Встречу с родственниками пришлось отложить на пару дней, пока Арон придет в себя, отдохнет от долгой дороги, которая вымотала даже Галинку. Подвал проветрили, Галинка подмела, помыла, застелила скатерку на стол, и стала жизнь потихоньку налаживаться. Для встречи с родными Арон потребовал нарядную рубашку - белую, новый свитер, связанный Галинкой еще год назад, начистил сапоги, тщательно выбрился. Галинке велел надеть самое лучшее платье и пальто, что от Марины Георгиевны ей перешло. На счастье, Галинка успела пальто укоротить, чтоб по земле не волочилось. Из остатков ниток Галинка связала себе синюю шапочку, так шедшую к ее голубым глазам.

Ехали на трамвае, потом на метро. Квартира была в самом центре, в доме академии наук. Они поднялись на третий этаж и, робея, позвонили в дверь с бронзовой табличкой.

«Дед мой, наверное, - сказал Арон, ткнув пальцем в табличку, - смотри-ка, тоже Арон!»

Дверь отворила молодая женщина в шелковом капоте, смотрела удивленно: «Вы к кому?»

«Я – Арон Кацман. – заулыбался Арон, - Динин сын, а вам прихожусь братом двоюродным. А ты Инна или Бэлла? А...»

«Я – вам не Инна, а Инна Марковна! – сразу оборвала его женщина. – Вы вваливаетесь в дом как снег на голову. Я вас знать не знаю!»

«Инночка, кто там? – послышалось из-за двери. – Молоко принесли?»

«Это наш новый родственник пожаловал!» - крикнула Инна в комнату, отступая, и пропуская Арона с Галинкой в квартиру. – Заходите, раз пришли».

Они молча разделись в просторной прихожей перед зеркалом. Квартира, как Арон и предполагал, была запущена, потолок облупился, обои отстают. Прошли в комнату. В глубоком старинном кресле сидела пухленькая женщина с напудренным лицом. Губы накрашены, волосы завиты колечками. Она во все глаза разглядывала Арона.

«Не-ет, - сладко пропела она, - Вы, молодой человек, никак не можете быть моим племянником. Дина, сестра моя, была хрупкого сложения, а Вы - просто русский богатырь. И потом, жить у нас совершенно негде. Три спальни, гостиная, столовая, кабинет. Комната для прислуги, правда, есть, но Вы же чужой нам человек...»

Она продолжала говорить, но Галинка уже не слушала, сердце ее сжималось от жалости к Арону. Искал, надеялся, ради этих родственников из Славуты уехал. Нашел, называется! Арон, наконец, наслушался, развернулся на месте и пошел в прихожую. Надел пальто, шарф, взял в руки шапку.

«Дуры вы, бабы, - сказал он, - я к вам с душой, а вы... Пустяшные люди!»

Арон вышел, едва не задев лампочку в прихожей. Захлопнул дверь. Галинка едва успела прошмыгнуть за ним на лестницу. Он привалился к перилам. Галинка обняла его, просунув руки под распахнутое пальто, прижалась головой к груди. Сердце Арона стучало неровно, дышал он тяжело.

«Забудь, Ароша, не стоят они тебя, - утешала Галинка, - не семья они тебе, не родные. Квартиру пожалели, испугались, что ты жилплощадь потребуешь!»

Из-за двери доносились раздраженные голоса. Они прислушались.

«А почему ты не спросила, может у него есть где жить, может у его крали есть квартира, пальто на ней было хорошее».

«Ах, перестань, Инна, какой он родственник. Здоровый бурмыло, людям показать стыдно. В папашу пошел, в этого молотобойца Кацмана. Тот был здоровый, высокий – люстру на голову мог надеть! И силы неимоверной. Папу твоего, помню, из дому выкинул как ребенка».

«Это за что?»

«Да уж было за что, подлеца. А теперь этот Арон, да еще его краля. Все, забыли! И Бэлле ни слова, не расстраивай ее! Не было их и все!»

Арон медленно стал спускаться по лестнице. До вечера он лежал на своем топчане лицом к стенке. Галинка под вечер затеялась стирать, просила его помочь, тогда только он и встал.

