. Не так? Так. Это  - раз.     В  "Вестях" своих гигантов политической мысли  достаточно,    там сейчас  не  протиснешься. Это  - два. Для  "Израильтянина»  это  слишком  лево,  для  "Новостей"  слишком  право.  Или  наоборот. Это - три. А главное, - ты абсолютно во  всем прав,  но ты всех  обосрал  с головы  до  ног. И всех  стравил, во главе  с  Бульдозером.  Это, -  шестнадцать.  Ты  талант, Дима, но  в  журналистике,  которую  в  настоящий момент  представляешь,   талант  нужен  для  другого. В  свой  паршивый листок ты  зачем   пошёл?  Кормиться?  Вот и не  бунтуй, не выпендривайся.  Чеши    репу,  обеспечивай  благосостояние. Мы  с  тобой хорошо  сидим,   выпиваем,  закусываем,  так  давай не  возбуждать неоправданных  порывов в широких еврейских массах.
    Всё  это  уже  было и ничем кончилось.  Ты понял, о чём я?

-   И  вот  так  в  сорок  восемь  мять  тапком  говно,  подссыкать   сильным,  ждать  пособия  по  старости?

-  Кто  тебе  сказал?  Нет, ты  не  понял.  Я  о  другом.  Твори,  в  тебе  действительно  искра  божья,  но  не  лезь  в  политику,   не  терзай  душу,  не  переделывай  мир  на  свой  лад, рисуй  быт, погоду и пейзажи. Поверь, у  меня был подобный  опыт,   лет  этак тридцать  назад.  Тоже против  ветра попер, пошатнуть   устои вознамерился. Всё  там  было, по  большому  счету,   мощно, талантливо,  ново, - отвечаю. И что? И  где я  теперь?    На Святой Земле сею разумное, оставляю вечное? Сею крошки   на столе, оставляю дерьмо в толчке. А в основном, на ПМЖ   хлеб вытаптываю. Ладно, хватит об этом. Давай, Дима, за тебя.     Напьюсь, видимо,  сегодня  с  твоей  легкой  руки.

-   А давай!

10.  контакты с органами и частными лицами.

...Подходил полдень. Никого. Зажатая мелкими мастерскими, тесная Бар-Кохба била, колотила, громыхала мусорными баками, гудела клаксонами, орала дурниной. Пекло проникало сквозь закрытые  трисы, вентилятор  не  спасал.

Соломон  стал  подванивать. 

-   Вы  можете  смеяться,  Яша,  но  я  воевал.  Я  прошел  с  боями всю эту Европу  и  бил  по  проклятым  фашистам  с  гаубицы, с той огромной дуры триста двадцатого калибра в составе, семьдесят  второго  гвардейского  полка  тяжелой артиллерии. Представьте себе на минуточку этот пердёж с большим количеством случайных жертв.  А  вы думали,  что  старый  Соломон  со дня  рождения  руководил одесским продовольствием, воровал со складов и ничего другого? Хочу вас разочаровать, Яша, я-таки был заряжающим. Нас ещё  как  бомбили  немцы,  бомбили  свои  и,  даже  раз, -  союзники. Вы  не  поверите, - я  остался  живой  и  невредимый  и  вернулся  в  Одессу  к  маме  с  контузией головы,  не  больше.  Соня  дождалась  меня с  каким-то  капитаном,  и  я  женился  на  ней, хотя  мама  была  решительно  против,  потому  что  Соня  не вполне  была еврейкой. У неё сбоку была кровь молдавских цыган, которая боком выхдит теперь моим детям. Мама сильно огорчалась,  но  недолго.  Соня  родила  Соню,  потом Фиму и быстро  умерла,  пусть  будет  благословенна  её  память...

Это ли, или что-то  вроде  этого, - Кончик  с трудом  воспроизводил в больной голове слова, интонацию, смысл того, что слышал по  пять  раз  на  день, три  года  кряду  существуя бок о бок с безумным евреем. 

-  Боже - ж мой,  кем  только  не работал  Соломон  Брик  при товарах широкого народного употребления в пищу. Грузчиком, экспедитором, оператором, завскладом, директором базы и, что удивительно, начальником финчасти, хотя всё мое образование, - шесть классов у Привоза. 

Я  вам  честно  скажу,  Яша,  это  какой-то  кошмар,  когда  прямо через твои руки проходят  такие  деньги.  Вы  меня  никогда  не поймете,  потому  что  всю  жизнь  рисовали  вождей и  природу, но  не  думали  про  обеспечение  народа  продуктами  питания, - вам всё легко доставалось.  Это  такой  соблазн,  Яша,  когда  у  тебя  дома  дети  и  больная  мама,  а  начальство  требует  себе на  стол качественный  дефицит в виде буженины с чесноком или зернистой икры белуги. Конечно,  я  сидел,  вы  уже  знаете.  Но  я  выходил  и  занимал  положение, - у  меня  были  связи, я  все  брал  на  себя, и меня уважали. Вы наверно, думаете, меня интересовали  только деньги?  Нет, Яша, это  большая  ошибка, - меня  интересовал процесс их происхождения в условиях социалистического строительства и распределения  по  труду.  Ничего  хорошего  ваш  социализм  не  дал,  кроме  плохого,  ни  народу,  ни  стране, ни  мне  лично, потому что по труду там никогда ничего не было. Впрочем, как выяснилось, здесь тоже не всё в порядке. Существуют прорехи, через которые деньги уплывают на Багамские острова... Да... 

Да, тогда  я  похоронил  маму,  собрал  детей  и  уехал  поднимать народное  хозяйство  в  Израиле.  Я  вас  умоляю,  это  не  было  ошибкой.  Ошибкой  было  жениться  на  израильтянке.  Всё,  что я  сейчас  имею, - это  тот  счастливый  брак.  Никогда,  никогда, Яша, не  женитесь  на  израильтянках.  Вы  разоритесь,  вдобавок, сядете  и  от  вас  в  Америку или  в Европу  сбегут  все  дети...

-   Твою мать,  когда  же  они  приедут?  По  такой  жаре  он через  час провоняет  и начнет  гнить, - Кончик  обнаружил  труп  полчаса  назад,  вызвал  кое-как  со  своим жутким  ивритом  амбуланс, миштару, пребывал  в  похмельной прострации и хаотичных воспоминаниях. Ночная гульба с Донатом  вылетела  от  потрясения,  оставив  для  подозрительной  миштары  лишь благородное  амбрэ.  Утраченная ясность  мысли спотыкалась, возвращаясь к  реальности.  Раньше  и  думать  не  позволял  себе  о  деньгах Соломоновых, а сейчас вдруг застучало, - приедут,  обыщут, найдут,  изымут  под  протокол.  А на грядущие  коммунальные  платежи? А телеграммы  и звонки родственникам?  А  погребальные  расходы и помянуть несчастного  еврея?  Чёрт  с  ним,  возьму  грех  на  душу, - Кончик пошел в правильном направлении поиска, и потому,  нашел быстро.  В диване прогнутом, рваном и вонючем.
И  сильно  удивился. Очень сильно.

Это  были  соломоновы  копи.  Пятьдесят  тысяч  баксов  с  приличной мелочью. Бедный Соломон, восьмидесяти лет, таил, довольно  небрежно,  жуткие  деньжищи,  прикидываясь дураком и питаясь впроголодь  на  нищенскую  пенсию  в грязной съёмной  квартире  с  компаньоном - алкоголиком.

Кончик колебался не долго. Отсчитал двадцать кусков, сгрёб мелочь, с твердым намерением выполнить гражданский, долг и посмертную волю почившего, - отвалить из  Израиля на вторую  историческую Родину, основательно подзабытую. - Хотя нумерация здесь, - подумал он со смешком, -  довольно относительна.

Остальные тщательно  упаковал, и вернул на место, - мало ли, может быть, приедут дети?

Совесть не колыхала его, не мучила. Разлился звон, - фиксирующие  органы  прибыли.  Успел,  слава  Б-гу.   

Ну,  вопросы,  допросы, - когда,  как,  от  чего, - но  не  больно-то. 