«Ты моя семья, Галинка, единственный родной мой малышок!» - сказал Арон.

О неудавшихся родственниках они никогда больше не говорили.

Арон уже окреп настолько, что в конце октября вышел на работу. Галинка сдала экзамены за прошлый год, и ей разрешили перейти в следующий класс, несмотря на поздний приезд.

Арон получил паспорт взамен военного билета и вернулся на прежнюю работу. Очередь его на жилье за два года продвинулась, и планировал он лет через шесть получить хорошую комнату. Зимой Арона перевели из гаража на работу в автомастерские. Там было тепло, и он не простужался. Галинка каждое утро проверяла надел ли он шарф, есть ли в карманах перчатки. По выходным красовался Арон в новой шапке, и Галинке он казался красивым чуть не как киноактер. Дома плита держала тепло, и даже по утрам можно было, не дрожа, вылезать из-под теплого одеяла.

Весной Галинка заканчивала десятый класс и решила готовиться в медучилище. Хотела стать фельдшерицей. Оставаться еще на один год в школе ей не хотелось, и она решила поступать на фельдшерское отделение для окончивших восемь классов. Они с Ароном сходили в училище. Все школьные предметы обещали зачесть, и даже предложили попробовать на второй курс.

Марина Георгиевна уезжала на дачу. Дочка ее еще не вышла на работу, решила кормить ребенка грудью до сентября. У Галинки оказались свободными два летних месяца, и она засела за учебники. Вступительные экзамены сдала на пятерки. В училище ее записали в библиотеку и выдали книги по спецпредметам первого курса. Сдавать надо было четыре предмета, но обещали и с тремя зачислить на второй курс. В самом конце августа Галинка устроили праздничный обед с пирогами – сдала все четыре! И все на отлично. Ее уже вызывали к заведующей учебной частью и обещали взять на повышенную стипендию. Баба Миля только головой качала – умница какая! Она о Галинкинх успехах всем бабулькам во дворе уши прожужжала.

Галинка бегала на занятия с белым халатом в сумке. Она сама вышила маленький красный крест на белых косынках. По примеру других девчат, Галинка подкладывала в косынку полоску белого картона – чтоб стояла короной. Она и выглядела королевой, во всяком случае, для Арона. Он как-то дожидался ее у больницы и, увидев толпу идущих навстречу девчат и парней, сразу разглядел Галинку, видел только ее, подросшую, казавшуюся совсем взрослой девушкой. Волосы она перестала закалывать на макушке – заплетала косу ниже пояса, перехватив аптечной резинкой. Волосы ее как будто еще больше побелели, кудрявились на висках, завивались на шее, хвостик косы скручивался локоном. Арон глаз не мог оторвать от новой подросшей Галинки. А когда она, вымыв голову, распускала кудри по спине, чтоб быстрее просохли, его просто в жар бросало. Он садился возле нее за стол, помогал перебирать гречку, вдевал нитку в иголку, смотрел как она, морща нос, аккуратно пишет в тетрадке. Незаметно для Галинки, Арон брал в руки мягкий локон и, боясь даже дыханием себя выдать, держал его на ладони и блаженствовал.

А Галинку стали приглашать на свидания. Она отказывалась, и со смехом рассказывала о неудавшихся ухажерах Арону. Тот злился на Галинку, что привлекает их внимание, и на себя, что не может он разрешить этот вопрос раз и навсегда.

«А может она лучше меня найдет? – думал он. – Образованного, фельдшера, или даже какого доктора. Руки чистые, спецовки стирать не надо. А тут я со своим рылом!»

Бреясь по утрам перед работой, Арон рассматривал себя в зеркале – получалось вроде ничего. Нос прямой, небольшой, глаза карие, ресницы и брови черные, волосы кудрявые. Рот, правда, немножко подкачал – маленький, губы как карандашом выписаны, но он давно это заметил и отрастил усы, прикрыв девчачью пухлость.

«Нет, не такой уж урод! - думал Арон. - А что малограмотный, так зато любит ее, заботиться. Ну и зарабатывает, это тоже не последнее дело. Скоро мотоцикл купим! Вот только ... Она себе здорового найдет, зачем ей туберкулезник, - всю жизнь людей стыдиться!»

Галинке исполнилось восемнадцать. Она на лето устроилась работать санитаркой в детскую больницу – очень хотела собрать на стиральную машину. Стирка в их подвале всегда была событием: воды натаскать, согреть, белье на ночь замочить, потом над стиральной доской полдня гнуться. Воду еще надо вынести, да в яму вылить, потом свежей принести и полоскать, потом еще воды - и полоскать по второму разу. А еще протянуть веревки, развесить, да за бельем приглядывать, чтоб детишки не запачкали, чтоб птицы не садились, да чтоб мазурики с веревки не стянули. А если дождь, то лежит постиранное в миске и ждет очереди на веревку, крест-накрест через комнату протянутой. Три дня может стирка тянуться, пока все не пересохнет! А с машинкой стиральной – удовольствие. «Перестираешь все, валиком отожмешь, потом полощешь – и опять валиком выкрутишь – красота!» - мечтала Галинка. На машинку не собралось, но Арон добавил своих, отложенных на мотоцикл, и баба Миля (радешенька, что дело для нее нашлось!) каждый день в десять часов дожидалась открытия универмага. Стиральные машинки «выбросили» к октябрьским праздникам. Грузчик за трешку отвез бабе Миле запакованную машину на тачке до палисадника. Назавтра все бабушки пришли смотреть как работает электрическая «стиралка», и Арон со знанием дела (Галинка ему инструкцию полночи  читала!) переворачивал песочные часы, отсчитывая время стирки.

«Пять минут, женщины, и стирка окончена!» - увлеченно рассказывал Арон. Галинка поила их чаем с сушками, и они долго обсуждали достоинства и недостатки нынешней жизни. Арон уже пошел натягивать веревки. Бабушки засобирались домой, время обедать. Уже на выходе из подвала, бабушка Надежда Ивановна, качая головой, пропела: «Ой, хорошие вы детки, Галинка! Арон твой хороший и ты ему до пары. Только живете вы во грехе, нехорошо это!»

Про грех Галинка не поняла, но заулыбалась, решив, что для бабушки Ивановны и электричество грех. Проводила бабушек, побросала простыни в чистую миску и потащила к веревкам, не забыв надеть на шею деревянные прищепки для белья, нанизанные Ароном на кусок белого электрошнура. Белье развесила быстро. Простыни, отжатые машинкой, были в два раза легче обычного. Галинка побежала доваривать суп. Потом они обедали, потом Арон бегал с банкой в продмаг за "ситром". Он каждое воскресенье баловал Галинку сладким. Покупать в бутылках было дорого, но Арон наливал из автомата литровую банку: стакан за деньги, стакан «за кулак» - ударяя кулаком по железному боку автомата. Пока так возились, белье почти высохло – готово под утюг, и Галинка затеялась гладить. Она гладила, а Арон каждые пять минут менял утюги, плита была горячая. Вспоминали они с Ароном кто из соседей что о стиралке говорил, смеялись, пересказывая. Галинка и рассказала про бабку Ивановну и как ей электричество грехом кажется.

«Живете, говорит, во грехе!» - смеялась Галинка.

«Дура ты!» - вдруг вспылил Арон.

«Чего это я – дура?» - удивилась все еще улыбающаяся Галинка, и не подумав обидеться.

«Ну ладно, малышок, не дура, просто глупая ты еще. – объяснял Арон. – Ивановна намекает, что мы с тобой как муж с женой живем, а не записаны. Ну, в смысле...» Он смешался, покраснел, понес обратно на плиту только что снятый утюг.

«А в том смысле ты меня совсем не любишь?» - тихо спросила Галинка.

«Я – не люблю?! – возмутился Арон. – Да я, ну ты ж знаешь, я за тебя...»

«Я знаю, Ароша, - тихо сказала Галинка.- я все знаю, ты не волнуйся только, а то тебе плохо станет!»