Старик  древний, - что  возьмешь,  да  и  с  Кончика  какой  спрос,  с его ивритом? Запихнули холодного Соломона в черный мешок, уволокли, опечатали комнату, до явления балабайта или прямых  наследников.  Все, - погребение,  как  положено, - на  завтра.
О времени  сообщат  по  телефону.  Простой  суровый  сервис.

11.  страна посещения

Вечерний моцион странным образом привел Кончика на Бялик,  к тому же  Мордаховичу.  При  таких-то  деньжищах! Может  быть, чтобы оттянуться, бросить небрежно, - бабки, господин директор, меня мало колышат,  а  вот вчерашние события и скоропостижная смерть соседа  заставили  содрогнуться, -  и  изложить  в  сценах и лицах, слегка приврав или позаимствовав из донатовского  текста.

Деньги - к деньгам.  Мордахович  убедительно  доказал  это, погасив  кредит  и  выдав  сверху  стольник. Но  уколол-таки, - Яша,  три  пейзажа  с  куполами  ушли  в  мисрад,  на  Тахану Мерказит  к бандюгану кавказской национальности. Он, кстати,  свой  телефон оставил, просил  передать.  И  ваш  взял, - заказ,  предполагается, - посмотрел  снисходительно,  ожидая,  бурной  благодарности.  Вот тебе, - теперь  не  дождёшься.  "Спасибо", и  всё.  И  все  дела.

Кончик, сдерживая шаг в ритме абсолютной независимости,  удалился в сторону русского паба"Блин". Пора по пабам, - танцевала душа. По  такому  случаю  торжественный  ужин  намечался  с  шампанским,  в  кругу друзей и шлюшек,  давно забытых. Но, прикинув на завтрашние хлопоты, Кончик подавил  разбухающий  энтузиазм.  Нужно  было  найти  Диму Доната  и по-человечески  разделить  его  печаль  и  стол.  Ответить,  как говориться,  алаверды  за  вчерашнее.  Но не  успел.

Дима полулежал в углу, разрушенный безрезультатными попытками спихнуть по сходной цене  вдохновение,  и  до  упора,  по  этому  поводу,  нагруженный.  Рядом  терся  юный  шелкопёр Зеельц  и  втюривал, под стакан, непотребное  о  тленности  всего  сущего.

Успокаивал, как бы, на полставки. Кончик уселся плотно, матерком отправил прохиндея, и спросил без подхода, не жалея, - Ну, что, Дима, убедился? Старших, дорогой, слушать  надо. Тебе хватит, а я выпью, пожалуй, за упокой души раба божьего  Соломона  Брика. Мне его теперь не хватать будет.

Донатов пересилил своё грузное тело, отвесил поклон, склеил  улыбку, -А-а-а, мастер русского пейзажа! Вы, как всегда пра-авы, - вяло  спел, - Скажем  мы  друг  другу  бра-а-аво... - посунулся  к  стене  и  мгновенно  уснул.

Вечер явно не  вытанцовывался.  Кончик  взял  на  грудь  свои сто  пятьдесят, послал мысленно вот это всё, и ушел в ночь цветной, весёлой  улицей  Алленби,  дав  зарок  себе,  сюда  больше, -  ни ногой. Его местом мгновенно овладел юный прохиндей Зеельц.

Утром  сомнения  по  поводу хлопот  скорбных  были  рассеяны  казённым телефонным  сообщением,  что  погребение  в  полдень,  а расходы  на место,  кладбищенскую процедуру  и,  даже, памятник  давно  оплачены самим покойным. Последний  привет  от несчастного  компаньона.

Церемония была несуетной и скорой. Чёрный раввин пропел над  тихим Соломоном нудный иудейский речитатив, неодобрительно разглядывая непокрытую лысину Кончика.

Суровые кладбищенские мужики втиснули, обёрнутое в саван, тощее  тело  в  нагретую  цементную яму, надвинули  плиты, соорудили холм. - До скорой встречи, Соломон, - неожиданно вырвалось у Кончика. Постоял  недолго, о себе живом размышляя, положил  в  рыжую  израильскую землю поминальный камешек и ушел в распалённый город. На философские обобщения его не подвинуло.

С  сего  дня  задача  жизни  упростилась, - расчёты  по  долгам  и сборы взадпятки,  в  Россию,  к  истокам и  могилам  предков.

Спиртное, немалыми усилиями воли, Кончик сменил на лёгкое пенное. А главное, деньги  соломоновы  вечерами  пересчитывать  да перебрасывать из кучки в кучку пристрастился, распределяя  на  всю  оставшуюся  жизнь.  Имея в виду  сложности  переходного периода российской экономики, и призрачные  виды  на  государственную поддержку в виде ничем не заслуженной пенсии.   

На тридцатый день,  как  Заветом  положено,  водрузили  над Соломоном памятник. Серый, мутный мрамор - черный иврит.

Попрощался Кончик с компаньоном водиночку, вспомнил Соломону соломоново, - "...не проворным достается успешный бег", про себя посетовал  детям  американским, - хоть  бы  строчку  в  дорогу  отцу закинули. Знали  бы,  что  за  дверью  опечатанной прячется, - на  корачках бы приползли. То-то  балабай - кровопийца  потом посмеется. А может, прижмет его от радости нежданной удар апоплексический, - тоже не  беда. Только, вряд ли.

Крепки здоровьем кровопийцы.

В середине октября, - море  еще теплое,  ласковое,  солнце весёлое, неутомимое (ощутил  Кончик  радости еврейского рая, наконец), - звонок, обещанный представителем кавказской национальности. Так, мол, и так, - встретиться надо бы по делам взаимовыгодным, неотложным. Типа, стрелку забивает. А в чём,  собственно,  дело?  Заказ, - говорит,  предлагаю  с  высокой  оплатой вашего творческого труда. Подробности обсудим при личной встрече.

Время  указал  и  место. 

Место,  понятное  дело,  Тахана  Мерказит, - вся  блатата российская в проходах и переходах тамошних пасётся. И не только  российская.

Остеречься бы  Кончику,  отказаться,  а  он  уши  развесил.

Опростился умом от денег шальных, ну и нарвался на развод по нотам. Встретили  в  мисраде  шикарном,  его  пейзажами украшенном. Чай, кофе, коньяк, обхождение, секретарши фигурирующие, женщина, полная красот, но деловая, с грудным контральто, босс  солидный в цепях, магендавидах, роллексах и колёсах. Беседа задушевная, - Вы - нам,  мы - вам. Вы нам, со своим высоким  мастерством,  живопись на энную сумму. Мы вам, - страховку срочную на две. Взаимный интерес, как-бы. Бланки фирменные подсунули, визитки лаковые, счета банковские тщательно записали, текст на иврите, подписи неразборчивые, руки пожатия, коньяк.

- Эскьюз ми, дела. До встречи. Бай.  - Бай-бай.

Во, масть поперла, - балдел Кончик оконьяченный, - натурально, деньги к деньгам, - производя в уме умножения и сложения. Надо  было, -  деления  и  вычитания. Развели его под занавес еврейского театра драмы и комедии, как последнего  лоха ушастого.

Следующим же утром слетела с его счёта сумма, превышающая фантазии  Фарятьева. 

Окунулся  счёт банковский,  в  глубокий  минус  и  понял Кончик, как жестоко ошибался на  предмет  своего  лёгкого  обогащения. Скок заячий  на  Тахану  результат  принес  поразительный.  Исчез  мисрад  шикарный, живописью  сочной кончиковой  облагороженный, и след его по тёплому асфальту растаял, испарился.

- Это  ж  надо  было,  шесть  лет  крутиться  и  выкручиваться,  на Земле  Обетованной, - убивался  Кончик, - чтобы  осесть  на  пороге  бывшей родины  на  круглую  сумму  хоть  в  баксах,  хоть  в шекелях,  хоть  в  рублях.