«Дура, – повторил Арон, - мне хорошо! Ну, чему вас только в том техникуме учат – медики вашу так. Мне может лучше всего сейчас, а ты «плохо-плохо» - передразнил он Галинку.

Та, не долго думая, фыркнула ему в лицо водой, которой опрыскивала подсохшие края простыни. Арон стал ловить шуструю Галинку, но она всегда успевала проскользнуть под руками, смеясь и мотая по спине полурасплетенной косой. Наконец, Арон поймал ее у плиты и прижал к себе так, что Галинка безо всякого стетоскопа услышала как бьется его сердце. Билось оно неровно, бухая в груди как паровой молот и замирая, словно ожидая разрешения бухать дальше. Галинка подняла голову вверх и потерлась лбом об Аронов колючий подбородок.

«А когда мы будем как муж с женой? – спросила она. – В смысле когда мы поженимся? Весной, когда я училище закончу, или когда мотоцикл купим?»

Они поженились летом после Галинкиных экзаменов. Арон еще не успел купить мотоцикл. Но, тайком от Галинки, с помощью бабы Мили, купил ей настоящее свадебное платье и короткую, торчащую во все стороны фату. Марина Георгиевна принесла свадебные туфли дочери: «Она их только два раза и надела – на свадьбу и на второй день, когда родственники обедали!» - оправдывалась она.

Женщины что-то по-секрету обсуждали, потом объявили, что будет им настоящий торт с кремом, чтоб они с Галинкой не беспокоились. Баба Миля, опять-таки по-секрету от Галинки, обошла всех соседей, составляя список стульев, столов, скатерок, посуды. Она собрала деньги со всех соседей - даже старый Сорченков дал – на гулянку. За неделю до свадьбы бабушки начала потихоньку прикупать водку, запасаться свеклой и морковкой на винегрет. Прошлогодняя картошка еще оставалась, и лука полвенка у бабы Мили на кухне висело. Надежда Ивановна принесла две бутылки кагора – «церковное вино-то» Бабушки Насти внучек приволок литровую бутылку наливки: «Баба сказала, что вишневая – самая хорошая для невесты!» Степановы из углового дома обещали сварить холодец - свиные ножки давали в продмаге всю неделю. Баба Миля  отнесла им большую кастрюлю и десять штук глубоких мисок. Зильберманы пекли пироги с яйцом и зеленью, а Свиридовы - большой пирог с рыбой. Старая бабка Григорьевна принесла коробку рафинада и пачку чая к торту: «Прости, Миля, уж чем богата, – оправдывалась она, - а хоть чем деткам помочь хочется. Хорошие детки!» Накануне свадьбы баба Катя велела Арону спуститься в погреб и набрать к столу соленых огурцов: «Дети уехали на север, денег больших захотелось. А мне в погреб уже не спуститься. – жаловалась она. – Ты еще капустки квашеной  из кадушки набери, там много оставалось! А я вам каравай спеку, настоящий, я умею. Я уж и муки белой припасла!»

Последний экзамен сдавала Галинка в четверг. Регистрировать их назначено было на утро субботы. Вечером в пятницу баба Миля постучалась в подвал: «Пойдем, дочка, ко мне спать. – позвала она. – Жених не должен видеть невесту в день свадьбы, пока она не готова!»

«А что мне готовиться? – смеялась Галинка. – Я уже давно готова, суну ноги в тапочки – и в ЗАГС!»

Дома у бабы Мили в ее бывшей комнате аккуратно выглаженное и разложенное на кровати ждало ее платье. И новое белье – бабы-милин подарок. И туфли – белые, что совсем уж было роскошью в глазах Галинки. Куда белые туфли носить? На гулянку и только. По грязи в них не пройдешь, зимой тоже не наденешь.

«На свадьбу белые туфли, к белому платью, - объявила ей баба Миля, - и к фате!»

И тут Галинка увидела фату...

Наутро светило солнце и день обещал быть самым свадебным. Галинке, полночи прокрутившейся с боку на бок, баба Миля дала выспаться почти до девяти утра. Воды нагрела чтоб Галинка помылась, завтраком накормила. Вместе с Мариной Георгиевной, подъехавшей к десяти вместе с Сашенькой, стали они обряжать невесту. Муж Марины, профессор, въехал во двор на новой «Волге», и уже полчаса без перерыва ходил вокруг машины, отгоняя любопытных мальчишек. Арон в костюме, в коричневом галстуке в крапинку, в ботинках, начищенных до «звездного сияния», мял в руках букет гладиолусов, который вручил ему профессор вместе с галстуком: «Это Вам, молодой человек, а это для вашей невесты!» - сказал он. И сам галстук, удавку эту, ему повязал. Арон уже начал подумывать как бы потихоньку от этого проклятого галстука избавиться. И тут случилось...

Арон, воспитанный в детдоме атеистами-учителями, не ступавший никогда ни в церковь, ни в синагогу, ни в мечеть, твердо усвоивший в школе, что «Бога нет, а религия – опиум народа», увидел ангела.

Ангел был, как положено, в белом платье, с длинными золотыми волосами, солнце, светившее ангелу в спину золотым ореолом, безо всякого сомнения подтверждало, что ангел настоящий. Ангел улыбался Арону и даже что-то говорил. У ангела были знакомые глаза, и такие знакомые маленькие ладошки, которые легли Арону на плечи, и очень знакомый голос, позвавший его назад на землю: «Ароша!»

К их возвращению в средине двора стояли столы под парадными скатерками. Никто не садился, ждали жениха с невестой. Баба Миля по обычаю встречала их караваем. Галинка плакала, не могла даже толком целоваться на «горько», которое кричали все по очереди после каждой рюмки. Дети кричали вперемежку «Горько» и «Тили-тили тесто». До полночи крутили посреди двора   трофейный патефон. И счастливые танцевали Галинка с Ароном под «Рио-Риту» и «Брызги шампанского», и глаз друг от друга оторвать не могли.

И чудная это была свадьба!

А сейчас Арон Кацман молча сидел за столом со стаканом недопитого компота и вспоминал этот счастливый день. И ночь. И еще другие день и ночь. И все дни и ночи, когда он боялся лишний раз дыхнуть, чтобы не спугнуть, не потерять свое счастье. Такое огромное и такое неземное. «Ну не бывает в жизни такого сплошного счастья, не бывает!». - думал Арон.

Осень выдалась сырая, слякотная и холодная. Две недели назад хоронили они бабу Милю, умершую в одночасье – скорая не успела доехать. На кладбище Арон простудился, и даже сейчас все еще кашлял и сопел носом. Галинка варила ему на плите травы.

«Чары варишь! – говорил Арон. – Причаровать меня хочешь, чтоб я ни на кого больше и не глянул!»

Галинка смеялась, мотала косой по спине, показывала ему розовый язычок, но не отходила от него, пока отвар не был выпит полностью.

«А как малый заболеет?! – ужаснулся Арон. – Да в этой сырости, в холоде. А квартиры-то еще ждать и ждать...»

«Малышок! – вдруг решился он. – А пойди-ка сюда!»

Галинка повернулась от плиты, обтерла руки о фартук и присела за стол. Арон смотрел ей в лицо – ничего не изменилось, смотрел на живот – не видать ничего пока.

«Может и успеем!» - подумал он.

«Слушай, малышок! А если мы с тобой уедем на юг, помнишь, где мы были в то лето. Совхоз «Вперед», или еще куда. Там директор нам дом обещал. И тепло там. А ты будешь фельдшерицей. У них там больничка была, только заперта – кадров нету. Ну и дитю хорошо. Что мы там бабку не найдем, чтоб за дитем смотрела?»

«Ты там поправишься, Ароша, - подхватила Галинка, -  работать на воздухе будешь, с ребенком по саду гулять. Я огород разведу...»

Они весь вечер писали письмо директору совхоза. Ответ пришел через две недели. Выходило, что их помнят и ждут. Директор велел прислать телеграмму – их встретят машиной в Евпатории.

Арона обещали уволить без вопросов, «по состоянию здоровья». Галинку, молодого специалиста, увольнять отказывались и протянули до самого декретного отпуска. Перед отъездом Арон с Галинкой обошли соседей, попрощались.