А что делать, - кучки перебросил, сумму ополовинил, минус закрыл. Снял остатки,  консульство  посетил  двухглавое,  бывшее  серпасто - молоткастое, с просьбой внять, понять, не отказать и  в доказательство глубоких раскаяний, голову - пеплом. Вняли спокойно, за  500 простых американских долларов.  Вернули гражданство  почетное  и  вклеили  визу  во  все  концы  страны необъятной,  слегка,  правда,  урезанной  со  времен  тех  давних.

Собрался,  было,  Кончик  сменить  одежды  ветхие  на  парадное платье от Диора, еврейского  индпошива,  с  галстуком,  или, хотя бы,  носки  сменить  протертые  и  пахучие,  чтобы  соответствовать  статусу  и  сойти  в  пенаты,  не  позоря  отсутствующие  на  голове седины. Не успел, послание в сотовом телефоне обнаружил с текстом  незамысловатым,  - Ежели  ты,  козел  винторогий,  в течение срока не поставишь по месту означенную в договоре  сумму  с  нулями,  нехорошо  кончишь.  Без  подписи  почему-то.

-  Хрен вам, - пообещал  Яша, снял с вешалки куртёжку утеплённую,  

синтепоновую, в которой шесть лет назад ступил на Землю Обетованную,  сбросил  в  мешок - котомку  скарб  нехитрый,  дорожный,  пошарился печально в пейзажах ностальгических, за мольберт, - кормилец колченогий, подержался, присел в  раздумьях недолгих. Помянул минувшее, Соломона мудрого, Диму несчастливого, перекрестился, иудейской вере вопреки, и в Бен-Гурион, в аэропорт, когти рвать с исторической в первопрестольную. Через кассы  Эль-Аль  или  Аэрофлота.

-    Пожалуйста,  вам  куда? - вежливая барышня  в  окошке.

-    А  в  Москву  есть  на  сегодня?

-    Пожалуйста,  в  Москву  рейс  через  три  часа.  Успеете?

-    Подходит, все со мной, - обрадовался Кончик и предъявил котомку, как  основание.

Поцеловал билет счастливый, - и на посадку в Москву, в столицу.  По внешнему виду и суетливости излишней с подозрением через границу пропущен был. Но обыску суровому не подвергся. 

Сохранил  на  груди  остатки  надежд  в  виде  зелёных  денежных  знаков. Поглотил слезу, подавил волнение, от земли Святой впервые отрываясь. И уснул через час, после скудного аэрофлотовского завтрака, пристёгнутый к конструкциям страны вновь обретаемой, спокойно и глубоко, отвергая сном казенные услуги  Аэрофлота  и  дешевую  выпивку  "дьюти-фри".

Ирреальное соприкосновение стихий легло в недолгий  сон Кончика. Разноцветный туман пластался над хрустальными водами,  беззвучно  несущимися  сквозь  белый  бархат  облаков. 

Когда-нибудь  напишу  это, - пообещал  себе  путешествующий налегке маэстро, - чистую  красоту,  без  замысла, сюжета и  смысла. 

Если  проснусь.

12.  дети                    

А  куда  деваться,  разбудили.  Вот  она, -  Москва из-под облаков вынырнула. Сели плавно, прокатились, тормознули упруго, ленивые аплодисменты экипажу, всё, - на выход. Шереметьево за шесть лет  не  изменилось почти. Разве что, бытовухой обросло, лохотроном,  суетой излишней. Как-то пристойней раньше было,- строже, торжественней, особенно для тех, навсегда покидающих страны пределы. Священная дрожь пробирала, слёзы рекой проистекали.

А тут, базар - вокзал - цыгане. Свобода, - вот она, с демократией и ничем неограниченными возможностями.                                                                               
Дальше-то куда? В Биробиджан? В Новосибирск? Могилы посетить, священные камни ощутить рукой шершавой? Семью отыскать, поспешно брошенную лет тридцать назад? Пасть на  грудь  родных  и  близких. Сын  где-то там,  уже  и  внуки,  поди?  Вернуться  в лоно  с  легким  обмороком?

-  Нет, Кончик, брось, кому ты нужен, - тщета это и тлен времён, - вернул он себе самому, -  Начнём-ка все сызнова. Где тут жильё  дают дешёвое, муниципальное, тёплое для первых репатриантов из Израиля? - и, довольный своей немудрёной шуткой, рванул  под  мелкий  московский  дождик, на  остановку общественного транспорта. - Доберусь до города, огляжусь, обопрусь, не пропаду.  Гостиницу  возьму  на  первое время,  отскребусь,  отмоюсь,  пододенусь,  а  там,  куда  кривая  вывезет.  Первый  раз,  что  ли? 

И  легла  дорога  под  колёса.
Истекал октябрь. Москва холодела, мокла, но улыбалась, цвела, играла, предпраздничными вечерними огнями брызгая, подмигивая несущимися  навстречу  обещаниями.

Душа  Кончика  устало улеглась в дорожном кресле, созерцала  и тихо восторгалась  разноголосым  гомоном  ядрёной  российской  словесности. На конечной, в аэровокзале, за баксы приобрел  рубли, перекусил наскоро, посетил народный толчок, вышел вон и слился  со  слоями  населения, устремлёнными  в  сторону  Белорусского.

А у Белорусского, - Ну-ка, ну-ка, гражданин, минуточку, - мент серый  с  улыбкой приветливой (Боже-ж, как давно не виделись!) отсек Кончика от пролетариата и трудовой интеллигенции палкой резиновой, прижал нежно коленом к поребрику, потребовал, почти вежливо, документы для предъявления. И объяснений внятных, почему  здесь, откуда  и  куда.  Долго  рылся, досадливо  крякая, в паспорте иностранца, в свежем российском, фото  сравнивал  с личностью, так и этак прикидывал и отпустил, наконец,- Тебе бы, товарищ еврей, одеться поприличней и без дел не высовываться. 

-  Облом у тебя со мной вышел, - понял Кончик. Но совет  использовал, -  А  куда  тут  на  ночь  пристроиться  можно?

-   А кто  тебя,  в  таком  виде,  на  порог  пустит?

-   А с деньгами? Я устал, и одет так себе, но возможность  заплатить  имею.

Мент  понял, - облом  устранить  можно.  Притом,  не  сложно.

-   Двадцать баксов за  ночь.  Ванна,  телевизор,  постель.  Ужин,     девочки, - отдельно.

-   То, что  надо.

-   Видишь дом, - резиновая палка показала через дорогу, -   подъезд  второй  слева,  квартира  тридцать  на  втором  этаже. Спросишь  Нину,  скажешь, -  от  Николая.  Понял? Пошел.

-    Вот  это  сервис.  Как  на  Тахане.

-    Не  понял, - насторожился  мент.

-    Все  в  порядке,  спасибо.

-    Спасибо  там  скажешь.

-    А  какое  сегодня  число?

-    Двадцать  девятое  с  утра  было.

-    А  месяц?

-    Ну,  ты  даешь,  мужик.  Октябрь, - развеселился  мент.

-    Запомни  этот  день,  Коля.  Я  вернулся.  Дождались.

В тридцатой  квартире  приняли  просто,  по - деловому. Комната чистая, постель на двоих, ванна, туалет, телевизор. Дополнительные услуги требуются? Ужин? Нет проблем. А девочку? Только ужин?  Пожалуйста, но деньги  вперед.  Лучше  баксами  или  по  курсу.  Хотите  пройтись, - на  здоровье.  Но учтите,  девушки  у  нас  только свои.  Очень разнообразный выбор. И постарайтесь не позже  двенадцати.  Телефон  запишите,  на  всякий  случай,  мало ли?

Вышел налегке, - Ну, и куда теперь? Переодеться, сменить обувку, шмотки? В магазины, в лавки? Деньги карман жгли. Завтра. В кабак, отметить возвращение?  Ну не в таком же виде. К Мише  Шапиро?  А  жив  ли  вообще?  Тоже  завтра.