«Неужто и вы за длинным рублем подались?» - удивилась баба Катя.

«Нет, бабушка, - рассмеялась Галинка, - мы за долгой жизнью!»

Съездили напоследок к Марине Георгиевне; та их перекрестила на дорогу, просила хоть иногда писать, не терять связи. На обратном пути Арон повернул к переходу на кольцевую линию. Они молча доехали до академического дома, поднялись до дверей с бронзовой табличкой. Открыла им сама тетка в шелковом кимоно с драконами, лицо кремом намазано, на голове косынка поверх бигуди.

«Опять Кацман?» - только и успела сказать она.

«Арон Кацман, племянник ваш. Я уезжаю из Москвы в Крым, – голос Арона эхом отдавался в пустой квартире, - и пришел просить Вас об одолжении. Нет ли у вас фотографии родителей моих? Я и заплатить могу...»

«Ну что вы, молодой человек, это неинтеллигентно – деньги. Постойте здесь, я вам вынесу!». - засуетилась тетка.

Она помялась в прихожей, потом все же решила, что стащить вешалку Арон враз не сумеет, и засеменила в комнаты. Вынесла большой пыльный альбом, включила тусклую грязноватую лампочку под потолком.

«Вот это - Дина с Кацманом. Это они с родителями нашими. Отец мой, вы, наверное, не знаете, профессор был, пре-по-да-ватель университета. А Кацман, отец ваш, – простой рабочий. Дина, глупая, когда их состав в дороге разбомбили, решила к его родителям в Славуту пробираться. Из-за него и погибла, бедная!»

Тетка шмыгнула носом, вытащила из рукава кимоно кружевной платочек. Арон взял две фотографии и, не попрощавшись, шагнул к двери.

«А вот еще Дина с новорожденным!» - засуетилась вдруг Бетти Ароновна, тыча фотографией Арону в спину. Галинка подхватила прямоугольник фотографии уже на выходе.

Дома Арон долго рассматривал карточки. Молчал. Они еще два дня оставались в Москве, собирали вещи. Перед самым отъездом, товарищ Арона принес увеличенные карточки родителей. Галинка положила их на самое дно чемодана, чтоб не помялись.

Они стояли, обнявшись, у окна в коридоре уходящего поезда до тех пор, пока множество рельсов слились в одну, бежавшую рядом с вагоном.

«Все. – сказал Арон. - Чур, не жалеть!»

«Не о чем жалеть, Ароша! - прижалась к нему Галинка, - Ты с мной, а больше ничего и не надо. Мне с тобой хоть в Москве, хоть в космосе – везде хорошо!»

Выгрузились на вокзале в Евпатории. Машина ждала, доехали быстро. Дом на две семьи – у каждого свой вход, своя кухня и три комнаты. По веранде вьется виноград, а перед домом у веранды растет абрикосовое дерево. Шофер полуторки помогал сгружать чемоданы, узел с постелью, коробку с посудой.

«Неужто из самой Москвы? – допытывался он. – Я бы нипочем не уехал! Там культура, Кремль, высотные дома!»

«Ну и мы бы не уехали, если бы в высотках жили!» - смеялась в ответ Галинка.

«Счастливый ты, паря, - сказал шофер Арону, - с такой бабой везде хорошо. Юлой вокруг тебя крутиться, и скучно с ней не будет!»

Они бросили вещи в пустой комнате и прошли через фруктовый сад к морю. Купаться еще было прохладно, но песок, нагретый солнцем, манил их пройтись по берегу босиком. Галинка дышала морем и смеялась просто так, от счастья. Они присели на песок и, обнявшись, слушали как шумит море. Ребенок шевелился под рукой Арона, тыкался ему в ладонь пяточкой или локтем. Наверное, ему тоже нравилось сидеть на берегу. И опять Арон боялся дышать, чтобы не спугнуть свое счастье, такое большое и ставшее таким домашним.

Галинка на другой же день затеялась мыть – дом два года стоял пустой. Приспособила старенькие бабы-милины шторы на окна, расставила посуду. «Дом-то какой большой! – радовалась она. – Я напишу Борису Григорьевичу, чтоб приезжали к нам в отпуск. Фруктов поедят, в море накупаются. И Марьяне Наумовне полезно!»