Гнал от себя эту  мысль,  упирался,  доводы  приводил  веские, - Сколько лет прошло! Только ноги сами приволокли. Вот он, дом  громадный на Соляночке, палаццо партийное, сталинизм - барокко. Вот  она,  арка  овальная, - вход  во  двор. Вот они, мелодии молодости. Всё на месте, - подъезды уже обшарпанные, крылечки уже разбитые, скамейки давно сломанные, баки  мусорные, коты

голодные. Подъезд  угловой  и  три окна на  третьем   этаже.  Вон те. У крыльца тополь торчал, - нету, сгнил, свалили. Чего-то  еще не хватает. Точно, - ящики  молочные металлические  горой,  там, у чёрного хода. Нет ящиков. И бутылок нет. Господи, о чём  это я? Тридцать лет! Ничего, никого. Стою здесь, сердце рву. Что,  Кончик,  понял,  зачем  жил,  что  сотворил,  что  потерял,  что  на  что променял?  Приплыл  к  истокам,  а  тут  поколение сменилось, деревья сгнили, тару поменяли, ящики, даже строй общественный. Без тебя обошлись. Ладно, хватит причитать. Время позднее. Пора назад. Ужин ждет. Выпью, заторчу, глядишь, и девочки, - как пойдет под настроение.

-   Молодой  человек,  помоги, - бабка  из  темноты  арки  с коляской продуктовой высунулась,- мне бы только до лифта. Дверь  придержи,  пожалуйста.

-   Бабушка,  вы  давно  здесь  живете?

-   А  как  поселилась  после  войны,  так  и  живу.  Ищешь  кого? Говори,  может,  знаю.

-   В угловом подъезде, на третьем этаже, Герасимова жила. Люся,  Людмила. Вон те окна.

-   Люська-то?  Алкашка?  Господи,  кто  ж  её  не  знал-то?  Так её  уж  лет  пятнадцать  как  схоронили,  сердешную. Сгорела от винища-то.

-   А  Леша  Баташов,  сосед?

-   Такого  не  припомню.  Люську-то  весь  дом  знал.  Шумела больно, скандалила, вечно ватаги у неё пьяные. А этого, как говоришь, Баташов?  Такого  не  помню.

-   А  Валю  Пономарёву,  артистку?

-   Валю?  А  как  же,  Господи, кто  ж  её  не  знает,  Валю-то.  В центре нынче живет, на Кузнецком мосту. В году восемьдесят восьмом переехала, что ли? Не упомню. Навещает иногда. На праздники  уж  обязательно.

-   Кого  навещает?

-   Как кого?  Родственников  люськиных,  племянника  с  женой. Они  там  же  и  живут.  Да  ты  что  меня-то  пытаешь,  зайди да спроси, ежели надо. Люди они ничего себе, молодые, но обходительные. Ступай, спроси. А мне ехать надо. Спасибо, милок.

-   Спасибо и вам, - Кончик  стоял  очумевший  и  понять  не  мог, что  же  дальше.  Что  делать-то?  Кто там? Как  в  таком  виде? Кого  и что  ищу,  собственно,  если  Люська  умерла, а Валя на Кузнецком?  Вот  характер,  прости  Господи, и зачем тогда приволокся  под  окна  эти?  Но  зачем-то  ведь  приволокся. А, была - не  была! - и  ринулся  в  угловой  подъезд.

В ушах бухало  сердце. Спотыкались  ноги, мешали  руки, потели ладони, стыли глаза. Решился, нажал на кнопку звонка, раздался  гром небесный и Кончик  догадался  вдруг,  кого  он  сейчас  увидит. Предвосхитил, и...                                                                                 

Дверь открыл молодой, высокий, смуглый, черноволосый, кудрявый Открыл широко, безбоязненно, с улыбкой, спокойной, приветливой, -   Здравствуйте...

-   Здравствуйте, - Кончик, - Да! Да! Да! -  угадал,  не  ошибся!          

-   Вы  кого-то  ищите?  Вам  кого? - акцент  не явный,  но  есть.

-   Простите, Герасимовы  здесь  живут? - он топтался, ошарашенный  догадкой  и  её  абсолютным  воплощением.

-   Здесь, но... Вы проходите,  что  же  в  дверях  разговаривать, - внешний  вид  Кончика  хозяина  не очень-то  устраивал,  но  и терпение  не  покидало, - вы  по  какому  делу?

-   Видите  ли,  я  когда-то,  давным-давно  был  знаком  с  Люсей Герасимовой,  она  жила  здесь,  в  этой  квартире...

-   Яша, кто пришёл?  Мама? - молодой женский  голос  вылетел из  глубин  роскошной  квартиры  вместе  с  черным  весёлым, кудлатым пуделем.

-   Это не мама... Это... Знаете что, проходите, раздевайтесь. Это знакомый тети  Люси, - докладывал  молодой  туда,  в  глубины - Вы  откуда?

-   Я из Израиля. Меня  зовут  Яков... Моисеевич, - Кончик,  надо же, подзабыл  своё  отчество.

-   Так  мы, - тёзки, - молодой  потеплел, - Он  из  Израиля.  Лена, сделай нам  чай,  мы  в  гостиной. Проходите,  не  стесняйтесь. Чарли, - место.

Зеленоглазое, длинноголоногое, гибкое создание явило очи, дернуло плечами, - гость  из  Израиля  не  произвел, - Здрассте, - обмахнуло  халатиком  условным  и  улетело  на  кухню,  громыхать посудой. Стерва, - решил Кончик, и  кроткий  взгляд  хозяина  это  подтвердил.

Стильная, светлая, в зеркалах, прихожая бездушно отразила чистоту линий  интерьера  и  нелепость  его  присутствия  здесь. Она выдала одновременно вид спереди, сбоку, сзади, - никаких  вольностей, холодный  расчет  школы  Баухауз. 

Давненько не видел себя Кончик в рост. Отразились,- жёваная,  кое-где до дыр протёртая, джинсовка,  ещё  куда ни шло,  но  вот кроссовки  и  что  под ними... Развинченное тощее тело, складчатая шея, кадыком острым оснащённая. Грудь колесом во внутрь. Сизое, покрытое клочковатой порослью лицо с проступающими сквозь вислую кожу фрагментами черепа. Голубые  впалые  глазницы... 

-   Да, - подытожил себе Кончик, обнаружив всё это, - укатали сивку  крутые  израильские  горки...

-   Ничего,  не  разувайтесь,  проходите, - понял  хозяин, - Чарли, место.  Лена,  мы  в  гостиной.

Та же  рука  прошлась  и  здесь, - ничего  лишнего,  гипсокартон,  бук-массив,  пастельные  тона,  игра  волоконных  светильников,  рациональная, в коже, мебель, огромный "Грюндик",  живопись без затей.  В том числе его, - Кончика. Смотри-ка, вписался.  И большая  на  стене  фотография, - печальная девушка в розовом, - развеявшая последние  сомнения.

-   Ваше творчество? - Кончик обвел рукой интерьер. Надо  было с чего-то начинать. Не в лоб же. И стоит ли, вообще?    

-   Нет,  что  вы, - это  жена, это  Лена, - её  основная профессия.

-   Природа отдыхает,  - молчком  не  очень  расстроился  Кончик.

-   А  ведь  здесь  когда-то  коммуналка  была  веселая,  артистическая,  можно  сказать.  Джазовая.  Люся,  Леша  Баташов, Валя  Пономарёва,  Козлов со своими... Даже  Дюк Эллингтон однажды,  после  джема,  под  бдительным  оком КГБ... Году это  было  в... семидесятом, что ли? Люсю  тогда затрепали органы  компетентные...

-   Вы  же  видите, - теперь  это  одна  квартира.  Тетя  Люся, - она умерла  давно,  другие  разъехались  постепенно.  Двигайтесь  к столу. Спасибо,  Леночка, - грациозная  хозяйка  расставляла сервиз, не  очень  заботясь  сокрытием  своих прелестей. Что ж, чай, так чай. Печенье к чаю. С чего - то надо начинать.  Страна, дорога, погода. Ни к чему не обязывающие картины прошлого. Вопросы и ответы, отодвигающие финал. Да и нужен  ли?

-   А  куда  девался  Шестипалый? - вспомнил  вдруг  Кончик.

-   А  кто  это?  Мы  такого  не  застали.  Мы  здесь  с  девяноста пятого  года.  Я  такого  не  помню.  Пейте  чай,  вы  с  холода. Леночка, подлей горячего Якову... Моисеевичу, - запнулся молодой.

-   Вы  давно  из  Израиля? - снизошла хозяйка, - расскажите,  что там  сейчас.  По  телевизору  такие  ужасы  показывают.

-   Там  все  терпимо,  но  уже  без  меня, - осознал  вдруг Кончик.

-   Вы  хотите  сказать...

-   Я  хочу  сказать,  что  вернулся  сюда  навсегда.

-   А  зачем  уезжали?

-   По глупости, - невольно обернулся назад Кончик, - но  я  не жалею.  Жалеть  надо  было  раньше.

-   А  вы  вообще  откуда?  Из  Москвы?  Раньше  где  жили? - пытала  девушка.

-   Я  из  Новосибирска, - автоматом  ляпнул  Кончик  и  обмер.

Молодой словом не обмолвился, просто поднял глаза и пристально  изучил  общее  и  детали.  Что-то  знал, помнил  и  на  то прикидывал.

-   Здесь  ещё  Затворник  жил.  Не  слышали? - пытался чем-то отвлечь Кончик.

-   Нет.  А вы  когда  последний  раз  здесь  были? - приступил молодой.

-   У-у, лет тридцать назад, - пора  ноги  уносить,  он  заподозрил, бьет  по  квадратам, определяет, - решил  Кончик.

-   А  точнее?

-   Точнее  не  скажу,  не  помню.

-   Брата  тёти  Люси,  Сергея,  тоже  не  помните?

-   Я  его  вообще  не  знал, он  уже  в  Штатах  был, - выдал  себя Кончик  в  панике.  С  головой  выдал.

-  Леночка, принеси-ка нам выпить. Вы что  предпочитаете,  Яков Моисеевич?  Коньяк,  водку?

-   Яша,  что  с  тобой? - всполошилась  молодая.

-   Я предпочёл бы сейчас  не  пить, - вставил Кончик, -  поздно. Мне  ещё  в  отель добираться. Леночка, хотите  фокус? - это, чтобы отвлечь как-то, - Поверните эту картину. Там сзади надпись должна быть, - "Люсе от  Кончика".  Так?

-   Ничего не понимаю. Это ваша  картина? Вы художник! А я думаю,  что  за  небрежность  в  одежде?

-  "Знала  бы  ты,  что  за  небрежность", - усмехнулся Кончик, - но вслух, - Да  я  предпочитаю  свободный  стиль.

-   Пожалуйста,  ещё  один  фокус,  Яков Моисеевич.  Кто  это? - молодой смотрел открыто, твердо, в упор, указывая на фотопортрет девушки в розовом. Тех времен фотографию, ту самую,  из  Домодедово. Отступать  было  некуда,  да  и  незачем, - Это  твоя  мать,  Яша.

Молодую хозяйку потащило в шок. Она вертела головой, глаза тараща на обоих. Не понимала ничего, - В чём дело, объясните. Ради бога, Яша?

-  Теперь  моя  очередь  показывать  фокусы, - отрезал  молодой, - Это  мой  отец,  судя  по  всему, -  смерил  Кончика  сверху вниз  и  устало  откинулся  в  кресле, - познакомься, отыскался, наконец.

-   Скорее да, чем  нет, - свободно  подтвердил  Кончик, - хотя, я об этом только сейчас узнал. Мне  уйти?

Пауза повисла долгая и тяжёлая. Каждый о своем. Собака кружила  притихшая,  всем  в  лица  заглядывая.

-  Уйти  всегда  успеете... успеешь, - неуверенно перешел  на "ты" прямой наследник, - оставайся, объяснимся. Лена, принеси всё-таки  водку. Или  коньяк? - уточнил он выбор.

-   Тогда, водку, если это не "Александров" израильского разлива. Только мне обзвониться нужно. Я у Белорусского комнату, снял, оплатил,  обещал  быть.

-   Звони,  какие  проблемы. Кончик набрал номер, отчитался. Сын смотрел в упор, изучал.

-   Яша, - кликнула молодая из кухни, - можно тебя на  минутку?

-   Лена,  я  тебя  прошу,  всё  остальное,  -  потом.  Давай,  потом.

-   Ну,  началось, - взялся  за  голову  Кончик, -  посеял.  А  куда деваться, назад  не  вывернешь.  Как  же  спросить?  Да  просто, - Яша,  а  что  с  мамой?

-   А  что  с  мамой?  Мама  жива,  здорова,  слава  Б-гу. 

-   В  Штатах  осталась?

-   Как же, останется она. Сама  вернулась  и  меня  притащила  в это... в это... - кухня нервно грохнула дверью, - после Принстона, представляешь?

-  А с Сергеем, с мужем,  у  неё  что?  Она  же  к  нему  уехала женой  законной.  Или  ты  не  всю  правду  знаешь?

-  Вот  что,  папаша  дорогой,  давай  не  погонять,  если  уж  так получилось.  Разберёмся,  не  спеша.

-   Разберемся, конечно. Сейчас, только один  вопрос, - она  здесь, в  Москве?

-   Где  ж  ей  быть  еще?  Только  вот  жить  вместе  не  пожелала. Квартира  у  нее  на  Солнечной.  

-   Замужем? - не вытерпел Кончик.

-   У меня  такое  впечатление,  что  ты  её  не  знал  вовсе.  Вы сколько  знакомы  были?

-   Сказать?  Два  дня.

Сын посмотрел в глаза протяжно, со стоном поднялся, ушел на кухню,  побухтел  с  женой,  вернулся  с  бутылкой,  налил по  сто  в  хрусталь  бокалов,  упал  в  кресло  и ошарашил, - Докажи, что  это  так.  Не может быть. За два дня с мамой? С моей мамой?! Не верю!

-   И докажу, - помедлив, вспомнил  Кончик,  и  достал  из бумажника  самое  дорогое  из  прошлого, - фотографию. Ту, из Домодедово, ту же, что на  стене,  -  Прочти, там  всё  написано. И даты есть.

Сын долго и тупо изучал  документ  безвозвратно канувшего.

-   И  вот  это  все  из-за  двух  дней?  Все  эти  годы?  Ну,  мать! Напьюсь сегодня. Имею  право. Поехали, - и  одним глотком.

-   А  увидеть  её  можно?  Или  хоть  позвонить.

-  Слушай,  делай,  что  хочешь.  Только,  завтра,  в  смысле, уже сегодня,  только  не  ночью.  Она  же  сумасшедшая,  она  же... У  нее сердце больное, - сын  вял  на  глазах, напивался,  как обещал. И много ему не надо было...

"Чему  их  учат  там,  в  Принстоне?" - подумал  Кончик  и  пить  не  стал.  Молчал, поглядывал.  Стал  искать  в  себе  отцовские  чувства  и  не  нашел.  - Ладно, - подумал, - портрет  лица  мой. Остальное, - после выясним. С порога не выгнал, значит, человек.

12. родственники за границей

-    Алло,  алло...  говорите,  вас  не  слышно.

-    Здравствуй...

-    Яша, это ты?

-    Здравствуй...

-    Здравствуйте... Кто  это?

-    Наташа...

-    Кто  это?  Да  говорите  же!

-    Здравствуй,  Наташа... Не узнаёшь меня?

-    Нет, нет...

-    Это  я,  Наташа.

-    Нет. Не может быть...

-    Может,  Наташа...

-    О, Боже,  Кончик,  это  ты...  Кончик,  это  ты?!

-    Здравствуй,  Наташа...

-    Подожди.  Ты  где?  Ты откуда?

-    Я  здесь,  здесь,  я  в  Москве.  У  Яши,  на  Солянке.

-    Как у Яши? Почему у Яши?  Господи,  я  ничего  не  понимаю.

-    Наташа, подожди. Наташенька,  ты  сейчас  где?  Я приеду.                             

-    Боже мой,  Кончик, ты  откуда? Я не дома. Я в  машине. Я еду в Тверь.  Виктор, остановитесь...

-    В  какой  машине?  Я  куда  звоню?