Вечерами приходили к ним знакомиться соседи, приносили «в помочь» кто семян, кто помидорной рассады. Председатель, оказывается, велел засадить для них две сотки картошкой.

«Какие люди, Ароша! – восторгалась Галинка. – Вот всегда нам с тобой везет: что в детдоме, что в Москве, что в Казани, что здесь в совхозе! За что только это нам?!» Она не впускала в свой счастливый мир ни тетку Бетти, ни двоюродных Ароновых сестер, не захотевших признать его, ни свою собственную бедность, когда все вещи легко помещаются в два чемодана, ни болезнь, заставившую их покинуть такую заманчивую для всех Москву. Главное – они вместе с Ароном, и скоро их будет трое, и, значит, все будет хорошо.

За неделю они справились с домом и с огородом. Копать Галинка не могла, но, стоя на коленях, старательно высаживала ровненькие линии помидорных кустиков, в рядки, раскопанные Ароном. До родов оставалась неделя. Они еще успели съездить в Севастополь за матрасом – до сих пор спали на полу. В столярной мастерской им сделали деревянные козлы, так что кровать у них будет отличная.

Матрас привезли попутной полуторкой. В дороге Галинку растрясло, разболелась спина. Арон, уже начавший работать, ругал себя, что задержался в мастерских, налаживая точильный станок, и Галинка сама таскала воду для огорода. Матрас сгрузили на веранду. Машина шла назад в Северную бухту, шофер спешил.

«Может тебя в Севастополь забрать? - спросил он, хватающуюся за поясницу Галинку. – Или ты здесь рожать будешь? Так у вас и медпункта нету. Поедем в Севастополь?»

Арон, бледный до синевы, помогал Галинке снова забраться в кабину. До Севастополя они все-таки доехали, но через бухту уже переправиться не успели. Дежурный по пирсу отсемафорил стоящему на рейде серому военному кораблю, и оттуда почти сразу отделилась лодка, заскользившая к берегу. Военврач принял у Галинки ребенка в портовом медпункте за пять минут.

«Молодец, справилась по-флотски!» - хвалил он ее.

Завернутый в казенную простыню, орущий младенец был торжественно передан Арону, стоявшему в коридоре. Арон держал ребенка как бабочку: «Сожмешь покрепче – пыльца с крыльев облетит, и бабочка больше не будет летать!» Мальчик был одновременно невесомым и до ужаса тяжелым. Арон весь взмок, руки занемели. Он еле дождался, когда два матроса вынесли на носилках улыбающуюся Галинку.

«Ароша, он красавец, правда, губки как нарисованные, весь в тебя!» - без устали болтала Галинка по дороге в больницу.

Пока устраивали Галинку с ребенком, пока дождался Арон, чтобы нянька рассказала ему, что доктор назвал его сына «отличным матросом», совсем стемнело. Он вышел на улицу, побрел бесцельно в сторону моря. Доехать до совхоза было нечем, автобус так поздно не ходил. Арон зашел в булочную и купил половинку черного хлеба, а потом спустился к морю. Песок сверху уже был прохладный, теплота осталась только внутри. Арон сел на каменистом берегу, свесив в воду ноги в закатанных до колен штанах, и стал отламывать кусочки от свежей черняшки. И опять думал он о своем незаслуженном счастье, о своем сыне, оказавшемся таким маленьким, что даже взять страшно. Думал о Галинке, которая так страшно кричала, а через полчаса уже вовсю улыбалась, и совсем не сердилась на маленького, доставившего ей такую боль. Думал Арон как сделать, чтобы Галинка была с ним счастлива, чтобы не жалела об оставленной Москве...

Вспыхивали зарницы. Медленно двигались огоньки кораблей. Прошумела мимо моторка, волна лизнула колени. Но Арон уже ничего не замечал. Он спал,  привалившись к каменной ступеньке, и улыбался.

Первый раз в жизни улыбался во сне.

Маленький человек в большом мире...