-    Мне звонишь,  мне.  На  сотовый.  Я  в  Тверь  еду,  по  работе, до  вечера.  Меня  ждут,  понимаешь?

-   Какая работа? Какая, к черту, работа? Как мы увидимся? Когда?

-   В  девять  вечера.  Ты  ведь  не  исчезнешь  больше?  Запиши адрес... Cолнечная... Нет, не так,... долго искать будешь. Метро "Царицыно",  выход  на  Солнечную.  У арки.  В  девять. Яша  дома? Спроси, он  объяснит, он знает. Ты надолго? Господи...

-   Я  навсегда... 

-   Не  пропадай  только,  ты  слышишь...  Едем,  Виктор, едем!

-   Я  навсегда,  Наташа... 

Какие  магазины,  лавки,  шмотки  после  свалившегося?  Слетал на Белорусский, расплатился за несостоявшийся ужин и нереализованные надежды на продолжение с девочками. Суровость обхождения  смягчил  доплатой, а потому,  и  приглашение получил вежливое, - милости просим, всегда  к  вашим  услугам  в  баксах  или  по  курсу. 

Вернулся на Солянку, застав сына дома, но закрытого в кабинете и строго  оберегаемого.                                                                              

У подъезда, кстати, столкнулся нос к носу с маститым беллетристом Пелевиным, далеко не пухлым и потным, но таким узнаваемым, уже отразившим чаяния народа в «Чапаеве», получившим за  это  Букера  и  никого,  по  этому  поводу,  не  узнающим.

Разговор с сыном откладывался, по вчерашнему перебору и присутствию  тигрицы  с  пуделем.

-  Пожалуйста,  Яков  Моисеевич,  чай,  кофе, -  всё на кухне.  Я  прошу вас, - у Яши такая ответственная работа. Ему нельзя много. Вы должны понять. Он такой открытый, такой ранимый...

-   "Стерва, конечно, но как хороша. Чем-то на Наташку похожа. И тут у  нас  с  тобой,  сынок,  совпадает. (Вот  уже  и  "сынок"). Но не Наташка. Эта тридцать лет ждать не будет. Эта и неделю  не будет. А не губу ли ты раскатал, папаша? Может и не ждала вовсе... Скорее всего... Ну, что ж, отдыхаем, включаем телевизор. А там, - как не уезжал вовсе, - палестинский  террор, танки  в  Рамалле, заявление Шарона, переговоры Переса. Будто, у них  своих  забот  мало. 

"У них", - поймал себя  Кончик, - Они  по  этой  херне  наши проблемы  оценивают.  "Они",  "Наши  проблемы", - Вот  это  да!

Шесть лет не прошли даром, в подкорку влезли, в кровь въелись,  понятия перевернули. "Наши",  "Ваши", - засерают мозги,  по обе стороны. Там Доната распирает гнев праведный, а здесь, кто  это?  Господин Познер так убедительно? Нет, хватит, только не об  этом.  Нахлебался  помоев этих по горло. "Дурак  ты,  Яша.  Кому  ты  что  доказал?  Теперь своё  говно  сам  расхлёбывай" -  двести  раз  по  жизни  вспоминал Маню,  Марию  Ивановну. Далеко заглянула. Судьбу, можно сказать, напророчила. Или накаркала? А тигрица, кажется, бдительность притупила, засобиралась с собачкой прогуляться, и себе променад совершить по последней моде на глазах  завидующей  публики. 

-   Яков  Моисеевич,  я  вас  прошу, - и  в  дверь  кабинета  пальчиком  многозначительно.

Кончик  ладошки поднял, понимаю,- понимаю, договорились.

Едва входная за ними захлопнулась, - сын вышел. Не бодрый, ох, не бодрый.

-  Маме  звонил?  Как  она  эту  новость?

-  Пока нормально. Она в  Твери. Встречаемся у метро,  как  дети. А  что  за  работа  в  Твери?

Гримаса намеревалась быть ироничной, но сложилась  болезненной, - помощник депутата, доверенное лицо какого-то демократа. Или прохиндея, - их не отличишь. Политические игрища на склоне лет. Извини... Вот что я решил, отец, пусть она сама тебе  всё  изложит,  как  сочтёт.  Форма  у  меня, - сам  видишь.

"Отец" прозвучало просто, без натуги. "Уже хорошо", - понравилось  Кончику, - "Здесь  всё  будет  хорошо."

-   В  итоге,  мать  все  слова  сказать  должна,  согласен?

-   Согласен. Но, всё-таки, хотя бы  в  общих  чертах.  Подготовь,    чтобы  за  грань  не  вступить.

-  Именно, в общих. Подробности мне не сообщали. Муженек    американский, как узнал о беременности, сроки подвёл, - мать  тут  же побоку, по сути, - на улицу.  Хорошо, вид на  жительство  оформить  успела,  и  язык  на  уровне.  Зацепилась  как-то, втерлась.  Она  от меня эту  часть  жизни закрыла  наглухо. Щадит... Потом  я  родился.

-   Когда? - непроизвольно вырвалось у Кончика.

-   И ты проверяешь? Убедиться  хочешь?  В апреле  семьдесят третьего.

-  Мне проверять  не  надо,  я  тебя,  за  дверью  стоя, вычислил. Шестое  чувство  называется.  Вон,  в  зеркало  посмотри.

-   Не  придирайся.  Это  во  мне  противоречия  бурлят.

-   Это  в  тебе  вчерашнее  бурлит.

-   Да,  что-то  я  вчера  раскрепостился.

-   А... Наташа...  Замужем  была? - не хотел, но выдавил из себя Кончик.  Распирало  его.

-   Какое там, замужем! Мы  вчера,  вроде,  с  этим  определились. Или нет? Извини, заспал... Ей всё некогда было, досталось, - мои болезни, переезды, перелёты. Потом у меня - учёба, у неё - и учёба, и работа, и ничего кроме. Мужики-то вились постоянно, вплоть до звёзд голливудских, правда, увядших, перспективы предлагали, круизы, виллы, да всё без толку. Всю жизнь в меня вложила.

Из Бостона - в Принстон. Там колледж, университет, электроника, параллельно, финансы. Закончил в девяноста пятом  и засобирались. В Россию, окончательно решила, только в Россию. Там, теперь всё другое, свобода слова, выбора. Я поначалу не хотел... Привычки, друзья, надежды на бизнес. Но разве ей докажешь? Чуть не разъехались.

-   Сейчас  жалеешь?

-   Жалею? Не знаю. Если честно, я там, скорее всего, до сих пор в мелких клерках бы сидел. А тут раскрутился. У меня дело своё  и  приличное.

-   Я  вижу, - Кончик  обвёл  взглядом  достижения  бизнеса  и  дизайна.

-  Это Валя Пономарёва для нас сохранила, а Ленка перестроила. Она, кстати, девушка положительная, ты не волнуйся. Психует, ревнует, не  разобралась ещё. 

-   Вместе разберёмся. Последний вопрос. Отчество ты чьё носишь? 

-   Сергеевич  я,  но  не  по  мужу, - по  деду.  Мать так решила. И правильно. Яков Яковлевич, как-то чересчур... Не обижайся.

-  Пожалуй. Всё, мне пора. Это я хочу оставить здесь, - Кончик выложил  на  стол  отощавший  пакетик зелёных  купюр.

-   Это  всё,  что  ты  там  заработал?

-   Это  всё,  что  я  оттуда выкрал, - вылетело  непроизвольно,  - шутка,  шутка,  шутка, - успокоил  он  себя.

-   Слушай,  возьми  мою  куртку.  Холодно.  Не  Израиль.

-   Нет,  не  возьму.  Стиль  потеряю.  Ждать  прямо  на  выходе?

-   Замоскворецкая  линия,  Царицыно,  выход  на  Солнечную. Её в "Вольво" чёрной  возят. Сам  найдёшь?   

-   Теперь  найду.  Позвоню,  если...  Ты  что?

-  Да так, завидую, - смущённо улыбнулся сын, - Чтоб  ты  знал, она  искала  тебя,  как  вернулись.  Всё,  беги...  

Час  пик  миновал,  но  волны  затухающего  дня  носили  ещё трудовую  Москву  и  гостей столицы  кольцевыми и радиальными жерлами стареющего тесного метро.

Кончик отдался воспоминаниям, зажатый плотной толпой, терзаемой центробежными  и центростремительными  силами подземки.

Раскачиваясь, всплывали имена, адреса, встречи, обстоятельства. Безмятежные счастливые  воспоминания,  потому что  молодые.

Лицо разгладилось, стало мягким, глаза распахнутыми, с огоньком, в мгновение отросшие волосы - густыми, смоляными,  вьющимися. Кончик развернул плечи, вытянулся, разогнул спину, ощутил прежнюю мужскую  силу  и  готовность  предаваться.  Одет  был... (Так,  во  что  же  тебя  одеть?  Что-нибудь  осеннее,  элегантное,  для  мужчины  средних  лет  творческой  профессии.  «Благородного  мышиного  цвета», - вспомнил  он  классику.  И цветы. Цветы непременно. Какие? Чёрт, не удосужился даже. Розы, только не жёлтые...) Размечтался,  а  оно,  - вот  оно,  "Царицыно".  Конец  пути назад.

Теперь налево, на Солнечную. Протиснулся и эскалатором бегом  наверх. Взлетел, выскочил. Площадь мокрая, лужи, фонари в лужах, морось холодная на ветру качается. Вокруг кучками вахлаки, подростки,  галдеж,  мат.  Слет  какой-то  молодежный, или фанаты?  Цветы,  цветы,  где  цветы?

-   Простите,  где  цветы  купить  можно?

-   У черножопых. Вон они, айзеры, - сплюнул бритоголовый.    

-   Пажалуста  падхады, дарагой,  что  пакупать  будэм?

-   Розы  покупать  будем,  красные, cемь  штук, - везде  эти  лица  и  здесь  тоже. Где же?  Где?  Когда?  Вот  она.  Она  здесь.  Она  возвращается.

Черная, сверкающая в бисере дождя "Вольво" разворачивается, подкатывает, плавно тормозит, открывается...

  "...Вопль, животный  вопль, мат  и  стон  разорвал  вечернюю  столицу. Площадь  дрогнула,  вздыбилась,  упала,  перевернулась, вскочила  понеслась  мимо,  спасаясь  паническим  бегом.  Изошла  визгом  женщин,  свистом  и  воем молокососов,  брызнула  битым  стеклом,  харкнула кровью. Чёрная, взбесившаяся  толпа растекалась  приступом  тупой  ярости,  топча  и  сметая  всё  на  пути  своём.  Дети,  подростки,  юнцы  бритоголовые,  палки,  трубы, прутья,  биты,  крики,  сопли  красные,  вой  сирен,  дикий ужас  в  глазах,  оскал  зубов перекошенный..." - писал  эссеист  Д. Донат  по свежим следам  событий  у  станции  метро  "Царицыно". Умел  Дима лабуду  плести, походя, истиной не  заботясь.
А как же, - профессионал. 

Всё  не  так  было... 

Кончик увидел Наташу и звуки увязли в осеннем мокром крошеве. Картинка медленно  ускользнула  за  спины  перемещающихся в пространстве  невольных  свидетелей  их встречи,  лишь на секунду и на вечность, запечатлев растерянный Наташкин взгляд. Тяжелая, плотная, немая, масса плавно, неумолимо разделила  их,  беззвучно роняя тела и проклятия. Ничего, - ни крика, ни звона, ни хруста не слышал он, шагнув навстречу в гаснущие, опускающиеся в серое, фрагменты сна его с туманами над прозрачными водами, струящимися сквозь белые облака. Ещё не сломлен был испугом, ещё  расправлены  были  плечи,  ясны  глаза,  густы  и  кудрявы волосы,  ещё  свежи  были  розы,  и не исчез их цвет. И черная «Вольво» влажно сияла за плечами  разъярённой нечисти. Ещё жива была надежда. Но растекалось уже горячее пятно крови из-под разорванной на затылке кожи...
Колени  подогнулись  и  уперлись  в  асфальт...

-   Ввали ему! Добей! Прикончи жида... - последнее, что услышал  он, провалился  в  пустую  темноту,  ощутил  впереди  далёкое  мерцающее  сияние и  побежал,  подгоняемый  криками, - Он  уходит,  уходит! Ухо...

    То ли  менты,  то  ли  врачи?       

13.  место временного пребывания         

  Не  соврал  яйцеголовый.  Стало  время.
Ходики, свой мерный стук и маяту почерневшей позолоты прерывающие хриплым боем, стрелок не имели. Смену вахт извещали, не более. Режим щадящий  назначен  был, - от боя, - растопка,  закладка  в  две  тачки,  контроль  водомера,  давления  в  котле,  температуры на  выходе,  пятидесяти  градусов не превышающей  (кого  греть теплом таким?).

Прочистка топки, зольника, - свободен. Питайся, чем Бог  послал, в чистоте  тело  блюди,  душу, - чтиво  на  выбор, - Тора,  Библия,  Коран,  Тантра,  толкования  Каббалы  пылятся  на  полке. 

Бог  пищу посылал,  по  прежним  ощущениям,  безрадостную, пресную. Овощи, травы,  чай,  орехи,  ягоды,  каши  да  похлёбки, редко  мед, - растительная  еда,  не  тяжкая.  Мука,  сахар, - ни тебе перцу, ни  горчицы  с  уксусом,  ни  соленого,  ни  копченого. 

Сырое,  вареное,  пареное. Яйца  даже  нет, а как  же, - живая душа на выходе, а говорят, курица не птица...

И  на  том  спасибо.  Не  больно-то  Кончик  и  в  прежней  жизни разносолился,  если  годы  молодые,  удачливые  не  вспоминать.

А  вспоминать  не  мог,  поскольку  памяти  лишен  был  напрочь.  Кто, чей, откуда, не разумел теперь,  да  никто  и  не  спрашивал. Тратил навык в кочегарке обретённый, а где обретён был, не ведал. Обещанный яйцеголовым посланец Петрович по каждому  третьему  бою  являлся,  но  до  поры  на  глаза  не  лез.  Поставит  под дверь  корзинку с  рационом,  брякнет  вездеходом,  -  и  нет  его. Одинокая  жизнь  и,  по  здравым  понятиям,  бессмысленная.

На кого горбатится, кого греет? Ни дня, ни ночи. Точно, - небо коптит. Поначалу  тосковал  без  голосов  людских,  скулил  даже.  Чтиво праведное  затер,  заслюнявил  от  одиночества  и  безделья, но не проникся и не обрёл веры. А к сотой на черенке лопаты зарубке  свыкся,  (Кончик  на  бой  ходиков  зарубку  сообразил  ставить,  хоть такой отсчёт  времени вести).

Тут, как раз, собеседник обещанный и предстал, - Петрович этот. Открыл как-то дверь вездеходом, вошел, корзинку вперёд себя, протискивая, -  Здравствуй,  Яков.  Как  живешь?  Как всяков?

-  "Ну-ну, это и есть твои хохмы?" - постарался не выдать Кончик, -  Привет,  Петрович,  что  нового?

Неторопливый  мужик  оказался,  основательный,  не  простак.

-  А что  нового  быть  может  в  приюте  Божьем?  Старье  одно,  хлам  исторический,  жмуры  бесперспективные.

Так она, беседа, и завязалась,  дальнейшие взаимоотношения наметились. Кончик,  с  бедой  своей,  всё  больше  вопросы. Петрович, по долгу службы,  несложные  ответы.  Скажем, - Где  мы?

-    А  ты  как  сюда  прибыл,  Яков?

-    Шел  на  свет...

-    Cтало  быть,  Свет  и  есть.

-    Тот  Свет,  что  ли?

-    Это  оттуда  здесь  Тот,  а  отсюда?

-    Отсюда,  выходит,  там  Тот  Свет?

-   Там  не  Свет, - светопреставление. А здесь, - Этот. Ежели есть Тот, почему не быть Этому.  Главное, - уразуметь, где какой.

Вот так, не сложно, но ёмко, доходчиво. Голосом, - басок рокочущий, - и образом, с актёром киношным, с Лёшей Булдаковым  больно схож. Жилист, поджар, силен. Мудрость в лице жесткая, грубая, язвительная, шрамами перечеркнутая. Лагерная. Поживший  мужчина,  повидавший.  На  все  ответы  есть.

-   Что-то  кущей  райских  не  видно.

-   Всё есть,  Яша,  да пока не  про  твою  честь.  Коматозник  ты, на временной.  Душа, гляди-кось, с телом разошлась, да не рассталась.

-   То-то  в  зеркале  отражения  нет.

-   Что  я  и  говорю, в  коме ты.  Терпи,  Яков,  Б-г  терпел  и  нам велел.  Решится  вопрос  вскорости.

-   Терпел?  И чего вытерпел? Вот это всё?  И  кто  у  нас  Б-г?  Не  тот  ли, очкастый?

-   Правильно мыслишь. Кто определил, тот и Б-г. А как иначе?

-   Вот промашка, -  я ведь его, по незнанию, -  в  завхозы...

-   Не тушуйся. Широко, ежели, на предмет  посмотреть, - завхоз он и есть. Планида такая, - кого принять, распределить, а кого и отпустить.

-   Таков  божий  замысел?

-   А  также  промысел,  умысел  и  вымысел.

-   «Хорошо  излагает,  собака», - умылся Кончик. - Я,  допустим, коматозник,  а  ты  здесь  каким боком?

-   Заслужил,  как  невинно  убиенный. 

-   Ты-то,  невинно? - не поверил  Кончик, - Нет, брат, шалишь, на агнца  ты похож  мало.

-   А вот послушай, - начал, было, Петрович, но ходики захрипели, забулькали нутром  ржавым,  дали  бой, -  пора тебе, Яков, приступай. В другой раз  объяснимся.

Ждали не долго. Другой раз подошёл скоро. Успел Петрович поведать, по каким заслугам в функционеры угодил. Успел до отлёта. Занёс как-то корзинку с провиантом, присел к столу и приступил, - Хотел, так слушай. В Парабели дело было. Я туда по  осени  шишковать  да  рыбалить  ходил.  Отдых  души  с  пользой  для  жизни  совмещал.  А постой  брал  у  женщины  одной,  вдовы  одинокой.  Вещички, значит, у нее сброшу, спички, харч, водочку - в котомку. Снасти, колотушку, ружьишко навьючу, и айда в тайгу, по местам пристрелянным. А к бабе той, имени поминать  не  стану,  мент  местный  приклеился,  хозяин тайги. Чему они только не хозяева ныне. Короче, пришили капитана этого, по  пьяному делу, или как? Кто, за что, - тёмный  лес.  Но брать кого-то надо, раз мента завалили. А тут я из тайги, как из... прости, Господи, на лыжах.

Меня и повязали. А кого еще брать, как не меня с багажом таким? У меня после Афгана, за расчёт с поганцем соседом не по тарифу, - два года  тюрьмы  да  шесть лагерей. Алиби, дескать, у  тебя,  солдатик,  нету, - а  другому некому.  И  баба смолчала, - да припугнули скорей, чтобы дело на меня сбросить.  Ну,  ментура,  прокуратура,  судья - дура.  Подставили  и  к  стене  поставили. Рассчиталась отчизна милая за ордена и раны афганские по полной ставке. По самой высшей. Здесь только и разобрались.  Жобиль в функционеры определил. Второй срок обещал на Том  Свете. Он, вишь ли, питейное заведение «Петрович» там открыл. Заявления от моего имени публикует. Почву готовит. Вот и вся  притча, вкратце.

-   Жобиль,  это  кто,  уж  не  завхоз  ли?

-   Завхоз  и  есть.  Он  же,  главный  врач  богадельни  этой.

-   Бог  наш  единый,  он  что,  с  именем?

-   Соображение  такое  имею,  предполагаю, - ничего  не объяснил Петрович, - это раньше там Творец, Создатель, Господь единый, триединый, тыры-пыры. Нынче проще всё, но деловитей. Заботы - здесь,  дела - там.

-   А  Парабель,  это  где?

-   Так  рядом,  здесь,  в  низовьях  Оби. Шарик  мыльный, - хлоп, - лопнул,  в  мозгу  затуманенном  прояснение получилось, - Ты хочешь сказать, что  и  мы на Оби?

-   И  мы  на  Оби,  а  где  ещё?

-   Ну, Петрович, ты мне столько про Свет Этот втюхивал, - я уши под лапшу и распустил. Он что, на земле  грешной находится?

-   По-твоему,  Этот  Свет  на  небесах,  за  облаками? Души наши  сюда  архангелы  на  вертолетах  возносят?

-   А  как  ещё, - вскричал  Кончик, - вон  они  книжки  на  полке пылятся,  почитай.  Для  кого  это?

-   Этот Свет, Яша,- встрял яйцеголовый, неизвестно откуда вдруг явившийся, - он  повсюду,  куда  мысль  человеческая распространяется. На Том Свете, все порядки да разборки, - кто святой, кто грешный, кто герой, кто предатель, кому вперёд, кому после,  кому  - слава, кому - проклятие,  кому -  гроб  с  музыкой, кому -  рак  с  клешнёй. А на  Этом, прав  Петрович, только и делов  наших, - принять  да  распределить. А  кого и отпустить, коль  не  до  конца  на  Том  Свете  отмаялся. Ты, например, на очереди.

-   В  том  и  воля  Божья?

-   В основном.  Есть,  правда,  малохольные,  добровольно  на Этот Свет идущие, так они и здесь мыкаются. Райский сад таким заказан.  А книжки  на  полке, - сказки в сон, чтиво для неприкаянных  и  инструкции  для  посредников. 

-  Положим, так. Тогда,  где  мы  конкретно?  Где богадельня эта?

-  Деревня Бибиха, дом престарелых для уголовников бывших.

-  Как  ты  сказал?  Бибиха?! Ну конечно, - Бибиха!  

И тут Кончик всё вспомнил.  Всё  вспомнил от начала. Заказ всплыл обкомовский тридцатилетней давности, любовь и жизнь  за бабки и принципы переломивший. Только там ведь, - дом престарелых  для партийных и государственных деятелей, а здесь? Да не велика, впрочем, разница.

-   И  кого  я  тут  грею? Кому на потребу суета моя?

-   А никого  конкретно.  Склад  материалов  для  опытов  по истории. Без подробностей. Легко тебе жизнь далась, Яша, бездумно. Так и не понял, на что тратился, что сотворил, что потерял, что на что променял. Запереть бы тебя на складе до Суда Страшного, да спасибо скажи Мишке Циклеру...

-   Циклер? Кто это?

-   На Том Свете узнаешь... Гляди-ка, Петрович, коматозник-то наш в сознание приходит. Вон и тень отошла. Ищи замену. Иди, Яша, пока. Ждут тебя, - покрутил пятернёй у виска, пыхнул сиянием, блеснул зубом металлическим, брякнул.

Окончание следует.

----------------------------------------------------------------------------------------

Комментарий от Александра Бизяка Дорогой Матвей! Поздравляю с публикацией повести "Исход". Я еще ее не не прочитал (объясню причину), но уверен заранее, что она исполнена на высоком уровне. Завтра поговорим подробней. Почему еще не прочитал: вчера из Берлина приехал в гости  мой старинный друг Иосиф Малкиэль. Да-да, тот самый - легендарный Учитель Михаила Верника.  Приехал провести мастер-класс  по плову.  Поэтому, сам понимаешь...

Учитель демонстрирует тайны приготовления своего фирменного Плова.

Члены Клуба "Остров Андерс"  А.Бизяк и Б.Аарон с маэстро МАЛКИЭЛЕМ.

Иосиф  раскрывает тайны мастерства творчества своего самого талантливого  ученика Михаила Верника.  Четвертый вакантный стульчак дожидается приезда Верника.  (извините, вкралась опечатка: СТУЛЬЧАК следует читать - СТУЛЬЧИК).